Алистер Лодербек был чрезвычайно суеверен, и теперь ему казалось, будто счастье отвернулось от него в ночь его прибытия в Хокитику, когда он неожиданно обнаружил труп отшельника Кросби Уэллса. Перебирая в уме пережитые с тех пор злоключения – в частности, гибель «Доброго пути», – он озлоблялся на весь Уэстленд, как если бы этот Богом забытый округ нарочно задался целью помешать его успеху и опрокинуть его замыслы. Крушение «Доброго пути», на его взгляд, лишний раз доказывало, что для него Уэстленд – прóклятое место. (Убеждение это не так уж и противоречило здравому смыслу, как можно подумать, поскольку предательская изменчивость Хокитикской отмели объяснялась главным образом тем, что река Хокитика несла с расположенных выше по течению участков ил и гравий: они незримо забивали устье реки, и зыбкие эти намывы подчинялись лишь приливам и отливам; в сущности, «Добрый путь» встретил свой конец на отвалах тысячи участков, и потому можно утверждать, будто к кораблекрушению приложили руку все до одного жители Хокитики.)
Несколько дней спустя после гибели «Доброго пути» Томас Балфур признался Лодербеку, что грузовой контейнер с документами и личными вещами Лодербека исчез с набережной Гибсона из-за ошибки с накладной, за каковую ошибку, по-видимому, никто ответственности не несет. Лодербек воспринял это известие удрученно, но без особого интереса. Теперь, когда «Доброго пути» не стало, у него уже не было причин шантажировать Фрэнсиса Карвера: он-то всего-навсего хотел отобрать назад свой любимый корабль: купчая на судно, спрятанная в его сундуке среди прочего добра, уже не послужила бы ему козырем.
В последнее время Лодербек пристрастился к игре в кости по вечерам: азартные игры были его слабостью, которой он время от времени давал волю – всякий раз, когда испытывал стыд или злился на невезение. Естественно, он потребовал, чтобы Джок и Огастес Смиты пали жертвой того же порока, не мог же он сидеть за столом в одиночестве. Они покорно согласились, хотя ставки неизменно делали с исключительной осторожностью и рано спешили откланяться. Лодербек ставил деньги на кон с мрачной решимостью человека, для которого выигрыш значит очень много, и фишками не разбрасывался, так же как и виски; пил он медленно, чтобы растянуть вечер до рассвета.
– Вы ж назад не собирались сегодня вечером, я надеюсь? – спрашивал он в этот самый момент Балфура с особым упором, намекающим на сожаление.
– Собирался, – возразил Балфур. – То есть собираюсь. Надеюсь быть в Хокитике к вечернему чаю.
– Задержитесь на денек, – уговаривал Лодербек. – Вечером заглянем в «Гернси» на партию в крэпс. Ехать назад одному смысла нет. Мне-то утром ленточку резать, но я вернусь в Хокитику к полудню. К полудню, никак не позже.
Но Балфур покачал головой:
– Не могу. У меня отгрузка спозаранку. Точнехонько в понедельник.
– Ну вам же не надо лично отгрузкой заниматься!
– Ох, так мне ж надо загодя бабки подбить, – усмехнулся Балфур. – Со среды я обеднел на двенадцать фунтов, а эти двенадцать фунтов ушли не куда-нибудь, а в ваш карман! По фунту на каждую грань кубика!
(Об истинной причине такой спешки Балфур умолчал: ему очень хотелось попасть на «напитки и размышления» в гостиной «Удачи путника» нынче же вечером. Он ни разу не сослался на Лидию Уэллс в разговорах с Лодербеком с тех пор, как политик исповедался ему в обеденном зале «Резиденции», рассудив, что разумнее будет, если тему эту Лодербек затронет сам, на своих условиях. Однако Лодербек тоже избегал любых упоминаний о вдове, хотя Балфуру казалось, будто в замалчивании этом ощущается нечто вымученное и даже надрывно-отчаянное, словно политик того и гляди сломается и выкрикнет ее имя.)
– Сразу школьные дни вспоминаются, – вздохнул Лодербек. – Нам доставалось по одному удару розгой за каждое очко на кубике – если попадешься с поличным. На одном кубике – двадцать одно очко. Этот любопытный факт я по гроб жизни запомнил.
– Если вы к тому, чтоб я тут задержался, пока не сброшу двадцать один фунт, то нетушки.
– Да ладно, оставайтесь, – не отступался Лодербек. – Всего-то на одну ночь. Право, останьтесь!
– Вы только гляньте, какой папоротник роскошный, – ушел от ответа Балфур, и действительно, посмотреть было на что: лист безупречной формы закручивался, как завиток скрипки. Балфур чуть тронул его дулом винтовки.
Недавняя смена настроения в Лодербеке нанесла серьезный ущерб его дружбе с Томасом Балфуром. Балфур был уверен: Лодербек так и не сказал ему всей правды о своих былых отношениях с Фрэнсисом Карвером и Кросби Уэллсом, и это замалчивание отбило у Балфура всякую охоту Лодербеку потворствовать. Когда Лодербек принимался ворчать и жаловаться на Уэстленд, и отмели, и мясное ассорти, и одноразовые воротнички, и подделки, и немецкую горчицу, и премьера, и костлявую рыбу, и показушничество, и плохо пошитые сапоги, и дождь, Балфур отвечал с заметно меньшим энтузиазмом и восхищением, нежели какой-нибудь месяц назад. Попросту говоря, Лодербек утратил свое преимущество, и оба это отлично понимали. Однако политику очень не хотелось признавать, что дружба их поостыла; он упрямо обращался к Балфуру в обычной своей манере, то есть порою надменно, всегда напыщенно и крайне редко – со смирением; Балфур же, которому и самому при желании надменности было не занимать, постоянно на него обижался.
Вскоре они уже вернулись к лошадям, заседлали их и неспешной рысью поскакали в Кумару. Но не проехали они и мили, как Лодербек снова взялся за свое.
– Мы, помнится, говорили о том, чтобы на обратном пути завернуть в Сивью, – промолвил он. – Поглядеть на фундамент будущей тюрьмы.
– Да, – кивнул Балфур. – Вы мне потом обязательно расскажите как и что.
– То есть, выходит, мне придется одному ехать.
– Одному – с Джоком и Огастесом! Один в компании из трех человек – скажете тоже!
Лодербек с недовольным видом поерзал в седле. И наконец спросил:
– Как, говорите, начальника тюрьмы звать – Шеффилд?
Балфур резко вскинул глаза:
– Шепард. Джордж Шепард.
– Шепард, точно. Интересно, а не в мировые судьи ли он метит? Он на бюджете полиции неплохо себя проявил – сдвинул дело с мертвой точки, колесики так и закрутились. Очень, очень неплохо.
– Да, наверное. А гляньте вот на этот! – Балфур указал концом хлыста на очередной веер папоротника, еще рыжее и пушистее прежнего. – Форма какая симпатичная! А двигается как – словно бы прямо в движении и застыл. Что за мысль!
Но Лодербек вовсе не собирался отвлекаться на симпатичную форму папоротников.
– Он, понятное дело, комиссаров ставленник, – продолжал он, по-прежнему имея в виду Джорджа Шепарда. – И, как я понимаю, старый друг мирового судьи.
– Может, они не прочь должность в семье сохранить.
– Амбициями попахивает. Вам не кажется? Я про тюрьму. Уж больно он радеет об этом проекте. Уж больно радеет обо всем этом деле. Очень хорошо себя на нем показал.
Лодербек, сам тот еще честолюбец, был куда как склонен заподозрить в честолюбии других. Балфур, однако, лишь фыркнул.
– Что такое? – насторожился Лодербек.
– Ничего, – откликнулся Балфур. (Очень даже чего, если на то пошло! Он терпеть не мог, когда с похвалой, пусть и сдержанной, отзываются о чьей-то добродетели, притом совершенно незаслуженно.)
– Что такое? – повторил Лодербек. – Вы вроде как голос подали.
– А вы подсчитайте сами, – предложил Балфур. – Дерево для опор. Железо для ограждения. Камень на фундамент. Два десятка чернорабочих на поденной оплате.
– И что?
– Бюджет полиции, чтоб мне провалиться! – возопил Балфур. – Да деньги наверняка поступают из другого кармана – из другого источника! Вы в уме подсчитайте!
Лодербек обернулся к собеседнику:
– Частная инвестиция? Вы об этом?
Балфур пожал плечами. Он отлично знал, что Джордж Шепард профинансировал строительство тюрьмы за счет комиссионных Харальда Нильссена с продажи имущества Кросби Уэллса, но он дал обет хранить тайну на совете в «Короне», а обещание, как ни крути, надо сдержать.
– Частная инвестиция, говорите? – настаивал Лодербек.
– Послушайте, – промолвил Балфур, – не хочу нарушать никаких клятв. Не хочу наступать кому-нибудь на мозоль. Но я вот что скажу: если завернете в Сивью, поразнюхайте там чуток. Вот и все, что я скажу. Поразнюхайте вокруг и, может, чего-нибудь и нароете.
– Так вы поэтому домой так торопитесь? – воскликнул Лодербек. – Чтоб с Шепардом не встречаться? Между вами двумя что-то произошло?
– Нет! – запротестовал Балфур. – Нет-нет. Мне дали наводку, вот и все.
– Наводку? Кто же?
– Не скажу.
– Да полно, Том. Нечего передо мною нос задирать. Что вы имели в виду?
Балфур на миг задумался, сощурившись, обвел взглядом дно долины вплоть до измятых склонов на востоке. Его конь был чуть поприземистее Лодербековой вороной кобылы, а поскольку он и сам уступал Лодербеку в росте, его плечи казались на добрый фут ниже, сколько ни расправляй он их, вот как сейчас.
– Это ж чистой воды здравый смысл, так? – отозвался он. – Целых два десятка поденных рабочих фундамент кладут? За все стройматериалы наличными заплачено? Муниципальное финансирование так не работает, кому и знать, как не вам! Шепард, должно быть, звонкой монетой рассчитывается.
– Так это здравый смысл или наводка? Одно из двух? – уточнил Лодербек.
– Здравый смысл!
– То есть никакой наводки вам не давали.
– Хорошо, давали, – запальчиво отозвался Балфур. – Но я с тем же успехом и сам бы сообразил. Я, собственно, об этом: я бы и сам сообразил, что к чему, с тем же успехом.
– Тогда какой в том смысл?
– В чем?
– Подбрасывать вам наводку.
– Не понимаю, что вы такое говорите, – набычился Балфур. – Никакой логики в ваших словах не вижу.
Однако ж в словах Лодербека логика звучала несокрушимая, и Балфур это отлично понимал.
– В чем я не вижу логики, – промолвил он, – так в том, чтобы подбрасывать наводку насчет тюрьмы вам. Какое дело «Судоперевозкам Балфура» до бюджетного финансирования и до того, как оно расходуется? Вам-то какое дело до частных инвестиций – разве что за ними что-то еще стоит?
– Вы меня не так поняли, – покачал головой Балфур.
– Может, кто-то из уголовников тут замешан, – размышлял вслух Лодербек. – Частная инвестиция – в обмен на…
– Нет-нет, – замотал головой Балфур. – Ничего подобного.
– Тогда что же?
И, видя, что Балфур отвечать не торопится, Лодербек добавил:
– Послушайте: если речь идет о частном финансировании, к избирательной кампании оно имеет самое прямое отношение, и мне необходимо о том знать. На все, что в спешке решается через голову комиссара непосредственно перед выборами, стоит посмотреть повнимательнее – а этот парень Шепард на ходу подметки рвет. Похоже, тут какие-то политические интриги плетутся, но какие? Если это все – вопрос здравого смысла, так просто расскажите мне, что знаете, а ежели ко мне кто подступится, я прикинусь, что сам сообразил, что к чему.
Балфур не мог не признать, что Лодербек говорит дело. Его теплые чувства к политику не вовсе развеялись за последний месяц, и Балфуру очень не хотелось утратить его доброе мнение, как бы уж там ни поменялось его собственное. Что в том вреда, если он и расскажет Лодербеку, откуда Шепард взял деньги, тем более если Лодербек притворится, что до всего дошел своим умом!
Кроме того, Балфура изрядно порадовала Лодербекова нежданная резкость и жадная настойчивость, с которой старший собеседник выпытывал нужные сведения. Лодербек подавленный и задумчивый ему не нравился; эта внезапная смена настроения напомнила Балфуру прежнего Лодербека – Лодербека времен Данидина, который отдавал приказы как генерал и держался как король; который составил себе состояние, а потом его удвоил; который был запанибрата с премьером и которому и в голову не пришло бы умолять своего спутника задержаться на ночь в Кумаре, чтобы ему не нести свои горести в игорный дом в одиночестве. Этому прежнему Лодербеку Балфур искренне сочувствовал, до сих пор питал к нему слабость, и ему изрядно льстило, что политик смиренно выспрашивает у него новости.
Потому, выдержав долгую паузу, Балфур рассказал-таки своему старому приятелю обо всем, что знал насчет тюрьмы: о том, что строительство профинансировано за счет доли от того состояния, что обнаружилось в хижине Кросби Уэллса. Балфур не объяснил, почему и как возникла такая договоренность, и так и не признался, кто подбросил ему наводку. Зато сообщил, что деньги были вложены по инициативе Джорджа Шепарда, две недели спустя после смерти Кросби Уэллса, и что начальник тюрьмы постарался замолчать это дело.
Но недаром Лодербек учился на юриста: следователем он был въедливым, особенно если знал, что всей правды ему не сказали. Он спросил, о какой в точности сумме идет речь; Балфур отвечал, что капиталовложение составило чуть больше четырех сотен фунтов. Лодербек тут же поинтересовался, почему данное капиталовложение равняется десяти процентам от общей стоимости имущества, обнаруженного в хижине, а когда Балфур промолчал, то политик с еще более пугающей быстротой догадался: десять процентов – это же стандартная ставка комиссионного вознаграждения и инвестиция эта – не иначе как гонорар комиссионера.
Балфур ужаснулся тому, как Лодербек в мгновение ока докопался до сути, и принялся уверять, что Харальд Нильссен ни в чем не виноват.
– Он согласился! Отдал свой гонорар как нечего делать! – расхохотался Лодербек.
– Шепард загнал его в угол. Нильссена нельзя винить. Его ж практически зашантажировали, как по нотам это дело разыграли – вот право слово! Не стоит вам раздувать скандала – не стоит, ради мистера Нильссена.
– Частная инвестиция, причем в последний момент! – воскликнул Лодербек. (Он был не слишком заинтересован в Харальде Нильссене, которого видел-то один-единственный раз в гостинице «Звезда» где-то с месяц назад. Нильссен показался ему нелепым провинциалом, чересчур привыкшим к преданной свите из трех-четырех человек и чересчур говорливым во хмелю. Лодербек тогда списал его со счетов как самодовольного зануду, который никогда ничего не добьется.) Он привстал в стременах. – Это все политика, Том, – политика как есть! Вы знаете, чего Шепард добивается? Пытается всеми силами продвинуть строительство тюрьмы до того, как Уэстленд получит место в парламенте, и прибегает к частному капиталовложению, чтобы ускорить процесс. Ну и ну! Мне найдется что сказать на этот счет в «Таймс», уж будьте покойны!
Но Балфур о покое не помышлял. Он запротестовал, и после недолгих переговоров Лодербек согласился не упоминать имя Нильссена.
– Хотя Джорджу Шепарду я в сей любезности не откажу, – добавил он и снова расхохотался.
– Я так понимаю, вы его мировым судьей видеть не хотите, – предположил Балфур, гадая про себя, не претендует ли на эту высокопоставленную должность сам Лодербек.
– Да я на пост мирового судьи чихать хотел! – откликнулся Лодербек. – Дело в принципе; я за принцип стою.
– И что же это за принцип? – осведомился Балфур, на миг сбившись с мысли. Ведь Лодербеку пост мирового судьи отнюдь не безразличен. Политик упомянул о нем в самом начале разговора, и как сердито!
– Этот человек вор! – воскликнул Лодербек. – Состояние принадлежит Кросби Уэллсу, живому или мертвому. Джордж Шепард не имеет никакого права тратить чужие деньги по собственной прихоти, и плевать мне, на что!
Балфур молчал. Вплоть до сего момента Лодербек ни разу не упоминал про клад, спрятанный в хижине Уэллса, и не выказывал интереса к его дальнейшей судьбе. Не заговаривал он и о юридических проблемах, возникших в связи с притязанием вдовицы на собственность покойного мужа. Балфур предположил, что молчание это объясняется причастностью Лидии Уэллс, ведь Лодербек до сих пор избегал произносить ее имя, стыдясь былого бесчестья. Но теперь Лодербек грудью встал на защиту Кросби Уэллса. Похоже, вопрос о богатстве Кросби задевал политика за живое. Балфур вскинул глаза на спутника – и тут же отвернулся. Не догадался ли Лодербек, что сокровище, обнаруженное в Уэлссовой хижине, – это то самое золото, с помощью которого его зашантажировали годом ранее? Любопытство Балфура разыгралось не на шутку. Он попытался подначить собеседника.
– А какая, в сущности, разница? – небрежно обронил он. – Да наверняка состояние это украдено у кого-то еще; Кросби Уэллсу оно явно не принадлежало. Откуда бы у такого, как он, взяться четырем тысячам фунтов? Не секрет, что он был бродягой и мотом, а от бродяги и мота до воришки – один шаг.
– Доказательств нет, – начал было Лодербек, но Балфур перебил его на полуслове:
– Так какая разница, если кто-то и нагрел руки на этом золоте после того, как Кросби копыта откинул? Какая разница, я спрашиваю! С вероятностью, эти деньги с самого начала грязные.
– Что значит «какая разница»? – взорвался Лодербек. – Это принципиальный вопрос – говорю же, принципиальный! Нельзя раскрыть преступление, совершая новое. Украсть у вора – это все равно воровство, как ни крути! Не говорите чуши.
Итак, Лодербек теперь – заступник Кросби Уэллса, да какой пылкий, по всему судя! Это становится интересным.
– Но вы же получите богадельню, о которой так мечтали, – проговорил Балфур по-прежнему беспечно, как будто обсуждали они какой-нибудь пустяк. – Швырять деньги на ветер никто не собирается. Их потратят на гражданское строительство.
– Мне дела нету, набивает ли начальник тюрьмы Шепард свой собственный карман или строит алтарь, – огрызнулся Лодербек. – Это всего лишь отговорка – типа цель оправдывает средства. Я с такими аргументами дела иметь не желаю.
– И это не просто гражданское строительство, – продолжал Балфур, словно не слыша. – Вы получаете свой работный дом, если на то пошло! Ну полно, неужто вы не помните наш давний разговор в «Резиденции»? «Куда женщине пойти?», «Шанс начать другую жизнь» и все такое? Ну что ж, мы вскорости сможем предоставлять такой шанс! И все благодаря Джорджу Шепарду!
Лодербек был вне себя от ярости. Он отлично помнил, что наговорил три недели назад о ценности богоугодных заведений, но он терпеть не мог, когда ему цитировали его же собственные слова, разве что исключительно похвалы ради.
– Это неуважение к мертвым, – коротко отрезал он, – и продолжать эту тему я не желаю.
Но Балфур отступаться не собирался.
– Послушайте, – воскликнул он, словно эта мысль только что пришла ему в голову, – а ведь то золото, за счет которого Фрэнсис Карвер оттягал у вас «Добрый путь», – ну, зашитое под подкладку…
– И чего?
– А то, что вы его с тех пор в глаза не видели, верно? И ничего о нем не слышали. А тут та же самая сумма – ну приблизительно та же – обнаруживается в хижине Кросби Уэллса, не прошло и года. Чуть больше четырех тысяч фунтов. Что, если это то же самое золото?
– Очень вероятно, – кивнул Лодербек.
– Интересно, как оно там оказалось? – размышлял вслух Балфур.
– Действительно интересно, – согласился Лодербек.
У «Золотого льва» их пути разошлись – Лодербек, по всей видимости, отказался от мысли уговорить Балфура остаться в Кумаре еще на день: он распрощался с приятелем коротко и без сожалений.
Балфур отправился назад в Хокитику, чувствуя себя крайне неловко. Он обещал сохранить рассказ Нильссена в секрете – от имени всех собравшихся в «Короне» – и обещание свое нарушил. А чего ради? Много ли он выиграл, изменив своей клятве и не сдержав слова? Преисполнившись отвращения к самому себе, Балфур пришпорил кобылу, посылая ее в легкий галоп, и не сбавлял темпа, пока не доскакал до реки Арахура, где вынужден был спешиться, провести лошадь вниз к воде, а затем, с большой осторожностью, – через мелководье, в том месте, где поток пресной воды разливался во все стороны по песку.
Лодербек даже не посмотрел вслед другу. Он уже начал составлять в уме письмо: губы его сосредоточенно поджались, лоб прочертила глубокая морщина. Он отвел коня в стойло, вложил шестипенсовик в руку конюха и тотчас же поднялся к себе. Едва оставшись один, политик запер дверь, подтащил бюро к ромбовидному пятну света под окном, сходил за стулом, сел, вытащил чистый лист бумаги, поразмыслил еще секунду-другую напоследок, прикусив кончик пера, отбросил назад манжет и принялся писать:
ПОСМЕРТНАЯ ИНВЕСТИЦИЯ? –
Письмо редактору «Уэст-Кост таймс»
18 февраля 1866 г.
Сэр!
Желательно, чтобы мистер Джордж Шеперд опубликовал на страницах этой газеты список лиц, занятых в строительстве хокитикской тюрьмы на террасе в Сивью, а также перечень работ, начатых согласно контракту; назвал суммы денег, оговоренные для проведения вышеозначенных работ, размер субсидий, предоставленных на сегодняшний день, и объем дополнительных средств (при необходимости) для завершения работ или для повышения их эффективности.
Такая публикация помогла бы пролить свет на то, что нижеподписавшийся считает грубым нарушением со стороны мистера Шеперда, а именно: подготовительные работы по строительству хокитикской тюрьмы были профинансированы посредством частного вклада, сделанного без ведома Совета провинции, Уэстлендского комитета по общественным работам, муниципального правления, более того, без ведома самого вкладчика, поскольку капиталовложение было осуществлено спустя две недели после его смерти! Я имею в виду КРОСБИ УЭЛЛСА, чье наследственное имущество послужило поводом для различных предположений на этих страницах. Насколько я понимаю, данное пожертвование (если здесь уместно такое слово) было изъято из жилища мистера Уэллса после смерти владельца и позже использовано, втайне от общественности, в целях возведения будущей тюрьмы. Если такая интерпретация не соответствует истине, я охотно признаю свою ошибку; между тем я требую от мистера Шеперда немедленных разъяснений.
Я считаю, что прозрачность действий мистера Шеперда в этом предприятии желательна, в частности в силу характера возводимого им учреждения и в силу происхождения денег, о которых идет речь, а также и по причине того, что финансовая прозрачность в управлении бюджетными средствами имеет первостепенное значение, учитывая, что данный неосвоенный регион нашей провинции так богат золотом и потому, к несчастью, особенно уязвим для коррупции, этого вульгарного соблазна.
Я питаю глубочайшее уважение к инициативам мистера Шеперда и т. д. в том, что касается осуществления этого проекта, поскольку не сомневаюсь, что он действует в интересах простого поселенца и с должным почтением к колониальным законам. Я лишь прошу подтвердить мою убежденность в том, что все частные инвестиции в гражданское строительство должны быть абсолютно прозрачны в интересах всех и каждого, и заверить Вас, уважаемый сэр, и весь округ Уэстленд, что я остаюсь
искренне Ваш и т. д.,
мистер Алистер Лодербек,
член Совета провинции, член парламента
Откинувшись к спинке стула, Лодербек зачитал документ вслух, звенящим голосом, точно репетируя важное публичное выступление; затем, оставшись вполне доволен, он сложил лист, убрал в конверт и адресовал его издателю «Уэст-Кост таймс», сделав пометки «прочесть по получении» и «срочное». Запечатав послание, Лодербек пошарил в кармане жилета и сверился с часами: было уже почти два. Если Огастес Смит выедет в Хокитику прямо сейчас, то успеет к Левенталю до того, как будет отпечатан первый пробный оттиск понедельничного номера «Таймс». Лучше раньше, чем позже, подумал Лодербек, и пошел разыскивать своего помощника.
Меркурий в Козероге
Глава, в которой Гаскуан вновь излагает свои теории, а Мади рассуждает о смерти.
Уолтер Мади доедал второй завтрак в столовой «У Максвелла», когда получил известие о том, что груз с «Доброго пути» наконец-то прошел таможенную очистку и его дорожный сундук доставлен в «Корону», к нему в номер.
– Что ж! – воскликнул он, кинул посыльному двухпенсовую монетку, и мальчишка весело умчался. – Мы наконец можем поставить крест на моем так называемом призраке, верно? Если бы Эмери Стейнз находился на борту, его труп непременно бы обнаружили среди груза.
– Не думаю, что все так просто, – покачал головой Гаскуан.
– То есть про обнаруженный труп могли не сообщить?
– То есть трупа могли не обнаружить, – отозвался Гаскуан. – Человек – пусть и раненный – смог бы доползти до люка… а разбитое судно не вовсе ушло под воду. Думаю, куда вероятнее, что труп просто смыло.
За последние три недели Мади сошелся с Обером Гаскуаном довольно близко, обнаружив, что от разговора к разговору характер последнего делается все приятнее: Гаскуан мастерски приспосабливался к любой ситуации общения и мог добиться чьего угодно расположения, если уж задался такой целью. Гаскуан твердо решил подружиться с Мади – знай тот о его непреклонной решимости, он, пожалуй, слегка встревожился бы; в любом случае Мади счел его человеком весьма эрудированным и был рад встретить ровню себе в интеллектуальном плане, с кем мог бы беседовать в свое удовольствие. Они едва ли не каждый день завтракали вместе и выкуривали по сигаре в «Звезде и подвязке» по вечерам, где на пару играли в вист.
– Вы настаиваете на своей изначальной версии, – заметил Мади. – Не пошел на дно вместе с судном, но смыт волной, так?
– Либо так, либо останки были уничтожены, – откликнулся Гаскуан. – Может, он позвал на помощь – и был убит; привязан к чему-нибудь тяжелому и сброшен в море. Карвер плавал на лодке к разбитому кораблю не раз и не два, как вы знаете, – у него было сколько угодно возможностей утопить парня.
– И такое вероятно, – согласился Мади, складывая полученную записку пополам, затем еще раз пополам и проводя ногтем большого пальца по каждому сгибу. – Но наша проблема в том, что мы не знаем доподлинно, как все произошло – так либо иначе; и ежели вы правы и Стейнз в самом деле утонул, то мы никогда не выясним, случайно это было или же по злому умыслу. Что за жалкое преступление – ни трупа, ни убийцы!
– Согласен, преступление жалкое, – кивнул Гаскуан.
– И жалкие же из нас детективы! – промолвил Мади, как бы подводя итог дискуссии, но Гаскуан как раз потянулся к соуснику и завершать разговор отнюдь не собирался.
– То-то глупо все мы будем выглядеть, – предположил он, поливая соусом остатки трапезы, – если Стейнза найдут на дне оврага со сломанной шеей – и никаких следов покушения на убийство!
Мади сдвинул нож чуть ближе к вилке.
– Боюсь, мы все сколько-то хотим, чтобы мистер Стейнз оказался убит, – даже вы и я, которые с ним вовсе не знакомы. Сломанной шеей мы явно не удовольствуемся.
Пиджак Мади висел на спинке стула. Мади знал – невежливо было бы обернуться и надеть его, пока приятель еще не покончил с завтраком… но теперь, когда выяснилось, что дорожный сундук наконец-то доставили, Мади не терпелось поспешить к нему. Он же не только ведать не ведал, не пострадали ли его вещи во время крушения, – он вот уже три недели ходил в одних и тех же брюках и пиджаке.
Гаскуан усмехнулся.
– Бедняжка мистер Стейнз, – согласился он. – А теперь еще миссис Уэллс над ним поиздевается всласть! Если бы мою тень призвали на спиритический сеанс за один шиллинг… да я был бы в ужасе, вот честное слово! Я бы просто не знал, как и принять этакое приглашение.
– Если бы призвали мой призрак, я был бы только счастлив, явился бы не раздумывая, – отозвался Мади. – Сдается мне, загробный мир – место довольно унылое.
– С чего вы взяли?
– Мы всю свою жизнь неотвязно думаем о смерти. Без этого развлечения мы, полагаю, ужас до чего соскучились бы. Судите сами: бояться нечего, упреждать нечего, любопытствовать не о чем. Время утратило бы всякое значение.
– Зато как забавно тайком подглядывать за живыми! – предположил Гаскуан.
– Напротив, я бы счел такую перспективу весьма безотрадной, – возразил Мади. – Смотришь вниз, на мир, но не можешь к нему прикоснуться, ничего в нем не в силах изменить, знаешь обо всем, что было, и обо всем, что есть.
Гаскуан посыпал содержимое тарелки солью.
– Говорят, по новозеландским поверьям, душа после смерти становится звездой.
– В жизни не слыхивал более убедительного довода в пользу того, чтобы перенять обычаи туземцев.
– Что, разрисуете лицо татуировкой и обрядитесь в юбочку из травы?
– Может, и так.
– Охотно бы на это полюбовался, – промолвил Гаскуан, снова берясь за вилку. – Еще охотнее, чем поглядел бы, как вы наденете мягкую шляпу с вислыми полями, сапоги до колен и приметесь шарить по заброшенным выработкам в поисках золотишка! Мне и в такое-то с трудом верится, сказать по правде.
Мади уже купил себе скатку, лоток для промывки песка и полный старательский костюм из молескина и сержа, но, если не считать нескольких случайных вылазок в Каньер, он на самом-то деле не то чтобы всерьез настроился на мытье золота. Он еще не ощущал в себе готовности начать новую жизнь на ниве старательства и твердо вознамерился повременить до тех пор, пока дело Эмери Стейнза и Кросби Уэллса не будет окончательно закрыто, – это решение он принял, оправдываясь необходимостью, но в реальности ему ничего не оставалось, как только ждать новых сведений да, подобно Гаскуану, обдумывать информацию, которой уже располагал.
Мади уже дважды продлевал срок пребывания в «Короне» и ввечеру 18 февраля собирался сделать это в третий раз. Эдгар Клинч приглашал его перебраться в «Гридирон», всячески предлагая занять номер, некогда принадлежавший Анне Уэдерелл, а ныне пустующий. Роскошный вид поверх хокитикских крыш на одетые снегом вершины Альп на востоке не произведет впечатления на простого старателя, а Мади, будучи джентльменом, по достоинству оценит гармонию природы, по всей видимости недоступную прочим. Но Мади вежливо отказался: он уже успел полюбить «Корону», невзирая на всю ее обшарпанность, и, как бы то ни было, не хотел слишком сближаться с Эдгаром Клинчем, ведь дело о припрятанном состоянии Кросби Уэллса того и гляди будет передано в суд, а в таком случае Клинч – заодно с Нильссеном, и Фростом, и разными другими людьми – непременно подвергнется допросу. Тринадцать человек поклялись, каждый своей честью, сохранить в секрете совет в гостинице «Корона», но Мади не любил полагаться на чужую честь, поскольку не слишком верил в людскую принципиальность, за исключением разве что своей собственной; он ожидал, что рано или поздно хотя бы один из оставшихся двенадцати нарушит слово, и твердо решил в преддверии этого события держаться от них на некотором расстоянии.