Боевой дух и дисциплина
Известно, что победа в войне достигается той армией, чье превосходство в силах становится в конце концов неоспоримым, чьи полководцы оказываются талантливей и решительней, а солдаты, вооруженные первоклассным оружием, не сомневаются в своем превосходстве над врагом. Морально-психологическое состояние войск, как показывает история войн, занимает особое место среди слагаемых победы. Скажем больше, в ключевые моменты сражений, на этапах перелома в ходе войны — именно моральный фактор определяет успех.
Тема морального состояния военнослужащих вермахта на Восточном фронте достаточно непростая. Более того, ее рассмотрение будет односторонним без сравнения морального потенциала армий противоборствующих сторон. Настоящий раздел является попыткой приблизиться к ответу на вопрос о том — в чем же советские воины превзошли немцев в годы войны, почему в критической ситуации ранее непобедимые солдаты германской армии не выдержали и отступили.
Сегодня в отечественных военно-исторических трудах можно встретить в основном обобщающие данные и заключения о кризисе дисциплины и морального состояния военнослужащих вермахта после поражений в битвах под Москвой, Сталинградом, Курском, в ходе решающих операций Красной Армии 1944–1945 гг. Но очень мало конкретного анализа боевого духа германских солдат на различных этапах боевых действий. Специального труда по этой проблеме нет. Требует научного объяснения ожесточенное, порой фанатичное, сопротивление немецких войск наступлению Красной Армии, и, в то же время, неспособность личного состава германской армии достигнуть того уровня самоотверженности, который был присущ советским воинам, вставшим на защиту своего родного очага, а затем избавившим многие европейские народы от коричневой чумы.
Действительно, поражение Германии во второй мировой войне было, прежде всего, поражением нацизма, крахом расистской и геополитических теорий завоевания «жизненного пространства». Тем более ошибочно представлять германского солдата бездумным винтиком в гигантской машине зла. Нацизм был опасен еще и тем, что в немецком народе он нашел благодатную почву. В германской армии он развился, не в последнюю очередь, из [181] убеждений ее военнослужащих в необходимости расширить границы рейха, из традиций прусского милитаризма оставшихся со времен Фридриха Великого, Бисмарка, Мольтке и Вильгельма II. Укоренившаяся вера в свое превосходство объединяла многих немцев в борьбе за передел мира по гитлеровскому сценарию, — именно она заставляла их сражаться. С другой стороны, германские солдаты в окопах воспринимали официальные и неофициальные правила поведения в бою. Их морально-психологическое состояние зависело от качества боевой подготовки в тылу, питания и снабжения на передовой, благополучия их семей в Германии, взаимоотношения с сослуживцами и, конечно, от положения на фронте. Естественно, что в ходе боевых действий против Красной Армии происходили определенные сдвиги в восприятии немцами своего противника, трансформировалось их отношение к населению, армии, культуре советского государства. Рассмотрим эти и другие вопросы морального состояния германских военнослужащих на основе их писем, дневников, документов командования вермахта о состоянии дисциплины в отдельных частях, а также выдержек из протоколов допросов немецких солдат в советском плену.
Известно, что в годы войны в советскую армейскую разведку попадали не только документы, но и письма военнослужащих вермахта. Часто они собирались на поле боя, — с уже погибших солдат. Первоначально, эти письма обрабатывались в разведотделах частей и соединений советских фронтов. Из них извлекалась необходимая информация оперативного характера. Затем некоторая их часть поступала в Главное Политическое Управление РККА (7-е Управление), где и делалась окончательная выборка материала, относящегося к состоянию немецких войск. Выдержки из этих писем сегодня представляют для нас большую историческую ценность. В них нередко отражены настроения, мысли, суждения солдат и офицеров вермахта.
Несомненный интерес представляют письма от родственников немецких военнослужащих на фронт. Читая их на передовой, германские солдаты не только узнавали о положении своих семей, но и получали хороший повод, чтобы задуматься о будущем Германии, о своем месте и роли на этой войне.
Некоторые письма германских солдат и офицеров, равно как и выдержки из протоколов их допросов в плену включались сразу же после обработки в специальные Информационные бюллетени Главпура, предназначенные для служебного пользования.
Еще одним источником при написании данного раздела стали документы командования германской армии, в которых отложились донесения о моральном состоянии личного состава вермахта, справки и выводы представителей различных штабов, подготовленные после их поездок на фронт.
* * *
Что представлял из себя немецкий солдат к началу войны против Советского Союза? Не вызовет особых возражений следующая характеристика: в массе своей это был волевой, [182] грамотный в военном отношении, хорошо вооруженный боец, имеющий опыт боевых действий и убежденный в своем превосходстве над противником.
Воспитание военнослужащих вермахта, укрепление их боевого духа было неразрывно связано с внедрением в их сознание нацистской идеологии. Ключевое значение в этом процессе имели несколько документов германского командования, разработанные еще до подписания плана «Барбаросса». Среди них «Приложения» к докладу оберквартирмейстера генштаба ОКХ от 7 октября 1940 г. о принципах обучения войск. Они содержат основные указания о воспитании военнослужащих непосредственно в местах расквартирования частей. Рассмотрим эти документы более подробно:
Дополнительное приложение №1. «Основные указания по воспитанию политического мировоззрения» (здесь и далее подчеркнуто нами — М. М.)
Офицер (как правило командир подразделения) был обязан проводить с солдатами занятия по следующим темам:
Тема №1 «Немецкий народ»: Упор делался на сохранении чистоты арийской расы, создании многодетной семьи и ее здоровье. Особо указывалось на недопустимость наследственных болезней. Образ жизни и воспитание в семье должны были исключать появление в немецкой армии дезертиров
Тема №2 «Немецкое государство»: Подчеркивалось, что опорой государства служат нацистская партия и вооруженные силы. Обороноспособность здорового народа является главным условием военной мощи страны.
Тема №3 «Жизненное пространство»: Солдаты должны были осознать необходимость приобретения новых территорий как основу укрепления государства и его независимости от импорта товаров. Все оккупированные страны объявлялись «находящимися под защитой Рейха».
Тема №4 «Фронтовое товарищество»: Офицеру нужно было разъяснить своим подчиненным из каких критериев состоит это понятие. Фундаментом взаимоотношений немецких военнослужащих объявлялся национал-социализм, идеи вождей партии, содержащиеся в нацистских учениях («Майн кампф» и др.). Военная служба была почетной во всех отношениях.
Несколько иначе докладчик из штаба соединения (теперь более высоко ранга) должен был выступать перед офицерами какой-либо части. Предусматривались следующие темы: о задачах партии, экономической политике, четырехлетнем плане, внешней политике, отношении к прессе и пропаганде{509}.
В Дополнительном приложении №2 содержались «Указания по идеологическому воспитанию и организации свободного времени». Офицерам необходимо было внушить солдатам веру в непобедимость германского оружия и презрение к врагам. Соответственно подбирались и темы для занятий: «Почему мы победили на Западе?»; «Немецкий солдат в оккупированных областях (солдат и население)»; «Италия наш союзник»; «Германия как [183] арбитр на Балканах (только сильный обеспечивает мир)»; «Почему запрещено слушать заграничные радиопередачи?»; «Германия и колонии»; «Хозяйственные вопросы солдат на войне» и др.{510}
В целом, немецкий солдат получал вполне определенный багаж знаний, который должен был стимулировать его действия как в тылу, так и на фронте.
До начала боевых действий против СССР германское командование не могло открыто вести пропаганду против советского народа и Красной Армии. В частях поднимался боевой настрой солдат, их уверенность в превосходстве над любым противником. Однако сразу после 22 июня 1941 г. встал вопрос о более целенаправленном воздействии на морально-психологическое состояние германских войск.
Германская пропаганда заработала в полную силу. Среди личного состава немецких ударных частей широко распространялось большое количество листовок, брошюр, другой печатной продукции. Через две-три недели после начала боевых действий в войсках ГА «Центр» появилась брошюра под названием «Почему мы начали войну со Сталиным». Она была богато снабжена цитатами из речей фюрера, объяснявшими нападение на Советский Союз, как превентивную меру, сорвавшую планы Красной Армии по уничтожению Германии. Советская Россия обвинялась в сговоре с плутократами в Англии, в намерении захватить Балканы и т.п. Страницы брошюры буквально пестрели антисемитскими лозунгами и призывами к германским солдатам бороться со «злыми происками проеврейского сталинского правительства». Жизнь в СССР представлялась в виде череды одних бедствий. Констатировалась нищета населения, бесправное положение женщин, отсутствие культуры и образования в городе и деревне. Отдельно описывались зверства ОГПУ и НКВД по отношению к собственному народу. Немецкий солдат должен был уяснить следующие вещи: финскую войну Красная Армия вела из рук вон плохо — потеряла массу убитых и пленных (публиковались фотографии с вмерзшими в снег трупами красноармейцев); первые же удары вермахта на Востоке привели к краху советской обороны и деморализации военнослужащих РККА (публиковались фотографии первых советских пленных, захваченных в приграничных сражениях); советские солдаты плохо обучены и экипированы, в расовом отношении стоят на низшей ступени. В подтверждении того, что войска вермахта осуществляют на Востоке «освободительную миссию» публиковались фотографии и описания радостных встреч германских солдат на территории Литвы, Западной Украины и Западной Белоруссии{511}.
Успехи первых недель войны против Советского Союза, казалось, не давали германскому командованию повода усомниться в высоком моральном потенциале военнослужащих вермахта. Однако, ожесточенное сопротивление, которое немцы встретили под Смоленском, Киевом и Лугой вызвало в германских войсках раздражение действиями противника, неудовлетворенность результатами боев. Мирное население также не [184] представлялось уже таким благожелательным и гостеприимным. Реакцией на сопротивление стали распоряжения ужесточавшие репрессии против советских людей.
Еще до нападения на Советский Союз, в марте 1941 г., Гитлер подписал директиву (более известную как «Указ о комиссарах»), согласно которой все попавшие в плен комиссары Красной Армии должны были расстреливаться на месте. Более того, приказом «Об особой подсудности в районе «Барбаросса»» от 13 мая 1941 г. предписывалось, чтобы преступления враждебно настроенных гражданских лиц не рассматривались, как обычно, военными судами. Все «подозрительные элементы» должны были расстреливаться без суда, по приказу офицера{512}. Однако и этих приказов оказалось мало.
Уже после начала войны, в директиве № 33 от 23 июля 1941 г. ОКВ требовало от личного состава частей, предназначавшихся для охраны оккупированной территории «подавлять сопротивление гражданского населения не методами юридического наказания преступников, а путем запугивания, чтобы отбить у него всякую охоту продолжать борьбу...». Подчеркивалось, что «командование должно применять самые драконовские меры...»{513}
Известны также приказы двух командующих немецкими армиями — фон Рейхенау и фон Манштейна — о репрессиях против мирного советского населения, которые в октябре и ноябре 1941 г. были одобрены высшим германским командованием. Гитлер нашел их превосходными, а фон Браухич распорядился, чтобы приказ Манштейна, в котором тот кроме всего прочего, призывал к уничтожению евреев, разослали по всем соединениям на Восточном фронте в качестве образца для составления аналогичных документов{514}.
Нижестоящие офицеры действовали в том же духе. Так, командир 2-го батальона, 11-го пехотного полка, 9-й танковой дивизии некий Гутман подписал 23 июля 1941 г. письменный приказ, в котором говорилось: «...Я еще раз объявляю, что каждый офицер вправе — по собственному усмотрению — приказать расстреливать советских военных, действующих против нас позади нашего фронта и занимающихся саботажем или шпионажем, равно как и гражданских лиц, подозреваемых в саботаже или шпионаже... Я не раз устанавливал, что офицеры батальона пытаются переложить ответственное решение на меня. Категорически запрещаю это.»{515}
Такие приказы, безусловно, способствовали эскалации бесчеловечного насилия военнослужащих вермахта по отношению к советским людям, попранию всех известных норм и правил ведения войны. В немецких солдатах культивировались поистине звериные инстинкты.
Моральный облик немецких солдат после того, как они почувствовали на себе силу контрударов Красной Армии, во многом определялся яростью к противнику, жаждой уничтожения всех «антигерманских элементов». Более высокие потери германской армии в России по сравнению с кампанией на Западе воспринимались ее солдатами нередко в извращенной форме — как подтверждение дикости и коварности большевиков. Такое [185] отношение к советским солдатам и гражданскому населению нашло отражение в письмах немецких военнослужащих с Восточного фронта. Вот лишь некоторые выдержки из писем простых солдат (фамилии не указаны — М. М.): 10 июля 1941 г.: «Немецкий народ в неоплатном долгу перед фюрером, ибо если эти бестии, с которыми мы сейчас ведем борьбу, ворвались в Германию, то начались бы такие убийства, которых еще не видел мир...»; 16 июля 1941 г.: «Все взятые нами в плен или арестованные комиссары и прочие лица расстреливаются на месте...»; 23 октября 1941 г.: «У тебя чересчур упрощенное представление об этой войне. Ты думаешь, мы пришли сюда только для несения оккупационной службы... Здесь идет речь о борьбе с бандитами и эксцессами малой войны. Так, вчера русский в штатском застрелил в соседнем местечке немецкого офицера. За это была сожжена целая деревня. В этом восточном походе дела обстоят совсем иначе, чем в западном»{516}.
Немецкое командование сознательно обрекало тысячи советских пленных на неминуемую гибель. В лагерях проводились «селекции» по расовому признаку, людей морили голодом, заставляли выполнять непосильные работы. Многие военнопленные погибли на этапе, так и не дойдя до лагеря.
О судьбе захваченных красноармейцев представители германского офицерского корпуса начинали волноваться лишь тогда, когда обеспечение лагерей создавало определенные трудности снабжению собственных войск. Об этом красноречиво говорит выдержка из донесения штаба 9-й немецкой армии командованию ГА «Центр» от 22 ноября 1941 г.: «…Срочно предлагается обеспечить отправку приблизительно 8000 пленных по железной дороге из Ржева в Вязьму... Положение с продовольствием в лагере военнопленных катастрофическое... Все находящиеся в армейском районе военнопленные, не используемые на трудовом фронте, значительно усложняют положение со снабжением армии...»{517}
Кровопролитные бои под Смоленском, замедление немецкого наступления на московском направлении в августе-сентябре 1941 г. заставляло германское командование искать причины своих неудач. Пожалуй, впервые оно стало задумываться о способности солдат вермахта выдержать противоборство с бойцами Красной Армии, когда последние не деморализованы ошеломляющим натиском немецкого оружия. Отдел боевой подготовки генштаба ОКХ, получивший в августе задание изучить эффективность боевого применения германских частей, 22 сентября 1941 г. представил командованию сухопутных войск документ, озаглавленный как «Опыт похода на Восток». В нем, в частности, содержался анализ участия подразделений вермахта в ночных боях, которые в большинстве случаев оканчивались для них неудачно. Отмечалось, что «в это время суток, боевые действия распадаются... на отдельные схватки, в которых русские солдаты (примитивный продукт природы) превосходят немецких солдат. Немецкие солдаты лишь в незначительной мере могут в этих схватках использовать свое превосходство в численности и автоматическом [186] оружии...»{518}
Тем не менее, в первые два-три месяца войны моральное состояние германских военнослужащих оставалось, в целом, на довольно высоком уровне. В соединениях ГА «Центр» дискомфорт и падение боевого духа появлялись в периоды вынужденных задержек наступления, после тяжелых, не приносящих крупных побед боев. В Отчете о боевых действиях 3-й танковой группы с 12 июля по 10 августа 1941 г. в районе Смоленска говорилось: «...Большие потери, которые, однако, не превышали потерь на Западе, большая физическая нагрузка на войска из-за жары и пыли, душевное напряжение из-за пустынности и обширности страны, ожесточенное сопротивление противника, сознание того, что танковые войска должны вести бой почти одни, без поддержки остальных сухопутных сил, способствовали появлению у войск желания пополниться и получить отдых на несколько дней...»{519} Но у военнослужащих группы не возникало пока сомнений в том, что война будет завершена еще в 1941 г.
Начиная с конца августа 1941 г., судя по письмам с фронта, настроения германских солдат стали меняться. Свое разочарование реальным положением дел на московском направлении высказал в письме на родину ефрейтор Макс Х. из 268-й пехотной дивизии 4-й армии ГА «Центр». 2 сентября 1941 г. он сообщил: «У нас наступили скверные времена и большие потери. Уже в течение пяти недель мы лежим на одном и том же месте и по нас все интенсивнее стреляет русская артиллерия. До Москвы еще 150 км... Полагаю, что мы уже понесли достаточно потерь. Нам также постоянно обещают, что возвратят домой, но все время впустую...»{520}
К началу октября 1941 г. командование ГА «Центр» сумело дать отдых некоторым своим частям. Личному составу группы фон Бока перед операцией «Тайфун» внушали уверенность в том, что предстоит последний штурм советской столицы, завершающий войну. Пополнение поредевших подразделений, передача войскам фон Бока дополнительных танковых и пехотных дивизий возвращала германским военнослужащим чувство своего полного превосходства над противником. Действительно, такое огромное количество сил и средств, которыми теперь обладала ГА «Центр» не могло не вызывать надежду на быстрый успех. У многих солдат и офицеров поднималось настроение при одном известии, что скоро возобновиться стремительное наступление. Является фактом — германские военнослужащие пошли в бой 2 октября 1941 г. с большим воодушевлением. В Отчете о боевых действиях 8-го армейского корпуса в сражении под Вязьмой отмечалось: «...2 октября в 6 час. 00 мин. 8-й корпус приступил к атаке. После длительного периода оборонительных боев войска испытывали несравненный подъем. После недолговременной артиллерийской подготовки, дивизии прорвали вражеские позиции в результате короткого ожесточенного боя...»{521}
Наступление ГА «Центр» на Москву во второй половине октября 1941 г. не принесло ей решающего успеха. В войсках начали распространяться настроения неуверенности за [187] исход кампании. К началу нового наступления на столицу командующие немецкими объединениями были вынуждены заботиться о сохранении, хоть в незначительной степени, того морально-психологического настроя, который был у солдат в начале операции «Тайфун».
9 ноября 1941 г. командование 9-й армии отдало следующий приказ: «...Даже если армия вынуждена будет всю зиму пробыть в обороне, то, учитывая ожидаемое весной возобновление наступления, нужно сделать все, чтобы поддержать в войсках прежний наступательный дух. Частые разведпоиски, высылка дозоров и проведение незначительных наступательных операций с ограниченной целью по этой причине крайне необходимы. При всех обстоятельствах нужно не допустить того, чтобы войска впали в тупую зимнюю спячку...»{522}
Насчет «спячки» германские генералы беспокоились зря. Моральный потенциал военнослужащих вермахта подвергся вскоре несравненно большим испытаниям. В «особом донесении» командира 2-го батальона в штаб 481-го пехотного полка от 10 ноября 1941 г. говорилось: «...Настроение в подразделении весьма неважное, главным образом из-за того, что конца войны сейчас еще не предвидится. Настроение, по моему мнению, приближается к настроению немецких солдат в первую мировую войну, конкретно в 1917–1918 гг. Они рассматривают потери и временами затруднительное положение вполне нормальным явлением и выполняют свои обязанности не прилагая особых усилий. Наступательный подъем появляется только в момент последнего прорыва, когда их охватывает бешенство; выжидание в обороне они считают в порядке вещей, так как опасаются изменения обстановки к худшему...». Командир 2-го батальона считал необходимым для восстановления боевого духа предоставить личному составу подразделения необходимый отдых{523}.
В приказе командующего 3-й танковой группой от 12 ноября 1941 г. констатировалось увеличение числа «окопавшихся» солдат, отлынивающих от боевой службы. «...С наступлением третьей военной зимы, — говорилось в документе, — дисциплина и настроение войск требуют усиленного внимания. В связи с затягиванием войны и, в особенности, зимовкой в России, войска подвергаются большим испытаниям. При тяжелых внешних обстоятельствах воодушевление и восторженность быстро проходят. Неудачи и поражения могут отрицательно сказаться на боеспособности войск. Вторая половина первой мировой войны должна быть для нас предостерегающим примером...»{524}
К середине ноября 1941 г. немецкая цензура, проверяющая солдатские письма на родину, обнаружила, что военнослужащие стали прикладывать к своим посланиям советские листовки, — явление экстраординарное для вермахта. «...Необходимо повторно разъяснить во всех воинских частях, — отмечалось в приказе командира 9-й танковой дивизии от 6 ноября 1941 г., — что солдаты, распространяющие или передающие явные материалы вражеской пропаганды во внеслужебном порядке подлежат наказанию.»{525} Однако такие случаи [188] продолжались. Так, в дневнике погибшего унтер-офицера штабного взвода, 162-го пехотного полка, 61-й пехотной дивизии Гейнца Пушмана в ноябре 1941 г. была сделана следующая запись: «Сегодня русские самолеты засыпали нас листовками. Это уже не первый раз. Читали почти все, даже офицеры. Советские листовки помогают понять, что именно происходит. Меня всегда поражала способность комиссаров просто и ясно изложить самый сложный вопрос...»{526} Необходимо отметить, что грамотное и творческое (но не шаблонное) ведение пропаганды на войска противника давало повод многим немецким солдатам задуматься о своей роли на этой войне.
Боевые действия во второй половине ноября, в первых числах декабря 1941 г. привели германское командование к осознанию того факта, что моральное состояние военнослужащих вермахта подвергается жестким испытаниям и приближается к своему кризису. Этому в немалой степени способствовало как положение на фронте, так и недостаточное снабжение немецких частей. Более того, войска ГА «Центр», ее личный состав и техника оказались неподготовленными к наступившим холодам. Возможные последствия всех этих явлений беспокоили не только командование группы, но и руководство сухопутных войск. В период со 2 по 6 декабря 1941 г. представитель генштаба ОКХ выяснял положение со снабжением и настроением личного состава 20-го и 57-го армейских корпусов. Его доклад о поездке в войска во многом отражает реальную картину морального состояния военнослужащих ГА «Центр» непосредственно перед началом советского контрнаступления.
Первое, что произвело впечатление на офицера генштаба это боязнь военнослужащих выразить свое мнение по поводу настроения войск: «Нет желания называть вещи своими именами... настроение нельзя назвать ни плохим, ни хорошим...» Офицер указывал, что «пропаганда [немецкая] повсеместно подвергается острой критике... она противоречит усилиям командиров, направленным на необходимую подготовку войск к ведению войны в трудных зимних условиях. Войска болезненно реагируют на вопросы о сроках завершения восточной кампании и возвращения домой... Пропагандистская работа среди солдат раньше велась лучше. Солдаты охотно читали фронтовые газеты. Теперь газеты слишком похожи на пропаганду, которая ведется в Германии. Солдат после боя меньше всего хочет слышать о войне... Фронтовые газеты часто используются там, где не хватает бумаги для других целей!... В конце ноября они [фронтовые газеты] опубликовали большую передовую статью, в которой говорилось о полной деморализации русских, возрастающем числе их дезертиров и т.д. Эти газеты поступили в войска в тот момент, когда неудачно завершилось наше наступление...» (имелась в виду последняя попытка наступления ГА «Центр» в полосе 4-й армии 1–3 декабря 1941 г. — М. М.)
В докладе представителя генштаба ОКХ далее говорилось, что войскам не хватает самых необходимых продуктов питания. Мародерство и грабеж стали обычным явлением: «...Там, где теперь дислоцируются войска, больше не может быть речи о том, чтобы у [189] крестьянина в хлеву была корова...» Указывалось на большое различие между боевыми качествами прежнего состава частей и пополнением. Молодые солдаты не выдерживали схваток и отступали, даже не израсходовав всех патронов{527}.
Начало советского контрнаступления под Москвой вызвало у большого числа военнослужащих ГА «Центр» панические настроения. Хорошо сведущие в истории немцы стали вспоминать о судьбе армии Наполеона. Многие солдаты и офицеры вермахта осознали, что рассчитывать на скорое завершение кампании теперь не приходится, а счастливое возвращение домой — под большим вопросом. В декабре 1941 г. они почувствовали, что противник способен не просто сопротивляется, но и с успехом уничтожать немецкие войска. Подобные мысли прозвучали в письме унтер-офицера Рихарда Ригера своим родителям в Вюртемберг: «...Теперь война приняла другие формы, и борьба с каждым днем делается все ожесточеннее. Сложились такие условия, на которые никто не рассчитывал и которые нельзя сравнить с прежними...»{528}
«Судьба Наполеона и замерзших в 1812 году французских солдат», как утверждали в декабре 1941 г. германские пленные, угнетающе действовала на личный состав группы армий «Центр». Моральные силы немцев были до предела перенапряжены. Какое-то время осознать тот факт, что Германия не застрахована от поражения в войне с Советским Союзам им (как ни парадоксально), пока препятствовали непрекращающиеся атаки советских дивизий, смертельная опасность, нависшая над каждым военнослужащим. Шок от неожиданного русского наступления не давал возможности размышлять здраво. Однако есть все основания полагать, что паника, которая охватила тогда войска ГА «Центр» затронула самые основы морального духа немецких солдат, подорвала их веру в непобедимость германской армии. В декабре 1941 г. рядовой А. Фольтгеймер в письме своей жене жаловался: «Здесь ад. Русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать. Каждый час приносит страшные для нас вести... Умоляю тебя, перестань мне писать о шелке и резиновых ботиках, которые я обещал тебе привезти из Москвы. Пойми — я погибаю, я умру, я это чувствую...»{529}
Стойкость, дисциплинированность, умение наступать и держаться в обороне отличали немецкого солдата в 1939–1941 гг. Германские генералы верили в своих подчиненных. Но условия, при которых проходило отступление от Москвы в декабре 1941 г., заставило их пересмотреть свои прежние оценки морального потенциала вермахта. Гитлеровское руководство понимало, что обычными мерами восстановить положение невозможно. По мнению фюрера, судьба всей войны зависела теперь от того — удастся или нет выдержать натиск Красной Армии. В войска поступила известная директива «держаться», запрещавшая дальнейший отход. Принимались самые строгие меры к трусам и паникерам.
Зимой 1941/42 г. частям вермахта приказывалось уничтожать все населенные пункты, оставляемые русским. Создание «мертвой зоны» на пути отхода немецких войск [190] было ответной реакцией на неспособность добиться военной победы на фронте под Москвой. По мнению германского командования, жестокость по отношению к гражданскому населению должна была способствовать восстановлению боевого духа военнослужащих. Подобные бесчеловечные распоряжения находили одобрение не только у личного состава эсэсовских команд, но и у солдат сухопутных войск. Немцы выполняли их с присущей им педантичностью, не задумываясь о том, на что они обрекают русских людей своими действиями. Своеобразная гордость за свой «профессионализм» сквозит в письме сапера Карла К. своим родителям от 23 декабря 1941 г.: «...Мы отошли уже на несколько километров назад. Но все время в нас нуждаются то здесь, то там. Все оставляемые нами деревни сжигаются, все в них уничтожается, чтобы вторгающиеся русские не имели возможности разместиться. Не оставляем после себя ни гвоздика. Эта разрушительная работа — дело наше, саперов...»{530}
Но педантичности в исполнении самых жестоких приказов германскому командованию было мало. Моральное состояние военнослужащих ГА «Центр» продолжало катастрофически падать. Генералам вермахта необходимо было усилить в сознании своих солдат образ «кровожадного и безжалостного» противника, который не «оставляет в живых раненых» и «расстреливает пленных» немцев. В конце декабря в войска ГА «Центр» поступил документ, который следовало довести до каждой части. Это был приказ фельдмаршала В. Рейхенау (с декабря 1941 г. командующий ГА «Юг»), который Гитлер одобрил и распорядился распространить на всем Восточном фронте. Фюрер увидел в нем нужные слова, воздействующие, прежде всего, на психологию военнослужащих:
«В годовщину большевистской революции Сталин отдал приказ убивать на русской земле каждого немца. Таким образом была объявлена война на полное уничтожение... В официальных русских документах проступает кровожадность озверелого русского командования.
Немецкие солдаты!
Вы уже достаточно хорошо поняли, что русские солдаты являются безвольным инструментом в руках их комиссаров. Они готовы на любую подлость. Я обязан сообщить вам эти факты, чтобы вы точно знали, что можно ожидать от красных бестий...»{531}
Оставим в стороне качество и количество «эпитетов» германского фельдмаршала, которыми он «наградил» советских бойцов. Неудачи на фронте явно поколебали выдержку представителей элиты немецкого офицерского корпуса. Важно другое — подобные приказы призваны были уничтожить в головах военнослужащих всякую мысль о возможности компромисса в войне. Германский солдат должен был руководствоваться в бою ненавистью к врагу и страхом пленения. Мораль в этой борьбе одна — сражаться до конца и если придется умереть, то продать свою жизнь как можно дороже. Зимой 1941/42 г., по мнению известного американского историка Омера Бартова, Гитлер выдвинул концепцию войны, [191] которую принято называть «или все или ничего». Солдат мог теперь либо умереть, либо победить в войне с Советским Союзом, третьего ему было не дано.
Надо сказать, что подобные приказы возымели свое действие. Многие германские солдаты сопротивлялись под Москвой (да и в последующих сражениях) с таким упорством именно из-за страха быть расстрелянными в советском плену. Так, согласно показаниям на допросе рядового 1-й роты, 553-го пехотного полка, 329-й пехотной дивизии Вальтера Г., захваченного в плен на Калининском фронте уже летом 1942 г. следовало, что немецкие солдаты «в плен не сдаются, так как боятся расстрела». Далее он рассказал следующее: «…В то, что русские расстреливают пленных, верят очень многие. Об этом часто говорят офицеры и пишут все газеты. При сдаче в плен теряется всякая надежда на возвращение обратно к себе на родину. А это для каждого очень дорого. Я и теперь уверен, что меня расстреляют. Германии мне больше не видать...»{532}
В начале января 1942 г. наступление советских фронтов под Москвой продолжало успешно развиваться. Командирам немецких частей все труднее удавалось удерживать своих солдат на позициях и поднимать их в контратаку. Боевые неудачи, высокие потери, суровая погода — все это пагубно воздействовало на настроения военнослужащих. Штаб 9-й армии 17 января 1942 г. передал в штаб ГА «Центр» донесение командующего 3-й танковой группой о боевом и численном составе 6-й танковой дивизии, в котором специальным разделом были представлены сведения о моральном состоянии войск. Там, в частности, отмечалось: «...В результате непрерывных тяжелых боев, холодов и неслыханного напряжения солдаты настолько измотаны, что все чаще офицеры оружием заставляют их подняться в атаку. Необходимость сразу по прибытии подвергать необученное пополнение всем трудностям, вызванным боевой обстановкой и погодными условиями, неизбежно вызывает паническое настроение. Офицеры напрягают все свои силы, но большая их часть уже выбыла из строя. Становятся все более частыми физические и нервные срывы...»{533}
В это время служба безопасности СС, по свидетельству отечественного историка А.Якушевского, констатировала широкое распространение в самой Германии, среди жителей городов и деревень, сведений из писем солдат Восточного фронта, в которых рассказывалось об их тяжелом положении. Цитировались следующие строчки из разных посланий: «Я являюсь последним из старого состава нашей воинской части, все остальные убиты или ранены»; «Из моей роты в живых осталось только 15 человек»; «У меня только одно желание — возвратиться живым из этого пекла». Во многих письмах содержались жалобы на недостаток зимнего обмундирования. Некоторые просили прислать на фронт что-нибудь из продовольствия{534}.
Показательно, что зимой 1941/42 г. многие немецкие солдаты при описании боевых действий использовали в своих посланиях термины: «пекло», «адский котел» и т.п. Вполне вероятно, что советское контрнаступление отождествлялось в их сознании с «божьей карой» за уже совершенные вермахтом преступления на советской земле. Солдат Алоис Пфушер [192] (п/п 11706 в) писал с Восточного фронта 25 февраля 1942 г. своим родителям в Баден: «...Мы находимся в адском котле, и кто выберется отсюда с целыми костями, будет благодарить бога. Многие из наших товарищей убиты или ранены. Борьба идет до последней капли крови. Мы встречали женщин, стреляющих из пулемета, они не сдавались, и мы их расстреливали... Ни за что на свете не хотел бы я провести еще одну зиму в России...»{535} (см.: Приложение, док. № 17)
Не менее выразительно написал о ситуации на фронте обер-фельдфебель Р. Мелиг (п/п 07056с) своей знакомой Элизе Грюгнер в Карлсбад 22 февраля 1942 г.: «...Можешь мне поверить, что здесь нет ничего хорошего. Ужасно! Я не могу тебе писать обо всем подробно. То, что нам за последние 14 дней пришлось пережить — неописуемо. Если бы нам удалось выдержать еще недель восемь! Ну будь что будет — с божьей помощью...»{536}
В сознании одних немцев боевые действия вызывали религиозно-мистические чувства, у других — банальную картину бойни; многое, естественно, зависело от образования и воспитания военнослужащего как в школе, так и в семье. Ефрейтор Якоб Штадлер (п/п 19226) описал 28 февраля 1942 г. некой Мине Лен из Цигельгаузена свои впечатления от Восточного фронта: «...Здесь, в России, страшная война, не знаешь, где находится фронт: стреляют со всех четырех сторон. «Старики» уже сыты по горло этой проклятой Россией. Убитых и раненых больше чем достаточно... В дороге я чуть не заболел и должен был отправиться в лазарет... лазарет напоминает бойню...»{537}
Во многих письмах немецких военнослужащих с фронта в начале 1942 г. прослеживается чувство усталости от войны. Солдаты жаждали избавления от выпавших на их долю лишений. Основным вопросом для них стал — когда же все это кончится? До фев