Ожидание второго театрального сезона нашего спектакля (2017-2018) началось с размышлений о заключенных в колониях и тюрьмах, где нам предстояло играть. Многие наши друзья, родственники, клиенты и коллеги уже посмотрели спектакль «Синхронизация в Биркенвальде» по пьесе В. Франкла (психолога, философа, бывшего узника концлагерей). Неважно, играли мы в Вене или в Москве, мы примерно представляли реакцию зрителя, догадывались, что и зачем мы несем людям. Но колонии, тюрьмы… Кто этот зритель, что за судьбы и испытания? Мы отправили документы на проверку куда надо и не знали, куда нас пригласят: в колонии Краснодарского края, Московской области или следственные изоляторы Москвы. Не думаю, что все члены «труппы» без подсказки могли расшифровать это слово - «СИЗО», так далеки мы были в своей будничной жизни от этой темы. Однако внутренне мы начали синхронизироваться с узниками еще летом 2016-ого…
«Кант: Знали бы люди!.. Что мы знаем?..»
Поэтому неслучайно (хоть и неожиданно для себя) летом я взялась разбирать пачки писем, перевезенные отцом из Ленинграда еще в 1980-ые годы. Аккуратно упакованный в почтовую бумагу семейный архив с 1890ых годов, бесконечные письма… Многие так и хранились не распечатанными. Несколько килограммов любви и тревог на пожелтевшей бумаге от родных и близких, давно умерших - это слишком тяжело, сладко и больно было бы для моего отца. И совершенно не дописем было мне… Время их жизни остановилось, ждало меня и пришло. «Спиноза: Но этого не может быть! Оттуда, из лагеря ничего нельзя писать, ничего нельзя передавать!..»
Свою книгу Виктор Франкл назвал «Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере».
5 ноября 2017г. мы были «психологи-актеры в СИЗО№6 в Печатниках»…
«Сократ: Только конкретные образы действенны!...»
Перефразируя В. Франкла, мне хочется сказать: «Я попробую показать что-то такое из моей собственной жизни, чтобы вы сами почувствовали правду этой странной пьесы, которую мы играем и на сцене, и в жизни».
Каллиграфический почерк моего прадеда на фирменных нарядных бланках фабрики в г. Витебске – он директор, управляющий. Принимает дела, наводит порядок. Трудно себе представить порядок! На протяжении десяти лет названия, должности, идеология, власть меняются непрерывно: Российская Империя, Советы, Германия, Польша, снова Советы. Судьбы людей передаются из рук в руки.
Карп (Карпель) Добрерпопадает в Исправдом (это следственный изолятор, СИЗО в Минске). В деле 15 человек (Ц. Аронсон освобожден быстро), К. Добрер осужден «за халатность». С детства мне объясняют, что его подставили сослуживцы.
К. Добрер пребывает в Исправдоме 2 года,заболевает туберкулезом и умирает. «С октября 1924 по 1926г.» - написано на клочке бумаги - справке, выданной его жене, моей прабабушке, Софье Добрер в том, что она теперь вдова. Скоро сто лет этой справке!
«Сократ: Безусловно, пространство и время – только формы сознания».
У них пятеро детей (мои будущие тети и дяди) –гимназисты в Витебске и студенты, учащиеся в Петербург. Смешная цитата из письма дочери Доры: «мама, пришли мне пару чулок, те, которые взяла из дома оказались гнилыми, а новые дорогие – 300 млн». А в следующем от младшей дочери Ляли: «решили снимать две комнаты (в одной втроем тесно), купим пианино (оно здесь дешево стоит – млн 80-90) и заживем припеваючи!».
С детства мне рассказывали, что прадед умер в тюрьме от туберкулеза. (Я всегда чувствовала – от голода, холода, гнева, позора, печали).
Спустя столько лет, 5 ноября 2017 года в СИЗО№6 сохранены все«декорации». Нет отопления, каменный мешок зала хранит подвальный холод и тоскливый запах плесени и табака. Пустота, решетки, камень, строгое монументальное убожество и тот убийственный цвет стен… Строем приводят зрителей – они в форменной одежде, укутаны в шарфы и шапки. Неожиданно яркий макияж.
Мы, узники, сидим полтора часа на сцене, плотно прижавшись друг к другу, тщетно пытаясь накопить тепло, в тоненьких майках, изредка выскакиваем к рампе, где поддувает теплый ветерок обогревателя. Когда сцена «узники в концлагере» сменяется сценой «философы на небе», по замыслу режиссера мы должны замереть как в стоп-кадре. Мне стыдно, что я не могу унять дрожь во всем теле. Руки, ноги, челюсти ходят ходуном – на нас с интересом смотрят подмерзающие в зимних пальто заключенные, а я не могу перестать дрожать, из-за меня трясутся сидящие рядом! Ни дыхательные йоговские практики, ни другие психосоматические техники не помогают! Мысленно успокаиваю себя теоретическими извинениями - объяснениями неконтролируемости физиологических реакций - тот отрывок текста, которым я часто утешаю своих зрителей, то есть клиентов…
Выйдя к рампе, путаюсь в словах из рукописи В. Франкла: «Втаскивают парнишку. Его часами заставляли простаивать и работать на холоде…» Надо «кидать слова в зал», а у меня слоги примерзли к языку, он не ворочается!
«Мать: И для кого же мы играем, господа?
Спиноза: Для простодушной театральной публики, такой простодушной, что она думает, будто мы играем.
Сократ: А между тем, играют они – играют зрителей».
Сначала семья Добреровне верит, что обвинение серьезно. Но,к несчастью,проходиточередная судебная реформа и «показательный суд». Как представить, что они пережили?
В 1925 г.КарпельДобрер работает в тюрьме по специальности – он профессионал, финансист, хозяйственник. Из писем: «непривычная форма работы». Работы очень много и за нее почти не платят.В письмах бесконечное беспокойство за родных, полное отсутствие жалоб, ласка уменьшительных суффиксов, шутки, чувства, признания в любви и руководства какого-то тревожногоуговаривания. Сколько устаревших слов, умерших оборотов, личного достоинства! Погибший стиль времени, когда люди были человечнее, как-то не стеснялись себя выказывать… Подробности тюремного быта: нанятая женщина приходит в тюрьму стирать белье, она могла бы и еду для него покупать. Какие-то перемещения – Москва, Ленинград, Витебск. У сына Вити проблемы в институте, комиссия рассматривает дело заключенного в тюрьму отца. Все родственники сплотились, ищут поддержки у коммунистов. Карпеля навещает зять – молодой Аврамий Петрушенко. Дочь Дора беременна, 10.01.1925 родится внук – мой будущий папа. Мальчик Леня подрастает. Он так и не дождался встречи с дедом.
Еврейский юмор или желание успокоить, утешить перед смертью? Письмо: «я в больнице, следовательно, иду на поправку».
Только в одном письме Карп ругает себя «за меланхолию», уговаривает жену «экономить силы, не растрачивая их тревогами о будущем»!
«Мать: Но для кого же мы все играем? Должно же что-то быть – должен кто-то быть, кто на нас смотрит, откуда-то…»
Да, теперь я понимаю, я отсюда из СИЗО в СИЗО смотрю на прадеда…
А тревоги моей прабабушки не были беспочвенными.
Я вдруг, - странно же, что только сейчас «синхронизировалось»! - вспомнила о другом заключенном по имени Карл. Да, Карл, как в пьесе!
Итальянец по матери, немец по отцу, прадедушка моего сынаКарл Деринг уже отсидел 5 месяцев в тюрьме (Германия,1935г.). Тогда группу немецких коммунистов обвинили в поджоге Рейхстага.Выйдя на свободу, Карл вел пропагандистскую работув Чехословакии и Германии.
«Франц: Так оно и есть, но когда доходит вот до такого, человек находится во всем этом, он должен стараться – когда надо как-то сохранить себя…
Карл:...Вот тогда это и становится верным! Не в разговорах, а в деле – вот тогда это и становится истиной.
Франц: Карл, милый».
Карл Деринг приехал в нашу волшебную страну в апреле 1936 г. по заданию Международной Организации Помощи Рабочим (МОПР). Карл верил советским коммунистам, он был членом Коминтерна. В Москвеработал портным на швейной фабрике, с группой немецких товарищей поселился в гостинице «Новомосковская» (ныне «Балчуг») – прямо напротив Кремля. В соседнем доме жиламолодая женщина – будущая прабабушка моего сына – Александра Королева.Случайное знакомство, любовь. Они не успели пожениться, да и не смогли бы, ведь Карл был гражданином Германии.
Вскоре начались репрессии, забирали друзей Карла.
«Мать: Ну скажите, разве они не замечательные? Разве не славные ребята? Франц мог уехать в Америку еще вовремя, понимаете? Но он остался с нами… Мы так просили его уехать, а он говорит: «Мне и здесь неплохо». Как будто мы не догадываемся, что он не хочет нас оставить…»
Дочь Карла родилась 29 октября 1937 г., в ноябре 1937 его посадили. Мать вспоминала, что он только однажды успел взять на руки своего ребенка, написал на бумажке немецкиеженские имена. Девочку – будущую бабушку моего сына - назвали Элеонорой Карловной.
Карл Деринг по сфабрикованному обвинению осужден на 10 лет. Отмучившись почти 5 лет, он умер от пилагры,его друг из Германии, взятый вместе с ним, расстрелян сразу.Среди обвинений: «плохо говорит по-русски».
Заключенных везли через всю страну в теплушках. Раз в месяц разрешалось отправить письмо из лагеря, но писать в Москву приходилось товарищу – Карл с трудом диктовал по-русски, зато позже научился хорошо говорить и писать. Александра отправляла посылки, Карл мог курить… Два года работ в жаре и холоде Казахстана,подорвано здоровье; в 1939 г.- пересмотр дела в Бутырке (Москва),затем пересылка в Вятку (Киров).Три года мучительной работы и болезни в Вятлаге. Умер там же 19 августа 1942 г. За неделю до смерти успел отправить поздравительную открытку. Из Казахстана пытался переслать какой-то шарф для своего ребенка, но «оттуда ничего нельзя писать, ничего нельзя передавать ». И не передали.
Но это же мотивы сцен с узниками! Почти нет разницы…
Бабушке моего сына Элеоноре Карловне Сергеевой недавно исполнилось 80 лет, она так и не смогла встретиться со своим отцом. С 1990ых годов ведет общественную работу, помогая детям репрессированных. Очень многие уже умерли, детям уже более восьмидесяти лет…
После смерти И.В. Сталина начались процессы реабилитации политзаключенных. Военная прокуратура требовала свидетелей и доказательств родства, чтобы в 1963 г. вручитьдочери справку, что ее замученный отец невиновен. Мягко отвечали отказом на наивную просьбу посетить могилу. «Эрнст: Подожди, пока все кончится – они нас всех свалят в общую кучу, вот увидишь!».
Удивила меня во всей этой запутанной истории и порадовала какая-то странная человеческая общность в этом нечеловеческом существовании. Все дети знали во дворе, что отец у Элеоноры - немец, а никак ее не травили, не дразнили. Вокруг была война с «немцами», но у многих родные «русские» точно так же сидели по тюрьмам.
МинскийИсправдом, Кировский Вятлаг, Московская Бутырка продолжают свою работу. «Ангел: Я должен их истязать. Истязать - до крови. Тогда видно будет, что они там такое».
Сизо№6 в Печатниках, в котором мы,женщины, играли заключенных мужчин, оказался Женской Бастилией, где вместо мужчин-заключенных содержится 900 женщин, в том числе беременные, с младенцами до 3 лет и несовершеннолетние девочки.
«Сократ: Но как же нам добиться, чтобы люди это поняли: вечность – временность – одновременность?!»
«Кант: Все есть театр, и ничто не есть театр. Мы – определенные фигуры, что здесь, что там. То на фоне сцены, то на трансцендентальном фоне. Но в любом случае – это игра.
Сократ: Но мы не очень- то знаем, что мы играем. И не очень знаем, что мы играем. Мы лишь неточно знаем наши роли. И радуемся, когда угадываем текст, который нам надо произносить.
Кант: И внимаем суфлеру – голосу совести».
Евгения Петрушенко (играю заключенного Фрица)
P.S. Я все-таки заболела. Но бронхит на диване, это не туберкулез в лагере!
«Фриц: А пока я уверен, что останусь жив!»