Дополнения. Статьи Генри Джеймса 12 глава




На протяжении этой речи Каспар Гудвуд не отрывал глаз от этикетки с именем шляпника и, после того как она кончила говорить, поднял их не сразу. Но, когда он взглянул на ее прелестное, раскрасневшееся лицо, от его намерения опровергнуть ее доводы почти ничего не осталось.

– Хорошо, я уеду, завтра же уеду. Не стану больше докучать вам, – сказал он наконец. – Только, – добавил он с болью, – страшно мне терять вас из виду.

– Не бойтесь: ничего со мною не произойдет.

– Вы выйдете замуж, непременно выйдете! – заявил Каспар Гудвуд.

– Вы считаете, вы этим мне льстите?

– А что тут такого? У вас отбоя не будет от женихов.

– Я же сказала вам – я не собираюсь замуж и почти наверное никогда не выйду.

– Сказали. Меня особенно трогает это ваше «почти наверное». Только не могу я положиться на ваши слова.

– Весьма вам признательна. Вы обвиняете меня в том, что я лгу, что просто хочу отделаться от вас? Любезные слова вы говорите.

– А как же их не говорить? Вы не даете мне никаких гарантий.

– Этого еще недоставало! Гарантии здесь вовсе не нужны.

– Сами вы, конечно, считаете, что вполне можете на себя положиться – поскольку вам этого очень хочется. Только это не так, – упорствовал молодой человек, настраиваясь, видимо, на самое худшее.

– Ну и прекрасно. Будем считать, что на меня нельзя положиться. Считайте, как вам угодно.

– Я даже не уверен, – сказал Каспар Гудвуд, – что мое присутствие сможет чему-нибудь помешать.

– Вот как? Конечно, я же вас очень боюсь! Вы полагаете, меня так легко завоевать? – вдруг спросила она, меняя тон.

– Отнюдь. И постараюсь утешиться хотя бы этим. Но в мире немало блестящих мужчин, а в данном случае достаточно одного. Они-то вас сразу и заприметят. Человеку не очень блестящему вы, разумеется, не поддадитесь.

– Ну, если под блестящим мужчиной вы изволите подразумевать того, кто блистает умом – впрочем, кого еще? – могу вас успокоить: я не нуждаюсь в умнике, который станет учить меня жить. Я сумею во всем разобраться сама.

– Разобраться, как жить одной? Что ж, когда вам это удастся, научите и меня.

Изабелла взглянула на него, и на губах ее мелькнула улыбка:

– Вот вам как раз непременно нужно жениться, – сказала она.

Можно простить Каспару Гудвуду, что в такое мгновенье совет этот показался ему чудовищным; к тому же нигде не засвидетельствовано, какие чувства побудили нашу героиню пустить такого рода стрелу. Впрочем, одно из них, несомненно, ею владело – желание, чтобы он не ходил неприкаянным.

– Да простит вам бог! – пробормотал сквозь зубы Каспар Гудвуд, отворачиваясь.

Она поняла, что неудачно выбрала тон, и, подумав немного, сочла нужным исправить ошибку. Это легче всего было сделать, поменявшись с ним ролями.

– Как вы несправедливы ко мне! – воскликнула она. – Вы судите о том, чего не знаете! Меня вовсе не так легко прельстить – я доказала это на деле.

– Мне – несомненно.

– И другим тоже. – Она помолчала. – На прошлой неделе мне сделали предложение и я отказала. Я отказалась от того, что называют блестящей партией.

– Весьма рад это слышать, – угрюмо сказал молодой человек.

– Я отказалась от предложения, которое очень многие девушки приняли бы, – оно заманчиво во всех отношениях. – Изабелла не предполагала посвящать Гудвуда в это событие, но, начав говорить, уже не могла остановиться – так приятно ей было отвести душу и оправдаться в собственных глазах. – У этого человека высокое положение, огромное состояние, и сам он очень мне нравится.

Каспар слушал с глубочайшим вниманием.

– Он – англичанин?

– Да. Английский аристократ.

Каспар встретил это известие молчанием. Потом сказал:

– Очень рад, что он получил отказ.

– Видите, у вас есть собрат по несчастью, так что вам должно быть не так обидно.

– Какой он мне собрат, – сказал Каспар мрачно.

– Почему же? Ему я отказала наотрез.

– От этого он не стал мне собратом. К тому же он – англичанин.

– Помилуйте, разве англичане не такие же люди, как мы с вами?

– Эти? Здесь? Во всяком случае, мне он чужой и до его судьбы мне дела нет.

– Вы очень ожесточены, – сказала Изабелла. – Не будем больше говорить об этом.

– Да, ожесточен. Каюсь. Виноват.

Она отвернулась от него, подошла к открытому окну, и взгляд ее погрузился в пустынный сумрак улицы, где только бледный газовый свет напоминал о городской суете. Некоторое время оба молчали; Каспар застыл у каминной полки, вперив в нее сумрачный взгляд. В сущности, она предложила ему уйти – он понимал это, но, даже рискуя стать ей ненавистным, не мог заставить себя сдвинуться с места. Она была самым заветным его желанием, он не мог отказаться от нее, он пересек океан в надежде вырвать у нее хотя бы намек на обещание. Внезапно она оторвалась от окна и вновь оказалась перед ним.

– Вы не оценили мой поступок – тот, о котором я сейчас вам рассказала. Напрасно рассказала, для вас это, видимо, мало что значит.

– Если бы вы отказали ему из-за меня]… – воскликнул молодой человек и осекся, со страхом ожидая, что сейчас она опровергнет так неожиданно пришедшую к нему счастливую мысль.

– Чуть-чуть и из-за вас, – сказала Изабелла.

– Чуть-чуть! Не понимаю. Если бы вы сколько-нибудь дорожили моими чувствами, вы не сказали бы «чуть-чуть».

Изабелла только покачала головой, словно отметая его заблуждение.

– Я отказала очень хорошему, очень благородному человеку. Вам этого мало?

– Нет, я вам признателен, – сказал Каспар Гудвуд угрюмо. – Бесконечно признателен.

– А теперь вам лучше вернуться домой.

– Позвольте мне еще раз увидеть вас.

– А нужно ли это? Вы опять будете говорить все о том же, а к чему это ведет, вы сами видите.

– Обещаю не досадить вам и словом. Изабелла помедлила, затем сказала:

– Я не сегодня-завтра возвращаюсь в Гарденкорт. А туда мне невозможно вас пригласить, я и сама там только гостья.

Теперь Гудвуд, в свою очередь, помедлил.

– Оцените и вы мой поступок, – сказал он. – Неделю назад я получил приглашение приехать в Гарденкорт, но не воспользовался им.

Изабелла не могла сдержать удивления.

– Приглашение? От кого?

– От мистера Ральфа Тачита – вашего кузена, я полагаю. А не поехал я, потому что не имел вашего согласия. Думаю, это мисс Стэкпол надоумила мистера Тачита послать мне приглашение.

– Во всяком случае, не я, – сказала Изабелла и добавила: – Нет, право, Генриетта чересчур много на себя берет.

– Не будьте к ней слишком строги: здесь замешан и я.

– Вы? Нимало. Вы же не поехали и правильно сделали, и я от души благодарна вам за это. – Она содрогнулась при мысли, что лорд Уорбертон и мистер Гудвуд могли бы столкнуться в Гарденкорте: это было бы так неприятно лорду Уорбертону!

– Куда же вы потом, после Гарденкорта? – спросил гость.

– Мы с тетушкой едем за границу – во Флоренцию и еще в разные города.

Спокойствие, с каким это было сказано, отозвалось болью в его сердце – он словно видел воочию, как светский вихрь уносит ее в недоступные ему круги. Тем не менее он не замедлил задать следующий вопрос:

– Когда же вы вернетесь в Америку?

– Не скоро, наверно. Мне очень нравится здесь.

– Вы намерены отказаться от родной страны?

– Какие глупости!

– Все равно – я потеряю вас из виду! – вырвалось у Гудвуда.

– Как знать, – отвечала Изабелла не без значительности в тоне. – Мир, где теперь все так благоустроенно, а города так связаны между собой, стал, кажется, очень мал.

– Но для меня он, увы, необозримо велик! – воскликнул молодой человек с таким простодушием, что, не будь наша героиня категорически против каких бы то ни было послаблений, его тон, несомненно, растрогал бы ее. Но с недавних пор она следовала твердой системе, некоей теории, исключавшей любые уступки, а посему, желая поставить все точки над i, сказала:

– Не сердитесь, но должна признаться, меня только радует возможность не быть у вас на виду. Будь вы рядом, я беспрестанно чувствовала бы, что вы наблюдаете за мной, а я не выношу, когда за мной следят, – я слишком люблю свободу. Если я действительно чем-то дорожу, – продолжала она, впадая в несколько приподнятый тон, – так это своей независимостью.

При всей высокомерности этого заявления Каспару оно понравилось, а ее заносчивый тон нимало его не отпугнул. Он всегда знал, что у нее есть крылья и потребность летать, красиво и вольно, но у него и самого был широкий размах – ив руках, и в шагах, так что он не боялся ее силы. Если она рассчитывала своей тирадой сразить его, то не попала в цель и лишь вызвала у него улыбку: на этой почве они скорее всего могли сойтись.

– Кто-кто, а я не посягаю на вашу свободу. Напротив, для меня не может быть ничего приятнее, чем видеть вас полностью независимой. Для того я и хочу жениться на вас – чтобы вы стали независимы.

– Какой прелестный софизм! – воскликнула Изабелла, даря его не менее прелестной улыбкой.

– Незамужняя женщина, тем более молодая девушка не бывает независимой. Ей слишком многого нельзя. Препятствия стоят перед ней на каждом шагу.

– Ну, все зависит от того, как она сама на это смотрит, – горячо возразила Изабелла. – Я уже не девочка и могу делать то, что считаю нужным, – я из породы независимых. Надо мной нет ни отца, ни матери, я бедна, настроена на серьезный лад и не принадлежу к тем, кого называют «хорошенькими». Мне нет нужды изображать из себя застенчивую примерную девицу – да я просто и не могу себе этого позволить. Я положила за правило судить обо всем самой: лучше уж иметь ложные суждения, чем не иметь их вовсе. Я не желаю быть овечкой в стаде – хочу сама распоряжаться собой и знать о мире и людях много больше, чем это принято сообщать молодым девушкам. – Она перевела дыхание, но Каспар Гудвуд не успел вставить и слова, как она продолжала: – Позвольте еще вот что сказать вам, мистер Гудвуд. Вы упомянули, что боитесь, как бы я не вышла замуж. Так вот, если до вас дойдут слухи, будто я намерена совершить этот шаг – о девушках их часто распространяют, вспомните, что я сказала вам о моей любви к свободе, и рискните в них усомниться.

Она говорила с такой страстной убежденностью, а глаза светились такой искренностью, что он поверил ей. И по тому, как живо он откликнулся на ее слова, можно было заключить, что у него отлегло от сердца.

– Стало быть, вы решили просто попутешествовать год-другой? Ну два года я вполне согласен ждать; можете делать все это время, что вам угодно. Так бы с самого начала и сказали. Я вовсе не жажду видеть вас примерной тихоней – я ведь и сам не из таких. Вам хочется развить свой ум? По мне вы и так достаточно умны, но если вам этого хочется – что ж, поездите по свету, посмотрите на разные страны, я буду только счастлив помочь вам всем, чем смогу.

– Вы очень великодушны, и я всегда это знала. А если вы и в самом деле хотите мне помочь – сделайте так, чтобы нас разделяли сотни миль Атлантического океана.

– Не иначе как вы задумали что-то ужасное, – заметил Каспар Гудвуд.

– Все может быть! Я хочу быть свободной, совсем свободной – пусть даже чтобы совершить что-то ужасное, коль скоро мне взбредет это на ум.

– Хорошо, – сказал он медленно. – Я возвращаюсь домой.

И он протянул ей руку, стараясь сделать вид, что вполне доволен и уверен в ней.

Однако она была уверена в нем больше, чем он в ней. Не то что бы Гудвуд и в самом деле считал ее способной сделать «что-то ужасное», но при всем желании он не мог не видеть: то упорство с каким она отстаивала свое право на выбор не сулило ему ничего хорошего. Изабелла же взяла его руку с чувством глубокого уважения; она знала, как сильно он любит ее, и ценила его благородство. Они стояли, глядя друг на друга, рука в руке, и с ее стороны это было не только привычное рукопожатие.

– И прекрасно, – сказала она ласково, почти нежно. – Вы ничего не потеряете, поступив разумно.

– Но через два года я разыщу вас, где бы вы ни были, – ответил он с присущим ему мрачным упорством.

Наша юная леди, как мы видели, не отличалась последовательностью и, услышав подобную декларацию, тотчас изменила тон.

– Помните: я ничего не обещала – ровным счетом ничего! – И уже более мягко, желая дать ему возможность спокойно уйти, добавила: – И помните: меня не так-то легко прельстить.

– Вам скоро опротивеет ваша независимость.

– Может быть, даже наверное. Вот тогда я буду рада вас видеть.

Положив ладонь на ручку двери, ведущей в спальню, она стояла, дожидаясь, когда гость наконец откланяется. Но Каспар не находил в себе сил уйти: его поза выражала упорное нежелание расстаться с ней, а в глазах затаилась глубокая обида.

– Мне придется оставить вас, – сказала Изабелла и, толкнув дверь, крылась в спальне.

Там было темно, но через окно из двора гостиницы, разрежая темноту, проникал слабый свет, и Изабелла различила очертания мебели, тусклый отсвет зеркала и большую, с пологом на четырех столбиках, кровать. Она стояла недвижно, вслушиваясь: наконец Каспар Гудвуд вышел из гостиной, и дверь за ним закрылась. Изабелла постояла еще немного и вдруг в неудержимом порыве опустилась возле кровати на колени и уронила голову на руки.

 

 

Она не молилась, она дрожала – дрожала всем телом. Ее вообще легко бросало в трепет – пожалуй, даже слишком легко, а сейчас она вся звенела, как растревоженная ударом пальцев арфа. Правда, в таких случаях достаточно было закрыть крышкой футляр, натянуть снова полотняный чехол, но Изабелле хотелось самой подавить волнение, а коленопреклоненная поза, казалось, помогала унять дрожь. Она ликовала – Гудвуд ушел, она избавилась от него и теперь испытывала такое ощущение, словно уплатила давно тяготевший над нею долг и получила заверенную по всей форме расписку. Облегчение было огромное, а между тем голова ее клонилась все ниже и ниже: сознание торжества не покидало Изабеллу, заставляя сильнее колотиться сердце и наполняя его ликованием, но она знала, что это постыдное чувство – дурное, неуместное. Прошло не меньше десяти минут, прежде чем она встала с колен и вернулась в гостиную, и даже тогда ее еще всю трясло. Состояние это объяснялось двумя причинами – отчасти долгим препирательством с Каспаром Гудвудом, но в основном, боюсь, наслаждением, которое она испытала, проявив свою силу. Она уселась в то же кресло и взяла в руки ту же книгу, но не раскрыла ее даже для виду. Откинувшись на спинку, она напевала про себя что-то тихое, мелодичное, мечтательное – это был ее обычный ответ на события, добрый смысл которых не лежал на поверхности, – и не без удовлетворения думала о том, что за истекшие две недели отказала двум пламенным поклонникам. Любовь к свободе, которую она так ярко расписывала Гудвуду, носила пока для нее только умозрительный характер: до сих пор она не имела возможности проявить ее. Однако кое-что, как ей казалось, она уже совершила – испытала радость если не битвы, то по крайней мере победы и сделала первый шаг на пути к исполнению своих планов. В свете этих радужных мыслей образ мистера Гудвуда, печально бредущего по закопченному Лондону, бередил ей совесть, и, когда дверь в гостиную внезапно отворилась, она вскочила в страхе, что сейчас увидит его вновь. Но это была возвратившаяся из гостей Генриетта Стэкпол.

М исс Стэкпол тотчас заметила, что с нашей юной леди что-то «стряслось» – правда, для такого открытия не требовалось особой проницательности. Она поспешила подойти к подруге, но та встретила ее молчанием. Разумеется, не явись мистер Гудвуд с визитом, ей не представилось бы счастливого случая отослать его в Америку – обстоятельство, которое ее очень радовало, но в то же время она ни на минуту не забывала, что Генриетта не имела права расставлять ей ловушку.

– Он был здесь? – спросила Генриетта, сгорая от нетерпения.

Изабелла отвернулась.

– Ты поступила очень дурно, – сказала она после долгого молчания.

– Я поступила наилучшим образом. Надеюсь, и ты тоже.

– Ты плохой судья. Я не могу доверять тебе, – сказала Изабелла.

Это было нелестное заявление, но Генриетта, слишком бескорыстная, чтобы думать о себе, не придала значения содержавшемуся в нем обвинению: в этих словах ее взволновало лишь то, что они раскрывали в подруге.

– Изабелла Арчер! – изрекла она, торжественно чеканя каждый слог. – Если ты выйдешь замуж за одного из этих господ, я порву с тобой навсегда.

– Прежде чем бросать такие страшные угрозы, подожди хотя бы, чтобы кто-нибудь из них сделал мне предложение, – отвечала Изабелла.

Она и прежде ни словом не обмолвилась мисс Стэкпол о признании лорда Уорбертона, а сейчас и подавно не собиралась поведать о своем отказе английскому лорду, чтобы оправдаться перед ней.

– О, за этим дело не станет, как только ты переправишься через Ла-Манш. Анни Клаймер – на что уж дурнушка – и той в Италии трижды делали предложение.

– Но если Анни Клаймер не соблазнилась, что может соблазнить меня?

– Ее вряд ли так уж добивались. А тебя будут.

– Ты очень мне льстишь, – сказала Изабелла с полной безмятежностью.

– Я не льщу тебе, Изабелла, я говорю, что есть, – возразила ей подруга. – Надеюсь, ты не собираешься сказать мне, что не оставила Каспару Гудвуду никакой надежды?

– Ас какой стати я вообще должна тебе что-то говорить? Я же сказала, что не могу тебе доверять. Но раз ты так интересуешься мистером Гудвудом, не скрою – он немедля возвращается в Америку.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что прогнала его! – почти крикнула Генриетта.

– Я попросила его оставить меня в покое. И о том же прошу тебя, Генриетта.

В глазах мисс Стэкпол отразилось глубокое разочарование, но уже в следующее мгновение она подошла к висевшему над камином зеркалу и сняла шляпку.

– Надеюсь, ты осталась довольна обедом? – спросила Изабелла.

Но пустые любезности не могли сбить Генриетту Стэкпол.

– Да знаешь ли ты, куда ты идешь, Изабелла Арчер?

– В настоящую минуту – спать, – сказала Изабелла, не меняя тона.

– Да знаешь ли ты, куда тебя несет? – не унималась Генриетта, простирая руки, хотя и не без оглядки на шляпку.

– Нет, не знаю и не желаю знать. Экипаж, запряженный четверкой резвых коней, которые мчатся ночью по незримым дорогам, – вот мое представление о счастье.

– Уж, конечно, не мистер Гудвуд научил тебя говорить так, словно ты героиня безнравственного романа, – сказала мисс Стэкпол. – Тебя несет прямо в пропасть!

Хотя Изабеллу коробило от подобной бесцеремонности, все же она на минуту задумалась, нет ли в тираде подруги крупицы правды, но, не найдя ни одной, сказала:

– Ты, наверно, очень привязана ко мне, Генриетта, если позволяешь себе так нападать на меня.

– Да, я по-настоящему люблю тебя, Изабелла! – воскликнула Генриетта с глубоким чувством.

– Ну, если ты по-настоящему любишь меня, дай мне быть по-настоящему свободной. Я уже просила об этом мистера Гудвуда, а теперь прошу тебя.

– Смотри, эта свобода может плохо для тебя кончиться.

– Мистер Гудвуд уже пугал меня. Но я ответила, что готова рискнуть.

– Ты рискуешь стать искательницей приключений! Я просто в ужасе от тебя! – возопила Генриетта. – Когда мистер Гудвуд уезжает в Америку?

– Не знаю – он мне не сказал.

– Вернее, ты не поинтересовалась, – сказала Генриетта не без справедливой иронии.

– Я так мало порадовала его, что, по справедливости, не сочла себя вправе задавать ему вопросы.

Мисс Стэкпол просто подмывало прокомментировать эту реплику, но она сдержалась.

– Ну, Изабелла! – воскликнула она. – Не знай я тебя, я решила бы, что ты бессердечна.

– Смотри, – ответила Изабелла, – ты меня испортишь.

– Боюсь, я уже тебя испортила! Надеюсь, – добавила мисс Стэкпол, – что на обратном пути он хотя бы встретится с Анни Клаймер!

На следующее утро она сообщила Изабелле, что решила не возвращаться в Гарденкорт (двери которого, по словам мистера Тачита, будут по-прежнему перед нею открыты), а дождаться в Лондоне обещанного мистером Бентлингом приглашения от его сестры, леди Пензл. Мисс Стэкпол, не скупясь на подробности, пересказала состоявшийся между нею и общительным другом мистера Тачита разговор и заявила, что уверена – наконец-то заполучила то, из чего можно хоть что-то извлечь. Она немедленно отправится в Бедфордшир, как только получит от леди Пензл письмо – поступление сего документа мистер Бентлинг, можно сказать, гарантировал, – и, если Изабеллу интересуют ее впечатления, она, безусловно, найдет их на страницах «Интервьюера». Уж на этот раз Генриетте удастся познакомиться с частной жизнью англичан.

– Да знаешь ли ты, Генриетта Стэкпол, куда тебя несет? – спросила Изабелла, в точности повторяя интонацию, с которой ее подруга произнесла ту же фразу вчера.

– Еще бы. На высокий пост. На пост Королевы американской прессы. Я не я буду, если все наши газеты не перепечатают мое следующее письмо.

Она договорилась пойти с мисс Клаймер – с той самой молодой особой, которая была взыскана таким вниманием в Европе, а теперь покидала восточное полушарие, где ее по крайней мере оценили по заслугам, – за прощальными покупками и, не мешкая, отбыла на Джермин-стрит. Не успела она уйти, как слуга доложил о Ральфе Тачите, и, едва тот вошел, Изабелла по выражению его лица догадалась, что он чем-то удручен. Ральф почти сразу объяснил кузине, в чем дело: от матери пришла телеграмма, сообщавшая, что с отцом приключился тяжелый приступ его давнишней болезни; она крайне обеспокоена и просит Ральфа немедленно вернуться в Гарденкорт. Во всяком случае, в данных обстоятельствах любовь миссис Тачит к телеграфу не давала повода для возражений.

– Я решил первым делом снестись с сэром Мэтью Хоупом, крупнейшим лондонским врачом, – сказал Ральф. – К счастью, он оказался в городе. Он назначил мне прийти в половине первого, и я буду просить его поехать в Гарденкорт, в чем он, конечно, не откажет, – он уже не раз пользовал отца и в Лондоне, и там. Я отправлюсь скорым поездом в два сорок пять. А вы – как пожелаете – хотите, едем вместе, хотите, останьтесь здесь еще на несколько дней.

– Я, разумеется, поеду с вами, – ответила Изабелла. – Не знаю, смогу ли я быть чем-нибудь полезной дяде, но, если он болен, я хочу быть рядом с ним.

– Стало быть, вы полюбили его, – сказал Ральф, и лицо его осветилось тихой радостью. – Вы оценили его по достоинству, а это мало кто сумел сделать. Слишком он тонкий человек.

– Я просто его боготворю, – сказала Изабелла, помолчав.

– Как это хорошо! Мой отец самый горячий ваш поклонник, если не считать его сына.

Изабелла с удовольствием выслушала эти уверения и втайне облегченно вздохнула при мысли, что мистер Тачит принадлежит к числу тех ее поклонников, которые не станут претендовать на ее руку и сердце. Однако вслух она этого не сказала, а объяснила Ральфу, что есть еще ряд причин, побуждающих ее поспешить с отъездом из Лондона. Город ее утомил, и у нее нет охоты оставаться тут, к тому же и Генриетта собирается уехать – собирается погостить в Бедфордшире.

– В Бедфордшире?

– У леди Пензл, сестры мистера Бентлинга, – он попросил ее прислать приглашение.

Несмотря на всю свою тревогу, Ральф не смог удержаться от смеха. Но внезапно снова принял серьезный вид.

– Бентлингу не откажешь в храбрости. А что если приглашение затеряется в пути?

– Но британская почта, кажется, безупречна.

– И на солнце есть пятна, – сказал Ральф. – Впрочем, – продолжал он чуть веселее, – на Бентлинге их нет, и, что бы ни случилось, он позаботится о Генриетте.

Ральф ушел на прием к сэру Мэтью Хоупу, а Изабелла принялась собираться к отъезду. Опасный недуг дяди сильно ее встревожил; она стояла у раскрытого чемодана и растерянно оглядывала комнату, соображая, что следует уложить в него, а глаза ее то и дело наполнялись слезами. Пожалуй, именно поэтому в два часа, когда вернулся Ральф, чтобы везти ее на вокзал, она еще не была готова. В гостиной Ральф застал мисс Стэкпол, которая только что кончила завтракать, и эта леди не замедлила выразить ему свое сочувствие по поводу болезни его отца.

– Такой великолепный старик! – воскликнула она. – Верен себе до конца. И если это конец – простите, что я так прямо говорю, но вы, несомненно, не раз уже думали о таком исходе, – мне бесконечно жаль, что я буду вдали от Гарденкорта.

– Вам будет куда веселее в Бедфордшире.

– Какое веселье в таких обстоятельствах, – как и приличествовало, сказала Генриетта, но тут же добавила: – Как жаль, что я не смогу запечатлеть эти прощальные минуты.

– Мой отец, дай бог, еще поживет, – только и сказал на это Ральф и, тут же перейдя к более радужным предметам, осведомился у мисс Стэкпол, каковы ее планы на будущее.

Теперь, когда на Ральфа свалилась беда, Генриетта сочла возможным сменить гнев на милость и выразила ему признательность за то, что он познакомил ее с мистером Бентлингом.

– Он рассказал мне именно то, что я хотела узнать, – заявила она.

– Рассказал о всех здешних обычаях, о королевской семье. Не уверена, что его рассказы делают ей честь, но, как говорит мистер Бентлинг, у меня на такие вещи своеобразный взгляд. Пусть так. Мне бы только получить от него факты. Были бы факты, а уж связать их я и сама сумею.

И она добавила, что мистер Бентлинг любезно обещал вывезти ее вечером в свет.

– Куда именно? – осмелился спросить Ральф.

– В Букингемский дворец.[54] Он хочет показать мне дворец, чтобы я получила представление, как они там живут.

– Ну, мы оставляем вас в хороших руках и, наверно, в ближайшее время услышим, что вы приглашены в Виндзор,[55] – сказал Ральф.

– Что ж, я непременно пойду, если меня позовут. Страшен только первый шаг, а там уже я не боюсь. Но все-таки, – добавила Генриетта, – не могу сказать, чтобы я всем была довольна. Мне очень тревожно за Изабеллу.

– Что она еще натворила?

– Ну, поскольку я уже ввела вас в курс дела, не беда, если расскажу вам еще кое-что. Уж если я берусь за тему, то довожу ее до конца. Вчера здесь был мистер Гудвуд.

У Ральфа округлились глаза, он даже покраснел немного – верный признак глубокого волнения. Он вспомнил, как вчера, прощаясь с ним, Изабелла отвергла высказанное им предположение, будто она торопится покинуть Уинчестер-сквер, потому что ждет кого-то в гостинице Прэтта, и теперь его больно кольнула мысль о ее двоедушии. «Но, с другой стороны, – поспешил он сказать себе, – почему она должна была сообщать мне, что назначила кому-то свидание? Испокон века девушки окружали такие свидания тайной, и это всегда считалось только естественным». И Ральф дал мисс Стэкпол весьма дипломатический ответ.

– А я-то думал, что при тех взглядах, какие вы излагали мне на днях, это должно было вас только порадовать.

– Что Гудвуд виделся с ней? Конечно. Я сама все и подстроила: сначала сообщила ему, что мы в Лондоне, а когда оказалось, что я проведу вечер в гостях, отправила ему еще одно письмецо – умный да разумеет. Я надеялась, что он застанет ее одну, хотя, признаться, боялась, как бы вы не увязались провожать ее. Вот он и явился сюда, но мог с тем же успехом остаться дома.

– Изабелла дурно обошлась с ним? – Лицо Ральфа просветлело, для него было большим облегчением узнать, что Изабелла не повинна в двоедушии.

– Не знаю в точности, что между ними произошло, только ничего хорошего она ему не сказала и отослала прочь, обратно в Америку.

– Бедный мистер Гудвуд, – вздохнул Ральф.

– Она, по-видимому, только и думает, как бы избавиться от него.

– Бедный мистер Гудвуд, – повторил Ральф. Слова эти, по правде говоря, произносились им машинально и никак не выражали его мыслей, которые текли совсем в ином направлении.

– Говорите вы одно, а чувствуете другое. Вам, полагаю, нисколько его не жаль.

– Ах, – отвечал Ральф, – соблаговолите вспомнить, что ваш замечательный друг мне вовсе незнаком – я ни разу его даже не видел.

– Зато я вскоре его увижу и скажу ему: не отступайтесь! Я уверена, что Изабелла опомнится, – добавила мисс Стэкпол, – иначе сама отступлюсь. Я хочу сказать – от нее.

 

 

Полагая, что в сложившихся обстоятельствах прощание подруг может выйти несколько натянутым, Ральф спустился к выходу, не дожидаясь кузины, которая присоединилась к нему немного времени спустя; мысленно – так по крайней мере ему казалось – она все еще возражала на брошенный ей упрек. Путь до Гарденкорта прошел почти в полном молчании: встретивший путешественников на станции слуга не порадовал их добрыми известиями о самочувствии мистера Тачита, и Ральф благословил судьбу, что заручился обещанием сэра Мэтью Хоупа прибыть вслед за ними пятичасовым поездом и остаться в Гарденкорте на ночь. Миссис Тачит, как доложили Ральфу по приезде домой, неотлучно находилась при больном, сейчас тоже она дежурила у его постели, и, услышав это, он подумал, что его матери недоставало только повода проявить себя. Истинно благородные натуры сказываются в дни испытаний. Изабелла прошла к себе; она не могла не обратить внимания на царившую в доме гнетущую тишину – предвестницу несчастья. Подождав около часа, она решила спуститься вниз, разыскать тетушку и расспросить ее о состоянии мистера Тачита. В библиотеке, куда она прежде всего направилась, никого не оказалось, а так как погода, и без того сырая и холодная, теперь совсем испортилась, вряд ли можно было предположить, что миссис Тачит отправилась на свою обычную прогулку в парк. Изабелла протянула было руку к звонку, чтобы послать на половину миссис Тачит служанку, когда слуха ее коснулся неожиданный звук – вернее, звуки негромкой музыки, доносившиеся, по-видимому, из гостиной. Изабелла не помнила, чтобы тетушка когда-нибудь открывала фортепьяно, – стало быть, играл скорее всего Ральф, иногда музицировавший для собственного удовольствия. И если в такую минуту он позволил себе развлечься, это могло означать только одно – он уже не страшился за жизнь отца, и наша героиня, сразу же повеселев, устремилась к источнику гармонии. Под гостиную в Гарденкорте была отведена просторная зала, фортепьяно стояло в конце, противоположном от двери, в которую вошла Изабелла, и сидевшая за инструментом особа не заметила ее появления: оказалось, это не Ральф и не его мать, а какая-то дама, совершенно ей незнакомая, как сразу же определила Изабелла, хотя та и сидела к ней спиной. Несколько мгновений Изабелла с удивлением взирала на эту спину – плотную и облеченную в красивое платье. Несомненно, она принадлежала какой-то гостье, которая прибыла в Гарденкорт во время отсутствия Изабеллы и о которой никто из слуг – в том числе и тетушкина горничная, прислуживавшая ей после приезда, – не сказал ни слова. Впрочем, Изабелла уже усвоила, что неукоснительное исполнение чужих приказаний может сочетаться с глубокой сдержанностью, а тетушкина горничная, к чьим рукам Изабелла питала некоторое недоверие, хотя, может быть, именно по этой причине они доводили ее нарядное оперение до полного блеска, держалась с нею – Изабелла ощущала это на каждом шагу – особенно сухо. Появление гостьи само по себе нисколько не огорчило Изабеллу, так как она еще не утратила свойственной юным существам веры, что каждое новое знакомство оставит в их жизни значительный след. Но, еще прежде чем все эти мысли мелькнули у нее в голове, она уже поняла, что сидящая за фортепьяно дама играет удивительно хорошо. Она играла Шуберта – что именно, Изабелла не знала, но, несомненно, это был Шуберт, – и в ее туше ощущалась особая мягкость, в нем было мастерство, в нем было чувство. Бесшумно опустившись на ближайший стул, Изабелла слушала, пока не замерли последние аккорды. Когда незнакомка кончила играть, Изабелле захотелось ее поблагодарить. Но не успела она встать, как та круто обернулась, словно почувствовала ее присутствие.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-08-20 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: