МИНИСТЕРСТОВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ВЫСШЕЕ УЧЕБНОЕ ЗАВЕДЕНИЕ
"ЗАПОРОЖСКИЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ"
Кафедра английской филологии
Реферат
«Красота будет конвульсивной или не будет вовсе»: прекрасное и безобразное в сюрреализме
Группа 2333-1А, подгруппа 402а
Дудник Анна
Кулик Анастасия
Волгина Мария
Шадрина Ольга
Матвиенко Мария
Запорожье
Введение
Прекрасное и безобразное диалектически неразрывная пара категорий эстетики. Существование одной категории не возможно в её отрыве от другой. Вопросами прекрасного и безобразного мыслители задаются ещё с древнейших времён. И чем сложнее становится человек в своей организации, тем больше новых трактовок и оттенков получает данная тема. И если до 20 века безобразное по большей части оценивалось негативно и даже игнорировалось в некоторой степени, то с возрастающей техногенностью 20 века безобразному начинает уделяться всё больше внимания.
И безобразное и прекрасное являются неотъемлемой частью жизни и сущности человека.
В различные периоды люди оценивали роли и отношения этих категорий по-разному.
Красота в понятии сюрреалистов
К концу 1920-х годов Бретон подвел итоги поисков новой эстетики, сформулировав в повести «Надя»: «Красота будет конвульсивной или не будет вовсе». Бретон объяснял: «Отсюда необходимо проистекает определенная позиция по отношению к красоте, которая, разумеется, рассматривалась здесь всегда только с точки зрения любовной страсти. Красота не статичная, то есть заключенная в своем "каменном сне", потерянном для человека в тени вечных одалисок, на фоне односуточных трагедий; еще в меньшей мере динамичная, то есть подчиненная тому необузданному галопу, после которого ей ничего не остается, кроме как необузданно начать новый; но красота опрометчивая, как одинокая снежинка среди вьюги; красота — полная твердой решимости из страха перед слишком слабыми объятьями, никогда не позволяющая себя поцеловать: ни динамическая, ни статическая — красота, я вижу ее так же, как я видел тебя... Она, словно поезд, который без конца подпрыгивает на Лионском вокзале и о котором я знаю: он никогда не уйдет и не ушел. Она создана из отдельных рывков, многие из которых совсем незначительны, но мы сумеем предназначить их для единственного Рывка, он-то и будет обладать величайшей ценностью. Его значение — то, что я пожелаю ему придать... Красота — не динамическая, не статическая. Человеческое сердце прекрасное, как сейсмограф».
Таким образом, конвульсивная красота противостоит красоте классической (статической) и футуристической (динамической). Речь идет о красоте, связанной с совершенно конкретным любовным влечением, но при этом запретной (не дающей себя поцеловать — это почти ситуация куртуазной любви, о чем Бретон пишет в «Наде»). Слово «конвульсивность», разумеется, говорит о телесном начале, но оно вместе с тем под запретом. Упоминание о человеческом сердце усиливает сублимационную составляющую. Рывки или «единственный Рывок», из которых создана красота, могут быть истолкованы как указание на идею трансцендентности: красота ведет к Красоте, иной, может быть, высшей, может быть, истинной, может быть, сюрреальной и, что совершенно очевидно, неуловимой.
Воплощением конвульсивной красоты являются два персонажа «Нади» — Надя и таинственная возлюбленная, возникающая в заключительной части. Что касается Нади, то мы показали театральную составляющую ее красоты. К этому необходимо добавить и психопатологическую составляющую: конвульсии представляют собой один из симптомов психических расстройств, в том числе истерии.
Разумеется, очевидна и эротическая составляющая понятия: конвульсивная красота связана с желанием, но Бретон нигде в повести не описывает откровенных сцен: эротизм завуалирован. Сокрытость эротического начала передается в «Наде» ассоциацией с сакральным характером отношений между Бретоном и героиней. Так, единственная сцена поцелуя ассоциируется с картиной Паоло Учелло «Профанация Гостии», и Надя комментирует произошедшее между ней и Бретоном так: «Причастие проходит безмолвно». Бретон продолжает объяснение Нади: «...это оттого, что мой поцелуй оставляет в ней ощущение чего-то священного, а ее зубы занимают место Гостии. Сакральный характер любви сказывается на отношении к ее объекту. Героиня первых двух третей повести Надя не единственный предмет любви Бретона: в конце текста выясняется, что она была, скорее, провозвестницей появления другой женщины и другой любви, которая вдохновляет Бретона, как если бы она была первой и единственной. Любовь подобна сакральной субстанции «мана», перемещающейся от одного объекта к другому. При этом любопытно, что и сам объект, коим является Надя, как бы не равен себе. Театральные перевоплощения Нади, которые в конце концов трактуются как вопрос о собственной идентичности, свидетельствуют о том, что Бретон представляет Надю как воплощение сакрального. Это, разумеется, находит подтверждение и в последней роли, которую приходится играть Наде — роли всеобщей жертвы: она и жертва любви Бретона, и жертва общества, и жертва французской психиатрии.
В повести «Безумная любовь» Бретон развивает формулу конвульсивной красоты: «Конвульсивная красота будет эротической-завуалированной, взрывной-неподвижной, магической-случайной или не будет вовсе»5. В сущности, все эти свойства красоты уже присутствовали в «Наде», где можно было выявить театральную доминанту, но в «Безумной любви» идея театрального «удвоения» реальности решается на более глубинном уровне.
Своеобразным подтверждением сакральной сущности эстетики Бретона послужил очередной эпатажный жест Дали. В 1933 г. художник заявил, пародируя заключительную фразу из «Нади»: «Красота будет съедобной или не будет вовсе». Так Дали в шокирующей формулировке обобщил некоторые темы собственного творчества, связанные с изображением различных продуктов питания (камамбер, яичница, булка и др.), их эротизации (особенно в случае с манекенами, украшенными разной едой), а также темы поглощения, крайний вариант которого представлен каннибализмом. Но за эпатажем Дали стоит и попытка обобщения сущности сюрреалистического прекрасного в связи с его истреблением: идея сакрального и жертвоприношения, имплицитно присутствовавшая у Бретона, в данном случае выносится наружу, причем в самом изначальном, инфантильном виде — в виде пищи.
Литература
Традиционно к поэтам, у которых в стихах звучала тема «прекрасного и безобразного», относят Андре Бретона, Робера Десноса, Луи Арагона, Анри Мишо, Роже Жильбера – Леконта.
Робер Деснос Из книги "Причесанный язык"
Ночной ветер
В море морском пропащие пропадают
Мертвые мрут преследуя следопытов
Пляшут кружась в кругу.
Божеский бог! Человечьи люди!
Сдавлю себе церебральный мозг
пальпируя сразу десятком пальцев -
Какая жуткая жуть!
А вот у красоток у крашеных прически в отменном порядке.
Небесное небо
Земная земля
А все-таки где же небесные земли?
Роже Жильбер-Леконт Из книги "Жизнь любовь смерть пустота и ветер"
Темная история
Одетые в парчу крутились акробаты
Мочился небосклон
В продолговатый
Тромбон
Смерть безъязыкая глаза вдевала в уши
И пел редис
И плыли чудеса как души
В свой Парадиз
Кишки земли вздымались облаками
Выл камень на
Кровь под руками
Горбуна
Колпак безносой шпарил отче наши
Яйцо вспухало что есть сил
Его из чаши
Апостол пил
И ветер взвыл как светопреставленье
Взметнулось пламя вкривь и вкось
И преступление
Сбылось
Также эта тема присутствует и во многих произведениях. Например, в таких как у Франца Кафки «Превращение», Генри Миллера «Тропик Рака», Андре Бретона «Надя».
По большей части "Превращение" - новелла на грани абсурда и действительности. Произведение это непростое, сверхнеобычное, в чем-то шокирующее, может быть своей безнадежностью.
Главный герой Грегор просто просыпается утром и обнаруживает, что он превратился в насекомое с лапами, чешуей, панцирной спиной.
«Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами »
Автор показал отвращение людей к насекомому (большому, с нелепыми шевелящимися лапками, неуклюжему, жалкому, страшному...) максимально красочно. Грегор теперь настолько омерзителен семье и окружающим, что родная сестра даже как бы хвастается тем, что именно она на долгое время становится единственным приближенным к "монстру" лицом.
"Превращение" сеит в душе странные чувства. Оно и пугает, но одновременно может впечатлить. Эта новелла словно тягучий кошмар между сном и реальностью, душный и безысходный.
Некоторые критики считали, что герой этого рассказа Грегор Замза, в одно, совсем не прекрасное для него утро, неожиданно проснувшийся в обличии насекомого это и есть сам Кафка. Как впрочем и герои практически всех его немногих произведений, в каждом из них автор показывал своё состояние в различные моменты своего психического расстройства.
Миллер же писал о своем произведении: " Это затяжное оскорбление, плевок в морду Искусству, пинок под зад Богу, Человеку, Судьбе, Времени, Любви, Красоте… всему чему хотите. Я буду петь, пока вы подыхаете; я буду танцевать над вашим грязным трупом …"
Тропик Рака – неоднозначен, кто-то восторгается этим произведением, кто-то же наоборот. Но еще никто, из известных мне авторов, не писал о Париже, этом романтическом и воздушном городе, как о сточной канаве, " раскинувшимся на кровати заразным больным, где некоторые улицы чисты только потому, что с них выкачали гной ". Дно Парижа, грязь, вечная нехватка денег, эмигранты, болезни и проституция.
Для Миллер, Париж - девка. Ну а женщина - это и природа, и планета, и Париж вместе взятые. Познавая женщину, завоевав её, Миллер познаёт мир.
«Наша земля – это не сухое, здоровое и удобное плоскогорье, а огромная самка с бархатным телом, которая дышит, дрожит и страдает под бушующим океаном. Голая и похотливая, она кружится среди облаков в фиолетовом мерцании звезд. И вся она – от грудей до мощных ляжек – горит вечным огнем. »
Критики же говорили про это произведение, что оно омерзительно прекрасно. Он думает и пишет о высоком. И это самый прекрасный диссонанс, словно плевок, разъедающий наши маски мнимого идеализма и открывающий глаза на действительность.
Следующее произведение, это «Надя» Андре Бретона
«Я буду по-прежнему жить в своем доме из стекла, где в любой час можно видеть, кто приходит ко мне в гости; где все подвешенное на потолках и стенах держится словно по волшебству; где по ночам я отдыхаю на стеклянной кровати со стеклянными простынями и куда рано или поздно явится мне запечатленное в алмазе «что я есмь». »
Начинается произведение с вопроса «Кто я есмь?» и длинного размышления на эту тему, а заканчивается так: «Кто идет? Это вы, Надя? Правда ли, что по ту сторону, все то, что по ту сторону, присутствует и в этой жизни? Я не слышу вас. Кто идет? Это я один? Я ли это?». До самых последних сток остаётся непонятным, кто более сумасшедший — Надя, или герой, который рассказывает о ней. А может быть Нади и вовсе не существует и она — это преломлённая сумасшествием (или сюрреализмом) личность самого автора. Но это не имеет никакого значения. Книга написана в виде дневника, сюжет самый обычный, стиль повествования тяжелый, предложения длинные, а смысла в них мало, размышления автора по поводу творчесвта, сумасшествия и сумасшедшего дома тоже не самые удачные. Единственное, что в этой книге может привлечь внимание — это рисунки Нади и фотографии. Причем рисунки явно намекают на фрейдистское их толкование.
Искусство
Сальвадор Дали — человек, жизнь и творчество которого спровоцировали в свое время настоящие взрывы восторга и негодования в обществе. Он стал одной из самых одиозных и эксцентричных фигур XX века. Рожденный 11 мая 1904 года, Сальвадор Дали дожил до преклонного возраста, до 85 лет, став современником многих изменений в искусстве и обществе. А часто — и причиной этих изменений. Его усы, которые ни с чем не спутаешь, — достойное дополнение и без того колоритного образ "Дали - королем эпатажа"!
"Сюрреализм - это я"— фраза, брошенная Дали в 1936 году после ссоры и исключения из группы сюрреалистов, сегодня уже не кажется слишком самонадеянной. Живописец и график, скульптор и режиссер, один из самых ярких и известных сюрреалистов, Сальвадор Дали создавал резонанс во всех областях искусства, где начинал свою деятельность.
«Сюрреализм – не партия, не ярлык, а единственное в своем роде состояние духа, не скованное ни лозунгами, ни моралью. Сюрреализм – полная свобода человеческого существа и право его грезить. Я не сюрреалист, я – сюрреализм»
Я узнаю работы Дали из тысячи. Они пропитаны эго неповторимым стилем. Его я причесляю к чеслу тех людей о которых говорю "Индивидуальность так и прет!".
«Что касается живописи, цель у меня одна: как можно точнее запечатлеть конкретные образы Иррационального»
Его работы выглядят современными и сегодня: вы можете убедиться в этом рассмотрев «Чупа-чупс», упаковку которому за полчаса нарисовал Дали, когда к нему обратился владелец конфетной фабрики Энрике Бернат.
Мой интерес к этой личность появился благадаря его крайне странным картиннам, смотря на каторые, каждый раз видишь нечто новое. И кождый раз оно все более странное, порой на столько что задаешся вопросом, а все ли впорядке с твоим воображение?))))
"Моя живопись-это жизнь и пища, плоть и кровь. Не ищите в ней ни ума, ни чувства."
И еще парочку замечательных крылатых фраз Дали:
«Разница между мной и сумасшедшим в том, что я не сумасшедший»;
«Безумие для меня весьма питательно, а произрастает оно из шутовства. Я никогда не мог разрешить роковой вопрос: где у меня кончается притворство и начинается искренность».