Б.Н. Миронов
Русская революция 1917 года в контексте теорий революции
https://ecsocman.hse.ru/data/2015/05/05/1251193797/72-84-Mironov.pdf
В историографии существуют два взгляда на революционные события 1917 г. Согласно первому в России произошли две революции – в феврале и в октябре. По второй версии февральский и октябрьский перевороты являлись двумя последовательными стадиями или этапами одной революции. В настоящее время все больше российских и зарубежных исследователей склоняются к мысли, что февральские и октябрьские события 1917 г. представляют собой два этапа одной революции, начало которой целесообразно передвинуть к 1914 г. – моменту вступления России в Первую мировую войну, а завершение – к 1920 г., окончанию Гражданской войны.
И такой подход представляется вполне резонным. Февральские события не успели завершиться легитимацией нового режима или его полным фактическим утверждением. Не случайно и правительство было временным, и парламент – предпарламентом. Определить правовой статус и превратить новый режим в легитимный должно было Учредительное собрание, но оно собралось слишком поздно и было безрезультатным: большевикам удалось его разогнать. Возвращение к концепции единой революции вполне оправданно и в сравнительно-исторической перспективе.
Марксистско-ленинская и мальтузианская концепции революции
Согласно марксистско-ленинской концепции, главная и единственная предпосылка, или глубинная причина, российских революций начала ХХ в. состояла в конфликте между растущими производительными силами и сложившейся системой социальных отношений и учреждений. Обострение на этой объективной почве экономических, политических и иных противоречий, особенно же классовой борьбы между эксплуататорами и эксплуатируемыми, и привело к революции.
Иначе говоря, позднеимперская Россия находилась в состоянии глобального системного кризиса, вызванного тем, что быстрое экономическое развитие по капиталистическому пути требовало адекватных социальных и политических реформ, а они не проводились. В результате этого возникло пресловутое несоответствие производительных сил и производственных отношений. Политическая и социальная структура общества устарели и, самое важное, не поддавались трансформации без революции. Старая элита была недееспособна; население нищало, а огромное неравенство усугубляло проблему бедности; царизм не желал никаких реформ, стремясь ликвидировать или, по крайней мере, затормозить те из них, что проводились под давлением революционного движения. Первая мировая война послужила только последним толчком, чтобы уничтожить прогнивший снизу доверху режим.
Центральный тезис марксистской парадигмы о несоответствии производительных сил и производственных отношений абсолютно не состоятелен. Экономика России по темпам роста в 1880–1913 гг. занимала одно из первых мест в мире, из великих держав уступая только США. Промышленность на основе частной собственности развивалась особенно быстро и имела огромные резервы, о чем говорит тот факт, что по производительности труда она уступала передовым капиталистическим странам в 3–4 раза. В сельском хозяйстве “феодальное” помещичье хозяйство имело более высокие урожаи и меньшие издержки производства сравнительно с “передовыми” крестьянскими хозяйствами. Упразднение помещичьего земледелия – “главного препятствия прогресса” – грозило упадком земледельческого производства. Известный русский агроном и администратор А. Ермолов попытался оценить вероятные экономические результаты безвозмездной передачи всей помещичьей земли в руки крестьян в 1906 г. В этом случае, по его расчету, не только страна в целом, но и, как это ни парадоксально, крестьяне проиграют, так как получат дохода с дарованной земли меньше, чем зарабатывали за ее обработку в качестве сельскохозяйственных рабочих, когда она принадлежала помещикам. Причины – низкая производительность, высокие издержки и малая низкая доходность крестьянской земли сравнительно с помещичьей.
История советского сельского хозяйства полностью подтвердила этот прогноз. Урожайность зерновых 1913 г., равная 8,7 ц/га, была превышена только через 45 лет, в 1956–1960 гг.; производство хлеба, мяса и других продуктов питания на душу населения – в 1950–1960-е гг. До 1914 г. Россия в огромном количестве экспортировала сельскохозяйственную продукцию, прежде всего хлеб; в 1920-е гг. вывоз зерновых упал в 12 раз (с 11,2 до 0,846 млн тонн), в 1930-е гг. – в 5,4 раза (до 1,945 млн тонн) по сравнению с 1909–1913 гг.; экспорт мяса, яиц, масла сократился еще в большей степени. Постепенно экспорт продовольствия сошел на нет, а с 1970-х гг. начался импорт, достигший к концу советской эпохи огромных размеров: в 1985– 1986 гг. импорт зерновых в 3,6 раза превысил экспорт 1909–1913 гг.
Социальная и политическая структура общества устарели и не поддавались трансформации без революции. Социальная структура общества в пореформенное время претерпела коренную, но мирную трансформацию. Благодаря реформам 1860-х гг. сословия стали постепенно утрачивать свои специфические привилегии, сближаться друг с другом в правовом положении и постепенно трансформироваться в классы2 и профессиональные группы. Дворяне-помещики сливались в одну социально-профессиональную группу с частными землевладельцами, дворяне-чиновники – с чиновниками-недворянами, прочие категории личного и потомственного дворянства – с профессиональной интеллигенцией; происходило также “обуржуазивание” дворянства и “оземеливание” буржуазии. Духовенство эволюционировало от сословия в сторону профессиональной группы духовных пастырей. Городское сословие превращалось в предпринимателей, интеллигенцию и рабочих, крестьянство – в фермеров и рабочих.
Решающее значение в превращении сословий в классы и профессиональные группы имели, с одной стороны, юридическая и фактическая ликвидация привилегий дворянства, с другой – ликвидация правовой неполноценности податных сословий. С отменой крепостного права в 1861 г. все категории крестьян и городских обывателей сравнялись по своим правам, а дворянство утратило свою главную привилегию – монопольное право на владение крепостными. После введения земских учреждений в 1864 г. все сословия получили право формировать органы местного самоуправления на уездном и губернском уровнях. Городская реформа 1870 г. превратила городское сословное самоуправление во всесословное самоуправление. В результате судебной реформы в 1864 г. сословные суды упразднялись, и все граждане подпадали под юрисдикцию единых для всех общесословных судов. Введение всеобщей воинской повинности в 1874 г. ликвидировало принципиальное различие между привилегированными и податными сословиями: представители всех сословий, включая дворянство, стали на общих основаниях привлекаться к отбыванию воинской повинности.
Другие важныереформы, произошедшие в последней трети XIX – начале XX в. (отмена подушной подати и круговой поруки среди сельских и городских обывателей, включение дворянства в число налогоплательщиков, отмена паспортного режима, отмена выкупных платежей за землю, получение права на выход из общины в 1907 г., наконец, введение представительного учреждения и обретение гражданских прав всем населением в 1905 г.), привели к тому, что к 1917 г. все сословия юридически утратили свои специфические сословные права. Вертикальная социальная мобильность существенно возросла, поддерживая трансформацию социальной структуры из сословной в классовопрофессиональную.
Политическая система России в пореформенное время успешно трансформировалась. В 1860–1870-е гг. возникли всесословные органы местного самоуправления. После принятия новых Основных законов в 1906 г., которые фактически являлись конституцией, и создания парламента страна превратилась в дуалистическую правовую монархию и в течение последнего десятилетия существования империи государственность являлась dejure правовой, поскольку официально произошел переход к конституционному понятию закона, население получило конституцию, парламент и гражданские права. В России в главных чертах сформировалось правовое государство с его атрибутами – верховенством закона, административной юстицией и разделением властей – и инструментальной основой в виде бюрократии, действующей по законам административного права согласно формальным и рациональным правилам, что в политической социологии считается признаком легального господства.
Обнищание народа после Великих реформ – фальшивый миф. На самом деле уровень жизни широких народных масс, несмотря на циклические колебания, имел позитивную тенденцию – медленно, но верно увеличиваться, благодаря общей благоприятной экономической ситуации в стране, взвешенной и достаточно благоразумной социально-экономической политике правительства.
Классовая борьба не являлась доминирующей формой социальных конфликтов применительно к России начала ХХ в. Правильнее говорить о конфликте групповых, а не классовых интересов, о чем свидетельствуют отнюдь не классовые разногласия между партиями (например, левые кадеты и правые социалисты по ряду вопросов были ближе друг к другу, чем большевики и меньшевики) и социальный состав основных партий. “Застрельщиком” революции стала интеллигенция, а не пролетариат. “Гегемония пролетариата”, то есть руководство трудящимися, осуществляемое рабочим классом, – марксистский теоретический конструкт, не подтвержденный практикой борьбы. “Белые воротнички” находились в авангарде протестных движений и руководили всеми партиями. Во время выборов в Государственную думу избиратели дифференцировались между политическими партиями не по классовому признаку. Выбор своей партии также не определялся в решающей степени социальной принадлежностью.
Непосредственные причины революций, согласно ленинской концепции, сводились к кризису “верхов”, их неспособности управлять страной, обострению выше обычного нужды и бедствий широких народных масс – “низов”, на почве чего происходило значительное повышение их активности и обострение классовой борьбы. Как показывают современные исследования, и недовольство “снизу”, и несостоятельность “верхов” до февраля 1917 г. сильно преувеличены. Во время любой войны происходит снижение уровня жизни. Однако во время Первой мировой войны, вплоть до февральских революционных событий 1917 г., понижение благосостояния можно считать умеренным. В 1914–1916 гг., по расчетам С. Прокоповича, реальная зарплата рабочих выросла на 9%, а согласно С. Струмилину, – понизилась на 9%; но оба единодушны относительно ее существенного уменьшения в 1917 г. и катастрофического падения после прихода к власти большевиков, в 1918 г.
По мнению весьма компетентных санитарных врачей В. Бинштока и Л. Каминского, питание в городах во время войны “несколько ухудшилось, но потребление даже в 1916 г., по имеющимся сведениям (Москва, Тула, Оренбург, Саратов), нужно считать количественно достаточным… Питание в деревне, по-видимому, резким изменениям во время войны не подвергалось”. Брачность и рождаемость уменьшились в связи с мобилизацией мужчин, но смертность находилась на довоенном уровне, а заболеваемость остроинфекционными болезнями в течение первых двух лет войны не усилилась. Расчеты Н. Кондратьева также показывают: потребление хлеба крестьянами во время войны, по крайней мере в производящих хлеб губерниях, увеличилось по причине роста доходов, сокращения потребления алкоголя и уменьшения продажи хлеба на рынке.
Продовольственный кризис, первые признаки которого проявились в конце 1916 – январе 1917 г., так же как и перебои в снабжении Петрограда хлебом, начавшиеся в феврале 1917 г., обусловливались не недостатком в стране продовольствия, а беспорядками на железнодорожном транспорте, усугубленными суровой зимой, снежными заносами и намеренным саботажем. Правительство в начале войны создало инфраструктуру для мобилизации местных ресурсов с использованием земств, передав им часть государственных полномочий по регулированию железнодорожного транспорта. По причине дороговизны, опасения продовольственного кризиса и падения авторитета центральной власти земства стали использовать свои новые полномочия для удержания хлеба в пределах своих губерний. В результате местнического использования железных дорог земскими заготовительными органами границы губерний были блокированы, вследствие чего возникли трудности с обеспечением продовольствия столиц и крупных городов.
Зима (декабрь 1916 – февраль 1917 г.) выдалась суровой. Средняя температура трех зимних месяцев в Петрограде опустилась на 1,8° С ниже нормы, в Москве – на 2,1°, а в феврале – соответственно, на 6,1° и 7,1°. В феврале в Петрограде температура падала до –29°, в Москве – до –30° С. Холодным выше нормы был и март. Одновременно с этим в столице и прилегающей к ней территории в феврале выпало снега на 40% выше нормы, в марте – на 76%.
По этой причине происходили срывы поставок хлеба, дров и угля. Есть свидетельства, что не только органы общественного самоуправления, но и ряд либеральных чиновников коронной администрации намеренно допустили просчеты в деле снабжения столицы продуктами с целью обострить в городе продовольственный кризис.
По утверждению начальника Петроградского охранного отделения К. Глобачева, объективные трудности со снабжением хлебом в Петрограде в последней декаде февраля 1917 г., с одной стороны, но главным образом намеренно пущенные слухи о надвигающемся голоде, отсутствии хлеба в столице и скором введении карточек – с другой, привели к тому, что горожане стали закупать в большом количестве хлеб впрок, вследствие чего у хлебных лавок выстроились длинные очереди. Кроме того, в столице скопились тысячи беженцев из прифронтовых регионов, которые не учитывались должным образом и потому не получали хлебных карточек.
Таким образом, положение россиян во время войны, безусловно, ухудшилось, возникли серьезные проблемы на транспорте, в управлении фронтом и тылом. Однако не до такой степени, чтобы породить революционную ситуацию. В 1916 г. снабжение армии оружием и боеприпасами наладилось, в частности снарядный голод был удовлетворен, и это обеспечило успех Брусиловского прорыва летом 1916 г. В дальнейшем войска не ощущали недостатка в вооружении.
K 1917 г. на русском фронте дела обстояли не хуже, чем на западном, и поэтому мало кто сомневался, что Россия продержится до конца войны. Тыл по объективным показателям находился если не в хорошем, то и не в критическом состоянии. Но все познается в сравнении. По объективным показателям ситуация в России выглядела предпочтительнее, чем в других воюющих странах, особенно в Германии и Франции, поскольку Россия вела войну с гораздо меньшим напряжением сил, чем ее противники и союзники. Во всех воюющих странах положение с продовольствием было гораздо хуже, чем в России, особенно в Германии и Австро-Венгрии.
Карточная система на хлеб введена в Германии 31 января 1915 г. и к концу 1916 г. распространена по всей стране и на все важнейшие продукты народного питания – картофель, мясо, молоко, жиры, сахар. Городская норма потребления хлеба составляла 200–225 г на человека в день, мяса – 250 г в неделю. В 1917 г. норма хлеба понизилась до 170 г, или 1600 г печеного хлеба в неделю, масла и жиров – до 60–90 г в неделю; молоко получали только дети и больные. Немыслимого качества немецкий “военный хлеб” образца 1917 г. примерно соответствовал хлебу блокадного Ленинграда в 1942 г. как по рецептуре, так и по количеству. В 1917 г. потребление мяса и жиров сократилось до одной пятой довоенного. В Петрограде накануне февральских событий продажа хлеба тоже нормировалась: на человека приходилось 1,5 фунта (615 г) хлеба хорошего качества, а рабочим и военным – по 2 фунта (820 г). Лишь с декабря 1917 г. в обеих столицах большинство продуктов питания стало распределяться по карточкам.При этом, несмотря на тяжелейшие условия жизни, число стачечников на 1000 человек работающих в Германии в 1916 г. было в 69 раз меньше, чем в России.
По иронии судьбы современные российские мальтузианцы и неомальтузианцы, в отличие от своих предшественников, всегда бывших оппонентами марксистов, разделяют ленинскую точку зрения на пореформенное развитие России и происхождение революций, но за одним исключением: они видят главную предпосылку революции в противоречии не между производительными силами и производственными отношениями, а между производительными силами и потребностями людей в пище. По их мнению, социально-экономический кризис – это прежде всего демографический кризис, вызванный опережающим темпом роста числа жителей сравнительно с ресурсами; главная причина русских революций начала ХХ в. тоже состояла в экзистенциальном кризисе: крестьяне и рабочие буквально беднели, голодали и вымирали.
Структурно-демографическая теория, которая модифицирует исходную посылку традиционного мальтузианства: увеличение числа жителей, не обеспеченных продовольствием, вызывает кризис государства не прямо, а косвенно, посредством воздействия на экономические, политические и социальные институты. Новизна такого подхода состоит в двух моментах: во-первых, постулируется существование лага между кризисом внизу – в потреблении народных масс, и кризисом наверху – в элите и государстве; во-вторых, конструируется механизм опосредованного воздействия экзистенциального кризиса на социальные институты (через дефицит государственных финансов, перепроизводство элиты и внутриэлитную конкуренцию, пауперизацию и недовольство крестьянства, возрастание доли молодежи, идеологические конфликты). Сущность же концепции осталась прежней, мальтузианской – число жителей растет быстрее ресурсов. С точки зрения сторонников данной концепции, причины Русской революции 1917 г. сводились к двум – к быстрому росту социального неравенства и перепроизводству элиты, аналогичному, по сути, общему перенаселению; собственно экзистенциальный кризис состоял в недостатке ресурсов для элиты, а не для народа. Недовольство элит в отличие от недовольства народа напрямую ведет к ослаблению и только в конечном итоге – к развалу государства, революциям и гражданским войнам.