Оборона замка и «смерть вослед» 47 глава




— Что ж, беру я недорого. Пожалуй, что я готов вам давать уроки, — промолвил он в ответ.

Обрадованный Гэнго вручил наставнику приготовленное заранее первичное подношение и с тем удалился. Учитывая, что Сохэн состоял в той же школе, что и Кира, а также то, что для Гэнго дело было совершенно новое и ему было необходимо в кратчайшее время оказаться допущенным к урокам, подношение было очень внушительное, но Сохэн, как заметил Гэнго, был человеком вполне бескорыстным и ничто, кроме Пути чая, его не увлекало. Принимать учеников для него тоже было скорее в удовольствие, так что Гэнго в глубине души даже стало стыдно.

И Сохэн, и Гэнго в своем первом впечатлении о собеседнике не обманулись. Сохэна действительно в этом мире ничего не интересовало, кроме его профессионального мастерства, которому он отдавался ревностно и самозабвенно. Что касается Гэнго, назвавшегося торговцем мануфактурой Симбэем, то он тоже имел определенное влечение к искусствам — будучи весьма искушен в тонкостях сложения хайку, он был способен постигнуть сокрытый за ними огромный мир, что существенно отличало его от заурядного лавочника. За какие-нибудь несколько дней занятий учитель и ученик так духовно сблизились, что буквально не могли обойтись друг без друга. Незаметно для себя Гэнго стал воспринимать ежедневные посещения дома в Такахаси не столько как задание, сколько как отрадное времяпрепровождение, хотя при этом, разумеется, не забывал и о поручении, ради которого ему доверили эту миссию.

Впервые ему довелось услышать имя Киры из уст мастера Сохэна спустя неполные две недели после того как он был принят в ученики, в начале декабря. Когда урок был окончен и Гэнго уже собирался было уходить, мастер спросил:

— Вы когда в следующий раз придете?

— Собираюсь послезавтра, — отвечал Гэнго.

— Послезавтра у нас пятое. Ну, таком случае я вас попрошу прийти немного пораньше. Вечером я отправляюсь в усадьбу одного вельможи в Мацудзаку. Мы с ним занимались в одной школе, так что я стараюсь бывать у него на чаепитиях, — пояснил мастер.

«Итак, пятого числа в квартале Мацудзака намечается чайная церемония», — молнией сверкнула мысль в голове у Гэнго. Раз там состоится чаепитие, сам Кира наверняка будет ночевать в усадьбе. Гэнго с трудом сдерживал сердце, которое так и рвалось из груди.

— Что ж, хорошо, я приду пораньше, — сказал он как ни в чем не бывало, что стоило ему немалых усилий, и тихо встал, собираясь откланяться. Между тем ему ужасно хотелось пуститься в пляс, как простому мужику, с воплем «Попался!»

Отослав письмо Ёдзаэмону, неотлучно находившемуся при вдове князя, и отчитавшись таким образом о состоянии казенных денег, Кураноскэ теперь намеревался любой ценой нанести решительный удар до конца года, что, по его расчетам, было вполне реально. Накануне того дня, когда Гэнго Отака доставил полученные им сведения из обители Сихо-ан, Кураноскэ собрал всех соратников в чайной подле храма Хатимана в Фукагаве — он хотел укрепить дух единения в сердцах друзей и поддержать в них решимость, которая потребуется в ночь штурма.

В тот вечер холодный зимний ветер, проносившийся по улицам Эдо, взметал в закатное небо бурую пыль. Простиравшийся в вышине холодный свод небес был словно окрашен в цвет индиго. Пока Кураноскэ с Тикарой, Дзюнаем и еще несколькими самураями переправлялся в лодке на другой берег Сумидагавы, по реке гуляли волны и пассажиров осыпало брызгами. Когда они выбрались на сушу и пошли к условленному месту узкими переулочками Фукагавы, ночь уже вступила в свои права. Чайная, куда все должны были явиться, располагалась у самого моря, над темной пучиной, напротив главных ворот храма. Когда Кураноскэ и его спутники зашли в комнату, большинство соратников уже были на месте. Их было много. Некоторые ждали сгрудившись у жаровни. Там были и самураи, и кто-то, похожий на врача, из мещан, и просто переодетые в мещанское платье. Зрелище напоминало какое-то диковинное собрание, на которое собрались во множестве под одной кровлей представители различных сословий и всевозможных профессий.

Дзюнай Онодэра сказал владельцу чайной, что у них тут проходит сбор только что учрежденного общества взаимопомощи. Такого рода заседания обществ взаимопомощи в ту эпоху были весьма модны, так что никаких подозрений они не должны были вызывать.

Студеный ветер проносился над городом в черном небе. Каждый раз от его порывов дрожали сёдзи и под просочившимися сквозь щели сквозняками трепетало пламя светильников. Однако атмосфера в зале была радостная. Сбросив на время гнет социальных условностей, старые знакомые тихонько переговаривались друг с другом, отчего в зале царила атмосфера радостного оживления.

Старый Дзюнай Онодэра, назначенный ответственным за регистрацию, поглядывая на присутствующих, проверял список, обводя имена явившихся кружком. Приходили группами по два-три человека. Престарелый Яхэй Хорибэ задержался и пришел в последний момент, как раз к условленному времени.

Ожидавший в прихожей Дзюнай с беспокойством посматривал на имена в списке, еще не отмеченные кружком. Недоставало лишь пятерых. Однако, если смотреть на дело непредвзято, то, видимо, можно было домыслить уважительные причины для их задержки: кто-то плохо знал дорогу и заблудился, с кем-то по пути что-нибудь случилось…

Кохэйта Мори поднял вопрос о том, как лучше наладить охрану на время их тайного совещания. Конечно, надо было раздвинуть сёдзи, чтобы поглядывать на улицу, и кроме того, снаружи надо было выставить часовых. Стали решать, кто пойдет на дежурство. Кохэйта предложил Кураноскэ, чтобы с ним вместе отправились Тадасити Такэбаяси и Сукээмон Томиномори.

— Нет, это дело уже поручено другим, не из нашего отряда, — возразил командор.

— Сегодня все соратники должны быть здесь, на своих местах, уходить никому нельзя. Надо бы взглянуть, заступили уже эти молодцы на охрану или нет, — крикнул сидевший в зале Китиэмон Тэрасака и подмигнул.

— Людей для охраны нам обещал прислать мой родич, господин Отставник из клана Цугару, — сказал Кураноскэ. — Что ж, пойди, посмотри.

Китиэмон проворно вышел из дому и скрылся во мраке под завывание холодного вихря.

Снаружи тянулась сосновая роща, а сразу за ней начиналось море — из-за дюн доносился глухой гул прибоя. Китиэмон, ступая по песку, обошел снаружи ограду чайной, вглядываясь в ночную мглу.

Заприметив его, из темноты, словно морское чудище, грозно и тяжко шагнул навстречу Мунин Оиси:

— Ты, что ли, Тэрасака?

— Так точно! — выдохнул Китиэмон, весьма впечатлившись тем, что сам Мунин вот так запросто явился стоять в карауле. Ведь он обещал только прислать кого-нибудь из молодых парней поздоровее.

Китиэмон почтительно высказал благодарность его преподобию за то, что тот самолично изволил прибыть им на помощь в столь холодный и ветреный вечер.

— Да что уж, разве можно такое дело поручать молодежи?! У меня все равно сердце было бы не на месте, — усмехнулся Мунин. — Ну, как там? Все собрались? Поклон от меня командору. Я уж тут позабочусь, если кто вдруг появится — надо же помочь родственнику. Пусть он знает, что мы в одной лодке! К вам я туда заходить не буду — похожу тут, погляжу, а потом вернусь восвояси.

С этими словами Мунин грузно удалился в небольшой чайный павильон, который с середины осени пустовал. Оттуда пахло жареным кальмаром. Слуга с бородой веером, которого Мунин прихватил на дежурство, поджидал хозяина, разогревая на огне сакэ.

Неугомонный Отставник был, как всегда, бодр и весел. Усмехнувшись про себя, Китиэмон зашагал обратно. По пути он наткнулся на Тораноскэ Сисидо в низко надвинутом на лоб клобуке, обходившего окрестности в сопровождении еще троих самураев.

— Ты, Китиэмон? Передавай привет Хорибэ. Будьте покойны — тут мимо нас ни одна букашка не проскользнет! — уверенно приветствовал его Тораноскэ.

— Благодарствуем! — поклонился Китиэмон и поспешил назад, в чайную, размышляя о том, каких замечательных людей ему довелось повстречать.

Дело было не только в том, что Китиэмон, происходивший из незнатного рода, не мог не почувствовать бесхитростной душой воодушевления от такого примера. Ведь для ронинов, презревших установленный порядок и готовящихся в своих деяниях преступить закон, безусловно, было важно понять и почувствовать, что не только их товарищи, но и многие другие люди, к делу вовсе не причастные, безоговорочно их поддерживают и стараются помочь.

Китиэмон сообщил дежурившему в прихожей Дзюнаю о своей встрече с Мунином и его командой. Дзюнай в это время с озабоченным выражением лица о чем-то беседовал с Гэнгоэмоном Катаокой. На слова Китиэмона он только кивнул: «Доложи самому командору». Гэнгоэмон, заглянув в список, обратился к Соэмону Харе:

— Значит, пятьдесят… Эх, и зол же я! Думал ведь, будет ровно пятьдесят пять… — услышал краем уха Китиэмон, проходя в комнату.

Тем временем Гэнгоэмон, подождав, пока Китиэмон пройдет в дом, тихо сказал:

— Я так полагаю, что с Оямадой дело плохо. Не хотел никому говорить, но только он ко мне зашел, когда меня дома не было, и без спросу взял деньги из ларца.

— Да это ж разбой среди бела дня!

— Не хочу даже определять, разбой или что… Может, и случайно бес попутал, но только не пристало такое истинному самураю. Но об этом молчок! Больше никому! Мне его не исправить. Ладно уж, что бы он ни натворил, и на том спасибо, что нынче, в решительный час, все же явился.

— Нет, тут ты неправ. Нечистоплотный соратник — для всех нас позор. Ну, пойдем, что ли? Нас все ждут, наверное.

Дзюнай мрачно покачал головой и резко захлопнул список. Оба вернулись в гостиную. Кураноскэ даже бровью не повел, ознакомившись с поданным ему списком неявивших-ся. Только просмотрел и, не добавив ни слова, предложил, с улыбкой обведя зал ясным взором:

— Начнем, пожалуй.

Куда ни глянь, повсюду в зале виднелись напряженные, сосредоточенные лица и горящие воодушевлением глаза друзей по оружию. И старики, как Яхэй Хорибэ, и молодежь, как Эмосити Ято или Тикара, ощущали значительность и величие момента, непроизвольно захваченные всеобщим воодушевлением.

— Ну, вот уж и год на исходе, — как всегда, негромким голосом начал свою речь Кураноскэ.

Слова, которые он произносил с расстановкой, будто бы слегка запинаясь, тем не менее обладали свойством проникать прямиком в сердца людей.

— Дело наше тоже помаленьку, похоже, приняло реальные очертания — так что, можно сказать, уж и глаза, и нос видны на портрете. Самое позднее — свершится все к самому концу года, а то, может, и завтра, кто знает. Потому прошу вас всех, господа, следовать полученным от меня указаниям и быть готовыми выступить в любую минуту. С сегодняшнего дня запрещаю всем свободно передвигаться без уведомления. Куда бы вы ни направлялись, извольте сообщить товарищам — чтобы никаких сбоев! Поскольку мы, так сказать, посвятили свои жизни нашему господину, будем считать, что есть только его жизнь, а наших жизней не существует. С нынешнего дня приказы вам буду отдавать только я, Кураноскэ Оиси. Даже малейшее возражение, отклонение от приказа недопустимо. Сумеем мы довести дело до конца или не сумеем, но действовать мы должны как единое целое — успех будет зависеть только от общей нашей силы или слабости.

Замерев в безмолвии, все неотрывно смотрели на внушительную дородную фигуру Кураноскэ, внимая своему предводителю, который говорил решительно и твердо, будто припечатывая слова. Что в Ако, что в Ямасине этот человек всегда умел вести разговор спокойно и неспешно, донося до собеседника самую суть того, что хотел сказать. Порой чересчур замедленная и размеренная манера речи могла, казалось, вывести из терпения. Впервые Кураноскэ говорил столь убежденно, твердо и уверенно. Он был похож на тронувшийся с места бронепоезд. Скорость еще невелика, но путь уже четко обозначен — и теперь уже никто и ничто не в силах остановить эту грозную силу. Людям остается только довериться машине и отдаться движению. Такое спокойствие и уверенность внушали его слова.

— Установки наши обозначены в первом параграфе давешнего моего наставления. Ныне я хочу, чтобы вы запомнили все предписания относительно поведения в ночь штурма, перечисленные в новой памятке, прониклись ими и неукоснительно им следовали. Суть этих предписаний и первый параграф тех наставлений будут определять все наши действия. Кто от них отступит, тот будет считаться презренным трусом, — категорически заявил Кураноскэ и оглянулся на Дзюная.

Дзюнай, заранее переписавший в нескольких экземплярах инструкцию относительно поведения в ночь штурма, раздал присутствующим листы с памяткой из расчета один на пятерых. Пока ронины молча читали памятку в неверном свете фонарей, на улице свистел и завывал ветер, то и дело сотрясая хрупкие сёдзи. Кого мог оставить равнодушным этот вой студеного вихря? Разве что тех, кто еще до конца истекающего года готовился расстаться с жизнью. Ронины молча читали документ из тринадцати пунктов, озаглавленный «Памятка для наших людей»:

 

«1. Когда день будет определен, всем надлежит, как было договорено, незаметно собраться накануне вечером в трех условленных местах.

2. В назначенный день всем надлежит вовремя явиться на место сбора согласно заранее имеющейся договоренности по оповещению.

3. Если удастся добыть голову нашего врага, поскольку ее следует доставить туда, куда мы намерены отойти после вылазки, надлежит снять с трупа верхнюю одежду и в нее завернуть голову. В случае встречи со стражниками на улице надлежит их вежливо приветствовать и объяснить таким образом: "Мы хотим- отнести голову на могилу нашего покойного господина. Если вы нам этого не позволяете, то ничего не поделаешь. Однако, поскольку это голова знатного сановника, бросать ее негоже. В дальнейшем, можно и отдать ее противной стороне, родичам Киры. Мы готовы принять любое решение властей, но, с вашего позволения, хотели бы отнести голову в храм Сэнгаку-дзи и возложить на могилу".

4. Если отрубите голову его приемному сыну Сахёэ, ее наружу из усадьбы выносить не следует.

5. Если среди наших будут раненые, им надлежит помочь выбраться из усадьбы. Тем, кто будет ранен слишком тяжело и кого вынести будет невозможно, оказать содействие в качестве кайсяку — помочь покончить с собой.

6. Когда с кем-либо из двоих, с отцом или сыном, будет покончено, свистеть в свисток — это будет считаться сигналом общего сбора.

7. Сигналом к отходу будет считаться удар гонга.

8. Перед общим отходом всем собраться у храма Муэн-дзи. На территорию храма не заходить и ожидать, пока все соберутся, у восточного основания моста Рёгоку.

9. При отходе в случае, если из соседних усадеб будут собираться люди, прежде всего постараться им объяснить суть дела и дать понять, что мы не собитраемся бежать и скрываться, а намерены лишь на время отступить к храму Муэн-дзи и там дожидаться посланца от его высочества сёгуна, которому и доложим все в подробностях. Если у кого есть сомнения на сей счет, просим проследовать с нами к храму. Приветствовать всех почтительно и дать понять, что мы вовсе не собираемся разбежаться по одному.

10. Если со стороны противника будет погоня, остановиться и сражаться, чтобы победить или погибнуть.

11. Перед тем как осуществить наше заветное желание, возложить голову врага на могилу господина, дождаться прихода ответственного чина при закрытых воротах — так чтобы только один вышел через калитку с приветствием. Сказать ему при этом, что мы свершили месть и теперь те, кто остался в живых, готовы поступить согласно воле властей. Если, паче чаяния, тот прикажет открыть ворота, тем не менее ворота не открывать. Вежливо отказать, сказав, что наши люди сейчас разбрелись по павильонам храма и, ежели вдруг возникнет замешательство, дело может дойти до бесчинств. Так что, мол, позвольте, сначала сейчас же всех соберем. С тем удалиться, но ворот не открывать.

12. При отходе использовать задние ворота усадьбы.

13. Все вышеперечисленное представляет собой в основном указания, как вести себя при отходе. Что делать при штурме, дело решенное и в особых пояснениях не нуждается. Все, что касается тонкостей поведения при отходе, надлежит помнить, но при штурме обременять себя всем этим не следует. Все равно и после отхода наши жизни отнюдь не будут в безопасности. При штурме следует считать, что смерть в любом случае неизбежна, и делать свое дело на совесть».

 

Отдельно в постскриптуме был добавлен еще один пункт: При штурме заранее подготовленные записки, объясняющие причины и цель наших действий, вложить в коробочки для письма и вставить затем их в расщепленные бамбуковые палки, чтобы оставить там, на месте, причем следует отобрать ведущих шестерых или семерых лучших бойцов, которые и понесут сии послания с собой за пазухой.

Тут речь шла о пояснении мотивов мести ронинов.

Могло показаться несколько странным то, сколь много внимания уделил Кураноскэ отступлению в своей памятке. Ведь еще раньше в тексте инструкции он указывал в параграфе четвертом:

«Буде кто и свершит месть над Кодзукэноскэ Кирой, не должно помышлять о том, чтобы бежать поодиночке, но следует всем собраться вместе — рассеиваться же недопустимо. Коли случатся раненые, надлежит, помогая друг другу, все же там собраться».

Из этого параграфа следовало, что при штурме все участники будут считаться равными в доблести, без различия долей их усердия и отваги: и того, кому доведется добыть голову Киры, и тех, кому будет поручено нести стражу, следует рассматривать одинаково, и, хотя такое установление может у некоторых соратников вызвать недовольство, об этом следует забыть во имя общих интересов.

«Буде в глубине души кому-то придется оно и не по нраву, во имя человеколюбия, следует радеть об общем деле, помогая друг другу, не упускать друг друга из виду и всем вместе дружно биться до полной победы…»

Как важнейшее условие Кураноскэ добавил в свое напутствие упоминание о необходимости сражаться плечом к плечу. В сущности ведь речь шла о том, удастся ли добыть голову заклятого врага. Почему же в своей памятке командор счел нужным столь строго регламентировать все действия? Среди множества участников совещания, должно быть, не меньше половины сочли эти требования довольно странными.

— Надеюсь, всем всё ясно, — заключил Кураноскэ, и все взоры снова обратились к нему. — Однако остаются две важные проблемы. Я сам пока не уверен, как мы порешим, потому и не упомянул об этом в памятке. Хочу напомнить, что мое мнение следует считать приказом. И ни при каких обстоятельствах никаких возражений я не потерплю. Вопрос стоит так: или все целиком и полностью принимают мое мнение и следуют моим указаниям, или пусть недовольные устраняются сейчас, — решительно и весомо заявил он. — Итак, первое: предположим, что при штурме нас постигнет неудача и мы не сможем добраться до Киры. В этом случае мы все как один, не покидая усадьбы, там же совершаем сэппуку. Вот так.

В зале царила мертвая тишина. Поскольку командор в своем грозном предупреждении и заметил, что не потерпит ни малейших возражений, наиболее естественным было просто кивнуть в знак одобрения.

Между тем Кураноскэ продолжал.

— Вопрос номер два. Предположим, что кто-то из наших, один или несколько, будут арестованы раньше, чем мы выступим. Коль скоро, хоть мы и стараемся соблюдать конспирацию, наши планы уже довольно широко известны, такого поворота событий исключать не следует. Тем более, что верховные власти нашу позицию не разделяют. Что, вы полагаете, следует делать в подобном случае?

Кураноскэ обвел взором собравшихся и заключил:

— Назвать все имена, рассказать в подробностях, чем и как мы занимались после того, как покинули Ако, открыть все наши сокровенные помыслы и ввериться на милость властей, ожидая кары.

Что?! Все встрепенулись, будто пораженные громом. Что сказал командор?! Неужели все их страдания, все лишения и муки были напрасны? Все пойдет насмарку только потому, что одного или двоих арестуют и подвергнут пыткам? И из-за этого отменять штурм?! Какая чушь!

Поскольку Кураноскэ предупредил, что не потерпит никаких возражений, все подавленно молчали, но недовольство явно назревало в зале, который вот-вот мог взорваться от малейшей искры.

— Это приказ! — негромко напомнил Кураноскэ, акцентируя особый смысл своих слов интонацией и выражением лица. — Вы, наверное, удивлены. Я тоже по этому поводу долго ломал голову, но так оно будет вернее всего.

Изменив тон, Кураноскэ так же тихо продолжал:

— Ведь в наши намерения входит не только добыть голову одного седовласого старца. Противостоящий нам Кодзукэноскэ Кира — всего лишь нечто лежащее на поверхности, посредством которого мы хотим заявить о себе. Мы будем следовать последней воле покойного господина. Едва ли все вы считаете инцидент, случившийся в Сосновой галерее сёгунского замка пятнадцатого марта минувшего года всего лишь результатом вспыльчивости нашего сюзерена. Разве господин наш хотел сказать, что довольно будет просто прикончить Киру? Нет, он имел в виду не это. То, что господин в покоях замка ринулся с мечом на Киру, свидетельствует о его безысходной скорби и отчаянной неудовлетворенности, направленных против существующего порядка в нашей державе.

От Катаоки, Такэбаяси и других, кто был тогда рядом с господином, я достаточно наслышан о его последних предсмертных минутах. Да, дело не в том, чтобы добыть седовласую голову Кодзукэноскэ Киры. Не приходится сомневаться в том, что покойный господин отчетливо это сознавал. Ему мы и обязаны тем, что родилось такое понимание вещей. И мы сегодня становимся преемниками его заветов — всего, что было ему дорого. Мы избрали целью Кодзукэноскэ Киру потому, что того требуют справедивость и порядок — это не простая месть ради мести. Наш главный враг — то, что стоит за Кирой.

Духовными преемниками нашего господина мы можем стать, только если нанесем удар сплоченным отрядом, собрав силы и волю воедино, и тем самым донесем до всей страны тот дух протеста, что покойный господин хотел донести в одиночку. Вот почему я уделяю такое внимание нашему отходу. Если, уже разделавшись с Кирой, мы сумеем во всех наших действиях сохранить дисциплину и порядок, как пристало, на наш взгляд, истинным самураям, то можно будет смело утверждать, что наша цель большей частью достигнута. То же самое я имею в виду, когда отдаю приказ, как должно себя вести, если вдруг один или двое из наших товарищей будут арестованы. Жертвуя собой, мы сможем явить Поднебесной заветную волю нашего господина. Что именно послужит для того средством, будут ли обстоятельства складываться для нас благоприятно или неблагоприятно, — не столь существенно для дела. Уже то, что мы есть и действуем, само по себе служит протестом, великим несогласием с нынешним порядком в стране и верховной властью. Это и есть завещанная нам воля господина.

Все, что было на сердце у Кураноскэ, он вложил в эти слова.

— Вот почему я и отдаю такой приказ, — продолжал он. — По той же причине призываю уйти тех, кто не хочет подчиняться этим условиям и готов довольствоваться обычной местью. И настаивать на том буду до конца: пусть даже от пятидесяти человек нас останется двадцать или тридцать, но так надо, чтобы мы остались сплоченным отрядом, которым можно с толком руководить, сохраняя при штурме высокую четкость действий.

— Кто не согласен, прошу покинуть помещение, — заключил он.

Но разве мог кто-нибудь встать и уйти? Все остались сидеть, будто придавленные к своим местам невидимой силой.

— Да, такой человек нам и нужен! — повторяли они про себя, глядя на избранного ими предводителя, который, словно могучая гора, являл своим видом непоколебимую уверенность. Студеный вихрь завывал над чайной, погрузившейся в безмолвие, и чувствовалось, как с темного небосвода струят хладное сияние зимние звезды.

Кураноскэ встретился взглядом с Тюдзаэмоном Ёсидой и прочел в его глазах: «Мы согласны!» Он и сам почувствовал облегчение от того, что все наконец было сказано, и можно было приступать к делу.

Никто из собравшихся не возражал против того, чтобы идти в бой под командованием этого человека: каждый из них всем сердцем доверял своему командору. Он был их оком. Это око смотрело далеко вперед и видело куда больше их всех. Даже те, кто еще немного сомневался в Кураноскэ, почувствовали, что им приоткрылись новые горизонты. Цель их отчаянного предприятия была четко обозначена. Теперь все соратники могли действовать единым сплоченным отрядом.

Ночной сбор закончился, озарив всех светом надежды. Итак, Кураноскэ принял решение выступить не позднее конца года. Как бы Кира ни старался запутать следы и закамуфлировать свое местопребывание, пятнадцатого числа двенадцатой луны и в новогоднюю ночь он должен быть у себя, в своей усадьбе в Хондзё. Коли так, — дал всем понять Кураноскэ, — придется выбрать для штурма один из этих дней. Уже на следующий день после сбора Гэнго Отака, он же торговец мануфактурой Гохэй, явился с вестями, которые выведал у мастера Сохэна: Кира будет у себя в ночь с пятого на шестое.

Штаб-квартира Кураноскэ в квартале Хонгоку окрасилась отблеском вечерней зари. Итак, пятое число — послезавтра. Значит, остался всего один день. Хотя к этому давно и тщательно готовились, известие пришло неожиданно — будто птица выпорхнула из-под ног. Всегда спокойные и молчаливые, престарелый Дзюнай Онодэра и Тюдзаэмон Ёсида с волнением ожидали распоряжений Кураноскэ. Если сейчас последует приказ, они немедленно должны будут отправить людей созывать разбредшихся по городу ронинов.

Кураноскэ сидел у себя в комнате, погрузившись в раздумья и сдерживая нетерпение, клокотавшее в груди. Ему хотелось вскочить и крикнуть во весь голос: «Давайте! Пора!» Однако он понимал, что обратного хода не будет. Стоит ему только отдать приказ, и их отчаянное предприятие — приведет ли оно к успеху или к провалу — будет уже не остановить, все покатится с неудержимой силой, словно валун с обрыва. Кураноскэ размышлял о том, что уже в тот миг, когда он услышал сообщение Гэнго, в душе шевельнулось внезапное подозрение. Да можно ли этому известию верить? А нет ли здесь подвоха? Не задумал ли кто помешать успеху их дела? Выступать ведь надо уже послезавтра. Будто черная туча застила взор.

Тут нечего долго думать, надо действовать. Но ставка велика — вступать ли в игру? И это подозрение… Так что же, была не была?! Нет, не хватает храбрости принять решение сегодня…

Дюнай, Тюдзаэмон и Гэнго ждали в соседней комнате. Наконец, тяжело ступая, к ним вышел Кураноскэ и объявил:

— Погодите до завтрашнего вечера. Надо будет — мы и так успеем.

Все трое неотрывно смотрели на командора. Кураноскэ набил трубку табаком, одолженным у Дзюная и, закурив, спросил:

— От наших из Хондзё ничего не слышно?

— Не слышно, — сказал Дзюнай.

— Сейчас самый ответственный момент. Передайте им приказ смотреть в оба, чтобы не пропустили никого, кто входит в усадьбу или выходит оттуда. Еще передайте Хорибэ, чтобы он отправился в Сандзиккэнбори, разведал там обстановку и пришел ко мне доложить.

— Слушаюсь! — ответил Дзюнай и, как всегда, легко вскочив на ноги, приготовился идти выполнять поручение. Вместе с Гэнго они тотчас отправились к Ясубэю Хорибэ.

Оставшись вдвоем, Кураноскэ и Тюдзаэмон молча сидели у жаровни, прислушиваясь к тому, что вещало каждому собственное сердце. Кураноскэ без какой-либо очевидной причины стал склоняться к тому, что выступать пятого вечером не следует.

Получив от явившегося поздно вечером Дзюная приказ, Исукэ Маэбара и Ёгоро Кандзаки немедленно отправились на вахту. На них было возложено важное поручение: проследить за ситуацией нынешней ночью и решить, можно ли выступать в следующую ночь. Исукэ отправился к главным воротам, а Ёгоро — к задним. Там, неусыпно следя за усадьбой, они и остались на морозе, который пробирал до самых костей.

Пообещав, что вскоре обязательно пришлет кого-нибудь им на смену, старый Дзюнай растворился во мраке безветренной ночи. Только иногда доносился издалека отзвук шагов — то случайный прохожий брел под звездным небосводом по зимней, покрытой ледком улице.

Исукэ и Ёгоро — обоим очень хотелось, чтобы рассвет наступил вдруг прямо сейчас. А уже завтра вечером в бой… Но сама мысль о том, что так будет, все еще представлялась каким-то сном, наваждением. Завтра… После этих нескончаемых полутора лет ожидания. Если сравнивать с тем спокойным времечком, когда они безмятежно жили, получая свое законное жалованье, последние полтора года стоят добрых десяти, а то и всех двадцати лет службы. Но они сжав зубы упорно ждали и ждали. От радостного волнения у Ёгоро перехватывало дыхание в груди. Укрывшись за бочкой для дождевой воды, он поглаживал пристроившуюся рядом приблудную собаку, а перед мысленным взором его меж тем проносились всевозможные видения из недавнего прошлого.

И тут в ночной тишине послышались шаги. Он и не глядя мог сказать, что шаги доносятся со стороны задних ворот усадьбы, за которыми он неусыпно наблюдал. Ёгоро выбрался из своего укрытия и нарочно открыто протопал мимо ворот.

Кто-то приоткрыл калитку, выглянул наружу и подозрительно уставился на ночного прохожего.

Ёгоро как ни в чем не бывало прошествовал дальше. Стражник, вероятно, раздумывал, не выйти ли ему на улицу и не окликнуть ли незнакомца, но, поскольку тот шел спокойно и уверенно, а опознать его в темноте не было никакой возможности, все закончилось без осложнений. Однако то, что стражник так и не вышел на улицу, а лишь взглянул, высунув голову из калитки, и снова спрятался, навело Ёгоро на подозрения. И действительно, стоило ему пройти еще немного, как сзади послышался скрип — ворота усадьбы отворились.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: