— Наслаждение… Что ж, может, так оно и было прежде, но теперь я всем этим сыт по горло. Вы, сударь, наверное, знаете, что в последнее время я стараюсь сделать так, чтобы обо мне поменьше болтали в народе. То ли годы мои уже не те, то ли в сознании что-то сместилось, но меня теперь моя работа уже не увлекает так, как раньше. Просто я давно уже дал себе зарок: до самой смерти буду такое вытворять, чтобы люди диву давались. Карма, наверное, такая. Того только и добиваюсь. По правде сказать, я и с вами-то решил поближе сойтись все с той же задней мыслью. Хочу, чтобы вы мне кое в чем помогли.
— В чем же именно?
— Речь идет о замке — о замке Эдо, — спокойно пояснил Дзиндзюро.
— Что?! Ограбить замок Эдо?! — чуть не завопил во весь голос Хаято.
— А что? Прославим наше воровское ремесло. К тому же… Противно смотреть на эту рожу, которая корчит из себя нашего верховного владыку. Опять же народу в последнее время и потолковать не о чем…
Уговаривая Хаято, Дзиндзюро мягким плавным движением поставил перед ним чашку с чаем. Чашка была не простая, старинная, как видно, с богатой историей. Слабые солнечные блики, проникая с улицы, будто утопали в глазурованной поверхности.
— Прямо скажу, хотя, наверное, вам и обидно покажется. Я самураев всегда терпеть не мог. Чем они лучше простых горожан? Я такого резона не вижу. Или им все позволено только потому, что меч торчит за поясом — чтобы люди боялись? Так, что ли? Вы-то как думаете?
Хаято на эти слова мог только молча кивнуть. Еще недавно в платяной лавке, а до этого в домике в Юсиме Дзиндзюро представлялся добродушным обывателем средних лет, но стоило ему переместиться в свой запретный мир, как произошло неожиданное превращение. В этом мире для него не было ничего недоступного. В нем просыпались какие-то волшебные силы — вплоть до того, что он мог абсолютно беззвучно передвигаться по доскам потолка над комнатой, в которой шел какой-нибудь важный разговор. Стоило ему прикоснуться к самым замысловатым замкам, как они безо всякого труда отмыкались, рассыпались, будто прах, развеянный по ветру. Конечно, при таких чудодейственных способностях ему не составляло никакого труда управлять подручными.
Сообщники и подручные, разумеется, преклонялись перед своим вожаком благодаря его выдающимся достоинствам, проистекающим из странностей натуры, однако в немалой степени они руководствовались и твердой уверенностью, что стоит им только превратиться во врагов могущественного Паука, — и никто на свете, будь то хоть владетельный даймё со всей своей ратью, никогда не сможет их спасти от карающей десницы мстительного разбойника.
Вот эта магическая сила и была обращена теперь на увещевание Хаято Хотта. И то, что одной дождливой ночью Хаято отправился шпионить в усадьбу Ёсиясу Янагисавы, тоже могло случиться только благодаря свойственному Дзиндзюро удивительному дару убеждения.
Янагисава Дэваноками в сравнительно молодом еще возрасте сумел занять место, которому могли позавидовать пожилые сановники, став верховным советником, фаворитом сёгуна и приобретя неограниченное влияние при дворе — так что его слово, как говаривали, птицу могло остановить на лету. Год спустя он, соединив наследный титул рода Мацудайра и один иероглиф, заимствованный из имени самого сёгуна, стал именоваться Ёсиясу Мацудайра Миноноками, и под таким именем получил известность. Из худородного вассала с жалованьем в каких-то сто шестьдесят коку риса он превратился в могущественного даймё, с доходом от имений в сто пятьдесят тысяч коку. Эта поразительная карьера, с одной стороны, как нельзя лучше обнаруживала, насколько глубоко пустила корни при дворе политика беззастенчивого непотизма, а с другой — демонстрировала недюжинные дарования ловкого царедворца.
Те, кто завидовал счастливчику и втайне презирал его как выскочку, тем не менее вынуждены были признать, что хотя бы косвенно он был обязан своей карьерой собственным способностям. Так же всем, вероятно, было ясно, что в мире интриг среди представителей верховной власти ему не было равных.
Впервые услышав от Дзиндзюро, что ему предстоит отправиться в усадьбу самого Янагисавы, Хаято поначалу решил, что ослышался. Однако Дзиндзюро держался как ни в чем не бывало, будто речь шла о чем-то вполне обыденном.
— Прежде всего надо, конечно, подобраться оттуда, откуда доступ легче… Это азбука нашего дела. Можно ничего и не красть. Представь, что просто отправляешься на осмотр этой усадьбы. Когда идешь на большое дело, кураж сам собой приходит… Бывает, иной только попусту куражится, а потом… Радоваться надо, что противником у нас будет не кто-нибудь, а сам Янагисава!
В действительности дело оказалось до неправдоподобия легким. Дзиндзюро и Хаято загодя проникли на подворье Янагисавы, что у моста Канда, и укрылись под покровом ночного сада. Небо было затянуто сеткой дождя, но в вышине макушка железного дерева словно излучала слабое сиянье, будто покрытая позолотой. Это десятидневный месяц просвечивал из-за туч.
Сад был поистине великолепный. Однако Дзиндзюро и Хаято пришлось бесконечно долго сидеть в зарослях из-за того, что по всей усадьбе были зажжены огни по случаю прихода гостей.
— Вишь ты, гости… Популярная личность! — тихонько прошептал Дзиндзюро.
Хаято расслышал эти слова. Что и говорить, хозяин усадьбы Янагисава и в хорошем смысле, и в плохом был одной из самых популярных личностей своего времени. Словно лодочник, умело орудующий шестом, он ловко лавировал в потоке, не зарываясь, но и не отставая от требований эпохи, соразмеряя свое продвижение с запросами эпохи и будучи предшественником выдающихся деятелей блестящего периода Гэнроку. У него была столь обостренная чувствительность ко всему новому, что он безошибочно, словно компас, реагировал на все веяния времени, да и сам выступал в качестве представителя новейших течений. Это и способствовало его беспримерному восхождению к вершинам власти и могущества. В отличие от многих вельмож при дворе сёгуна он не мог в своей карьере опереться на «былые заслуги» семьи. Предки Янагисавы прозябали в безвестности, род особой знатностью не отличался и поставлял в основном чиновников на невысокие должности, так что наследники богатых и славных семейств, естественно, должны были свысока смотреть на отпрыска столь захудалой фамилии. То, что царедворцы из старинных аристократических домов с презрением относились к Ёсиясу как к удачливому парвеню, ни для кого не было секретом. Сам же Янагисава, используя свое нынешнее положение, всячески старался завоевать симпатии дворцовой знати, не жалея для этого сил и средств. К друзьям и союзникам он был добр, но если кто-то становился ему поперек дороги, не успокаивался, пока не уничтожит и не растопчет врага окончательно. При нынешнем своем могуществе Правитель Дэва внушал всем почтение и страх.
Всем было известно, что в его усадьбе близ моста Канда всегда шумно и оживленно, поскольку гости в ней не переводятся. Владелец усадьбы даже часы досуга охотно использовал для приема нужных людей. Самое замечательное было в том, что каждый из гостей уходил в полной уверенности, что хозяин питает к нему особое расположение и оказывает исключительное доверие.
— А вам раньше приходилось видеть Янагисаву? — спросил Хаято, отводя взор от дома, где, судя по всему, находился сейчас вельможа.
— Да уж приходилось… А вам, сударь?
— Пока нет. Что он за человек?
— Ну, это в двух словах не расскажешь… Вы лучше вон оттуда поглядите, со стороны. Там вроде бы окно приоткрыто, — с усмешкой ответствовал Дзиндзюро.
Хаято, тоже улыбнувшись, немного высунул голову из зарослей и пригляделся.
О Янагисаве ходили всякие слухи. Поговаривали, что иные вельможи, дабы завоевать благосклонность всемогущего сластолюбца, приводили ему на забаву своих дочерей и даже жен. Нередко бывало и наоборот: хозяин усадьбы, стремясь ублажить своего повелителя, преображался в держателя «чайного дома» с девицами и, прибегнув к услугам сутенеров из Ёсивары, усердно развлекал сёгуна Цунаёси.
Хаято думал про себя, что посмотреть на Янагисаву вблизи было бы любопытно, однако пробираться воровским манером в дом будет, пожалуй, уж слишком. И тут как раз у него над ухом прозвучало приглашение:
— Ну, зайдем, что ли?
— Да получится ли? — с изменившимся лицом спросил ронин.
— А вы считаете, не получится? Они там тоже так считают. Вот потому-то и должно получиться.
Действительно, в словах Дзиндзюро была своя логика.
— Вы, сударь, пока понаблюдайте за комнатой через это окно. А я сейчас взберусь вон туда, к ним на потолок, и подам знак.
— То есть?…
— Ну, заберусь за обшивку потолка и присвистну, как пичуга. Если хозяин голову поднимет и посмотрит на потолок, значит, я там и есть.
С этими словами Паук Дзиндзюро, оставив ошарашенного Хаято, мгновенно исчез из виду. Словно черная бабочка, он мелькнул среди стволов рощи в тусклом отблеске звезд. Отвага его была поистине безрассудна.
Однако теперь Хаято волей-неволей должен был подобраться поближе к окну, чтобы оттуда наблюдать за происходящим в комнате. Собрав всю свою смелость, он, таясь под покровом зарослей, ползком двинулся к дому.
Окно было отворено, и отсвет фонарей разливался по саду. Издали можно было лишь видеть, как в комнате морщинистый старик, судя по всему гость, о чем-то беседовал с человеком, который был, вероятно, не кем иным, как хозяином. Разговор, очевидно, шел о чем-то веселом, поскольку оба собеседника смеялись.
Хаято, затаив дух, вершок за вершком полз через кусты. Наконец, приподнявшись, он огляделся по сторонам, и, убедившись, что все спокойно, встал на ноги.
Вначале ему удалось рассмотреть только хозяина. На его плотном, туго обтянутом кожей лице, застыло довольное, благожелательное выражение, с губ не сходила легкая улыбка, а взгляд вельможа явно отводил в сторону, чтобы не встретиться глазами с собеседником.
Гостю на вид было за шестьдесят. Его худощавое, не по-стариковски неприветливое лицо находилось в постоянном движении, так что можно было догадаться, как реагирует гость на слова хозяина.
— Да это Кира! — безошибочно определил Хаято. И действительно, гостем был сам главный церемониймейстер двора.
У Кодзукэноскэ Киры были особые отношения с могущественным фаворитом. Войдя в ближайшее окружение Янагисавы, он не только оказывал своему покровителю всяческое содействие, рассказывая в приватной беседе о предстоящих выездах сёгуна и прочих важных планах, но и посвящал его в подробности жизни императорского двора в Киото, которые были досконально известны Кире от его сановной родни. Сведения о перемещениях при киотоском дворе сулили Янагисаве неоценимую пользу. К подобного рода информации Правитель Дэва относился с повышенным вниманием.
Хаято глянул на потолок комнаты. Он не знал, откуда Дзиндзюро собирался проникнуть в помещение, но невозможно было поверить, что этот человек действительно собрался прогуляться по обшивке потолка в гостиной. То, что его напарник отважился на подобное предприятие, придавало и Хаято дополнительной уверенности. Неужели Дзиндзюро действительно проберется в совершенно незнакомый дом и, как паук, устроится прямо над головами этих людей в гостиной?
— Ну, когда же? Сейчас? Вот сейчас, наверное? — ждал он, затаив дыхание.
Тем временем собеседники в комнате, как видно, поменяли тему разговора, и до слуха Хаято донеслись слова хозяина:
— Ну, а как там дела у Асано?
— Ох, не хочется об этом и говорить! — отвечал Кира, придав лицу куда более трагическое выражение, чем того требовали обстоятельства. — Право, настоящий «деревенский даймё»… В придворном этикете ничего не смыслит. Считает, должно быть, что самураю одной силы довольно. Как-то уж ему слишком повезло — назначили распорядителем по приему императорских посланников. Мне как главному церемониймейстеру двора теперь тяжеленько придется.
— В самом деле?
— Да уж, у этих самураев во всем так: если он чего и не знает, то нисколько того не стыдится…
— Хм, печально… Ведь он еще молод. И выглядит так, будто спит и видит незыблемые устои небесной справедливости. Такие типы встречаются нередко. Значит, не хочет понять Асано, что времена переменились?
— При нынешнем положении вещей, ваше сиятельство, даже когда все идет гладко, важно не забывать о возможных неприятностях. У нас сейчас правление мирное, все течет себе помаленьку, дела идут ни шатко, ни валко… Что же касается церемонии приема императорских посланников, то в этом деле все правила прописаны, нормы определены… как я полагаю. Тут все формальности важны, никакими мелочами этикета пренебрегать нельзя. В том-то вся и сила, что государственное наше управление зиждется на упорядоченном церемониале. А князь, как бы это сказать, духа времени не разумеет — ну, что с него возьмешь, с провинциального самурая… Едва ли он будет полезен при дворе… Хуже всего, что он внимания ни на чьи советы не обращает, делает все наперекор, по своему усмотрению, а знающих людей ни в грош не ставит, — огорченно заключил Кира.
Янагисава некоторое время безмолвствовал, казалось, занятый совсем другими мыслями. Вдруг, словно пробудившись от сна, он взглянул на собеседника с легкой улыбкой и произнес:
— Что ж, мне дела нет, можете его третировать как хотите. Кира, сделав вид, что не уловил намека, изобразил на лице полную невинность. В действительности же он не только все прекрасно понял, но и затаил эти слова в тайниках своего сердца.
— Другим упрямцам будет хороший урок, — добавил Янагисава, но внезапно, будто услышав что-то, заинтересованно посмотрел на потолок гостиной.
Хаято, который успел запамятовать о своем напарнике, встрепенулся.
Вслед за хозяином и Кира рассеянно взглянул на потолок.
— Вы ничего не слышали? — спросил Янагисава.
— Да нет, как будто бы ничего, — ответил Кира с некоторым беспокойством во взоре.
У Хаято, наблюдавшего снаружи за этой сценой, бешено колотилось сердце.
Неожиданно Янагисава вскочил на ноги, схватил копье, прислоненное к поперечной балке в углу комнаты, и сорвал с него чехол. Хаято в ужасе увидел, как острие копья пробило потолок в том же углу. Кира тоже поднялся на ноги, тревожно поглядывая вверх.
Никакой реакции на удар не последовало, но Янагисава, должно быть, не удовлетворившись результатом, громко позвал: «Эй, Гондаю!»
Хаято понял, что все пропало: через минуту здесь будет охрана. В тот же миг он бросился наутек. Слыша топот множества ног по галерее, он спешил выбраться на улицу. На случай провала у них с Дзиндзюро была договоренность, как спасаться поодиночке. Ронин хорошо запомнил то место, где они перебирались через ограду. Добежав до стены, он одним прыжком взлетел на гребень и прислушался: шум в доме нарастал. Хаято спрыгнул со стены и тут неожиданно из темноты раздались крики: «Держи вора!» Пригнувшись, он отпрянул в сторону, а на то место, куда он только что приземлился, обрушился удар меча.
По обе стороны тянулись глиняные и каменные ограды усадеб. В кромешном мраке Хаято мчался по улице, слыша только свое тяжкое дыхание. Миновав вход на мост Канда, он повернул на восток, спрыгнул в замковый ров и проплыл некоторое расстояние, чтобы миновать сторожевой пост у внешних ворот замка. Выбравшись на берег уже по другую сторону ворот, Хаято еще долго петлял по переулкам, пока не убедился, что погони нет. Тогда он сбросил верхнее платье, под которым было еще одно кимоно, придававшее ему вид добропорядочного горожанина. Снятое платье вместе с мечом он спрятал под бочкой для дождевой воды.
Как там Паук Дзиндзюро? — тревожился Хаято. Что и говорить, Янагисава отсутствием бдительности не страдает. Этого обстоятельства Дзиндзюро, как видно, недоучел. Удалось ли ему спастись? Если этот человек с безрассудной смелостью отважился забраться на потолок гостиной, в которой сидели люди, может быть, ему все же удалось и выбраться оттуда невредимым?
Тем временем впереди показался мост. Судя по насыпи, это должен был быть мост Досан. Отсюда уже недалеко было и до моста Иссэки, где находилось их потайное убежище. Он прошел еще немного по набережной, пока не столкнулся с четырьмя или пятью случайными прохожими. Заметив, что прохожие, разделившись, загородили ему путь и спереди, и сзади, Хаято застыл в выжидательной позиции.
— Черт подери! — подумал он про себя, но было уже поздно.
— Кто таков? — спросил один из компании, заходя сбоку.
Хаято не собирался отвечать. Не сводя глаз с противника, он потихоньку сжимал рукоять кинжала за пазухой, намереваясь обнажить клинок, как только противник рванется вперед.
На простых горожан эти люди были не похожи. Один держал в руке незажженный фонарь, на котором красовался герб в виде скрещенных соколиных перьев, по которому Хаято догадался, что имеет дело с самураями из дома Асано. В таком совпадении не было ничего удивительного — просто стража из дома Асано обходила дозором улицы, прилегающие к резиденции императорских посланников.
Юный ронин сразу же почувствовал, что соотношение сил складывается не в его пользу. Противник вел себя так, словно ничего не опасался, не обращая внимания на сунутую за пазуху руку незнакомца. Но если только попробовать выхватить кинжал… ясно было, что самурай со своим мечом его опередит.
В конце концов Хаято оставил мысли о сопротивлении. Есть кинжал или нет, при таком противнике от него все равно никакого толку — как будто вовсе без оружия.
— Ну-ка, назовись! — потребовал самурай.
— Как прикажете, — отвечал Хаято без особой робости.
— Так кто ты такой?
— Как вы и предполагаете, разбойник. Только имени моего, как бы вы ни настаивали, я назвать не могу.
Самураи из дома Асано переглянулись, а два рядовых стражника подхватили Хаято под руки. Странный тип им попался. С виду обычный мещанин, а по повадкам вроде бы больше смахивает на самурая. В эту ночь на дежурство вышли Сампэй Каяно и Тадасити Такэбаяси. Допрашивал задержанного Сампэй, а Тадасити как раз собирался засветить огонь в фонаре. Влажный ветер мешал ему, каждый раз захлестывая моросью пламя. Небо было затянуто мглой.
Когда фитиль наконец разгорелся, Тадасити поднес фонарь поближе к лицу ронина и некоторое время внимательно всматривался. Хаято про себя отметил, что движения самурая спокойны и размеренны. Не сказав Хаято ни слова, Тадасити пальцем сделал знак стражникам, приказывая увести пленника.
— Постойте, — быстро сказал Хаято, — вы меня собираетесь передать городским властям?
— Разумеется, — кратко ответствовал самурай.
— В таком случае… прежде я хотел бы кое-что вам сообщить. Ведь вы, господа, из дома Асано, не так ли?
— Ну, допустим, — недоверчиво взглянул на него самурай.
— Советую вам быть начеку. Вы, должно быть, не знаете, но когэ Кодзукэноскэ Кира сговаривается с Янагисавой против вашего господина.
Известие прозвучало настолько неожиданно, что смысл сказанного не сразу дошел до самурая. Однако Тадасити, отодвинув в сторону стражников, озадаченно переспросил:
— О чем это ты толкуешь?
Хаято рассказал все по порядку о том, как он отправился шпионить в усадьбу Янагисавы, как случайно подслушал тайную беседу и о чем в ней говорилось. Тадасити выслушал его молча. На ложь было не похоже. Во всяком случае, в рассказе не было ничего такого, чего никак нельзя было бы ожидать.
Крупные капли забарабанили по фонарю.
— Вот и дождь, — промолвил стоявший поодаль Сампэй. Сразу же за его словами сквозь мрак послышался шум и топот, будто к ним направлялся целый отряд. Обернувшись, Хаято и Тадасити увидели вдали в неверном свете фонарей вооруженных людей, которые, конечно, могли быть только посланными в погоню охранниками Янагисавы.
— Уходи! — бросил Тадасити, имея в виду, что отпускает пленника.
— Благодарю! — отвечал Хаято, уже собравшись пуститься в бегство, но приостановился и спросил:
— Простите, как ваше имя?
— Тадасити Такэбаяси.
— А я Хаято Хотта, ронин.
Голос его прозвучал из темноты под аккомпанемент удаляющихся шагов, и вскоре фигура молодого ронина растаяла в ночи.
Почти в то же мгновение с другой стороны подошли стражники, оказавшиеся, как и следовало предполагать, людьми Янагисавы, и поинтересовались, не проходил ли здесь подозрительный незнакомец.
— Нет, никого не было, — твердо заявил Тадасити, стоя непоколебимо, как памятник.
Если до сих пор Тадасити все еще колебался, принимать ли на веру слова юного разбойника, то появление преследователей из дома Янагисавы по крайней мере наполовину подтверждало правдивость его рассказа. То, что парень сегодня ночью пробрался в усадьбу Янагисавы, было бесспорным фактом. Ну, а как насчет второй половины? Мог ли Янагисава и в самом деле подстрекать Киру к действию? Если это правда, то, наверное, надо быть готовыми ко всему?…
— Почему ты отпустил этого типа? — удивленно осведомился Сампэй Каяно у напарника.
— Потому что задержание разбойника в наши обязанности не входит, — мрачно ответил Тадасити.
Не говоря более ни слова, они продолжили обход. Сквозь частую морось смутно желтело во мгле пятно света от фонаря. Небо, по которому стремительно проплывали стаи туч, по-прежнему было затянуто мглой.
Вернувшись восвояси, Тадасити первым делом доложил все от начала до конца Гэнгоэмону Катаоке. Тот некоторое время безмолвно обдумывал ситуацию и наконец произнес:
— Послушай, Такэбаяси, кто там еще был с тобой? Они что, тоже слышали ваш разговор?
— Нет, я все выслушал один. Никому из наших ничего не говорил.
— Это ты правильно решил. Тут все-таки трудно точно определить, что правда, а что ложь. Его сиятельство верховный советник такой человек, что может, увлекшись беседой, сказать что-нибудь просто так, походя, а сам этого вовсе и не имеет в виду… Любит нравиться людям — такая уж у него натура.
— Да, но если Кира таким образом хочет укрепить свое положение?…
— Этого исключать нельзя. Я тоже опасаюсь… Однако молва гласит, что его светлости Кире не доставляет особого удовольствия манипулировать передвижениями при дворе — ни карьерного роста, ни почестей особых это не приносит, а только нагоняет тоску.
— Хотя, конечно… — угрюмо промолвил Катаока. — Рассказать все его светлости князю значит снова испытывать его терпение… И так уж он переживает, еле сдерживается. Мне тоже нелегко это все дается…
— Если только что в моих силах…
Тадасити хотел сказать, что готов, если надо, жизнь положить за господина, но не смог закончить фразы из-за обуявших его чувств, от которых комок подкатил к горлу.
Оба самурая, мрачно склонив головы, некоторое время сидели молча.
— Хо-хо-хо, — вдруг сдержанно рассмеялся Гэнгоэмон. — Да мы ведь сами себе усложняем существование. Все заботы от нашего же беспокойства и происходят. Ничего нет страшней черного демона сомнения, который гнездится в сердце.
Давай-ка избавимся оба от лишнего груза. У нас с тобой ведь одна дорога — верная служба.
Тадасити в ответ только улыбнулся и поднялся, чтобы уходить.
Сам князь Асано отчетливо ощущал ту тревожную атмосферу, что воцарилась в доме. Вот уже несколько дней, отправляясь из своей усадьбы на выполнение служебных обязанностей, он ловил на себе тревожные взоры верных самураев, собравшихся проводить своего господина до дверей.
— Что ж, и ради моих верных вассалов тоже… — говорил себе князь, готовясь претерпеть новые испытания и невзгоды. В такие минуты, хотя успокоения и не наступало, на душе у князя становилось светлее — будто ласковое сиянье заливало укрытые мглой небеса.
Cосновая галерея
Князь Асано предполагал при первой же встрече с Кирой переговорить о том злополучном случае с перестилкой татами. Поначалу он собирался высказать все свои претензии в самой жесткой форме, но, подумав о судьбе вассалов, решил, что необходимо смирить гордыню. Невозможность воплотить в реальное действие то, что представлялось ему правильным и справедливым, доставляла князю страдания. На службе князь держался спокойно и ровно, однако, что бы он ни делал, ко всему постоянно примешивалось чувство глубокой неудовлетворенности и досады. Состояние духа князя Асано можно было уподобить пауку, спускающемуся в пространстве по тончайшей нити: не за что зацепиться, негде остановиться и отдохнуть, а нить беспрестанно раскачивается из стороны в сторону. При виде верных вассалов, которые, похоже, втайне жалели его, он понимал, что сам виноват, но при этом в груди невольно вскипала ярость.
При осмотре резиденции послов князь встретился с главным церемониймейстером. Тот вел себя так, будто бы ничего не произошло, и князь, не в силах долее сдерживаться, собрался выложить начистоту все, что думает. Однако, вовремя спохватившись, он не забыл придать лицу учтивое выражение.
— Ваша светлость недавно изволили давать указания по поводу проведения уборки и подготовки резиденции к прибытию гостей. К сожалению, вы забыли упомянуть, что следует перестелить циновки. Мы случайно узнали об этом от князя Датэ только вчера и поспешили сделать все необходимое. Сегодня утром работы были закончены. Извольте удостовериться.
Вероятно, любой человек на месте Киры затруднился бы с ответом, но коварный царедворец взглянул на собеседника с таким видом, будто понятия не имеет, о чем идет речь. Князь не отводя взора смотрел прямо в глаза негодяю. Правды не утаишь: в конце концов Кире стало невмочь разыгрывать невинность, и он отвел взгляд, но в тот же миг, не желая обнаруживать постыдную слабость, рассмеялся как ни в чем не бывало:
— Ха-ха-ха, вон вы о чем! Так ведь благолепие-то не в том… Ну да ладно уж, ладно…
Повернувшись к князю спиной, Кира пошел прочь, бросив на ходу так, чтобы было слышно:
— Вот ведь как, а! Все деньги, деньги! Денег-то много, небось!
Все слышали эти слова.
Князь вспыхнул, все тело его напряглось, кровь бросилась в голову и кулаки сжались сами собой, но усилием воли он заставил себя сдержаться и спокойно встал на ноги. Он понимал, почему все переглядываются: ему сочувствовали. Присутствующим было его жалко.
— Терпеть! Надо терпеть! — говорил он себе, а в груди клокотала ярость.
Однако вернувшись к себе в усадьбу, князь решил, что неплохо справился с трудной задачей. Оказалось, что на рассудок все-таки можно положиться. Он убеждал себя в том, что теперь главное — довести дело до конца, то есть претерпеть все издевательства и не выйти из себя до окончания визита. Ведь речь шла всего о нескольких днях. Этого наглеца можно просто не считать за человека, вот и все. Правда, потребуется собрать всю свою волю… Постепенно князь пришел к выводу, что иного не дано — только в этом спасение. На душе у него тоже стало много спокойнее, чем во все предшествующие дни.
Еще два дня прошли без потрясений. Вечером тринадцатого числа третьей луны князь пребывал в отличном расположении духа, когда в ворота усадьбы вошел старший самурай Фудзии.
— Что-нибудь случилось? — спросил князь.
— Ваша светлость, до меня дошли очень странные слухи, — осторожно начал Фудзии.
Князь почему-то почувствовал, как сердце омрачила черная тень. Глядя в лицо самураю, он безмолвно ждал продолжения.
Выражение лица у Фудзии было чрезвычайно смущенное, и все его поведение свидетельствовало о том, что самурай крайне взволнован. Должно быть, ему нелегко было приступить к своему сообщению.
— Так что же это за слухи? — переспросил князь.
— Как бы это сказать… Говорят, Кодзукэноскэ Кира недавно был в гостях у его светлости Янагисавы.
Князь некоторое время молча смотрел на самурая и наконец резко бросил:
— Какое это имеет отношение ко мне? И кто тебе такое рассказал?
— Да тут один человечишко… Такэбаяси об этом деле лучше знает, вы бы его вызвали и порасспросили, ваша светлость.
Шила в мешке не утаишь. В ту ночь один из стражников краем уха слышал начало признания Хаято и, должно быть, не удержался, рассказал кому-то еще. Когда слухи дошли до Фудзии, он, в отличие от Катаоки, не стал особо задумываться по поводу того, сколь пагубно отразятся подобные вести на состоянии духа их господина, и, как подобает верному вассалу, немедленно доложил все, что было ему известно. Князь снова погрузился в угрюмое молчание.
Слухи, бесспорно, были не лишены оснований. Он кое-что знал о тесных отношениях между Кирой и Янагисавой. В то же время, хотя это никогда и не проявлялось в конкретных делах, князь слишком отчетливо ощущал, насколько они с Янагисавой разные по духу люди. Сказать по чести, карьера верховного советника, в которой царедворец всем был обязан своему необыкновенному таланту плыть по течению и чуять, откуда ветер дует, не вызывала у князя иных чувств, кроме презрения. Уж во всяком случае он и помыслить не мог о том, чтобы сблизиться с этим человеком. Он чувствовал также, что спесивый сановник считает его неотесанным мужланом, «деревенским даймё». Они были сделаны из разного теста, что уже само по себе не сулило ничего хорошего, а если принять во внимание то положение, которое в последнее время занимал Кира при всемогущем фаворите, то трудно даже представить, какими неприятностями это чревато. Вот и сейчас, когда князь всей душой стремился добросовестно выполнять свои обязанности в качестве помощника по приему высоких посланцев, разве не встречает он в ответ только беспардонное неуважение, граничащее с бесчестьем, и откровенное издевательство? Нет, мимо такого пройти нельзя!
Придя в беспричинное раздражение, князь воскликнул:
— Позови сюда Тадасити!
Фукуи поднялся с колен и вышел.
Итак, оказывается, Кира — отнюдь не единственный противник. Здесь корни уходят гораздо глубже. Существует как бы два потока. Один представляет идущие из глубины веков традиции самурайской чести. Другой образовался не так давно и вливается в то же речное русло. Он, князь Асано, принадлежит к изначальному древнему потоку, он привержен исконной чистоте, унаследовав от предков убежденность в том, что иначе жить нельзя. Однако новый поток все сильнее захлестывает и размывает старый. Если посмотреть, чем живут люди сегодня, нужно признать, что изнеженность все более вытесняет такие самурайские добродетели, как твердость, непреклонность, честность и неподкупность. Сейчас князь Асано вдруг почувствовал, что неожиданно оказался в том самом месте, где два эти потока соприкасаются, сталкиваются, борются друг с другом.