Джеймс Джойс. На помине Финнеганов (кн1 гл5 ч1)




{Письмо}

 

 

{Молитва за АЛП}

Во имя Аллы Минулосердной, Аллы Миролюбивой, Дарительницы Присребреничков, да всесветится время её, да пиитят здравствие её, да льются воды её и не замлеют как нива!

 

{Названия её мамафеста}

Её неозаглавленный мамафест мемуарализовавший Наивсевышнего был известен под разными именами среди бессвязных времён. Так мы слышим: «Августа Ангустейшая для спасения старого Чудомора», «Непутеец ванн подкранных, буюшки бую», «Поднимем за остатки былых раскошёлок», «Анна Статесса достигла положения», «Не бойтесь коленсцен, былой Наганн, возрадужьтесь, сэр Выпушкин», «Мой златой человек и моя сребряная свадьба», «Амурный Плачевник и Изольдная Сесиль», «Древопильщик донёс до дикой росы», «Твоя моя в вода вводить, а ваша знать меня ли манили ли», «Пирворовство на кону», «К какой из ваших эстердревностей вы собираетесь позавтраться?», «Наганносящийся каббалатчик против промывщика водомозгов», «Свободен ковчижиков лёт, потопчем в молчжмурки», «Преданья стороны Гибернской», «Письма драпугонщика», «Стоны бритток», «Песнопоэта не перепеснопоэтишь не пятнать поплиннацию», «Извинение за большого» (тут имеется в виду какое-нибудь несуществительное, вроде: мужених, мальжених, служених, пажених, хотя у нас также есть полнокрайные: «Уж мой, этот тихий мужас, в портгуляния пошёл» или «Как галерник он молчок»), «Следует ли нам навестить его?», «От арковчега до яркопарка», «Иглоподкалывание Клеопатры при скучании Олдбораама и Сахары с возлощением проверблюдинов и управляющими пирами дамами Эгипта», «Петухгоршишка для папааса лобных сгибшей», «Новое лекарства от старого триппера», «Гуськом стояли картофаны, гусак не вышел из меня бы», «Дитя, прости несватавшихся просто, не довершай мечом», «На лоб ему чепец венерианский и виныграть с вакхвкусом стройным», «Чтоб ставить меня под зарок, родил друзей, забыв свой чилдренгарден», «Долгу линию стояши в Аминский Барторг», «Хоть я и старая крайне, но со мною мои финт да флюшечка», «Двадцатня чуланметражей, весомдесят здесядь кроватей и единстенное прочьхожее», «Я жила жизнь», «После Обплевково-Оплеушного восстания в доме с золотыми ступенями», «Вослед вилки», «Он мой О'Иерусалим, а я его По», «Первый на Западе», «У потока Земзем под холмом Зигзаг», «Человек, что нашёл себе мать в Тутовом Мамбору», «Испробуйте наши кротки козни», «Лог Энн по любому основанию», «Голова сделал сорвиприз своим шалавлевым танцевпсицам», «Пронц Сверхорёл, всем птицам принцепс», «Нутренне милолёг, но выносное монозлит», «Выпей за него, Жахлин, ты останешься со мздою – добровеятель с тобою», «Я попрошу вас поверить, что я была его возлюбленной», «Засыпаем градом вопросов», «От Виктролии Нюансной до Алябарда Ноясного», «Лепым, сэр-отец, скажись, в руку рупий мне вложи», «Что Барбар сотворил из бочечного органчика, когда перед ним были контра, лётчик и бомбомётчик», «Эскимастак да смертен», «Что Чудо-юдо сделало с Шалисой и что анисовка – с ним», «Назад, о филия, нельзять», «Хочет хватьбы гоблин», «Моя старушвеция», «Я страж не злюдей, среди кого тих я стужусь, и он зовёт меня его первейшей азейшей», «Домпустим, чревощипатель обсмешится с трупом», «Кто же финну даст лаппарку на неделе фарснегралищ?», «Как карпик припрыгал в Раш, когда гневраль был», «Помогите леди», «От становления галсгладкой плескпублики до падения Баллштилии», «О двух способах раскрывания уст», «Я не препятствовал водам течь туда, куда они должны, и я знаю двадцать девять имён привлекания», «Тиртаран острова Тори интерессматривает галазиаток как свою млечную корову», «От погранаббатств до кроналлей после неисполнимых отрад», «Свыкницы для разных вистогретых и мая хмурушка для розных коснеющих», «Как высудить златые горахти, когда Богсирых убит как заснувший», «На вольных корчмах Ватерлуга», «Воотчину, он превздохнул все мои отдышания», «Три топа вперёд, два хлопа назад», «Моя кожа взывает к трём чувствам, а мои волнистые уста требуют, чтобы их честно приколумбили», «На улицу Юбань на сбережения мелюзги», «У батальномающихся парней появилась треохота, но простые тушки парно опытные», «В постели с моим богом, от той, что знает об этом японаслучке», «Гроза прошла мимом», «Автомоторское право руля на двенадцати акрах пространствий солоделённых стартов Осмердики», «Дай он мне унцию того, и я дам ему того чай», «Опасные дерзкие сонмища в дремучих богемских лесах», «О'Донох, Белодонох», «Я на повышенных, он в повелительном», «Его скуёт нагнавший струху, и мы беспомочны без мам», «Гнать эскимосек от эрбитражей, а домживотных от кассокрадства», «Нордсель-топсель, маячьте впруд», «Он снегокрыл меня страстнее, чем айсбрег наголову», «Милаш причитал, а косарь пожинал», «О'Заморяев», «Из самых глубин под моей ложечкой я жалею вас до праха траура», «Ингло-андийские милладии из Таммасса Ора», «У великого полинезионального тренерансье баллентиновые шармовары, что вызывают лихо нотаций», «Пантомимика махов, встряхов и пары мягких», «Появилось с последнейшим выпаском жирнала и моим издеванием в Ерундальском Дворце», «Шалуньи-зефирки и (или) ложный шах джентльменша», «Смотри первую книгу Битиуса на страстнице», «Тебя закруглили насловно», «Никуда недетские страхжилки для шаленьких герольдов», «Смотри покуда наши сны», «Я знал, что во меня что-то есть, а значит ум сложится разумно», «Капитан Смёт Балтофтонг и белая дикарка Плохояхонтс», «Мели, Намыля, твоя неделя», «Верхнекан и его дучка Марианна», «Последний из Фингаллиан», «Это я заболтунила его на ту наварную биржу и сдала своё почти дельное лицо в его Весовую», «Гип-гип щурам за их тикайское волеиспускание», «Питерские затиски», «Пузышко-Пыжик всмятку разбился, гей-гей, гей-гей», «Аванс втюризма двух налистниц при фруктопадении», «Изнанка семейства Вокаллис», «Если бы мои сложенные крылья не сидели так туго, я бы ослабила свои корсети на той семейке магистратушек», «Аляалоха Поповещь и Зоркорлино Верный Глаз», «Не видеть ни ядблок, ни живлюдей», «Мне уделите вы, так любезный, ради любви и матери», «Чек без выплат, ссудья без средств», «Сонтракт с Делвином лихвидными средствами», «Горящие глаза Рытвинокого предали маи волосы огню», «У него есть бар, который построил джин», «Духовные взгляды с заду на перёд», «Яблаам и к снам был сирый нейтрал, пока Брахма не побудил его интерсекс», «Кто евблоки кусает, свой лишечник опростает», «Шахт тут бизнес, шум с какофонией, ЛБД», «Семь жён на дело в неделю», «Ярая Анна и Сильная Порода», «Алка лижет портер, пока Горди заносится на вкушанье», «Двудвушка подкровельных или тррройня собакаянных», «Вдаваясь грудью, вылезай гузкой», «От взглавного хлебопомещика до грайних О'Молли и от дам к их лицам», «Обпарадование для петельных школяров», «Отличный полуцентровой и главный задщитник выходит на поле», «На древе лист, на камне точат, я выстираюсь ближе к ночке», «Первая и последняя единственная достоверная история обо всём почётном мирсере Вертоухове, В.Т.Б.» и наконец «Змея (низкородок!) из-под пера повидавшей мир женщины, которая может лишь поведать голые истины о дорогом человеке и всех заговорщиках, как они все пытались сбить его, распространяясь по всем Изольдиным Лугам о половом Вертоухове и паре дрянных девок, где также открыто демонстрируется вся неупоминательность и ложное обвинение касательно дождемундирников».

 

{Анализ письма}

Протосторонний манушрифт это сама многогранность рукописания. Было время, когда наивные альфавитязи должны были выписывать его вслед за черчением чисто рецидивистского праворазмягчителя, возможно обоюдорукого, вероятно курокносого, и представляющего странно основательную райдугу в его (или её) затылке. Следовательно, героически выведывающему зоонтомофилисту он казался настоящей половой мозаикой куклобрачия, в которой заядлый губитель выползней Ориолопос, ныне не ответкивающийся от сахаров, прежде листящийся на сольвтарелло, когда его чувствительная толпа под ложечкой вместе с глазом, открытым всем правдам и неправдам, зверьвуалированны ночными миазмами (где огонь как трубы и кисти как клещи), просто звездорыщет своих бабочек с щитка на щиток. Потому-таки это напоминает чистейшее чародумство, в котором наша литерпретура это наш журналектор. Всё так вiддалённо от нас да него в кухнощной темноте, тычася и саднясь свёрткой позади, что мы должны наощупать тот решительный дзень, словно пухлые чухлые гяурослепы, чтобы уврачевать момент, другой, когда у нас всё калым-былым. Жёндошло не всевсем. Ближайшее рассмотрение меморандума откроет многочисленность лиц, нанесённых на документы или документ, и некоторое предвидение виртуального преступления или преступлений может быть сделано любым достаточно неосторожным, прежде чем хоть сколько-нибудь подходящий шанс умудрится подвернуться. Фактически, когда инспекторы изучили всё тщетнольнув, черты, характеризующие светотень, сливаются, их противоположности исключаются, чтобы стать одним стабильным теловищем, как через предопределённое враждование сердцевредителя и домограбителя или выпивохи против вольнодумца, наша социальная туловещь катится и шатко и валко, испытывая тряский ряд запланированных разочарований, вдоль длинной улицы (впрощем, как от азбыков дом верлюдей!) поколений, ещё поколений и ещё больше поколений.

 

{Кто и как написал письмо?}

Скажите, госбарон Держусветик, какой гикаль-шмыгаль написал эту грехклятую вещь? Долговяз, приседок, коновал, возле ходозабора, ниже замерзулек, используя перо или стило, в ясном уме или в тёмной памяти, с помощью (или наоборот) пластикации, прерванный визитом провидца к писчику или писчика на позиции, апромеж пары ливней или окромеж трёхколяски, среди ветровалов или под градугой, приземлённый стремяглавый наездник или очкострахдальческий строгоумец, подавленный поклажестью учения?

 

{Письмо написано на ткани}

Однако, терпение; и помните, что терпение великая вещь, и прежде всего прочего мы должны избегать чего-нибудь вроде того, чтобы быть или становиться выведенными из терпения. Неплохой план, к которому прибегает перепуганный деловой народец, у которого не было ни сил, ни моментов на учителя Кун-Цзы и его доктрину о низменцах или собственнические своды-здоровы Карпа Примасимуса, заключается просто в том, чтобы думать о всех выкупных фондах терпения, хранимых как номинальное объединение обоими братьями Брюсами в сотрудничестве с их шотландским пауком и вумными запряжными Гансами. Если после годов поверх годов окопной невынимательности один тёмный выдающийся страстнобай, из тьмы отаргуннов или из Тмуаракхань, околдунник или курьерист с редькой в руке, настроился на ту распряклятую цель приободрить нас всякими розговарворами Каравай-Сыраля, что наш великий предок был, собственно говорил, на три слога менее, чем в его фамилии (тем немее нет!), что ухо Фионна Вертоуха в былое время было торгмаркой широковещателя с вёртким местным жаргоном для тузземного пациента (голосы! зовут! вездеслушай!), а что касается этого радиоколебательного делопослания, к которому (будь то карттон, шёлк или ткань бумажная, будь то уголь, галл или пыль кирпичная) мы должны непрестанно возвращаться, где же, кляну Бесом, Дном и Тофетом, под теперешним горизноем, который будет играть с нами до скорлупоездки в этом пещерище Алюдина при всей нашей чердаквидности, должна эта яркая таксякенция пролить нам свет с плеча?

 

{Автор кого-то цитирует}

Ничеготушки мы не знаем. Завершая дело чистой неготивностью из-за позитивного отсутствия политической недоволи и денежных требований, что эта страница никогда не могла быть перопродуктом мужчины или женщины того периода или из тех краёв, напрыгивается лишь один неоговорённый вывод, который равносилен предположению, из-за неприсутствия апострофов (иногда называемых кавычками) на любой странице, что её автор был вечно и по своему складу неспособен на присваивание слов, произнесённых другими.

 

{Конверт – предмет женской одежды}

К счастью для неудовольствопроса, канты – упрямая вещь. Смог ли хоть один товарищ из тех, что прут прудить (о чём небесполезно одним скучным вечером тихонько напомнить), или какой-нибудь ординарный яхвеслов плоскогрудого пятидесятка, пустопарый и подверженный умозаключениерамам через синкопорамы при толкованиераме любой затруднениерамы, что вёл родохождение от великого Фунг Яна, фактически простой каждосын, посмотреть с должным тщением на вполне себе ежедневнописный адресодержащий конверт? Надо признать, это лишь внешняя шелуха; её красота – со всем её всехарактерным совершенством несовершенства – в её богатстве; она показывает лишь гражданское или военное облачение некоей пылоподобной наготы или пурпурноповетренной неприкрытости, что подвернулась под его отворот. Однако сосредоточиться единственно на буквальном смысле или даже на психологическом содержании любого документа при глубоком пренебрежении оборачивающими фактами, что детализируют его, будет столь же болезненно для любого в здравом слухе (и, добавим также, с верным вкусом), как некоему товарищу в процессе, скажем, получения приглашения от другого товарища (что оказался его другом не разлей беда), например, к одной леди, знакомой с последним, что занята исполнением тщательной потомответственной церемонии лезть на цыц, прямиком сбегая вниз и являя видение во всей его полноте, простоте и естественности – и он предпочтёт спрятать взоры под мёртвязкой от того этикетического факта, что на ней были, не надо забывать, надеты на протяжении некоторого времени определённые предметы эволюционной одежды – негармонирующие создания, как каверзный критик может их охарактеризовать, как нестрого необходимые или как мелочно раздражающие тут и там, зато также непримерно полные местного колорита и личного благоухания, к тому же намекающие о всяком многом таком прочем, плюс с возможностью растягиваться, округляться, случись нужда или желание, а также разделять поразительно похожие совпадающие части (вспоминаете ль их?) для лучшего исследования ловкой рукой эксперта, понимаете ли? Чьё сердце может усомниться в том, что факты женского обсукноваливания там всегда налицо, или в том, что женственные фантазии, которые страннее фактов, тоже там в то же самое время, только немного тыльнее? Или что одну можно отделить от другой? Или что тогда обе можно рассматривать одновременно? Или что каждую можно взять и в свою очередь рассмотреть независимо от другой?

 

{Уборная оранжерея}

Есть несколько артефактов, что смогут позаботиться о себе. Была река, и она чувствовала, что ей не хватает соли. И здесь себя Бурный явил. И была страна, и она спрашивала медвежью цапку на объединьдинь! И, прытко ли, дорого ли, получила, как и обижалась. Мы, ходящие под небом, мы в трелестном куролевстве, мы, милискитающиеся, часто смотрели, как небодом перетягивает землишку. И непреминно продолжим. Наш остров это Светоч. И был горад. Звездомах астрофей Чемубыкин Неминоватов однажды сказал своим до многокрайности уборным консерваторским манером, что Дырлюковый Изольдворецк был единственным городом (где сладкой мести луч не убывает) в этой бытной юдали копаний (чья зель-листва желтеет вовсюду, где Фаэтон паркует свою машину, а истомильский чвай словно дрёма Мутнофиллеи), где возможное было невероятным, а невероятное неизбежным. Если пресловутый еписпок нашей святой и неделимой этой своей пюрепутаницей «знайть иль не знайть, Bůh – в нём вот пёс» попал не вкривь, а в кровь, то мы влипли в последуемость невероятных возможностей, хотя возможно никто, повыкорчёвывав клочков впотёртого впуха на этот втемоносный предмет, вероятно, из Гарристофеля или Блаблии, не будет лезть из кожи вон, чтобы рукоплескать взад его бесприкрасной ремарки, ведь у крайне невозможного, каковы есть все эти события, всегда есть вероятность, как и у тех, что могли иметь место, так у любых других, что никогда не имели действо, когда-нибудь да быть. Потих!

 

{Кевин, курица и апельсиновая кожура}

Насчёт той первородной куры. Середина зимы (урнам на снег?) была в виду берега, а сезон преджарищи обещал нам прель, и в тот момент, когда в кирше над головой припесню судьбы срок часам отбивать, некий снегодетый дрожатель, вылитый куротушка, увидел холодную дичь, странно поведенчествующую себя на той роковой сорнокуче, отщеп-фабрике или уютной штучке с комическим дном (короче, на свалке), впоследствии превращённой в оранжерею, когда в процессе глубинного подрывания в дереволазный день календаря её лиман извергнул несколько случайных фрагментов апельсиновой кожуры после трапезы на открытом воздухе, оставленных кем-то манившим солнце или вырывшим приют, что случилось дальним-давно во времена былого труховенства. Кто же из всех детей берегоходяг, как не лихоприбирающий Кевин, в неблатонадёжном окружении такого мёрзлокашлянического холода, напал бы на вулицу, называемую прямулицей (мотив для грядущего святомыслия), совершив евхитристию над обнаружившим чашу из Ардаха пересвятым Незловрентием Пляжепроходцем, покамест стараясь с набожным вопиянием выудить переполото-полево-палёных куртуфель из Мокрой Зеленьтени, не сморгнув на бурбурю перешёпотов среди мессовых упиваний (сего дня стрелков два; сей отнят, все помнят), чёртпобирушек и богоклянч, затхлоустье и топкую заводь для большинства инакобитых.

 

{Пейчайное пятно}

Птицей, замешанной в этом деле, была Курочка Дверян, немало превышающая пятидесятилетку (премия трезвонщицы и зрябранная медаль Залоиззоленной выставки гогусей), и то, что она наскребла, кудкогдах было двенадцать на часах, походило, как две цапли в воде, на немелькомерный лист писчей бумаги, изначально трассированный из Бостона (Масс.), от последнего дня первого для Друга, и тут же пошёл тон с мыслью упомянуть Маргушу + здоровье, в смысле, всех домашних, но был такой злой, что свернуло ось милого карафа Прогорклого, потом генеральные выборы с очаровательным лицом некоего благородного господина с красивым подарком свадебных пирогов для вамспасибного друга Кристи, а также всюночное обалдение над бедным Фатером Михаилом, не забудьте наконец дней своих + Моргуща, как вы поживаете, в смысле, Маргуша + надеюсь вскорости услышать + в смысле, уже пора заканчивать со всем этим, с нежнейшей для близвинницов, с четырьмя перечмокиваниями для святопавла, светлодома, свитограда и сватоострова, с пээской от (саранча ест всё, зато этот знак ей никогда не) нежной большевидной читочки чая. Пятно, и довольно пейчайное пятно (сверхнаидуманность шабашного мастера тут, как обычно, предаёт страницу подпиской), маркировало под выливаянием минуты подлинный реликт древнеирландских пусторальных спекловаяний того лидияподобного ликмистического класса, что был известен как «в поспешке огрешки».

 

{Письмо испортилось в грязи}

Говорищем?

В смысле, прок будет почти от любого фотоиста, раскрывшего свои химикарты, когда ему задают отчаянную задачу, если дать негативу лошади достаточно размякнуть, в смысле, при высыхании, тогда то, что вы получите, во всех смыслах, будет позитивно гротескно искажённой макромассой всяких скакунживых оттенков и очертаний размолочной лошади. Брык. В смысле, откровенно именно это и должно было произойти с нашем посланием (вот вам и черновозный торф! будьте добры, держите сад в чистоте!), выгряженным у брак-ювелира прозорливостью безлюбовно бескручинной цыпы. Разгорячённое пребывание в сердце апельсиновых горок марькургана первым делом частично изгладило негатив, из-за чего некоторые черты, что осязаются ближе к вашему клюву, раздулись весьма непропорционально, и чем дальше мы пробираемся назад, тем менее мы ленимся позаимствовать линзу, чтобы увидеть то, что увидела курица. Удивительно осмысленным выходит объяснение двойственной природы этой грифонической рукописи, и пока её ингредиенты выделяются со стереоптическим рельефом, мы можем перенестись от фигуры писателя в бессознательный разум редактора. Прыг.

 

{Оригинал лучше копии}

Твоя чувствовать, что твоя с дерева слез, парень? Твоя говорить: «Это постно славная нерозгборлиха». Твоя должна не букгнуться, а вскричать: «Можете считать меня в роще пеньком, если у меня есть хоть курптица понимания всех этих тёмных ласк и того, что всё этот значит». Эх, девчонки залётные! Четвёрка евангелистов может и владеет таргумом, зато любая из цыганских школярлиц смогёт подтибрить пушняка из таръ издревнихъ куръ.

 

{Важность птиц}

Веди, лучшая курица! Так они всегда и делали: спросите у веков. Что птица сделала вчера, то человек сможет сделать через год, касается ли это полёта, линьки, насиживания или согласия в гнезде. Ведь её ощущение общественных отношений образцовее околоколочения, сэр; её птичья автомотационность стремит к нормалюции; она знает, она просто чувствует, что она была рождена откладывать и любить яйца (доверьте ей разводить виды и сшикивать её мягчики от беды, ведь вокруг гул и грохают!); и, не последок, в её генезическом поле дела идут блестяще и без браковки; она нежноподобна во всём, что она делает, и играет мужскую роль, когда нужно. Благо и нам приятно под крылом! Да, прежде, чем у всего этого было время завершиться, золотой век должен вернуться с остервемщением. Мужчина станет воздухоправителем, лихояйца восстановятся, женщина со своим радикулисным белым бременем приблизится на один шаг к возвышенному высиживанию, гриворатная человеческая львица со своим бесорогим ученическим человном будут лежать публично вместе ребром к руну. Нет, это конечно же не оправдывает их, этих гиблочерпиев, которые судят сычом, что письма никогда не были самими собой снова после того гнетуще буднего гневральского дня (хотя как рассвет тают пыльновые ветви в западнях мусороазисов!), когда, к удивлению обоих, Доранняя Курочка принялась листать литературу.

 

{Почерк}

Итак. Возможно, она всего лишь Марцелла, пигмущественная карликдева или магистрартурная любоголичка. Затем. Слухом земля молвится о некоем аномурном письме, подписанном «Тога совершеннодевствия» (за тремя колдубинами пейчатей). У нас есть кус её кисти прямо перед нашим носопыром. Мы замечаем, что её бумага с краткой ляпкой водной марки: Нотр-Дом-где-Кутишь. И у ней сердце Ярённо! Она как открытое фолио, когда она речёт своими тихими сапосибами и утрожданиями. Как шоуломинка покажет, она знает, как ветреник дуется, а он вздыбится, что укажет упрямоту раздубника, а она всёгнётся, что шоукажет ветроправду капризетки. Зато как много её читателей понимают, что она пошла не для головонедружения с одевательно безличными переоживаниями по главпосттуамским стекловарям землеримлян и попрыгреков? Нуты гнуты, ни за шторм в жизнишкни! Желаем сграбарствовать добордань всем алямятьским старым адамологам, таким как Дариомарий и Моретосинваласымъртъвенький (жизньтолькость!); она чувствует, что это площе подноса, тот верный факт, поменьший, но немероважный, что если один-одинокжених сосокучится, он не имеет платы отдамкидатьвзгляд касательно драгих целовек, их предлюбых подвоенных тютючек и позазадика с дугой что с руки поперёд тютек блекнет. Всеизгиб­откаких­тампозбишесть­днесть­лик­ценится­вiн­вокруж­неё­же­вмаргуще­крико­вяко­канканого­полсмотри­непрочь. Мамзели, мадемуизьяны, коньсподские! Дуб ласков! Всё, что вонажелает (вонашкрябает), это вывести нам швецправдию про этого петушишку. Кипой капель. Без окосиняков. Он должен был увидеть жизнь совращённо чёрствым по бледному (вонашкрябает). В нём было три человека (вонашкрябает). Танцы (вонашкрябает) были его единственной папарой сильнослабостей. А ещё яблочные молодки. И маненькие аниссис. Особанно (вонашкрябает), когда они перси кают. Гадай красу, хто означит трусцой одёжи все. Ваша правдивая всегда. Эн, убыль вин. Однако всего-то лишь старая история, рассказ о Груздь-Плакунчике с одной Иззолоткой, о Челогоре, которого ничто не столпнёт, и его Лапе, у которой второпях вечно ветер в лоб, о том, что Гадюкин мог, зато Блохач не посмел бы, о любом генуэзцельмене против любой венерцианки, и почему Катерина взялась за управление воскоптикумом.

 

 

____

James Joyce. Finnegans Wake [1_5.104.01 – 113.22]

Перевод: Андрей Рене, 2017 (c)

https://samlib.ru/r/rene_a/

andrey.rene@mail.ru

 



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: