МЕЖДУНАРОДНАЯ ФЕДЕРАЦИЯ БОЕВЫХ ИСКУССТВ «ШОУ-ДАО» и НИПКЦ «ВОСХОД» 17 глава

Я перестал двигаться. Я просто лёг на кровать на пра­вый бок, и всё бесконечно тянувшееся время посвятил осоз­нанию своего «я», входя в контакт с основным внутренним стражем, позволяющим мне поддерживать контакты с жиз­нью и с самим собой (Ли когда-то определил осознание соб­ственного «Я» как общение с основным стражем).

По мере того как связь с основным стражем усилива­лась, музыка, голоса и зрительные образы отступали на зад­ний план, и наконец они полностью исчезли. Я погрузился в странное состояние полной отрешённости от всего и в то же время удивительной полноты. Казалось, что в этот момент я стал самим собой. Я был совершенно один. В этом мире боль­ше ничего не существовало, да и мира, как такового, тоже не было. Я стал замкнутой в себе точкой, возможно такой, ка­кой была вселенная до того, как непонятно какой силой спро­воцированный взрыв создал из ничего стремительно раз­летающиеся в разные стороны громадные конгломераты рас­калённой материи. Пребывая в собственном «Я», я оценил всю прелесть и полноту этого неописуемого состояния, этого абсолютного уединения, когда организму удаётся отдохнуть одновременно и от внешнего, и от внутреннего мира. В то же время я, каким-то непостижимым образом, одним махом ре­шил множество тревоживших меня тогда философских про­блем. Наверное, не совсем верно было бы употреблять в дан­ном случае слово «решил». Вряд ли бы я сумел сформулиро­вать что-то словами, скорее, я обрёл чувствование того, что я их решил. Я снова лереосознал, что такое вечность, беско­нечность, и ещё более остро прочувствовал свою связь с этим миром.

Но это осознание пришло ко мне ещё до того, как я по­грузился в своё «Я». Оно сопровождалось причудливыми видениями и ярчайшими галлюцинациями, но, возводя всё новые стены, в конце концов я избавился и от них.

И вдруг, находясь в полной пустоте, я почувствовал, как в глубине моего «Я» формируется и созревает желание вер­нуться к привычным ощущениям и ярким краскам окружаю-

щего мира, вернуться к полноценной, наполненной впечатле­ниями жизни. Сначала ожил мой внутренний мир, вернувшись ко мне во всей своей полноте, и я с новой силой осознал невы­разимую ценность уникального факта своего рождения на свет.

Потом началось возвращение к внешнему миру, а тело моё возвращалось к жизни. Первым чувством, которое я ис­пытал, было чувство жажды. Тело, казалось, заиндевело. Я не мог пошевелить ни одним мускулом. Долго и мучительно я старался вновь обрести контроль над своими мышцами. Сначала я почувствовал, как вздрогнули веки, потом ощутил пальцы ног и даже смог пошевелить ими. Затем до меня до­нёсся запах. Теперь я знал, где нахожусь и где расположены подносы с едой. Потом я различил запахи стула, стола, обоев. Хотя мои глаза всё ещё были закрыты, казалось, что я вижу комнату сквозь опущенные веки.

Потом ко мне стали пробиваться звуки. Я продолжал свои попытки двигать мышцами. Возникло странное ощуще­ние, что я невидимыми энергетическими руками «разгребаю» их, как щётки снегоуборочных машин разгребают засыпав­ший улицы снег.

Как только я смог двигать руками, я сорвал повязку с глаз и вынул затычки из ушей. Звуки буквально оглушили меня, и, как ни странно, самым громким и тревожащим ока­зался звук моего собственного дыхания. Ранее незаметное и едва слышимое, оно вдруг зазвучало как огромный работаю­щий электронасос, с шумом перекачивающий воздух.

На мгновение меня охватил страх, что я ослеп. Несмот­ря на то что я снял повязку, глаза по-прежнему застилала тем­нота. Я тут же взял страх под контроль и неожиданно сообра­зил, что веки у меня всё ещё были закрыты. Я чуть-чуть при­поднял их. Меня продолжала окружать темнота, в которой я обнаружил размытые сероватые полоски тусклого света. Я догадался, что на дворе ночь, а свет пробивается из углов за­навешенного окна. Это открытие меня окончательно успоко­ило. Я широко открыл глаза, и меня удивило, насколько хоро­шо я видел в темноте. Несмотря на ночь и занавешенное окно, я различал контуры стола, стула и даже подноса с едой, стоящего на полу.

Я провёл руками по краю кровати. Казалось, что руки превратились в сверхчувствительный инструмент. Острота и чёткость тактильных ощущений были под стать обострив­шемуся слуховому восприятию.

Жажда напомнила о себе. Чувствительность в мышцах ещё окончательно не восстановилась, и я, с трудом спустив­шись с кровати, на карачках дополз до большой пиалы с во­дой. Почему-то мне захотелось потрогать воду. Я намочил руки и коснулся ими лица, груди. Влажная прохлада вызвала волну странного озноба, прокатившегося по телу. Я подумал, что младенец, впервые познающий мир в ощущениях, дол­жен так же удивляться непривычности того, что с ним проис­ходит.

Я начал пить мелкими глотками. Я пил, пил и никак не мог остановиться. Опустошив пиалу, я снова наполнил её из стоящего рядом кувшина и продолжил пить. Меня удивило, как организм может принять такое количество воды. Потом я ощутил голод.

Вкус пищи тоже был непривычным, но я уже почти при­шёл в себя, и наконец в действие активно включился мысли­тельный процесс. Я осознал всю важность того, что я только что сделал. Это были не просто упражнения по возведению стен между собой и миром. Они были теснейшим образом связаны со многими психотехниками Спокойных, в частно­сти с упражнениями по модификации чувств, которые Учи­тель уже показывал мне. Зрение я должен был переводить в слух или в тактильные ощущения, вкус переводился в каса­ние. Подобные техники управления чувствами использова­лись в качестве вспомогательного элемента в действиях, под­разумевающих наличие паранормальных способностей, вро­де рассказа по наитию, или при восстановлении целостности картины по какому-то ограниченному кусочку зрительной, слуховой или тактильной информации. Так, с помощью слуха можно было видеть, или можно было чувствовать при помо­щи зрения.

Когда я выбрался наконец из своего «убежища отшель-

ника», ученик, который носил мне пищу и воду, сказал, что очень тревожился за меня и уже собирался было, несмотря на мой строжайший запрет, открыть дверь и посмотреть, не умер ли я. Оказалось, что, погружаясь в глубины собственно­го «Я», я пролежал в полной неподвижности три дня, и ученик каждый раз забирал нетронутую пищу и воду, ставя на её место новый поднос с едой.

Впоследствии опыт «ухода от мира» не раз пригождал­ся мне в моей знахарской практике.

Одна семейная пара из села Доброе обратилась ко мне с просьбой вылечить их единственного сына, с которым тво­рилось что-то непонятное. С одной стороны, казалось, что мальчик страдал от «задержки развития». Говорить он начал поздно, но, когда заговорил, он делал это чисто и правильно. Создавалось впечатление, что он просто не хотел ни с кем разговаривать. Периодически Женя на долгие часы впадал в задумчивость, ничего не замечая вокруг. Он никогда не сме­ялся, с большой неохотой откликался на попытки родителей сблизиться с ним и категорически отказывался общаться со сверстниками и посторонними людьми — словом, был ти­пичным «тормозом».

Тем не менее при психиатрических обследованиях се­милетний мальчик, видимо инстинктивно понимая, что здесь нужно вести себя по-другому, вёл себя как обычный ребё­нок, без особой охоты, но всё же внятно и разумно отвечая на все вопросы, которые задавали врачи, и психиатры не нахо­дили у него никаких отклонений.

«Заторможенность» мальчика привела к тому, что ро­дители отказались от мысли послать его в школу и начали заниматься с ним дома. Женя обладал блестящей памятью и хорошим уровнем интеллекта, так что учение давалось ему легко, но его постоянная замкнутость в себе и хроническое нежелание играть или проводить время со сверстниками ста­ли плохо сказываться на его физическом состоянии. Женя слабел на глазах.

Пообщавшись с Женей, я сразу понял, что это типичный случай «ухода от мира». Внутренний мир мальчика давал ему гораздо больше, чем внешний мир, точнее, по каким-то при­чинам он так и не научился получать удовольствие от взаи­модействия с внешним миром. Мальчик на меня почти не реагировал, продолжая пребывать в своей странной отрешён­ной задумчивости.

Поскольку от постоянного пребывания в пассивном со­стоянии здоровье ребёнка значительно ухудшилось, я решил в первую очередь воздействовать на его организм, повышая общий уровень жизненности. Раз за разом я начал приезжать в Доброе, массируя Женю и всячески стараясь растормошить его. Во время сеансая непрерывно говорил, пытаясь привлечь его внимание. Я рассказывал ему о мечтах, о радостях жиз­ни, расспрашивал его о его жизни, о прошлом и о планах на будущее. Я настолько хорошо настраивался на него, что чув­ствовал его состояние, его холодное одиночество среди вы­соких стен, которыми мальчик отгородился от пугающего его мира.

Долгое время мои старания не приносили результата. Всё, что бы я ни делал. Женя воспринимал со стоической покорностью. Даже когда во время массажа я причинял ему боль, он не протестовал, оставаясь таким же вялым и пассив­ным. Но я твердо решил довести лечение до конца, тем бо­лее что родители мальчика умоляли меня не бросать его, по­скольку я был их последней надеждой.

Постепенно Женя стал прислушиваться к моим словам, и наконец настал день, когда я дал ему первый урок рукопаш­ного боя. С этого момента Женя начал включаться в актив­ную жизнь. Насколько я знаю, больше у него не возникало проблем с «уходом от мира».

ГЛАВА 13

Среди ночи меня разбудил телефонный звонок. Я в полу­сне нащупал телефонную трубку и услышал радостный голос Сергея, моего приятеля из Евпатории и большого лю­бителя воинских искусств.

— Надеюсь, я не разбудил тебя? — бодро поинтересо­вался Сергей.

Я взглянул на часы.

— Да что ты! Кто же ложится спать в два часа ночи? Это еще детское время, — зевая во весь рот, пробормотал я.

— Извини, если разбудил, — в голосе Сергея не чув­ствовалось ни капли раскаяния. — Речь идет о жизни и смерти.

— Нельзя ли поподробнее? — попросил я, мучительно борясь с зевотой.

— Ты должен срочно выехать в Донецк! — сообщил Сергей. — Ты будешь нашим делегатом!

— Делегатом? Каким ещё делегатом? — не понял я. Спросонья я плохо соображал, и единственная ассоциа­ция, пришедшая мне на ум в связи с этим словом, была связа­на с очередным съездом нашей родной и любимой Коммуни­стической партии.

— Мы посовещались и выбрали тебя, как наиболее дос­тойного, — поспешил обрадовать меня Сергей.

— Неужели? Премного благодарен, — не слишком уве­ренно отозвался я. — И за что мне такая честь?

Похоже, Сергея начала раздражать моя тупость.

— Ты же отец крымского кунг-фу, — объяснил он. — Вот мы с ребятами посовещались и решили отправить тебя в Донецк. Там появились отличные самиздатовские книги по боевым искусствам, и мы собрали деньги, чтобы ты смог выкупить их.

Автор выражения «отец крымского кунг-фу» примени­тельно ко мне, к сожалению, остался неизвестным, но кто-то прочно запустил его в оборот, и я развлекался, пытаясь вы­яснить, что если я отец, то кто же тогда мать.

— А почему ты сам не поедешь? — спросил я. — У меня, как всегда, довольно плотное расписание.

— Говорят, что донецкие рукопашники — весьма свое­образные ребята. Ты можешь быть самым лучшим предста­вителем крымских конфуистов. Нам бы не хотелось ударить лицом в грязь перед дончанами.

— Но ведь нужно всего лишь купить книги, — возразил я. — Мы же не будем устраивать показательные выступле­ния. По крайней мере, я ни с кем драться не собираюсь.

— Конечно, — поспешил успокоить меня Сергей. — Об этом речь и не заходила. Просто мы решили, что было бы лучше, если бы в Донецк поехал ты.

— Ладно, — согласился я. — Пожалуй, я смогу выкро­ить пару свободных дней.

На самом деле для поездки в Донецк у меня были ещё и личные мотивы. Я знал, что в Донецке живёт удивительный знахарь, который лечит людей, заточая их на весь период ле­чения в заброшенных штольнях шахт. Звали этого знахаря Павло, с ударением на последнем слоге.

Я услышал о Павле от другого украинского знахаря по кличке Степняк, живущего на Херсонщине. Степняк был хо­рошим целителем и очень приятным в общении человеком, но, кроме того, он ещё и страстно увлекался воинскими ис­кусствами древности, собирая любую доступную ему инфор­мацию, в том числе и про боевые приёмы славянских, татар­ских и прочих народов Советского Союза.

Степняка настолько захватили техники Шоу-Дао, что он был готов щедро делиться со мной любыми рецептами и при­ёмами народной медицины в обмен на тренировки. Когда я приезжал к нему в гости, мы проводили долгие часы, спаррингуясь и отрабатывая приёмы, а потом, за чаем, он расска­зывал мне множество интересных историй о мире знахарей.

До Степняка я, в основном, общался с народными цели­телями, которые были полностью замкнуты на самих себе, считали свои методики лучшими и уникальными и готовы были зубами и когтями драться с возможными конкурентами

за своих пациентов. Степняк был совсем не такой. Как выяс­нилось, он принадлежал к негласному обществу знахарей, члены которого были разбросаны по всему Советскому Со­юзу, но тем не менее активно обменивались между собой информацией, лекарственными травами и средствами, а за­одно и новыми методиками целительства.

Через Степняка мне удавалось доставать очень редкие травы. К моему удивлению, оказалось, что через того или иного целителя можно было достать лекарственные расте­ния, произрастающие даже в самых удалённых уголках пла­неты, На наших азиатских границах все годы Советской вла­сти процветала контрабанда лекарственных трав, и тюки с сырьём на спинах носильщиков доставлялись через горы из соседних государств.

О донецком целителе я узнал случайно. Одна моя знако­мая просила меня помочь ей вылечиться от тяжёлого хрони­ческого заболевания лёгких, но, поскольку у меня не было времени и возможностей серьёзно заняться её лечением, я обратился к Степняку, надеясь подкинуть пациентку ему.

— Это не для меня, — покачал головой Степняк. — Есть другой знахарь. Он её быстрее вылечит. Её надо к Пав­лу отправить, — с ударением на последнем слоге сказал он.

— А кто такой этот Павел? — заинтересовался я.

— Не Павел, а Павло, — поправил меня Степняк. — Это уникальный целитель. Конечно, характерец у него тот ещё, не позавидуешь, но лечит здорово. Такого больше никто не делает.

— А как он лечит? — спросил я.

— Шахтами, — ответил Степняк. — Он запирает чело­века в заброшенную штольню и там издевается над ним как может, — заставляет его голодать и выполнять различные процедуры, подвергает психическому и физическому наси­лию, в общем чего только не вытворяет. Иногда он запирает больного на две недели, а то и на месяц в полной темноте, или при слабом свете. В зависимости от заболевания, стены келий, в которых живут больные, он выкладывает разными минералами, в частности каменной солью.

— И это срабатывает? — с сомнением спросил я. — Звучит всё это немного устрашающе. Неужели люди идут к нему?

— Ещё как! — воскликнул Степняк. — У Павла всё срабатывает. Он говорит, что невыносимые условия, кото­рые он создаёт, обостряют защитные силы организма и орга­низм под влиянием дополнительного стресса в конце концов излечивается. Отправь к нему свою лёгочную больную. Уве­рен, что она выздоровеет.

Мне сразу захотелось своими глазами посмотреть, как лечит этот загадочный дончанин с плохим характером. Но, к сожалению, у меня не было ни времени, ни денег, чтобы спе­циально для этого отправиться в Донецк.

И вот теперь я надеялся встретиться с этим странным целителем, договориться с ним о лечении моей знакомой и, возможно, даже посмотреть на его шахты и процедуры.

Наутро я позвонил своим знакомым из Комитета Госбе­зопасности, и они помогли мне купить билет на поезд, от­правляющийся в Донецк вечером того же дня. Наученный горьким опытом предыдущего общения с иногородними лю­бителями восточных единоборств, я дал себе слово не устра­ивать никаких учебно-показательных спаррингов, поскольку подобные затеи обычно быстро переходили с учебного плана на уровень: «а ну-ка, козел симферопольский, посмотрим, кто круче».

Удобно устроившись на верхней полке, я почти с нос­тальгической нежностью вспоминал период, который я мог бы назвать своей юностью в мире боевых искусств. Хотя с тех пор прошла всего лишь пара лет, я, под влиянием Учите­ля, настолько изменился, что иногда мне казалось, что я по­взрослел на целую жизнь, и слово «юность» для меня в опре­деленном смысле стало синонимом хотя и восхитительной, но все же глупости, избытка гормонов и наивного романтизма.

В книге «Тайное учение даосских воинов» я уже упоми­нал об Эльюнси Мухаммеде по кличке «Мишель». Он был подданным Туниса и учился в Симферопольском медицинс­ком институте. Эльюнси был хорошим специалистом руко­пашного боя, но при этом крайне неприятной личностью.

Мишель обладал способностью оказывать психологи-

ческое воздействие на окружающих и широко этим пользо­вался, подчиняя своей воле учеников до такой степени, что они делились с ним даже своими женами.

До встречи с Учителем меня очень интересовала техни­ка рукопашного боя Мишеля, но отношения с ним у меня не сложились — то ли он интуитивно чувствовал во мне сопер­ника, то ли понимал, что манипулировать мной было не так просто, как другими, и я не мог учиться непосредственно у него.

Однако я не сдавался и решил заслать к нему шпиона

— одного из моих приятелей и учеников. Выбор пал на Кос­тю Потлатова — студента мединститута, и нам даже удалось сделать так, что в конце концов Костю подселили в комнату Эльюнси.

Первое время Костя честно работал на «нашу развед­ку», принося новые сведения о тренировках Мишеля и о его боевых техниках, но мы не учли один очень важный фактор

— влияние жесткой и жестокой личности Эльюнси на уче­ника.

Мишель полностью подчинил себе нового соседа по комнате, так что Потлатов с рабской покорностью выполнял все его указания. Наши общие знакомые рассказывали, что он взял на себя все заботы по хозяйству, убирал комнату, зас­тилал Эльюнси постель и готовил ему еду. Если Мишелю казалось, что Костя недостаточно расторопно выполняет его поручения, он даже прибегал к физическому наказанию в виде нескольких сиккенов* в различные части тела. Постепенно Потлатов перестал общаться со мной и со своими прежними друзьями, а если мы случайно встречались, он восхвалял муд­рость и силу своего нового наставника почти на уровне куль­та личности.

Меня это не волновало, поскольку я уже начал обучение у Ли и, в сравнении с учением Спокойных, техники Мухамме­да потеряли для меня свою привлекательность.

Примерно через год обучения у Эльюнси Потлатов ре­шил доказать превосходство его школы, вызвав на поединок

* Сиккен — разновидность удара рукой.

моего приятеля и ученика, Семена, которому я показывал многие техники Шоу-Дао.

Я уже упоминал о Семене в книге «Тайное учение даос­ских воинов». Он был одним из кандидатов в мои напарники, которого отверг Ли, сказав, после беглого взгляда на него, что у этого человека слишком огненная воля и что на корот­кое время он может быть верным другом, но он не способен стать хорошим партнером, поскольку у него непомерная жаж­да самоутверждения и жесткая, всепоглощающая целеустрем­ленность.

Учитель, как всегда, оказался прав. Я сдуру рассказал как-то Семену о том, что Ли не согласился сделать его моим напарником, предпочтя ему Славика, и с тех пор наши отно­шения дали трещину. Я чувствовал, что Семен так и не смог простить мне отказа, в котором я ни капельки не был вино­ват. Однако в то время мы еще активно тренировались вмес­те, и, когда Семен сообщил мне, что Потлатов предложил ему драться с ним и с еще одним представителем школы Элъюнси, я не одобрил этого, понимая, что ничего хорошего из по­добной затеи не выйдет, но мой приятель, как всегда, шел напролом, не желая показаться трусом.

Мишель со своими учениками встретился с Семеном в одном из спортзалов Симферополя. Судить поединок должен был некто Пожарский, человек, влюбленный в боевое искус­ство и изучавший рукопашный бой как у меня, так и у Мише­ля. Я относился к этому человеку с искренним уважением, поскольку он, начав изучать воинские искусства в возрасте около сорока лет и находясь почти на грани инвалидности, в относительно короткий срок превратился в сильного спорт­смена.

Незадолго до того, как Пожарский начал заниматься кунг-фу, он был вынужден даже продать свою любимую «Вол­гу» вишневого цвета из-за того, что он начал терять сознание за рулем, но через несколько лет упорных тренировок он, не останавливаясь, мог взбежать на Чатырдаг. В то же время Пожарский стал жертвой характерной для многих рукопашников жажды проверять себя и окружающих через боль, че-

рез поединки в полный контакт, ставящие бойца на грань жизни и смерти.

Семен наивно полагал, что его ожидает обычный бес­контактный поединок или спарринг в неполный контакт по стандартным правилам. Однако, когда Эльюнси заявил, что ему предстоит драться в полный контакт с каждым из его учеников до потери сознания, Семен из гордости уже не мог отказаться.

Своего первого противника он уложил через несколько секунд молниеносным ударом в челюсть. Нокаут был настоль­ко мощным, что у ученика Мишеля пошла изо рта кровавая пена и он пришел в сознание лишь спустя несколько минут, но еще долго не мог восстановить координацию движений.

Теперь Семену предстояло драться с Потлатовым. По­жарский, обеспокоенный слишком суровым исходом преды­дущего поединка, начал активно вмешиваться, пытаясь пре­дотвратить серьёзное увечье или даже смертельный исход.

Дважды он помешал Семену нанести решающий удар, перехватывая его руку или блокируя удар ногой. Каждый раз судья взывал к разуму Эльюнси, умоляя его прекратить по­единок, но Мишель хладнокровно продолжал посылать сво­его ученика на убой.

Наконец удар Потлатова разбил Семену губы и подбо­родок. Кровь хлестала с такой силой, что было необходимо наложение швов. Только тогда Мухаммед прекратил поеди­нок, громогласно заявив о решающей победе своей школы.

На самом деле Семену крупно повезло, потому что, если бы он вырубил и Потлатова, ему пришлось бы драться с са­мим Эльюнси и тут ему действительно пришлось бы туго.

Я вспоминал этот случай и многие другие нелепые «смертельные схватки», в которые по чистой глупости ввя­зывались мои знакомые рукопашники, и дал себе слово лю­бой ценой избегать в Донецке подобных приключений.

Сойдя с поезда, первым делом я решил направиться к Павлу.

Знахарь жил в небольшой двухкомнатной квартире в блочном доме. Открыв дверь в ответ на мой звонок, он оки­нул меня мрачным и подозрительным взглядом.

Я улыбнулся как можно доброжелательнее и объяснил, что я от Степняка, что я сам увлекаюсь целительством и при­шёл поговорить о моей знакомой, которая хотела бы лечить­ся у него.

Похоже, Павло колебался, впускать меня или не впус­кать, но, видимо, имя Степняка сделало своё дело, и он с ви­димой неохотой приоткрыл дверь, кивком головы пригласив меня зайти. Квартира была грязная, захламлённая, тёмная и унылая. Я подумал, что чем-то она напоминала шахту.

— Что там за пациентка у тебя? — сразу перешёл к делу целитель.

Я объяснил.

— Ладно, присылай, — мрачно буркнул Павло. — Вы­лечим.

Он бросил на меня неприязненный взгляд, давая понять, что время аудиенции закончилось. Я уже понял, что увидеть шахты мне не светит, но надеялся вытащить из неразговор­чивого целителя ещё какую-нибудь информацию.

— Извините, если я отнимаю у вас время, — сказал я, — но Степняк говорил, что вы единственный в своём роде. Не могли бы вы немного рассказать мне о том, как вы ле­чите?

— А что я? Шахта лечит! — буркнул Павло.

Я сделал ещё пару безуспешных попыток вытянуть что-либо из неразговорчивого дончанина, но, кроме отрывистых «шахта лечит» или «шахта вылечит», мне так больше ничего не удалось из него выжать.

Почему-то стиль его речи вызывал у меня устойчивую ассоциацию с неожиданно пришедшей на ум фразой «могила тебя исправит».

Забегая вперёд, я упомяну, что всё-таки послал к Павлу мою знакомую, честно рассказав, что процесс излечения бу­дет не слишком приятным. Однако у неё хватило смелости отправиться в шахту, и действительно, Павло, как и обещал, вылечил её.

Но несмотря на то, что болезнь отступила, похоже, что общение с целителем стало для этой женщины сильным шо­ком, вплоть до психической травмы. У неё заметно испор-

тился характер, она стала угрюмой и нелюдимой. Как гово­рится в пословице: «одно лечит, другое калечит».

От Павла я отправился по адресу, который мне дал Сер­гей, и встретился с группой любителей боевых искусств. Из­бегая разговоров о себе, я рассказал об иностранных студен­тах, живущих в Симферополе и владеющих разными стиля­ми боя.

Я закупил всю имеющуюся в наличии самиздатовскую литературу по боевым искусствам, выполнив таким образом задание общественности. Пришло время возвращаться в Крым.

Я находился в гостиничном номере, упаковывая свои вещи, когда меня охватило специфическое чувство преследо­вания. Я сам не понимал, из-за чего оно возникло, но я был уверен, что за мной следят.

Я вышел из номера с большой дорожной сумкой из кож­заменителя, на которой красовалась эмблема чемпионата Ев­ропы по дзю-до — два белых равносторонних треугольника с венчающими их сверху белыми кругами, видимо символи­зирующими головы борцов.

Я несколько раз осматривался вокруг, пытаясь обнару­жить преследователей, и, хотя ничего подозрительного не заметил, ощущение опасности не оставляло меня. Основы­ваясь скорее на интуиции, чем на реальных фактах, я решил, что вряд ли в этот раз за мной следят правоохранительные органы или бандиты. Скорее всего, это были местные «сен-сеи», решившие «проверить» приезжего.

На вокзале я убедился, что мои подозрения были обо­снованы. За мной следили два крупных, хорошо физически развитых парня. Делали они это не слишком профессиональ­но, то ли стараясь напугать меня, то ли боясь потерять меня из виду. Я понял, что, скорее всего, они были в гостинице, когда я почувствовал их присутствие, но затем, зная, что я собираюсь на вокзал, они встретили меня уже здесь.

Сделав вид, что я их не заметил, я отправился в мужс­кой туалет, расположенный в конце платформы. Как и боль­шинство советских привокзальных туалетов, он не блистал особой чистотой. В середине выщербленного кафельного пола красовалась огромная зловонная лужа, дверь в одну из каби­нок была выбита, и ее покосившийся край упирался в бортик грязного унитаза.

Я зашел в туалет, сняв сумку с плеча и держа ее на весу, а следом за мной вошла дружная парочка амбалов. Один из них остановился сбоку от меня, другой постарался зайти за спину, но я развернулся таким образом, чтобы контролиро­вать их перемещения.

— Это что за ерунда нарисована у тебя на сумке? — поинтересовался тот, что сбоку, в типичном стиле: «ты козел, — за козла ответишь».

Я промолчал.

— Чемпионат Европы по дзю-до, — продемонстриро­вал свою грамотность другой. — Ишь ты, дзюдоист выис­кался.

Я подумал, что для некоторых людей необходима пусть небольшая, но преамбула для начала военных действий. Я не нуждался в преамбулах. Не собираясь ввязываться в дискус­сию, я слегка развернулся и левой ногой ударил в пах парня, стоящего у двери. Он взвыл и согнулся, сделав шаг вперед, и в этот момент я швырнул сумку с книгами в дверной проем, чтобы она во время драки не упала в нечистоты и моя бес­ценная самиздатовская литература не промокла.

Сумка была тяжелой, мое движение оказалось нелов­ким, и это спасло меня от мощного и резкого удара ногой по дуге типа маваши. В момент, когда мой второй противник выполнил этот виртуозный удар, я как раз поскользнулся и, пытаясь сохранить равновесие, уцепился за оторванную дверь.

Удар пришелся точно в косяк двери буквально в милли­метре над моей толовой, и амбал с душераздирающим воп­лем ухватился за разбитую голень.

Я восстановил равновесие и, вытянувшись в струнку, что было силы врезал ребром стопы по колену пока еще целой ноги, на которой он стоял.

Потеряв равновесие, виртуоз ударов ногами шлепнулся в лужу мочи.

Его приятель, еще не отошедший от удара в пах, согнув-

шись, глотал ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Я сделал к нему широкий шаг и ударил его локтями в облас­ти спины и поясницы. Описав небольшую дугу, он с размаху плюхнулся на своего приятеля, катающегося в нечистотах.

Быстрым шагом выйдя из туалета, я подхватил сумку и, внимательно осмотревшись вокруг, бегом пересек желез­нодорожные пути и спрятался за товарным поездом, присев на подвеску одного из его вагонов. Я не хотел идти в зал ожидания, подозревая, что там меня могли ожидать новые неожиданности.

Со своего наблюдательного пункта я мог наблюдать за парочкой, которая, выбравшись из туалета, хромая, продефи­лировала по платформе к выходу.

Против обыкновения, я занял свое место в поезде в пос­леднюю минуту перед отправлением. Когда поезд тронулся, я с облегчением вздохнул.

Сергей встретил меня на платформе, пылая энтузиаз­мом. Мы отошли в укромное местечко, и он, присвистывая и причмокивая от восторга, осмотрел сокровища самиздата, которые я извлек из сумки.

— Я прямо сейчас отнесу все к приятелю, который раз­множит книги на всю компанию, — сообщил он. — Ну как, тебе понравилось в Донецке?

— В следующий раз делегатом поедешь ты, — не вда­ваясь в подробности, отмахнулся я.

Встретившись с Ли, я первым делом рассказал ему о встрече с Павло и посетовал на то, что так и не смог увидеть, как именно лечит донецкий целитель.