– Давно, – отозвался А-Су. – До войны.
– «Опиумные войны», – подсказал Мади.
– Да, – кивнул А-Су, но продолжать не стал. А начал сматывать растяжку на руку.
– Так что случилось? – не отступался Мади.
– Прибыль, – коротко объяснил А-Су.
– Прибыль с чего?
А-Су явно посчитал вопрос глупостью несусветной, так что Мади поспешил задать другой:
– Я хотел сказать, ваш отец был связан с торговлей опиумом, как вы?
А-Су промолчал. Он снял смотанную бухту с руки, свернул ее восьмеркой и приладил к скатке. Закрепив ее хорошенько, он присел на корточки, мгновение невозмутимо глядел на Мади, а потом нагнулся и демонстративно сплюнул в пыль.
Мади отпрянул.
– Простите, – пробормотал он. – Мне не следовало лезть не в свое дело.
Уолтер Мади никому не рассказал о том, что Кросби Уэллс – незаконнорожденный брат политика Лодербека. После своего открытия он размышлял не один час и решил, что это не его тайна и нельзя делиться ею направо и налево. Причины к такому замалчиванию он глубоко прочувствовал, но с трудом облек бы в слова. Человек за свою семью не отвечает. Крайне дурно обнародовать чью-то личную переписку без согласия владельца. Мади совсем не хотелось самому выступать в роли разоблачителя. Но все эти доводы, даже вместе взятые, не отражали всей правды, а правда заключалась в том, что за последний месяц Мади то и дело сравнивал себя с обоими братьями и ощущал себя сродни им, хотя и по-разному: он хорошо понимал и отчаяние внебрачного сына, и гордость политика. Над этим двойным сравнением он привычно размышлял всякий день, пока стоял в холодной воде и разминал в руках комья земли с вкраплениями металла.
А-Су запихнул в скатку последние пожитки и присел завязать шнурки.
Мади не выдержал.
– Вы же знаете, что вас повесят! – воскликнул он. – Если вы лишите жизни Карвера, висеть вам на виселице. Они убьют вас, мистер Су, если вы убьете его, независимо от ваших мотивов.
– Да, – кивнул А-Су. – Понимаю.
– И справедливого суда не будет – только не для вас.
– Нет, – согласился А-Су.
Такая перспектива его, похоже, нимало не огорчала. Он опустился на колени у костра, подобрал ветку и пошевелил влажную землю, которой присыпал угли накануне вечером. Под слоем почвы угли были еще теплыми – темные, как свернувшаяся кровь.
– И что вы собираетесь делать? – спросил Мади, не сводя с него глаз. – Застрелите Карвера?
– Да, – кивнул А-Су.
– Когда?
– Сегодня, – отозвался китаец. – В «Корона».
Он, похоже, пытался выкопать что-то из-под углей. Наконец ветка наткнулась на нечто твердое. Орудуя веткой как рычагом, он подцепил и выбросил на траву черную от сажи жестянку из-под чая. Коробка, по-видимому, еще не остыла: прежде чем за нее браться, китаец обмотал кисть рукавом.
– Покажите оружие, – потребовал Мади.
А-Су вскинул глаза.
– Оружие покажите, говорю, – повторил Мади, внезапно раскрасневшись. – Пистолеты разные бывают, мистер Су; как говаривал мой отец, пороху понюхать надо.
Он нечасто цитировал отца на людях: любимые выражения Адриана Мади для учтивой беседы не слишком-то подходили, а упоминать об отце Уолтер Мади не любил.
– Я купить пистолет, – сообщил А-Су.
– Превосходно, – отозвался Мади. – Где же он?
– Еще нет.
– То есть вы его еще не купили?
– Сегодня, – заверил А-Су.
Он открыл чайную коробочку и высыпал в горсть золотые чешуйки. Мади понял: китаец, по-видимому, закопал жестянку под кострищем, чтобы за ночь его не ограбили.
– Какой пистолет вы собираетесь купить?
– «Тайгрин». – Свободной рукой он потянулся за кошелем.
– Нет, я спрашиваю, какой марки. Какого типа.
– «Тайгрин», – повторил А-Су. Одной рукой он открыл кошель – пересыпать туда золото.
– «Тайгрин» – это магазин, – возразил Мади. – Какого типа пистолет вы хотите купить? Вы в оружии вообще разбираетесь?
– Убить Фрэнсиса Карвера, – пояснил А-Су.
– «Тайгрин» вам не подходит, – покачал головой Мади. – Там можно охотничье ружье купить… винтовку какую-нибудь… но не пистолет. Вам нужно боевое оружие. Видите ли, не всяким выстрелом можно человека убить, а вы же хотите дело до конца довести. Господи милосердный, мистер Су! Пистолет – это вам не просто железяка, так же как лошадь не просто… средство передвижения, – довольно неловко завершил сравнение он.
А-Су не ответил. Он выбрал «Скобяные товары Тайгрина» в силу двух причин: во-первых, лавка находилась рядом с гостиницей «Резиденция», а во-вторых, ее владелец сочувственно относился к китайцам. Первое соображение, безусловно, отпало, а вот второе важности не утратило: А-Су собирался попросить мистера Тайгрина зарядить ему оружие прямо там же, в лавке, чтобы в тот же день и исполнить задуманное. Китаец в жизни не стрелял из пистолета. Однако, как действует это устройство, А-Су в общих чертах представлял и полагал, что для обращения с ним особой подготовки не требуется.
– Ступайте к поставщикам на Кэмп-стрит, – посоветовал Мади. – Сразу за «Дойче гастхаус». Тот дом, где конек крыши над декоративным фасадом торчит. Вывеску еще не нарисовали, но владельцами там – Брантон, Соломон и Барнз; у них должно быть открыто. Как придете, попросите револьвер Керра. Ни на что другое не соглашайтесь: это британский пистолет военного образца, очень надежный; для ваших целей в самый раз. Револьвер Керра стоит ровно пять фунтов. Больше пяти фунтов – это форменный грабеж.
– Пять фунтов?
А-Су воззрился на золото в кошельке. Ему и в голову не приходило, что пистолет можно купить так недорого! Ведь ему называли суммы в два раза больше.
– Револьвер Керра, – повторил китаец, чтобы лучше запомнить. – Кэмп-стрит. Спасибо, мистер Мади.
– А что вы собираетесь делать, когда свершите задуманное? – спросил Мади. – Когда Карвер будет мертв? Вы сдадитесь? Или попытаетесь скрыться? – Внезапно он осознал, что разволновался не на шутку, – что за нелепость!
Но А-Су лишь покачал головой. Он закрыл кошелек и туго замотал его в тряпицу. Поднялся на ноги, перекинул скатку за спину, аккуратно затолкал узелок в карман.
– Этот участок, – промолвил китаец, делая широкий жест рукой. – На прожиток только. Золота чуть.
– Да, знаю, – отмахнулся Мади.
– Небогато, – пояснил А-Су.
– Да, тут на «билет домой» не наскребешь, – кивнул Мади. – Можете не объяснять, мистер Су; я сам знаю, что так.
А-Су впился в него взглядом.
– Надо на север, – посоветовал он. – Черные пески. На севере повезет. Тут самородков нет. Слишком близко к городу.
– Чарльстон, – отозвался Мади. – Да. Там, в Чарльстоне, можно целое состояние составить.
А-Су кивнул.
– Черные пески, – повторил он.
А-Су шагнул вперед, и Мади заметил, что в обеих руках китаец сжимает почерневшую от сажи чайную коробочку. Он протянул ее Мади, и тот удивленно подставил ладони. Но А-Су не сразу расстался с подарком: прежде чем выпустить жестянку из рук, он отвесил низкий поклон, и Мади, подражая ему, поклонился в свой черед.
– Juk neih houwahn, – промолвил А-Су, но переводить не стал, а Мади не переспросил; он выпрямился с жестянкой в руке и проводил уходящего «шляпника» взглядом.
Солнце в Рыбах
Глава, в которой Анна Уэдерелл дважды удивилась; Коуэлл Девлин сделался подозрителен, а дарственная обрела новый смысл.
Все то, что в Водолее удалось рассмотреть лишь краешком глаза: что было предопределено, предсказано, напророчено, все то, что дало пищу вере, сомнению и предостережению, – в Рыбах явило себя со всей наглядностью. Те разрозненные видения, что еще месяц назад были уделом лишь одинокого мечтателя, теперь обретут форму и осязаемую плоть реальности. Мы сами себя творим – и в нас все завершится.
А после Рыб? Из чрева – кровавое рождение. Мы этим путем не последуем: невозможно двигаться вспять, от конца к началу. Овен не признает коллективного мнения, а Телец не поступится субъективностью. Близнецы – единственные в своем роде. Рак ищет первопричину, Лев – цель, а Деве нужен план, но над воплощением этих замыслов работают в одиночку. Лишь во второй половине зодиакального пояса мы начнем проявляться: в Весах – как понятие, в Скорпионе – как качество, в Стрельце – как голос. В Козероге к нам вернется память, в Водолее мы прозреем, и только в Рыбах, последнем и древнейшем из зодиакальных знаков, мы обретем самость и некую целостность. Но две рыбы этого созвездия, отраженное чрево личности и самосознания, – это Уроборос разума, воля рока, она же роковая воля; а дом самоуничтожения не что иное, как тюрьма, которую строят сами же узники, – без воздуха, без дверей, зацементированная изнутри.
Эти перемены настигают нас столь же неизбежно, как стрелки часов подходят к нужной цифре.
* * *
Лидия Уэллс сеансов больше не устраивала. Ей был хорошо известен девиз шарлатана: никогда не повторять один и тот же трюк перед теми же зрителями: но когда ее в связи с этим саму заклеймили шарлатанкой, она только рассмеялась. В открытом письме на страницах «Уэст-Кост таймс» она признала, что ее попытка установить контакт с духом мистера Стейнза успехом не увенчалась. Эта неудача в ее профессиональной практике – случай беспрецедентный, сообщала она; аномалия, наводящая на мысль, что загробный мир не столько не желал, сколько не смог предоставить дух мистера Стейнза. Остается только заключить, писала вдова, что мистер Стейнз вовсе не мертв; в последних строках она выражала уверенность в том, что молодой человек рано или поздно вернется.
Это заявление изрядно сбило с толку заговорщиков из «Короны», однако возымело нужный эффект – придало значимости ее предприятию (как все вдовицыны стратегии): дела в «Удаче путника» после публикации пошли как нельзя лучше. Заведение открывалось каждый вечер с семи до десяти, предлагая бренди по сниженной цене и беседы умозрительного характера. Гадание происходило во второй половине дня, и только по предварительной записи; Анна Уэдерелл, в продолжение прежней политики, на глаза не показывалась.
Анна покидала «Удачу путника» лишь раз в день, подышать свежим воздухом, причем ее неизменно сопровождала миссис Уэллс, которая, ценя бессчетные преимущества ежедневных прогулок, частенько говаривала, что просто обожает пройтись пешочком. Вместе, рука об руку, эти две женщины каждое утро дефилировали по Ревелл-стрит из конца в конец: брали направление на север, а возвращались с другой стороны. По пути они разглядывали приоконные ящики с цветами, покупали молоко и сахар, если то и другое было в наличии, и равнодушно-любезно здоровались с хокитикскими завсегдатаями.
Тем утром они вышли из дому раньше обычного: Лидии Уэллс нужно было к девяти явиться в Хокитикский суд. Ее вызвали к судье по какому-то юридическому вопросу, связанному с наследством ее покойного мужа Кросби Уэллса, а формулировка извещения наводила на мысль о том, что новости, скорее всего, хорошие. Без десяти девять парадная дверь «Удачи путника» распахнулась, и Лидия Уэллс ступила в солнечный свет: ее медно-рыжие волосы эффектно сияли на фоне темно-синего платья.
Коуэлл Девлин проводил миссис Уэллс взглядом: вот она вышла из гостиницы и спустилась по ступенькам на улицу, зябко кутаясь в шаль и улыбаясь встречным мужчинам, которые, позабыв о делах насущных, пялились на нее во все глаза. Священник дождался, чтобы она затерялась в бурлящей толпе, и на всякий случай помешкал еще минут пять. Затем пересек улицу, поднялся на веранду «Удачи путника» и, оглянувшись на невыразительный фасад здания суда, постучал в дверь, прижимая к груди потрепанную Библию.
Дверь тут же распахнулась.
– Мисс Уэдерелл, позвольте представиться, – промолвил Девлин, свободной рукой снимая шляпу. – Меня зовут Коуэлл Девлин, я – капеллан хокитикской тюрьмы, проживаю по месту службы. Мне в руки попал документ, который, как мне кажется, представляет для вас большой интерес, и мне бы хотелось обсудить его с вами в частном порядке.
– Я вас помню, – кивнула Анна. – Вы были рядом, когда я пришла в себя в тюрьме после того провала в памяти.
– Верно, – кивнул Девлин.
– Вы молились за меня.
– И с тех пор не устаю за вас молиться.
– Правда? – удивилась она.
– От всей души, – заверил капеллан.
– Так что, говорите, вам нужно?
Девлин повторил свою просьбу.
– Это какой такой документ?
– Я бы предпочел не показывать его здесь. Можно мне войти?
Анна замялась:
– Миссис Уэллс дома нет.
– Да, знаю, – отвечал Девлин. – Собственно, я видел, как она только что зашла в здание суда, и поспешил сюда в надежде, что мне удастся застать вас одну. Признаюсь, что этой возможности я жду уже какое-то время. Так можно мне войти?
– Мне не разрешается принимать гостей в ее отсутствие.
– Мне необходимо обсудить с вами всего-то-навсего один деловой вопрос, – спокойно возразил Девлин, – а я – священник, и на дворе – белый день, время вполне респектабельное. Неужели ваша хозяйка откажет вам в такой малости?
Аннина хозяйка, безусловно, отказала бы ей в такой малости и много в чем еще: не в привычках вдовы было допускать исключения из правил, по минутной прихоти ею установленных. Но, поколебавшись мгновение, Анна решила рискнуть.
– Заходите в кухню, – пригласила она. – Я заварю нам чаю.
– Вы очень добры.
Девлин проследовал за нею по коридору на кухню в глубине дома и, не присаживаясь, подождал, пока Анна не наполнит чайник и не поставит его на плиту. Девушка необычайно исхудала. Щеки запали, кожа покрылась блестящим восковым налетом; вся ее изможденная фигура свидетельствовала о недоедании, двигалась Анна неуверенно, словно бы из последних сил, – как если бы за много недель ни разу плотно не подкрепилась. Девлин быстро обвел взглядом кухню. На стиральной доске сохла помытая после завтрака посуда, и гость насчитал всех приборов по две штуки, включая две керамические пашотницы с выпуклым узором в виде ежевичных ягод. Или Лидия Уэллс спозаранку принимала гостя – что маловероятно, – или Анна по крайней мере позавтракала. На доске для резки хлеба лежала половина буханки, завернутая в льняную тряпицу, рядом притулилась забытая на столе масленка.
– Вам печенья к чаю дать?
– Вы очень добры, – повторил Девлин и тут же, устыдившись повторенной банальности, выпалил: – Мне было отрадно узнать, мисс Уэдерелл, что вы преодолели свое пристрастие к китайскому зелью.
– Миссис Уэллс не потерпит опиума в своем доме, – промолвила Анна, отбрасывая с лица прядь волос. И достала с полки буфета коробку печенья.
– Похвальная строгость с ее стороны, – одобрил Девлин, – но поздравлять следует вас. Вы проявили завидную стойкость, избавляясь от своей зависимости. Я знавал мужчин, которым такой подвиг оказался не по силам.
Всякий раз, когда Девлин нервничал, речь его звучала подчеркнуто правильно и официально.
– Я просто бросила, – пожала плечами Анна.
– Верно, – кивнул Девлин, – единственный способ – это отказаться от опиума раз и навсегда. Но вам, должно быть, пришлось бороться с искушением еще много дней и недель.
– Нет, – покачала головой Анна. – Просто я в зелье больше не нуждалась.
– Вы слишком скромны.
– Я не жеманничаю, – возразила Анна. – Я какое-то время продолжала, пока порция не закончилась. Я все съела. Просто я больше ничего не чувствовала.
Девлин окинул девушку оценивающим взглядом:
– Вы находите, что ваше здоровье заметно поправилось после того, как вы отказались от опиума?
– Наверное, да, – отозвалась Анна, раскладывая печенья полукружьем на тарелке. – Я вполне хорошо себя чувствую.
– Мне не хотелось бы вам противоречить, мисс Уэдерелл, но по вашему виду этого не скажешь.
– То есть я исхудала.
– Вы очень исхудали, дорогая моя.
– Я мерзну, – пожаловалась Анна. – Мне сейчас все время зябко.
– Наверное, это потому, что вы так исхудали.
– Да, – кивнула девушка. – Мне тоже так кажется.
– Я подметил, – проговорил Девлин, помолчав, – что у людей, которые совсем пали духом, особенно у тех, кто помышляет о самоубийстве, потеря аппетита довольно частый симптом.
– У меня есть аппетит, – возразила Анна. – Я ем! Просто отчего-то вес не набираю.
– И вы каждый день едите?
– По три раза, – подтвердила она, – и два раза – горячее. Я ж сама на нас обеих готовлю.
– Миссис Уэллс вам наверняка очень признательна, – промолвил Девлин, причем по тону его явствовало, что девушке он не вполне верит.
– Да, – уклончиво отозвалась она. И отвернулась снять чашки и блюдца с подставки над стиральной доской.
– А после замужества миссис Уэллс вы останетесь на прежнем положении? – спросил Девлин.
– Наверное, да.
– Я так понимаю, мистер Карвер обоснуется здесь.
– Да, кажется.
– Об их помолвке было объявлено в «Уэст-Кост таймс» нынче утром. Очень скромное объявление, я бы даже сказал, сдержанное. Но свадьба – это всегда счастливое событие.
– Я люблю свадьбы, – откликнулась Анна.
– Да, – кивнул Девлин. – Всегда счастливое событие – уж каковы бы ни были обстоятельства.
После скандала, спровоцированного письмом Джорджа Шепарда в редакцию «Уэст-Кост таймс» месяц назад, предполагалось, что только новый брак способен отчасти исправить вред, нанесенный репутации вдовицы. Притязания миссис Уэллс на наследие Кросби Уэллса выглядели менее обоснованными теперь, когда стало известно, что она наставляла мужу рога в течение нескольких лет до его смерти; позиции вдовы пошатнулись еще больше благодаря чистосердечному признанию Алистера Лодербека. В открытом ответном письме Джорджу Шепарду Лодербек признавал, что действительно сокрыл факт этой любовной связи от избирателей, – за что искренне просит прощения. Лодербек писал, что ему бесконечно за себя стыдно, что он принимает всю ответственность за последствия и что до конца дней своих будет горько сожалеть о том, что прибыл в хижину мистера Уэллса, опоздав на каких-то полчаса, и не успел вымолить у него прощение. Признание произвело желаемый эффект: судя по бурным излияниям сочувствия и восхищения, похоже было на то, что репутация Лодербека только укрепилась.
Анна закончила расставлять блюдца.
– Пойдемте в гостиную, – пригласила она. – Когда чайник закипит, я услышу.
Оставив поднос, она неслышно прошла по коридору в гостиную, обустроенную для вдовицыных гаданий во второй половине дня: там, сдвинутые совсем близко, стояли два огромных кресла, а шторы были задернуты. Девлин подождал, чтобы Анна присела, прежде чем опустился в кресло сам, и только тогда открыл Библию и извлек на свет обгоревшую дарственную. Не говоря ни слова, он вручил документ девушке.
В одиннадцатый день октября 1865 года сумма в две тысячи фунтов должна быть передана МИСС АННЕ УЭДЕРЕЛЛ, уроженке Нового Южного Уэльса, МИСТЕРОМ ЭМЕРИ СТЕЙНЗОМ, уроженцем Нового Южного Уэльса, свидетелем чему выступает МИСТЕР КРОСБИ УЭЛЛС.
Анна с растерянным видом взяла из его рук дарственную – она была почти неграмотна и не надеялась с первого же взгляда понять смысл слов. Девушка знала алфавит и могла разобрать напечатанную строчку, если трудилась над нею очень медленно и при хорошем освещении. Однако задача эта давалась ей с трудом, и ошибкам не было числа. Но внезапно девушка так и вцепилась в бумагу и, потрясенно охнув, поднесла ее к самым глазам.
– Я могу это прочесть, – прошептала она еле слышно.
Девлин не знал, что Анна читать не обучена, и заявлению ее не удивился.
– Я нашел этот документ в плите Кросби Уэллса на следующий день после его смерти, – сообщил священник. – Как видите, речь идет об огромной сумме, тем более что это завещательный дар, и, признаюсь, я не вполне понимаю, что с этим делать. Должен сразу предупредить вас, что с юридической точки зрения документ не имеет силы. Мистер Стейнз не скрепил его своей подписью, что, в свою очередь, делает подпись мистера Уэллса недействительной. Свидетель не расписывается прежде принципала.
Анна молчала и не отводила глаз от дарственной.
– Вы видели этот документ прежде?
– Нет, – отозвалась девушка.
– Вы знали о его существовании?
– Нет!
Девлин встревожился: голос Анны сорвался на крик.
– Что не так? – спросил он.
– Я просто… – Она поднесла руку к горлу. – Можно у вас кое-что спросить?
– Конечно.
– А вы когда-нибудь… ну то есть на своем опыте… – Анна прервалась на полуслове, закусила губу и начала снова: – Вы не знаете, почему я могу это прочесть?
Священник заглянул ей в глаза:
– Боюсь, я не вполне понимаю.
– Я толком не умею читать, – объяснила Анна. – Ну то есть, я могу разобрать последовательность букв, я распознаю этикетки и вывески, но скорее по памяти, я ж их каждый день вижу. Газету от начала до конца мне ни за что не прочесть. У меня на это невесть сколько часов уйдет. Но вот это… я прочитываю. Без малейших усилий. В мгновение ока.
– Тогда прочтите вслух.
Анна без запинки зачитала дарственную.
Девлин нахмурился:
– Вы уверены, что прежде этого документа не видели?
– Совершенно уверена, – подтвердила Анна.
– Вы знали, что мистер Стейнз намеревался подарить вам две тысячи фунтов?
– Нет, – покачала головой она.
– А как насчет мистера Уэллса? Вы с мистером Уэллсом об этом не говорили?
– Нет, – заверила Анна. – Повторяю: я эту бумагу впервые вижу.
– Может быть, если вам о ней упоминали, но вы просто позабыли… – предположил Девлин.
– Такой чертовой прорвы деньжищ я не позабыла бы, – возразила Анна.
Девлин помолчал, не сводя с Анны глаз. А затем промолвил:
– Есть много историй о детях, у которых были няни-иностранки и которые, проснувшись в один прекрасный день, начинали бегло говорить по-голландски, или по-французски, или по-немецки, или как угодно еще.
– У меня никогда не было няни.
– …Но я в жизни не слыхивал, чтобы у человека внезапно прорезалось умение читать, – докончил он. – Это в высшей степени необычно.
В голосе священника звучали скептические нотки.
– У меня никогда не было няни, – повторила Анна.
Девлин выпрямился в кресле.
– Мисс Уэдерелл, – промолвил он, – ваше имя фигурирует во множестве нераскрытых преступлений, включая возможное убийство, и мне наверняка нет нужды напоминать вам, что разбирательство в Верховном суде – это дело серьезное. Давайте поговорим доверительно и со всей откровенностью.
Он указал на документ в Анниной руке:
– Эта дарственная была написана за три месяца до исчезновения мистера Стейнза. Она составляет ровно половину наследства Уэллса. Мистер Уэллс умер в тот же самый день, как мистер Стейнз пропал бесследно, и наутро после его смерти я обнаружил бумагу в его плите. Все эти события явно как-то связаны, и законовед, в отличие от меня, сможет докопаться до сути. Если вы оказались в затруднительном положении, может быть, я сумел бы вам помочь, но как я вам помогу, если вы чего-то недоговариваете? Прошу вас, доверьтесь мне и расскажите все, что знаете.
Анна нахмурилась.
– В бумаге ничего не сказано про наследство Уэллса, – промолвила она. – Тут же речь идет о деньгах Эмери, а не Кросби.
– Вы правы, но вряд ли золото, обнаруженное в хижине мистера Уэллса, действительно принадлежало мистеру Уэллсу, – объяснил Девлин. – Понимаете, там нашли не самородное золото, металл был переплавлен и отлит в такие вот брусочки. Все они помечены клеймом, и по клейму банк отследил происхождение золота: оно было добыто на руднике, принадлежащем мистеру Стейнзу. На «Авроре».
– Как-как? – не поняла Анна.
– На «Авроре», – повторил Девлин. – Так рудник называется.
– Ох, – вздохнула она.
Девушка была явно сбита с толку; преисполнившись жалости, Девлин объяснил все сначала, на этот раз медленнее. На сей раз Анна поняла:
– То есть состояние на самом деле принадлежало Эмери?
– Вероятно, – осторожно отозвался Девлин.
– И он намеревался отдать мне ровно половину!
– Из этого документа вроде бы со всей очевидностью следует, что мистер Стейнз намеревался отдать вам две тысячи фунтов и что мистер Уэллс в ночь на одиннадцатое октября знал об этом его намерении и, по-видимому, даже его одобрил. Но, как я уже вам сказал, дарственная недействительна: мистер Стейнз ее так и не подписал.
– А что, если бы подписал?
– До тех пор, пока мистер Стейнз не отыщется, боюсь, поделать тут ничего нельзя, – отозвался Девлин. С минуту он глядел на девушку и наконец выговорил: – Я принес вам этот документ далеко не сразу, и за это, мисс Уэдерелл, я прошу у вас прощения. Причина же просто-напросто в том, что я ждал возможности переговорить с вами наедине, а как вы сами знаете, такую возможность найти куда как непросто.
– Кто еще знает об этой бумаге? – внезапно спросила Анна. – Кроме вас и меня.
Девлин замялся.
– Начальник тюрьмы Шепард, – ответил он, решившись говорить правду, но не всю. – Я обсудил с ним это дело где-то с месяц назад.
– Что он сказал?
– Он решил, это какая-то шутка.
– Шутка? – убито переспросила она. – Что за шутка такая?
Девлин потянулся к ее руке, слегка сжал ей пальцы в знак сочувствия:
– Не печальтесь, милая. Блаженны нищие духом, и каждого из нас ждет наследство куда более великое, нежели любой подарок в золоте.
Из кухни донесся резкий посвист и шипение: кипяток фонтанировал из носика на чугунную плиту.
– А вот и наш чайник, – улыбнулся ей Девлин.
– Ваше преподобие, – промолвила Анна, отнимая руку, – а можно вас попросить налить чаю? Я как-то странно себя чувствую, мне бы минутку побыть одной…
– Разумеется, – учтиво отозвался Коуэлл Девлин и вышел из комнаты.
Как только тот переступил порог, Анна вскочила и за два стремительных шага пересекла гостиную, по-прежнему сжимая в руке обгоревшую дарственную. Сердце ее неистово билось. Она на миг застыла неподвижно, собираясь с духом, а затем одним плавно-текучим движением скользнула к вдовицыну письменному столу, положила документ, схватила перо миссис Уэллс, обмакнула кончик в чернильницу, наклонилась поближе и начертала:
Эмери Стейнз
Анна в жизни не видела подписи Эмери Стейнза, но знала доподлинно, что воспроизвела ее в точности. Буквы фамилии «Стейнз» непринужденно убывали в размере, а буквы имени отличались легкомысленной неразборчивостью; этот самоуверенно-неряшливый росчерк своей подчеркнутой небрежностью словно бы говорил, что воспроизводили его множество раз и мелкие вариации достоверности ему не убавят. Перед «Э» красовалась двойная завитушка – этакий индивидуальный штрих, а «С» казалась слегка сплющенной.
– Что вы наделали?
Девлин стоял в дверях с чайным подносом в руках и с выражением сурового упрека на лице. Он с грохотом отставил поднос на буфет и шагнул к девушке, вытянув руку. Анна безмолвно вручила ему документ; священник нетерпеливо его выхватил. В первое мгновение он словно онемел от ярости, затем овладел собою и очень тихо произнес:
– Это мошенничество.
– Может статься, – отозвалась Анна.
– Что? – взревел Девлин, внезапно рассвирепев не на шутку. И обрушился на Анну: – Что вы такое сказали?
Он ждал, что девушка съежится от страха, но – ничего подобного.
– Это его подпись, – заявила Анна. – Дарственная действительна.
– Это не его подпись, – возразил Девлин.
– Его, – настаивала девушка.
– Это подлог! – рявкнул Девлин. – Вы только что совершили подлог.
– Может статься, я вообще не понимаю, о чем вы, – отозвалась Анна.
– Дерзость вам не к лицу, – покачал головой Девлин. – Вы добавите к мошенничеству еще и лжесвидетельство?
– Может статься, я понятия не имею ни о каком мошенничестве.
– Правда выйдет на свет, – настаивал Девлин. – Существуют эксперты, мисс Уэдерелл, они сразу отличат подделку.
– Только не эту, – возразила Анна.
– Не обманывайте сами себя, – увещевал Девлин. – Вам должно быть стыдно.
Но Анна ни на минуту не обманывалась и ни малейшего стыда не испытывала; на самом деле все чувства ее словно обострились – впервые за много месяцев. Теперь, когда на дарственной стояла подпись Эмери Стейнза, документ обрел силу. Согласно этой бумаге мистер Эмери Стейнз обязался подарить мисс Анне Уэдерелл две тысячи фунтов; акт был подписан и заверен, и подпись дарителя выглядела вполне убедительно. Кто придерется к ее словам, если один из подписавших документ пропал без вести, а второй – мертв?
– Можно мне еще раз взглянуть? – попросила она, и Девлин, багровый от гнева, вновь протянул ей дарственную.
Схватив документ, Анна метнулась в сторону, ослабила шнуровку на платье Агаты Гаскуан и засунула бумагу между пуговицами, под ткань. Накрыв ладонями лиф, она застыла, тяжело дыша и не сводя глаз с Девлина. Тот не двинулся с места. Их разделяло расстояние в десять футов.
– Как вам не стыдно, – тихо упрекнул Девлин. – Объяснитесь, будьте добры.
– Мне хотелось бы услышать мнение третьей, незаинтересованной стороны, вот и все.
– Вы только что подделали документ, мисс Уэдерелл.
– Этого никто не докажет.
– Я подтвержу под присягой, что подделали.
– Что помешает мне под присягой опровергнуть ваши слова?
– Это будет обман, – отозвался Девлин. – Причем злоумышленный обман, если вы дадите ложную клятву в суде, а вас несомненно заставят дать клятву. Не глупите.
– Мне нужно мнение третьей стороны, – повторила она. – Я пойду в суд и спрошу.