В СМЕРТИ ПРИМЕРНОГО ШКОЛЬНИКА ОБВИНЯЕТСЯ ФИНАНСИСТ 23 глава




– Пойдем покажем маме, – предлагает он.

– Она уже видела.

– Ей, наверно, очень понравилось?

Застенчивым голоском:

– Да.

– Давай пойдем вместе ей покажем.

– Надо, чтобы Бонита его испекла, он тогда будет твердый.

– Но я хочу рассказать маме, как он мне понравился! – Шерман демонстративно восторженно подхватывает Кэмпбелл на руки и перебрасывает через плечо.

Девочка радостно смеется.

– Ой! Папа!

– Кэмпбелл, ты стала такая большая! Скоро уж я не смогу тебя таскать как мешок. Внимание. Всем пригнуться! Проходим в дверь.

Он несет ее, хохочущую и дрыгающую ногами, через мраморный холл в библиотеку. Джуди встревоженно подняла голову.

– Кэмпбелл, зачем ты заставляешь папу, чтобы он тебя носил? Ты уже большая девочка.

– Я его не заставляла, – с оттенком вызова.

– Мы просто играем, – говорит Шерман. – Ты видела ее зайчика? Правда замечательный?

– Да. Очень милый. – И снова отвернулась к телевизору.

– Я просто потрясен. По-моему, у нас очень талантливая дочурка.

Никакого ответа.

Шерман снимает Кэмпбелл с плеча, держит ее на обеих руках, как грудную, и так, вместе с нею, садится во второе кресло. Кэмпбелл принимается возиться у него на коленях, устраивается поудобнее, прижимается к груди. Шерман обнимает ее, и они вместе смотрят телевизор.

Передают новости. Голос диктора. Мелькают черные лица. Плакат: «Требуем немедленных мер!»

– Что они делают, папа?

– Похоже, что это демонстрация, моя хорошая.

Еще один плакат: «Правосудие Вейсса – белое правосудие».

Правосудие Вейсса?

– А что такое демонстрация?

Спрашивая, она отстранилась, повернулась к нему лицом, загородив экран. Он вытягивает шею, чтобы смотреть поверх ее головы.

– Что такое демонстрация?

Он отвечает рассеянно, одним глазом глядя на экран:

– Н-ну… это… иногда, если люди на что-то рассердятся, они пишут плакаты и ходят с ними.

 

«СБИЛИ И УЕХАЛИ, ДА ЕЩЕ ЛГУТ НАРОДУ!»

 

Сбили и уехали!

– А на что они сердятся?

– Погоди минутку, миленькая.

– Нет, ты скажи, на что они сердятся, папа!

– Да на что угодно. – Шерман наклонился влево, так ему виден весь экран. Чтобы Кэмпбелл не упала, он крепко держит ее за пояс.

– Нет, ну на что?

– Подожди, сейчас посмотрим.

Кэмпбелл оглядывается на телевизор, но сразу же отворачивается снова. Там только разговаривает какой-то мужчина, черный, высокого роста, в черном пиджаке, в белой рубашке с полосатым галстуком. Рядом с ним худая негритянка в темном платье. Их окружают со всех сторон черные лица. Выглядывают ухмыляющиеся мальчишки и пялятся прямо в объектив.

– Когда такой юноша, как Генри Лэмб, – говорит мужчина, – отличник учебы, выдающийся юноша, когда этот юноша обращается в клинику с тяжелым сотрясением мозга и получает лечение по поводу перелома запястья… да… когда его мать сообщает полиции и районной прокуратуре, что́ это была за машина… да… а они ничего не предпринимают, тянут…

– Папа, давай пойдем на кухню. Бонита испечет мне зайчика.

– Секунду.

–…говорят нашему народу: «Нам наплевать. Ваша молодежь, ваши отличники, ваше будущее для нас не имеют никакого значения»… да… Вот что они говорят нашему народу. Но нам не наплевать, и мы не намерены это терпеть, мы молчать не будем. Если власти не хотят действовать…

Кэмпбелл слезла с колен Шермана, ухватила его обеими руками за правое запястье и тянет.

– Ну папа же! Пошли.

Экран заполнило лицо худой черной женщины. По ее щекам текут слезы. Теперь на экране пышноволосый белый молодой человек с микрофоном у рта. Позади него целый океан черных лиц, и опять какие-то мальчишки лезут в объектив.

–…пока еще не найденный «мерседес-бенц» с регистрационным номером, начинающимся с букв RE, RF, RB или RP. И как говорит тут Преподобный Бэкон, бездействие властей несет для местных жителей смысловую нагрузку, но точно так же и эта демонстрация исполнена смысла, она красноречиво говорит властям: «Если вы не предпримете тщательного расследования, это сделаем мы сами». Роберт Корсо, прямой эфир из Бронкса, Первый телеканал.

– Папа! – Кэмпбелл тянет так сильно, что кресло начало наклоняться.

– RF? – Джуди повернулась и смотрит на Шермана. – И у нас номер начинается с RF.

Сказать ей! Прямо сейчас.

– Ну, папа же! Пошли! Я хочу печь зайчика.

Лицо Джуди не выражает тревоги. Она просто удивлена совпадением; так удивлена, что даже заговорила с ним.

Вот сейчас!

– Пошли! Ну пошли же!

Надо идти обжигать зайчика.

 

14
Я не умею лгать

 

Шерман просыпается с отчаянным сердцебиением. Ему снился какой-то страшный сон. Глубокая ночь, час пьяниц перед рассветом, когда те, кто пьет и кто страдает бессонницей, вдруг открывают глаза и понимают, что сна, этого временного убежища, больше нет. Он подавляет желание взглянуть на светящиеся часы в приемнике у кровати. Зачем знать, сколько еще часов предстоит провести, лежа без сна, в попытках совладать с незнакомым противником – собственным сердцем, которое рвется из груди – туда, туда, туда, невесть куда, в Канаду?

Открытые окна выходят одно в переулок, другое на Парк авеню, в щель между краем шторы и подоконником просачивается фиолетовое свечение. Слышно, как у светофора трогается с места одинокий автомобиль. А это гудит самолет, не реактивный, а простой, с пропеллером. И вдруг мотор замолк. Сейчас они упадут на землю! Но тихий и жалобный рокот уже опять раздается в вышине над крышами Нью-Йорка. Как непривычно…

…Глубокая ночь. Рядом на соседней кровати, за Берлинской стеной, спит жена… дышит ровно… забыв обо всем… Повернулась спиной, подогнула колени. Если бы можно было перекатиться к ней, прижаться грудью к ее спине, коленями под ее колени. Когда-то они так и делали… когда-то они были настолько близки, что даже не просыпались… глубокой ночью.

Не может этого быть! Это не ворвется в его жизнь! Долговязый, худой паренек, газеты, полиция… в час пьяниц, перед рассветом.

Дальше по коридору спит его дорогая дочурка. Любимая Кэмпбелл. Счастливое дитя, спит и ни о чем не ведает! Широко раскрытые глаза Шермана затуманились.

Надо смотреть в потолок, и незаметно снова заснешь. Подумать о… других вещах… О девушке, с которой раз познакомился в обеденном зале Кливлендского отеля… как она деловито раздевалась прямо у него на глазах… Полная противоположность Марии… которая делала и то, и это, вся докрасна разгоревшись от… похоти! Похоть, вот что довело его до беды… Чрево Бронкса, худой, долговязый парнишка… Толчок, и его нет – ничего другого не существует. Все другое подвязано к этому, и у Шермана перед глазами проплывают жуткие картины… Жуткие лица на телевизионном экране, мрачное лицо Арнольда Парча в горькой гримасе осуждения… уклончивый голос Бернара Леви… взгляд Мюриел, словно бы вдруг понявшей, что он запятнан и больше не принадлежит к Олимпу «Пирс-и-Пирса»… Доллары… кровь из жил… Но ведь это все – только сон! Широко открытыми глазами он глядит в лиловую пустоту, сочащуюся в щели между шторами и подоконником… глубокой ночью, страшась наступления рассвета.

Он поднялся рано, отвел Кэмпбелл к остановке автобуса, купил на Лексингтон авеню газеты и поехал в такси в «Пирс-и-Пирс». В «Таймс» – ничего… В «Пост» – ничего… В «Дейли ньюс» – только фотографии и подпись. На фотографии – демонстранты и зеваки. Плакат на переднем плане: «Правосудие Вейсса – белое правосудие». «Сити лэйт» появляется в киосках на два часа позже.

В «Пирс-и-Пирсе» сегодня был мирный день, во всяком случае – для Шермана. Он обзвонил всегдашних клиентов – «Предусмотрительность», «Гарантии Моргана», «Аллен и Ко…». «Сити лайт»… Феликс уже работал на том конце зала. Сейчас прибегать к его услугам значило совсем себя унизить… Ни Арнольд Парч и никто другой вестей не подавали. Что это – бойкот? «Сити лайт»… Проще всего позвонить Фредди и попросить, чтобы зачитал по телефону, что там напечатано. Позвонил. Но Фредди уехал по делам. Попробовал позвонить Марии – ее нигде нет… «Сити лайт»… Больше терпеть не было сил. Он спустится сам, купит газету, прочтет в вестибюле и вернется. Вчера он проморгал новый выпуск облигаций, пока был в самовольной отлучке. И потерял миллионы – миллионы! – на золотом займе. Еще одним прегрешением больше – какая разница? И приняв как можно более независимый вид, он пошел через операционный зал к лифтам. Никто как будто бы не обратил внимания. Махнули рукой?

Внизу у газетного киоска он сначала огляделся, потом купил номер «Сити лайт». Зашел за толстую колонну из розового мрамора. Сердце отчаянно колотилось. Как это жутко! как странно! – день за днем жить в страхе перед нью-йоркскими газетами. На первой странице – ничего… и на второй… и на третьей… Только на пятой помещена фотография и заметка этого Питера Фэллоу. На фотографии – плачущая худощавая чернокожая женщина, и ее утешает высокий господин в костюме. Бэкон. На заднем плане – плакаты. Заметка была короткой. Шерман торопливо проглядел текст… «гнев жителей»… «роскошный автомобиль»… «белый за рулем»… Никаких конкретных сведений о действиях полиции. В конце заметки – врезка: «Редакционную статью см. на стр.36». У Шермана снова зачастило сердце. Дрожащими пальцами он перелистал газету, открыл 36-ю страницу… Вот, вверху «Колонки редактора», под заголовком «Правосудие наобум»:

 

В понедельник «Сити лайт» опубликовала материал Питера Фэллоу о трагической судьбе Генри Лэмба, отличника учебы из Бронкса, смертельно раненного в уличном происшествии, – его сбил автомобиль и, не сбавляя скорости, уехал, оставив пострадавшего лежать на мостовой, словно мусор в этом замусоренном городе.

Правда, с точки зрения буквы закона в деле Генри Лэмба не все гладко. Но и жизнь у него была не гладкая. Он преодолел все бедствия, подстерегающие подростка в муниципальных новостройках, включая гибель отца, убитого уличным грабителем, и достиг выдающихся успехов в школе III ступени им. полковника Руперта. Он пал на пороге блистательного будущего.

Генри Лэмбу и многим другим, кто принимает вызов неблагоприятных стартовых условий в бедных городских кварталах, мало нашей жалости. Они должны знать, что их надежды и мечты имеют значение для будущего всего Нью-Йорка. И мы требуем самого беспощадного расследования всех обстоятельств дела Лэмба.

 

Шерман был потрясен. Это уже политическая кампания. Что делать с газетой? Сохранить? Нет, лучше, чтобы ее у него не видели. Поискал глазами урну или скамью. Не видно. Сложил газету, перегнул пополам, выпустил из рук за колонной. И торопливо зашагал к лифтам.

Ланч – сандвич и апельсиновый сок – он принес к себе за рабочий стол, дабы продемонстрировать усердие. Пальцы дрожат. И какая-то страшная усталость. Сандвич остался недоеденным. Еще только полдень, а глаза слипаются, тяжесть в голове… Лоб перетянула обручем начинающаяся головная боль. Кажется, он заболевает гриппом. Надо бы позвонить Фредди Баттону. Но нет сил. И в эту минуту зазвонил телефон. Фредди Баттон.

– Забавно. А я как раз собирался позвонить вам, Фредди. Сегодня они напечатали такую статью от редакции…

– Знаю. Я прочел.

– Вы читаете «Сити лайт»?

– Я читаю все четыре газеты. Вот что, Шерман, я взял на себя смелость связаться с Томми Киллианом. Сходили бы вы к нему. Он принимает на Рид-стрит. Это возле ратуши, неподалеку от вашей работы. Позвоните, сговоритесь.

С заминками на затяжки он продиктовал Шерману телефонный номер.

– Кажется, дела мои не так хороши? – спросил Шерман.

– Не о том речь. Во всех этих публикациях нет ничего существенного. Просто история приобретает все более политическую окраску, и тут Томми первый специалист.

– О'кей. Спасибо, Фредди. Я позвоню ему.

Позвоню на Рид-стрит ирландцу по имени Томми Киллиан. Но не позвонил. Голова болела, и он сидел с закрытыми глазами, растирая себе виски кончиками пальцев. Ровно в пять, когда официально кончается рабочий день, он встал и ушел. В «Пирс-и-Пирсе» так поступать не принято. Для Властителей Вселенной пять часов – это всего лишь начало второй половины рабочего дня.

Пять часов – это как бы конец битвы. Прекращаются операции, и Властители Вселенной берутся за такие дела, которым служащие в других учреждениях уделяют весь официальный рабочий день. Подсчитывают чистое сальдо, иначе говоря, истинные прибыли и убытки за день. Уточняют состояние рынков, намечают планы, обсуждают кадровые вопросы, исследуют новые выпуски и прочитывают всю финансовую прессу, на что не положено отвлекаться в часы сражения. Рассказывают друг другу о своих боевых подвигах, колотят кулачищами в грудь и победно гогочут, если есть про что гоготать. Единственное, чего не делают никогда, так это не уезжают домой к жене и детишкам.

Шерман попросил Мюриел вызвать ему машину. И внимательно заглянул ей в лицо, ища знаков верховной немилости. Лицо Мюриель ничего не выражало.

Внизу, перед подъездом, вдоль тротуара в четыре ряда стоят заказанные автомобили, и белые джентльмены в деловых костюмах блуждают среди них, наклонив голову, всматриваясь – разыскивая свои номера. Название автомобильной компании и номер машины выставляются на боковом стекле. «Пирс-и-Пирс» пользуется услугами компании «Танго». Она предлагает одни «олдсмобили» и «бьюики». В день «Пирс-и-Пирс» заказывает от 300 до 400 ездок в среднем по 15 долларов. Умник, которому принадлежит «Танго», только на «Пирс-и-Пирсе» выколачивает, поди, добрый миллион в год.

Шерман искал «Танго 278». Он брел в автомобильном море, по временам сталкиваясь с другими джентльменами, также в темно-серых костюмах, также, пригнув голову, разыскивающими вызванные для них машины… «Извините»… «Извините»… Старый час пик по окончании рабочего дня, но уже на новый лад. В давних кинофильмах образом часа пик служили толпы в подземке. В подземке?.. Спускаться туда, вместе с ними?.. Нет! Отгородиться! Изолироваться!.. Сегодня иначе: ходишь среди автомобилей, вглядываешься, ищешь… «Извините, извините»… В конце концов он разыскал «Танго 278».

 

* * *

 

Его появление дома в половине шестого вызвало изумленные взгляды Бониты и Люсиль. Он чувствовал себя так худо, что даже не улыбнулся. Джуди и Кэмпбелл не было. Джуди увезла девочку в Вест-Сайд к кому-то на день рождения.

Шерман с трудом поднялся по изогнутой лестнице, вошел в спальню, снял пиджак и галстук. Прямо в ботинках растянулся на кровати. Закрыл глаза и ощутил, как сваливается, сваливается с него бремя сознания. Тяжелая это штука, сознание.

– Мистер Мак-Кой. Мистер Мак-Кой.

Над ним стоит Бонита. Почему – непонятно.

– Я не хотель беспокоить, – говорит она. – Швейцар, он сказаль, внизу два человек из полиция.

– Что?

– Швейцар, он сказаль…

– Внизу?

– Да. Он сказаль, из полиция.

Шерман приподнимается на локте. И видит собственные ноги, вытянутые на покрывале. Непонятно почему. Должно быть, сейчас утро, но на ногах у него ботинки… Над ним стоит Бонита. Он проводит ладонью по лицу.

– М-м… Скажите, что меня нет.

– Швейцар уже сказаль, что вы дома.

– А что им надо?

– Я не знаю, мистер Мак-Кой.

Мягкий полумрак. Светает, что ли? Он еще толком не очнулся. Нервная система словно разъята, все бессистемно, все не вяжется: Бонита; полиция. Но еще прежде, чем он нащупал болевую точку, накатила паника.

– Который час?

– Шесть.

Он смотрит на свои ноги в ботинках. Шесть часов вечера, так надо понимать. Домой пришел в 5.30. Уснул. И вот лежит навзничь… перед Бонитой. Уже хотя бы из соображений благопристойности надо спустить ноги и сесть на краю кровати.

– Что ему ответить, мистер Мак-Кой?

Кому – ему? Швейцару? Путаница какая-то. Они ждут внизу. Двое полицейских. Шерман сидит на краю кровати и старается стряхнуть оцепенение. Внизу у швейцара сидят двое полицейских. Что он должен на это ответить?

– Н-ну, скажите ему, Бонита… что им придется немного подождать.

Он встает и направляется в ванную. В глазах туман; руки-ноги затекли; голова болит; в ушах какой-то свист. Лицо в зеркале над раковиной – с величественным подбородком, но помятое, заплывшее, страдальческое. Рубашка жеваная, выбилась из брюк. Он ополаскивает лицо. Капля на носу. Вытерся ручным полотенцем. Необходимо все обдумать. Но думать он не может. Мысли разъяты, перекрыты – один туман. Если он откажется с ними встретиться, а они будут знать, что он дома, они ведь знают, то это вызовет у них подозрение, так? С другой стороны, если он согласиться с ними поговорить, а они спросят… про что? Ну, например… Нет, не приходит в голову. Он никак не может сосредоточиться. Мало ли про что… Нет! Нельзя рисковать! Не может он с ними говорить! Но что он велел Боните ответить?.. Что им придется немного подождать, то есть я с ними поговорю, но им надо будет подождать.

– Бонита! – Он вернулся в спальню, но ее там уже нет. Вышел на верхнюю площадку. – Бонита!

– Я здесь, внизу, мистер Мак-Кой.

С верхней площадки он видит ее у подножия внутриквартирной лестницы.

– Вы еще не позвонили швейцару?

– Да-да, я уже звониль. Я сказаль, чтобы они подождать.

Вот черт. Значит, им уже вроде как обещано. Идти на попятный поздно. Фредди! Срочно позвонить Фредди! Он возвращается в спальню и хватает трубку телефона у кровати. Набирает офис Фредди. Не отвечают. Звонит по общему телефону в «Даннинг-Спонджет», спрашивает мистера Баттона. После невыносимой долгой паузы ему отвечают, что мистер Баттон уже уехал. Надо звонить ему домой. Какой номер? Номер записан в телефонной книге, а она лежит внизу в библиотеке.

Бегом вниз по лестнице. Но там Бонита, ей нельзя показывать своего смятения. А у швейцара ждут двое полицейских. Шерман старательно, спокойной походкой идет через мраморный холл.

Телефонная книга лежит на полке позади письменного стола. Он дрожащими пальцами перелистывает страницы. Открывает букву «Б». Теперь телефон… телефона на столе нет. Кто-то оставил его на тумбочке у кресла. Возмутительно. Он торопливо обходит стол. А время бежит. Набирает номер Фредди. Трубку берет горничная и отвечает, что Баттоны обедают в гостях. Черт. Что делать? Время бежит, уносится. Как бы на его месте поступил Лев «Даннинг-Спонджета»? В таких семьях, как у них, сотрудничество с властями подразумевается само собой. Отказ от него может означать только одно: тебе надо что-то скрыть. И конечно, они сразу догадаются, раз ты уклоняешься от сотрудничества. Вот если бы…

Шерман выходит из библиотеки в холл. Бонита еще там. Она пристально смотрит на него – и это решает дело. Не показывать же страха и растерянности перед прислугой. Как будто у тебя что-то случилось.

– Ну хорошо, Бонита, – произносит он скучливым тоном человека, который заранее знает, что предстоит опять пустая трата времени. – Какой швейцар сегодня? Эдди?

– Эдди.

– Скажите ему, пусть поднимутся. И велите им подождать здесь. Я спущусь через две минуты.

Он не торопясь, лениво поднимается по лестнице. А наверху со всех ног бросается в спальню. Подходит к зеркалу – какой заспанный, помятый вид. Вздергивает подбородок. Так-то лучше. Надо быть сильным. Не терять головы. Не забывать, что ты – можно все же сказать – Властитель Вселенной.

Как ему нужно выглядеть? Надеть снова пиджак и галстук? На нем белая рубашка, серые шерстяные костюмные брюки и ботинки с черными лакированными носами. Если еще пиджак и галстук, получится чересчур консервативно, чересчур по-уоллстритовски. Им может не понравиться. Шерман перешел в соседнюю спальню, которая служит ему гардеробной, открыл стенной шкаф, вынул и надел клетчатый пиджак из твида. А время бежит, несется. Так лучше, естественнее: человек дома, расслабился. Но пиджак из мягкого твида не очень-то подходит к строгим гладким брюкам со стрелкой. И потом… спортивный пиджак… спортивный автомобиль… и ухарь-водитель за рулем… Он скидывает клетчатый пиджак, оставляет на диване, возвращается в спальню. Серый пиджак и галстук брошены на кресле. Шерман надевает галстук, затягивает узел под самое горло. Время все бежит, все несется. Надевает пиджак, застегивается на все пуговицы. И глядит в зеркало, выпятив подбородок и расправив плечи. Уолл-стрит. Забежав в ванную, он зачесывает волосы. Высоко вздергивает подбородок. Сильный мужчина. Властитель Вселенной.

Он торопливо проходит по верхнему коридору, но ближе к лестнице замедляет шаги. Спускается по ступеням уже размеренной поступью, стараясь держать голову как можно выше. Они стоят на мраморном полу посередине холла, двое мужчин и Бонита. Странная группа. Мужчины стоят слегка расставив ноги, а Бонита – немного в стороне, она словно пасет их. Сердце у Шермана рысит вовсю. Из двух мужчин один – крупный, эдакая говяжья туша в костюме. Пиджак топорщится на брюхе, точно картонный. Лицо смуглое, мясистое, Шерман бы сказал: средиземноморское. И усы, резко отличающиеся по цвету от волос, свисают по углам рта и, на взгляд служащего «Пирс-и-Пирса», недвусмысленно свидетельствуют о принадлежности к низшему сословию. Этот смотрит во все глаза на спускающегося по лестнице Шермана. А вот второй, маленький, даже не оглянулся. На нем спортивная ветровка и коричневые брюки в тон. Явно женин выбор. Он, как экскурсант, осматривает помещение… мраморный пол, тисовый подзеркальный столик, стены, обитые оранжевым штофом, кресла работы Томаса Хоупа – стильные штрихи, на которые Джуди извела десятки тысяч его, Шермана, кровных долларов… У второго полицейского крупный нос, а скулы и подбородок – слабые. Стоит – голова набок, лицо асимметричное, словно придавленное какой-то силой. Но вот он скосил глаза на Шермана. Сердце Шермана громко стучит, звучно раздаются шаги по мрамору. Он идет, старательно держа кверху подбородок и натужно-приветственно улыбаясь.

– Джентльмены, чем могу быть полезен?

Он обращается к крупному, но отзывается мелкий, тот, что скосил глаза:

– Мистер Мак-Кой? Я – следователь Мартин, а это – следователь Гольдберг.

Как насчет рукопожатия? Пожалуй, не повредит. Шерман протягивает руку, ее сначала пожимает маленький, потом большой. Пожимают словно бы смущенно, не крепко.

– Мы расследуем уличное происшествие, повлекшее за собой увечье человека. Вы, возможно, читали об этом в газетах или видели по телевизору.

Маленький следователь достает из нагрудного кармана сложенный пополам лист бумаги и протягивает Шерману. На листе наклеена заметка «Сити лайт». Фотография того долговязого, щуплого паренька. Некоторые строки отчеркнуты желтым фломастером. Брукнеровский бульвар. «Мерседес-бенц». R.

Важно, чтобы пальцы не задрожали. Если держать, пока прочтешь весь текст, то задрожат обязательно. Он подымает глаза и заглядывает в лица обоим следователям.

– Да, мы с женой вчера видели что-то об этом по телевидению. – Сказать, что он удивлен? Или: надо же, какое совпадение! В голову приходит четкая мысль: «Я не умею лгать». – И мы как раз подумали, господи, ведь и у нас «мерседес», и номер начинается с R. – Он снова взглядывает на газетную вырезку и возвращает листок маленькому, Мартину.

– И у вас, и еще у очень многих, – говорит Мартин с успокаивающей улыбкой. – Мы их все проверяем.

– А много таких?

– Полно. Этим делом занимается уйма народу. У нас с напарником у одних в списке около двадцати.

Рядом все еще стоит Бонита, смотрит и слушает.

– Пожалуйста, заходите сюда, – обращается Шерман к тому, которого зовут Мартин, приглашающе кивая на дверь в библиотеку. – Бонита, будьте добры, если вернутся миссис Мак-Кой и Кэмпбелл, скажите им, что я занят с этими джентльменами в библиотеке.

Бонита, кивнув, удаляется на кухню.

В библиотеке Шерман обошел вокруг письменного стола, а гостям указал на шератоновское кресло и на кресло «с закрылками». Но маленький, Мартин, сначала огляделся вокруг, и, пока он стоял и озирался, Шерман особенно ясно осознал, сколько в одну эту небольшую комнату понапихано всяческого… добра… кричаще, баснословно дорогого… разных дурацких побрякушек… Глаза маленького сыщика добрались до резного фриза под потолком, задержались… Потом он обернулся к Шерману с детским изумлением на лице, как бы говоря: «Вот это да!» И только после этого сел. Следом за ним уселся и большой, Гольдберг. И Шерман тоже.

– Да, так вот, – начал Мартин. – Вы не могли бы нам сказать, выезжала ли ваша машина в город в тот вечер?

– То есть когда именно? – Ну вот, солгал, теперь обратного хода нет.

– В прошлый вторник.

– М-м, не знаю. Надо сообразить.

– Кто пользуется вашей машиной?

– В основном я. Иногда жена.

– А дети у вас есть?

– У меня есть дочь, но ей всего шесть лет.

– Кто-нибудь еще имеет доступ к вашей машине?

– Вроде бы нет, разве только служащие гаража…

– Да? – заинтересовался Мартин. – Вы держите машину в гараже?

– Да. – Дернуло же за язык помянуть про гараж.

– Вы приезжаете туда, оставляете машину и ключи, а служащие ставят ее на место?

– Да.

– А где он расположен, этот гараж?

– Он… тут поблизости.

В голове у Шермана волчком раскручиваются мысли. Они подозревают служителей гаража! С ума сойти. Дэн! Рыжий курносый тролль. Уж Дэн-то поспешит доложить им, что в тот вечер он брал машину! А может быть, он забыл. Или не знает, какой это был день недели. Да нет, как бы не так. Все он помнит. Как я его тогда осадил…

– Можно нам сходить и осмотреть?

У Шермана пересохло во рту. И стянуло губы.

– Осмотреть… машину?

– Да.

– Когда?

– Да вот, как тут закончим.

– То есть прямо сейчас? Н-ну, я не знаю…

Чувство такое, будто губы стягиваются на шнурке.

– Есть ряд признаков, которые являются следами происшествий такого рода. Если в машине не обнаруживается таких следов, мы ее вычеркиваем и переходим к следующей по списку. Пока что ведутся поиски автомобиля, данных о водителе у нас нет. Ну так как, вы не против?

– Я… я не знаю…

Да нет же, пусть смотрят! Ничего они не найдут, нет там ничего! А вдруг есть? Что-то, о чем я даже не подозреваю. Признак, о котором никогда не слышал. Но если я скажу нет, это будет подозрительно. Надо сказать да! Но что, если как раз на дежурстве окажется тот рыжий тролль?

– Так полагается. Обычное дело. Мы осматриваем все машины.

– Да, я знаю, но… Конечно, раз так полагается, наверно, надо… надо и мне… делать как полагается в подобных случаях владельцу машины.

Рот у Шермана совсем свело. Он видит, как сыщики обменялись взглядом. У маленького, который Мартин, на лице – глубокое разочарование.

– Вы что, не хотите содействовать расследованию?

– Хочу, разумеется.

– Ну так за чем дело стало? Мы работаем, как полагается, проводим осмотр машин.

– Я понимаю, но если вы работаете, как полагается, значит, и я тоже должен действовать так, как полагается мне. По крайней мере, это, по-моему, было бы логично.

Шерман чувствует, что несет полнейшую чушь, прицепился к этому «полагается», и ни в какую. Хоть бы мышцы вокруг рта перестало сводить.

– Извините, но я не понял, – говорит Мартин. – Что вам полагается?

– Ну, вот вы говорите, что действуете так, как вам полагается при проведении такого расследования. Я, конечно, не знаю, но должны быть какие-то правила, как полагается действовать в таких случаях и владельцу автомашины… Ну, то есть я являюсь в данном случае владельцем машины определенной марки и номера… то есть машины с определенным номером… и должен быть какой-то порядок, как мне полагается действовать. Вот о чем речь. Я должен выяснить, как мне полагается действовать.

Мартин встает и снова обращает глаза к фризу под потолком. Он обводит взглядом одну стену, вторую. А потом искоса взглядывает на Шермана. Да еще с улыбочкой. Наглой! Леденящей!

– Ну хорошо. Тут порядок проще простого. Если вы не против и хотите сотрудничать, значит, вы сотрудничаете, мы осматриваем машину и едем дальше. И вся недолга. Это понятно? С другой стороны, если вы не хотите сотрудничать, не склонны по каким-то своим мотивам и отказываетесь, тогда мы используем другие каналы и все равно выполним, что полагается, так что вот, решайте.

– Да нет, я просто… – как завершить фразу, Шерман не знает.

– Когда вы последний раз ездили на своей машине, мистер Мак-Кой? – этот вопрос задал второй сыщик, Гольдберг, который по-прежнему сидит в кресле с «закрылками».

Шерман сначала обрадовался перемене темы.

– Надо сообразить… Помнится, на той неделе, если только… Надо вспомнить, ездил ли я после этого…

– Сколько раз за последние две недели вы выезжали на этой машине?

– Точно не скажу… Надо прикинуть.

Он смотрел на эту мясную глыбу в кресле и лихорадочно соображал, как лучше наврать, а краем глаза видел, что маленький идет к нему в обход стола.

– Как часто вы обычно на ней ездите? – продолжал спрашивать Гольдберг.

– По-разному.

– Сколько раз в неделю?

– Я же говорю, бывает по-разному.

– По-разному. На работу вы на ней ездите?

Шерман уперся взглядом в здоровенную глыбу мяса с усами. Это какой-то допрос. Пора положить ему конец. Самоутвердиться. Но какой тон взять? Эта парочка связана невидимыми нитями с некоей грозной непонятной Силой… Так как же?..

Маленький Мартин обошел стол и приблизился к нему сбоку. Шерман, сидя в кресле, смотрит на него снизу вверх. А Мартин сверху вниз. Сначала сокрушенно. Потом с улыбкой.

– Послушайте, мистер Мак-Кой, – говорит Мартин и улыбается в общем-то сочувственно. – Я не сомневаюсь, что вы хотите сотрудничать, и не стоит вам беспокоиться, как и что полагается. Мы должны тут все проверить очень тщательно, потому что пострадавший, мистер Лэмб, находится в тяжелом состоянии. Насколько нам известно, он не выживет. Поэтому мы у всех просим содействия, но не хотите – не надо, ваше право. Вы можете вообще ничего нам не отвечать, вы не обязаны. Вы меня поняли?



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2018-01-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: