Выше утверждалось, что возможность взаимопонимания состоит не в демонстрируемой мересовместного знания социальных структур, а, напротиви целиком,в воплотимости действий, соответствующих повседневным ожиданиям как морали. Обыденное знание фактов социальной жизни является для членов общества институционализированным знанием реального мира. При этом не только обыденное знание создает образ реального общества для его членов, но и, в духе самоисполняющегося пророчества, свойства реального обществапроизводятся в результатемотивированного согласия людей с этими фоновыми ожиданиями. Следовательно, стабильность согласованных действий должна напрямую зависеть от реальных условий социальной организации, которые обеспечивают мотивированное согласие людей с этой фоновой текстурой релевантностей как легитимным порядком верований, касающихся жизни в обществе, какой она видятся «изнутри» данного общества. С точки зрения отдельного человека, его приверженность мотивированному согласию заключается в схватывании и принятии им «естественных фактов жизни в обществе».
Из этих соображений следует, что чем лучше член общества схватывает То, Что Обязательно Известно Всем Нам Подобным, тем сильнее должно быть его потрясение, когда «естественные факты жизни» будут поставленыдля него под сомнение в качестве отражения его реальных обстоятельств. Для проверки этого предположения понадобилась бы процедура модификации объективной структуры знакомой, сообща-известной среды путем выведения фоновых ожиданий из строя. Такая модификация, в частности, должна была бы состоять в нарушении повседневных фоновых ожиданий человека, так, чтобы одновременноa) затруднить ему интерпретацию своей ситуации как игры, эксперимента, розыгрыша, шутки, т. е. как чего-то иного, нежели известно в соответствии с повседневной установкой как воплотимымиморалью и действием; б) заставить его реконструировать «естественные факты», но давая ему недостаточно времени для проведения этой реконструкцииотносительнонеобходимогоовладения практическими обстоятельствами, для которого он должен привлекать свое знание «естественных фактов», и в) требовать, чтобы он проводил реконструкцию естественных фактов самостоятельно и без консенсуальной поддержки.
Предположительно, у него не будет иной альтернативы, кроме как пытаться нормализовать несоответствия, возникающиевнутри порядка событий повседневной жизни. По мере приложения усилий события должны лишаться своего воспринимаемо нормального характера. Член общества должен оказаться не в состоянии опознать типичный статус события. Суждения о подобии должны подводить его. Он должен оказаться неспособен связать текущие события с близкими порядками событий, встречавшихся ему в прошлом. Он должен оказаться неспособен установить, не говоря уже «понять с первого взгляда», условия, при которых подобные события можно воспроизвести. Он должен оказаться неспособен упорядочить эти события в соответствии с отношением «средства—цели». Должна оказаться подорванной его убежденность в том, что их внешние проявления обусловлены моральной властью знакомого общества. Стабильные и «реалистичные» соответствия между намерениями и объектами должны распасться, что я понимаю следующим образом: знакомые ему способы, которыми объективная воспринимаемая среда служит мотивирующим основанием для чувств и, одновременно, сама мотивируется направленными на нее чувствами, должны стать неясными. Короче говоря, реальная воспринимаемая среда членов общества должна, утратив свой сообща-известный фон, стать «специфически бессмысленной»[6]. В идеальном случае поведение в отношение такой бессмысленной среды должнодемонстрировать признаки замешательства, неуверенности, внутреннего конфликта, психосоциальной изоляции, острой и невыразимой тревоги, а также различные симптомыострой деперсонализации. Соответствующим образом должны дезорганизовываться и структуры взаимодействия.
Таким образом, от нарушения фоновых ожиданий ожидается достаточно многое. Конечно, мы согласились бы и на меньшее, если бы процедура их нарушения даваласколь-нибудь обнадеживающие результаты в отношении справедливости данной формулировки. Как оказалось, данная процедура вызывает убедительные и легко обнаружимые замешательство и тревогу.
Сначала необходимо указать, с какими именно ожиданиями мы имеем дело. Шюц отмечал, что свойство сцены «известность сообща с другими» имеет сложную структуру и включает несколько компонентов. Поскольку эти компоненты уже описаны в других работах[7], я ограничусь их кратким перечислением.
Согласно Шюцу, человек предполагает сам, предполагает, что другой человек тоже предполагает, и предполагает, что точно так же, как он предполагает в отношении другого человека, другой человек предполагает в отношении него:
1) что признаки, которые приписываются событию свидетелем, являются обязательными и существуют независимо от личных мнений или социально структурированных обстоятельств конкретных свидетелей, т. е. эти признаки обязательны как предметы «объективной необходимости» или «факты природы»;
2) что санкционированным отношением между предъявленным-проявлением-объекта и позразумеваемым-объектом-предъявляющим-себя-в-перспективе-даного-конкретного-проявления является отношение несомненного соответствия;
3) что событие, известное так, как оно известно, может актуально и потенциально воздействовать на свидетеля и может испытыватьвоздействиесо стороны его действий;
4) что смыслы событий являются продуктами социально стандартизированного процесса наименования, реификации и идеализации потока опыта их участников, т. е. являются продуктами языка;
5) что текущие признаки события, какими бы они ни были, представляют собой признаками, которые подразумевались в предыдущих случаях и могут опять подразумеваться тем же самым образом в бесконечном числе будущих случаев;
6) что подразумеваемое событие остается темпорально идентичным событием внутри потока опыта;
7) что контекстом интерпретации события выступают: а) общепризнанная схема интерпретации, состоящая из стандартизированной системы символов, и б) «То, Что Известно Всем», т. е. предустановленный корпус социально гарантированного знания;
8) что актуальные признаки, которые событие демонстрирует свидетелю, являются потенциальными признаками, которые оно продемонстрировало бы другому человеку, если бы они поменялись местами;
9) что каждому событию соответствуют свои признаки, вытекающие из конкретных биографий свидетеля и другого человека. С точки зрения свидетеля, эти признаки нерелевантны для наличных целей их обоих, и как он, так и другой отобрали и проинтерпретировали актуальные и потенциальные признаки событий эмпирически тождественным образом, достаточным в практических целях;
10) что существует характерное несоответствие между публично признаваемыми признаками и личными, умалчиваемыми признаками событий, и это приватное знание держится в резерве, т. е. что событие означает и для свидетеля, и для другого больше, чем может сказать свидетель;
11) что изменение этого характерного несоответствия находится в автономном ведении свидетеля.
Дело не обстоит так, что демонстрируемый событием отличительный признак является условием включения этого события в обыденно-известную-среду. Наоборот, условиями его включения являются атрибуции того, что его признаки, в чем бы они фактически не состояли, мог бы увидеть другой человек, если поменяться с ним местами, или что свойства этого события не являются делом личного предпочтения, а должны быть видны каждому, т. е. представляют собой вышеперечисленные свойства. Эти и только эти перечисленные свойства, независимо от любых других признаков события, определяют обыденный характер события. Какие бы другие признаки не демонстрировало событие повседневной жизни — будь то признаки мотивов людей, их жизненного пути, распределения дохода среди населения, родственных обязательств, промышленной организации или того, чем занимаются призраки по ночам, — событие является событием в среде, «известной сообща с другими», тогда и только тогда, когда оно обладает в глазах свидетеля перечисленными признаками.
Эти атрибуцииявляются чертами наблюдаемых событий, которые видятся, но не замечаются. Они демонстрируемо релевантны здравому смыслу, с которым актор подходит ко всему, что с ним случается. Они сообщают свидетелю о любом конкретном проявлении межличностной среды. Они сообщают свидетелю, каковы реальные объекты, проявлениями которых являются актуальные проявления, без необходимости целенаправленного или сознательного опознания этих атрибутируемых черт.
Поскольку каждое из ожиданий, составляющих установку повседневной жизни, наделяет среду актора ожидаемым свойством, эти ожидания можно нарушать, намеренно модифицируя сценические события так, чтобы данные атрибуции не оправдывались. Сюрприз, по определению, возможен вотношении любой из ожидаемых черт. Неприятность сюрприза должна напрямую зависеть от того, в какой степени человек согласениспользовать их в качестве морально обязательной схемы приписывания наблюдаемым проявлениям статуса событий в воспринимаемо нормальной среде. Одним словом, реалистичное схватывание членом коллектива естественных фактов жизни и его приверженность знанию о них как условию уважения к самому себя как добропорядочному и компетентному члену коллектива[8] являются тем условием, которое необходимо нам для максимизации его растерянности в том случае, когда основания этого схватывания становятся источником непреодолимого несоответствия.
Я разработал процедуру нарушения этих ожиданий, удовлетворяющую трем условиям, при которых их нарушение должно предположительно вызывать растерянность: человек должен не иметь возможности превратить ситуацию в игру, шутку, эксперимент, розыгрыш и т. п. или, в терминологии Левина, «покинуть поле», у него должно быть недостаточно времени для переопределения своих реальных обстоятельств и он должен быть лишен консенсуальной поддержки для альтернативного определения социальной реальности.
С двадцатью восьмью учащимися подготовительных медицинских курсовбыла проведена серия индивидуальных трехчасовых экспериментальных интервью. В процессе отбора испытуемых, а также в начале интервью экспериментатор говорил, что он — представитель одной из медицинских школ с Восточного побережья, которыйхочет выяснить, почему приемное собеседование в медицинских школах вызывает такой стресс. Предполагалось, что, представившись человеком, связанным смедицинской школой, экспериментатор помешает учащимся «покинуть поле» после начала процедура нарушения ожиданий. Как выполнялись два других условия — а) переопределение в условиях недостаточного времени и б) невозможность получения консенсуальной поддержки для альтернативного определения социальной реальности — станет видно из дальнейшего описания.
В течение первого часа интервью учащийся сообщал «представителю медицинской школы» различные сведения о приемных собеседованиях в медицинских школах, отвечая ему на такие вопросы, как «Из каких источников медицинские школы могут получить информацию опретенденте?», «Каких людей стараются отбирать медицинские школы?», «Как должен вести себя во время собеседования хороший претендент?» и «Чего ему следует избегать?» По завершенииучащемуся говорили, что представитель медицинской школы удовлетворил свои исследовательские интересы. Затем учащегося спрашивали, не хочет ли он послушать запись реального собеседования. Все учащиеся выразили огромное желание послушать такую запись.
Запись представляла собой сфабрикованную беседу между «интервьюером из медицинской школы» и «соискателем». Соискатель вел себя грубо, его речь изобиловала грамматическими ошибками и жаргонными выражениями, он уходил от ответов, возражал интервьюеру, хвастался, пренебрежительно отзывался о других школах и профессиях, требовал сказать, прошел ли он собеседование. Сразу после прослушивания записи учащихся просили дать развернутую оценку «соискателю».
После этого учащегося знакомили с «личным делом» соискателя. Сначала сообщаласьинформация о достижениях, потом — характерологическая информация. Информация о достижениях включали сведения о занятиях соискателя, его отметках, семье, сданных курсах, благотворительной деятельности и т. п. Характерологическая информациясодержала оценки его личностных качеств, данные «д-ром Гарднером, проводившим собеседование», «шестью членами приемной комиссии, имеющими психиатрическое образование, которые основывались только на записи собеседования», и «другими учащимися».
Информация специально подбиралась так, чтобы она противоречила основным пунктам оценки учащегося. Например, если учащийся говорил, что соискатель, должно быть, из бедной семьи, ему сообщали, что отец соискателя — вице-президент компании, производящей пневматические двери для поездов и автобусов. Соискатель невежественен? Тогда он сдал на отлично такие курсы, как «Поэзия Мильтона» или «Драмы Шекспира». Если учащийся говорил, что соискатель, по-видимому, плохо ладит с людьми, ему сообщали, что тот работал добровольным сборщиком пожертвований для Сайденхэмской больницы в Нью-Йорке и смог собрать 32 000 долларов от 30 «крупных дарителей». В ответ на то, что соискатель глуп и не сможет заниматься наукой, говорилось, что у него были отличные оценки по органической и физической химии и что одно из егостуденческихисследованийпо уровню не уступало аспирантским работам.
Учащиеся очень хотели узнать, что думали о соискателе «другие» и был ли он принят. Учащемуся говорили, что соискатель был принят и вполне оправдывает те ожидания, которые интервьюер из медицинской школы и «шесть психиатров» выразили вкрайне положительном отзыве о характерологической пригодностисоискателя, зачитанном учащемуся. Что касается мнения других учащихся, то учащемуся сообщалось (например), что из тридцати других опрошенных двадцать восемь полностью согласились с оценкой интервьюера из медицинской школы, а двое оставшихся сначала немного сомневались, но, получив минимальную дополнительную информацию, начали восприниматьсоискателя так же, как и остальные.
Затем учащемуся предлагалось прослушать запись во второй раз, после чего его просили снова оценить соискателя.
Результаты. Двадцать пять из двадцати восьми учащихся поддались наобман. То, о чем будет говориться дальше, не относится к трем учащимся, которые были убеждены, что их разыгрывают. Двое из них обсуждаются в конце данного раздела.
Учащиеся справлялись с несоответствиями в информации о достижениях, предпринимая энергичные попытки сделать ее фактуальносовместимой со своими первоначальными крайне негативными оценками. Например, многие говорили, что соискатель похож на выходца из низов или является им. Когда им сообщали, что его отец — вице-президент национальной корпорации, производящей пневматические двери для автобусов и поездов, они реагировали следующим образом:
«Он должен былдать понять, что не нуждается в деньгах».
«Это объясняет, почему он сказал, что был вынужденработать. Видимо, отец заставил его. Так что многие его жалобы безосновательны, в том смысле, что дела не так уж плохи».
«Какое отношение это имеет к ценностям?»
Когда им говорили, что он был круглым отличником по естественнонаучным курсам, учащиеся начинали открыто выражать замешательство.
«Он прослушал столько разных курсов… Я в недоумении. Видимо, собеседование недостаточно хорошо раскрыло его характер».
«Похоже, он изучал какие-то странные предметы. Они вроде вполне нормальные. Ну, не нормальные…но… меня это в любом случае не удивляет».
«Ого! Думаю, это можно проанализировать так. В психологических терминах. Видите ли… один из вариантов… может я и не прав, но мне это видится так. Он, наверное, страдает комплексом неполноценности, и это сверхкомпенсация за его комплекс неполноценности. Его отличные оценки… его хорошие оценки — это компенсация за его неудачи… в социальных отношениях, может быть, не знаю».
«Опа! И только третий кандидат в Джорджии. (Глубокий вздох) Понятно, чего он разозлился, когда его не приняли в Фи Бета».
Попытки преодолеть несоответствия, вызванные оценкой личности абитуриента, данной «Гарднером» и «другими шестью экспертами», предпринимались гораздо реже, чем попытки нормализации в случае информации о достижениях. Характерной реакцией былооткрытое проявлениезамешательства и тревоги, перемежавшееся молчаливыми раздумьями:
(Смех) Ну и ну! (Молчание) Мне-то казалось, что все наоборот. (Очень подавлен) Может, я и не прав вовсе… я совершенно сбит с толку. Я в полном недоумении.
Не вежливый. Самоуверенный, да. Но не вежливый. Не знаю. Либоинтервьюер немного спятил, либо я. (Длинная пауза) Довольно ошарашивающе. Я начинаю сомневаться в своих мыслительных способностях. Может, у меня неправильные жизненные ценности, не знаю.
(Присвистывает) Я— я совсем не думаю, что он вел себя воспитанно. Весь этот его тон!! Я… возможно, Вы заметили, что когда он сказал: «Вам надо было сказать это сразу», после этого он (интервьюер на записи) улыбнулся. Но все равно! Нет, не понимаю. «Вам надо было сказать это раньше» Может он, конечно, шутил. Пытался… Нет! По-моему это все-таки нахальство!
Черт… Ну, это определенно меняет мое представление о собеседованиях… Гм… это…еще большеменя смущает.
Ну… (смех)… Мм! Черт! Ну, может он казался приятным парнем. Он…он смог преподнести себя. Вероятно… если видишь человека вживую, все иначе. А может из меня вышел бы плохой интервьюер. (Задумчиво и еле слышно) Они не упомянули ничего из того, что упомянул я. (ГГ: Что-что?) (Громче) Они не упомянули ничего из того, что упомянул я, и поэтому я чувствую себя полным дураком.
Иногда учащиеся спрашивали, чтóосоискателе говорили другие учащиеся, вскоре после ступора, вызванного данными о достижениях. Мнения «других учащихся» приводились только после ознакомления с оценкой «доктора Гарднера» и получения реакции на нее. В некоторых случаях испытуемому говорилось, что «тридцать четыре из тридцати пяти опрошенных до Вас учащихся» согласились в Гарднером, иногда — сорок три из сорока пяти, девятнадцать из двадцати, пятьдесят один из пятидесяти двух. Всякий раз числа были большими. В случае восемнадцати из двадцати пяти учащихся высказывания почти не отличались от следующих протоколов:
(34 из 35) Ну, не знаю… Я всеравно придерживаюсь своих изначальных взглядов. Я… я…можете сказать мне, что… я неправильно понял. Может, у меня… у меня…было неправильное представление— неправильное отношение с самого начала. (Не могли бы Вы пояснить? Мне интересно, почему возникает такое расхождение.) Определенно… я… думаю… все было бы определенно иначе. Ничего не понимаю. Я совершенно сбит с толку, поверьте. Я… я не понимаю, как я мог так ошибиться. Может, мои представления— мои оценки людей— просто какие-то извращенные. Я хочу сказать, может, у меня было неправильное… Может, мои представления о добре и зле…не работают… или… не такие, как у тех тридцати трех. Но я не думаю, что это так… потому что обычно…говорю это без ложной скромности… я…я умею судить о людях. То есть в школе, в разных организациях, к которым я принадлежу… я обычно правильно сужу о них. Так что я совершенно не понимаю, как я мог так ошибиться. Не думаю, чтобы я был расстроен или волновался…здесь… сегодня, но…не понимаю.
(43 из 45) (Смех) Даже не знаю, что и сказать. Меня беспокоит, что я не смог оценить этого парня лучше, чем я это сделал. (Подавленно) Конечно, я буду нормально спать сегодня ночью, (очень подавленно) но это меня определенно волнует. Простите, что я не…Ну и ну! Один из вопросов, который возникает… Я могу ошибаться… (Вы можете объяснить, почему они восприняли его так?) Нет. Нет, я не могу объяснить, нет. Разумеется, имея всю эту информацию, да, но я не понимаю, как Гарднер сделал это без нее. Должно быть, поэтому Гарднер — это Гарднер, а я — это я. (Остальные сорок пять учащихся не располагали информацией о нем.) Да, да, да. То есть, я вовсе этого не отрицаю. Я хочу сказать, что, по-моему, нет смысла говорить… Ну конечно! С такими данными их бы приняли, особенно второго, господи! Ладно, что-нибудь еще?
(36 из 37) Я готов отказаться от своего предыдущего мнения, но не полностью. Я просто не понимаю этого. Почему у меня обязательно другие стандарты? Разве мое мнение не соответствует более-менее другим? (Нет.) Тогда мне надо подумать. Забавно. Если только Вам не попались тридцать шесть очень необычных людей. Не понимаю. Может, дело во мне. (Это что-то меняет?) Это все меняет, если я допускаю, что они правы. То, что кажется правильным мне, им не кажется. Моя позиция…все равно, в целом такой человек был бы мне неприятен, эдакий умник, от которого надо держаться подальше. Можно, конечно, так разговаривать с приятелем… но на собеседовании?.. Теперь я озадачен больше, чем в начале нашегоинтервью. Думаю, мне надо пойти домой, посмотреть в зеркало и поговорить с собой. Как Вы думаете? (Зачем? Вас это беспокоит?) Да, это меня беспокоит! Это заставляет меня думать, что моя способность судить о людях и мои ценности какие-то ненормальные. Нездоровая ситуация. (Что это меняет?) Если я действительно так веду себя, значит, я просто сую голову в пасть льву. У меня были кое-какие убеждения, но оказалось, что они ни черта не стоят. Это заставляет меня задуматься насчет себя. Почему у меня обязательно другие стандарты. Всёуказывает на меня.
Из двадцати пяти испытуемых, поддавшихся на обман, семь не смогли преодолеть несоответствие, связанное с тем, что они ошиблись в столь очевидном вопросе и не смогли «увидеть» альтернативу. Их мучения были драматичны и безутешны. Еще пятеро преодолели его, решив, что медицинская школа приняла хорошего человека; пятеро других — решив, что она приняла грубияна. Хотя они изменили свое мнение, онине отказались от своих предыдущих взглядов. Они полагали, что точку зрения Гарднера «в целом» можно понять, но это было понимание без убежденности. Когда им указывали на подробности, общая картина распадалась. Эти испытуемые пытались поддерживать и использовать «общую» картину, но испытывали муки всякий раз, когда обнаруживалисьнеудобные детали этого портрета. Приверженность «общей» картине сопровождалась перечислением характеристик, которые не только противоречили исходной оценке испытуемого, но и усиливались прилагательными в превосходной степени: если сначала абитуриент был взбалмошным, то теперь становился «в высшей степени» уравновешенным; если он был грубым, то становился «очень» естественным; если он был истеричным, то становился «совершенно» спокойным. Кроме того, испытуемые обнаруживали у соискатели новые качества благодаря переоценке того, каким образом интервьюер из медицинской школы выслушивал его. Они видели, например, что интервьюер улыбался, когда абитуриент забыл предложить ему сигарету.
Еще трое испытуемых были убеждены в том, что их разыгрывают, и вели себя согласно этому убеждению на протяжении всего интервью. Они не проявляли беспокойства. Двое из них глубоко расстроились, когда выяснилось, что интервью окончено и они могут быть свободны, но никто признался в розыгрыше.
Поведение еще троих испытуемых, страдавших молча, поставило экспериментатора в тупик. Ничем не показывая этого экспериментатору, они рассматривали интервью как эксперимент, в рамках которого от них требовалось решать некоторые проблемы, и поэтому они считали, что их попросили делатьвсе возможное и не менять свое мнение, поскольку только так они смогут помочь исследованию. На протяжении интервью экспериментатору было сложно понять их, так как они явно испытывали тревогу, но их высказывания были неизменно вежливыми и не позволяли установить источник их тревоги.
Наконец, еще трое испытуемых отличались от всех остальных. Один из них настаивал на том, что оценки личности соискателя «семантически неоднозначны» и, в силу недостатка информации, «суждения о высокой корреляции» невозможны. Второй испытуемый, единственный из всех, утверждал, что второй портрет кажется ему столь же убедительным, как и первоначальный. Когда обман раскрылся, он был очень расстроен тем, что проявлял подобную уверенность. У третьего испытуемого все происходившее вызвало лишь незначительное кратковременное беспокойство. Однако, он единственный среди испытуемых уже прошел собеседование в медицинской школе и имел там прекрасные связи. Несмотря на то, что его средний балл был ниже «удовлетворительно», он считал, что имеет хорошие шансы на поступление,и утверждал, что предпочел бы дипломатическую карьеру медицинской.
И последнее наблюдение: двадцать два из двадцати восьми испытуемых выразили заметное облегчение — десять из них весьма эмоционально, — когда обман раскрылся. Они единодушно говорили, что сообщение об обмане позволяет им вернуться к своим прежним взглядам. Семерых испытуемых пришлось убеждать в том, что их обманули. После раскрытия обмана они спрашивали, чему им верить. Не говорит ли экспериментатор, что это был обман, чтобы поднять им настроение? Делалось все возможное и невозможное и произносилась любая необходимая правда или ложь, чтобы доказать, что происходившее на самом деле было обманом.
Поскольку мотивированное согласие с ожиданиями, составляющими установку повседневной жизни, заключается, с точки зрения человека, в понимании и принятии им «естественных фактов жизни», вариации организационных условий мотивированного согласия для разных членов коллектива должны выражаться в различном понимании и принятии «естественных фактов жизни». Следовательно, острота описанных выше эффектов должна напрямую зависеть от воплотимой приверженности членов коллектива своему пониманию естественных фактов жизни. Кроме того, вследствие объективного характера понимаемого общего морального порядка фактов коллективной жизни, эта острота должна зависеть от их твердого схватыванияестественных фактов жизни и не зависеть от «личностных характеристик». Под личностными характеристиками я понимаю все характеристики людей, методологически используемые исследователями для объяснения действий человека путем соотнесения этих действия с более-менее систематически проанализированными мотивационными и «внутренними» переменными без учета влияния социально-культурной системы. Этому условию отвечают результаты общепринятыхметодик оценки личности и клинических психиатрических процедур.
Таким образом, должен быть обнаружимследующий феномен. Представим себе процедуру, позволяющую убедительно оценить степень твердого схватывания человеком «естественных фактов социальной жизни». Представим себе также другую процедуру, позволяющую оценить степень растерянности человека при различной интенсивности и различных сочетаниях описанных выше форм поведения. Для любой совокупности случайно отобранных людей и независимо от их личностных признаков исходная связь между твердым «схватыванием естественных фактов» и «растерянностью» должна быть случайной. При нарушении повседневных ожиданий в условиях оптимального производства беспокойства люди должны демонстрировать различную степень растерянности, глубина которой соотносится с изначальной степенью схватывания ими «естественных фактов жизни».
Такого рода феномен, который, как я полагаю,поддается обнаружению, изображен на рисунках 1 и 2, основанных на результатахвышеописанногоисследования двадцати восьми учащихся подготовительных медицинских курсов. До введения несогласующегося материала корреляция между принятием учащимися общего морального порядка фактов жизни подготовительной медицинской школы и их тревогой составляла 0,026. После введения несогласующегося материала и безуспешных попыток его нормализации, но до того, как обман был раскрыт, корреляция составила 0,751. В силу чрезвычайнойгрубости процедур оценивания, а также серьезных ошибок, допущенных при разработке и проведении эксперимента, и аргументации post hoc, эти результаты лишь иллюстрируют то, о чем я говорю. Ни при каких обстоятельствах их не следует считать полученными данными.