Кто такой Иисус?
Ницше отвечает: некий человеческий тип, которому нужно дать психологическую характеристику.
Иисус несет в мир новую жизненную практику, а не новое знание, перемену жизни, а не новую веру. То «блаженство», которым жил Иисус, которого он достиг своей жизненной практикой, заключается в том, чтобы «чувствовать себя дома в том мире, который не властна потревожить никакая реальность – в мире внутреннем» (Ницше). Иисус говорит только о нем: «“жизнь” или “истина” или “свет” – этими словами он обозначает глубину внутреннего мира; все остальное – вся реальность, вся природа, сам язык – ценны для него лишь как символы, знаки в сравнении, в притче» (Ницше).
Вот почему не может быть никакого учения Иисуса, не говоря уж о каком-то однозначном и твердом учении: «Эту веру в принципе нельзя сформулировать: она живет и сопротивляется любой формуле» (Ницше).
Первая заповедь Иисуса: никогда ничему не противиться! Ничему не говорить «нет», всему говорить «да». Именно такую установку Иисус называет любовью. Он не делает различия между чужими и своими, между иудеями и не-иудеями. Это неизбирательная любовь ко всякому ближнему, к тому, кто случайно оказался сейчас рядом.
Истинный христианин не борется – не борется даже тогда, когда его собственная жизнь под угрозой. «Подобная вера не гневается, не осуждает, не защищается, она не приносит меча». Христианин «не противится тому, кто держит против него зло, ни словом, ни в сердце своем». Он не вступает в борьбу ни при каких обстоятельствах.
Своей смертью Иисус подтвердил блаженство своей жизненной практики. Он умер, как жил: не ради «искупления людей», но для того, чтобы показать, как нужно жить. Именно так «ведет он себя перед судьями... ведет себя на кресте. Он не сопротивляется, не отстаивает свои права... Он просит, страдает, он любит тех, кто причиняет ему зло, – он с ними и в них». И это принципиальная установка: «Не защищаться, не гневаться, не возлагать на кого-то ответственность... не противиться даже и злому – любить его».
Подобная смесь возвышенного, больного и младенческого обладает хватающим за душу обаянием», – пишет Ницше. Ему смешно, что Иисуса порой называют героем или гением. «Любой физиолог, строго говоря, употребил бы здесь совсем другое слово – слово “ идиот ”«. Слово “идиот” Ницше понимает при этом точно в том же смысле, в каком Достоевский называл “идиотом” своего князя Мышкина.
Все, что усматривает Ницше в Иисусе, есть разновидность того, что сам он определяет как декаданс, с тем единственным исключением, что это декаданс не фальшивый, не насквозь изолгавшийся; все же прочие черты декаданса как формы гибнущей жизни здесь налицо во всей своей выразительности. К ним принадлежит и «инстинкт, обрекающий их на действия, заведомо наживающие им врагов в лице всех власть имущих – они сами создают себе своих палачей; инстинкт воли к ничто» (Ницше). Так поступал Иисус – и умер на кресте.
Поистине удивительный портрет Иисуса рисует нам Ницше. Возникает только один вопрос: соответствует ли он хоть сколько-нибудь исторической реальности? Ницше отвечает так.
Евангелия не дают нам определенной и однозначной картины. Облик реального Иисуса приходится восстанавливать при помощи догадок и критического анализа. С точки зрения Ницше, в Евангелиях зияет «пропасть между странствующим по горам, лугам и озерам проповедником, чье обаяние напоминает Будду, хоть и является он на почве отнюдь не индийской, и во всем противоположным ему агрессивным фанатиком, смертельным врагом богословов и священников».
Первый для Ницше – действительный Иисус, второй – интерпретация, домысел, порожденный абсолютно чуждыми Иисусу инстинктами ранней христианской общины. Ницше решительно против того, чтобы смешивать черты «фанатика с типом Спасителя».
В заключение сформулируем еще раз – словами самого Ницше – в чем выражается эта христианская жизненная практика Иисуса:
«Всякий, кто сказал бы сегодня: “Я не желаю быть солдатом”, “Мне нет дела до суда”, “Я не стану прибегать к помощи полиции”, “Я не желаю делать ничего, что может потревожить мой внутренний покой, и если мне придется из-за этого страдать, само страдание сохранит мне мой покой лучше всего на свете”, – тот христианин» (Ницше). А с точки зрения социологической Ницше высказался об этом христианстве так: «Христианство возможно как самая частная из форм частной жизни; оно предполагает узкое, отъединенное от мира, абсолютно аполитичное сообщество – его место в монастыре» (Ницше).
Извращение Иисусова христианства
В каком соотношении находятся Иисус и христианство? Ницше заявляет: христианство с самого начала есть полное извращение того, что было истиной для Иисуса. «В сущности, христианин был только один, и тот умер на кресте».
Совсем иные мотивы – жажда мести и сведения счетов – воспользовались именно Иисусом, перетолковали все слова его и дела, присочинили и то, чего не было, совершенно чуждое и невозможное для него, и превратили его тем самым в средство достижения своих целей. Поэтому смысл слов «христианский» и «антихристианский» у Ницше меняется. Если Иисус – христианин, то первоначальная община, и уж тем более вся позднейшая Церковь для Ницше – абсолютно антихристианское явление. Однако чаще всего под словом «христианство» он понимает именно это христианство апостолов и Церкви. А сам Ницше будет, следовательно, антихристианином в третьем, отличном от первых двух, смысле: противником Иисуса (впрочем, с должным уважением к его правдивости) и в то же время противником апостолов и Церкви (со всем презрением к их неправдивости); поскольку и тот, и другие для Ницше – симптомы жизненного упадка, декаданса. Хоть он и изображает Иисуса во всем блеске его сияющей искренности, он без малейшего колебания отвергает его.
Иисус, по Ницше, – не родоначальник и не исток христианства, а всего лишь одно из средств, которое христианство использовало в своих целях наряду с другими; вот почему истина Иисуса радикально извращена в христианстве с самого начала. История христианства не есть процесс постепенного отпадения от первоначальной правды, которая незаметно утрачивалась. Чужеродного ему решительно во всем Иисуса христианство исказило при первом же соприкосновении, при первой же попытке присвоить его себе.
Для Ницше извращение христианства отнюдь не отпадение, проявляющееся лишь постепенно вследствие исторических изменений; оно составляет сущность христианства и присутствует в нем с самого начала. Сами Евангелия, весь корпус Нового Завета – уже извращение. Смысл этого извращения Ницше усматривает в следующем.
Иисус реализовал жизненную практику, а в Новом Завете речь идет не о жизни, а о вере. Но: «Если быть христианином сводится для Вас к тому, чтобы признавать некую истину, то Вы просто-напросто отрицаете христианство. Вот почему никаких христиан на самом деле не было». Христос – как и Будда – отличался от других людей поступками, а христиане с самого начала отличались от других лишь верою.
Прежде всего на место действительного Иисуса подставили выдуманный образ Иисуса: борца и фанатика, нападающего на священников и богословов; затем, в интерпретации Павла, появился образ Спасителя, в котором важны были, собственно, лишь смерть и воскресение.
По мере того, как Ницше отмечает одно за другим все проявления «Великого Извращения», в нем растет изумление перед открывающейся ему картиной: «Человечество преклоняет колена перед прямой противоположностью того, что составляло источник, смысл и право Евангелия; в понятии “Церковь” оно освящает именно то, от чего стремился уйти блаженный “Благовестник” и что он считал наконец преодоленным – едва ли можно отыскать более поразительный пример всемирно-исторической лжи...»