Кусты рябин туманней глубины.
Изба-старуха челюстью порога
Жует пахучий мякиш тишины.
Осенний холод ласково и кротко
Крадется мглой к овсяному двору;
Сквозь синь стекла желтоволосый отрок
Лучит глаза на галочью игру.
Обняв трубу, сверкает по повети
Зола зеленая из розовой печи.
Кого-то нет, и тонкогубый ветер
О ком-то шепчет, сгинувшем в ночи.
Кому-то пятками уже не мять по рощам
Щербленый лист и золото травы.
Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,
Целует клюв нахохленной совы.
Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,
Дорога белая узорит скользкий ров...
И нежно охает ячменная солома,
Свисая с губ кивающих коров.
***
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа...
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
***
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан
И плечи — к светлой тайне приложил уста.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда
***
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
Письмо матери
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось,—
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.
И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне
***
Спит ковыль. Равнина дорогая,
И свинцовой свежести полынь.
Никакая родина другая
Не вольет мне в грудь мою теплынь.
Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси —
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси?
Свет луны, таинственный и длинный,
Плачут вербы, шепчут тополя.
Но никто под окрик журавлиный
Не разлюбит отчие поля.
И теперь, когда вот новым светом
И моей коснулась жизнь судьбы,
Все равно остался я поэтом
Золотой бревенчатой избы.
По ночам, прижавшись к изголовью,
Вижу я, как сильного врага,
Как чужая юность брызжет новью
На мои поляны и луга.
Но и все же, новью той теснимый,
Я могу прочувственно пропеть:
Дайте мне на родине любимой,
Все любя, спокойно умереть!
ПАСТЕРНАК
| Зимняя ночь (Мело, мело по всей земле...)
|
Мело, мело по всей землеВо все пределы.Свеча горела на столе,Свеча горела. Как летом роем мошкараЛетит на пламя,Слетались хлопья со двораК оконной раме. Метель лепила на стеклеКружки и стрелы.Свеча горела на столе,Свеча горела. На озаренный потолокЛожились тени,Скрещенья рук, скрещенья ног,Судьбы скрещенья.И падали два башмачкаСо стуком на пол.И воск слезами с ночникаНа платье капал.И все терялось в снежной мглеСедой и белой.Свеча горела на столе,Свеча горела.На свечку дуло из угла,И жар соблазнаВздымал, как ангел, два крылаКрестообразно.Мело весь месяц в феврале,И то и делоСвеча горела на столе,Свеча горела.
* * * Никого не будет в доме, Кроме сумерек. ОдинЗимний день в сквозном проемеНезадернутых гардин. Только белых мокрых комьевБыстрый промельк маховой.Только крыши, снег и, кромеКрыш и снега, никого. И опять зачертит иней,И опять завертит мнойПрошлогоднее уныньеИ дела зимы иной,И опять кольнут донынеНеотпущенной виной,И окно по крестовинеСдавит голод дровяной.Но нежданно по портьереПробежит вторженья дрожь.Тишину шагами меря,Ты, как будущность, войдешь.Ты появишься у двериВ чем-то белом, без причуд,В чем-то впрямь из тех материй,Из которых хлопья шьют.
Снег идет, снег идет.К белым звездочкам в буранеТянутся цветы гераниЗа оконный переплет.Снег идет, и все в смятеньи,Bсе пускается в полет,Черной лестницы ступени,Перекрестка поворот.Снег идет, снег идет,Словно падают не хлопья,А в заплатанном салопеСходит наземь небосвод.Словно с видом чудака,С верхней лестничной площадки,Крадучись, играя в прятки,Сходит небо с чердака.Потому что жизнь не ждет.Не оглянешься и святки.Только промежуток краткий,Смотришь, там и новый год.Снег идет, густой-густой.В ногу с ним, стопами теми,В том же темпе, с ленью тойИли с той же быстротой,Может быть, проходит время?Может быть, за годом годСледуют, как снег идет,Или как слова в поэме? Снег идет, снег идет,Снег идет, и все в смятеньи:Убеленный пешеход,Удивленные растенья,Перекрестка поворот.
(Не время ль птицам петь) На тротуарах истолкуС стеклом и солнцем пополам,Зимой открою потолокуИ дам читать сырым углам.Задекламирует чердакС поклоном рамам и зиме.К карнизам прянет чехардаЧудачеств, бедствий и замет.Буран не месяц будет месть.Концы, начала заметет.Внезапно вспомню: солнце есть;Увижу: свет давно не тот.Галчонком глянет рождество,И разгулявшийся денекОткроет много из того,Что мне и милой невдомек.В кашне, ладонью заслонясь,Сквозь фортку крикну детворе:Какое, милые, у насТысячелетье на дворе?Кто тропку к двери проторил,К дыре, засыпанной крупой,Пока я с байроном курил,Пока я пил с эдгаром по?Пока в дарьял, как к другу, вхож,Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,Я жизнь, как лермонтова дрожь,Как губы, в вермут окунал.
* * * Любить иных тяжелый крест, А ты прекрасна без извилин,И прелести твоей секретРазгадке жизни равносилен. Весною слышен шорох сновИ шелест новостей и истин.Ты из семьи таких основ.Твой смысл, как воздух, бескорыстен. Легко проснуться и прозреть,Словесный сор из сердца вытрястьИ жить, не засоряясь впредь,Все это не большая хитрость.
В траве, меж диких бальзаминов,Ромашек и лесных купав,Лежим мы, руки запрокинувИ к небу головы задрав.Трава на просеке сосновойНепроходима и густа.Мы переглянемся и сноваМеняем позы и места.И вот, бессмертные на время,Мы к лику сосен причтеныИ от болезней, эпидемийИ смерти освобождены. С намеренным однообразьем,Как мазь, густая синеваЛожиться зайчиками наземьИ пачкает нам рукава. Мы делим отдых краснолесья,Под копошенья мурашаСосновою снотворной смесьюЛимона с ладаном дыша. И так неистовы на синемРазбеги огненных стволов,И мы так долго рук не вынемИз-под заломленных голов, И столько широты во взоре,И так покорно все извне,Что где-то за стволами мореМерещится все время мне. Там волны выше этих веток,И, сваливаясь с валуна,Обрушивают град креветокСо взбаламученного дна. А вечерами за буксиромНа пробках тянется заряИ отливает рыбьим жиромИ мглистой дымкой янтаря. Смеркается, и постепенноЛуна хоронит все следыПод белой магиею пеныИ черной магией воды. А волны все шумней и выше,И публика на поплавкеТолпится у столба с афишей,Неразличимой вдалеке.
Глухая пора листопада.Последних гусей косяки.Расстраиваться не надо:У страха глаза велики. Пусть ветер, рябину заняньчив,Пугает ее перед сном.Порядок творенья обманчив,Как сказка с хорошим концом. Ты завтра очнешься от спячкиИ, выйдя на зимнюю гладь,Опять за углом водокачкиКак вкопанный будешь стоять. Опять эти белые мухи,И крыши, и святочный дед,И трубы, и лес лопоухийШутом маскарадным одет. Все обледенело с размахуВ папахе до самых бровейИ крадущейся росомахойПодсматривает с ветвей. Ты дальше идешь с недоверьем.Тропинка ныряет в овраг.Здесь инея сводчатый терем,Решетчатый тес на дверях. За снежной густой занавескойКакой-то сторожки стена,Дорога, и край перелеска,И новая чаща видна. Торжественное затишье,Оправленное в резьбу,Похоже на четверостишьеО спящей царевне в гробу. И белому мертвому царству,Бросавшему мысленно в дрожь,Я тихо шепчу: "Благодарствуй,Ты больше, чем просят, даешь".
По дому бродит привиденье.Весь день шаги над головой.На чердаке мелькают тени.По дому бродит домовой.Везде болтается некстати,Мешается во все дела,В халате крадется к кровати,Срывает скатерть со стола. Ног у порога не обтерши,Вбегает в вихре сквознякаИ с занавеской, как с танцоршей,Взвивается до потолка. Кто этот баловник-невежаИ этот призрак и двойник?Да это наш жилец приезжий,Наш летний дачник отпускник. На весь его недолгий роздыхМы целый дом ему сдаем.Июль с грозой, июльский воздухСнял комнаты у нас внаем. Июль, таскающий в одежеПух одуванчиков, лопух,Июль, домой сквозь окна вхожий,Все громко говорящий вслух. Степной нечесаный растрепа,Пропахший липой и травой,Ботвой и запахом укропа,Июльский воздух луговой.
| * * *
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда,где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Это - круто налившийся свист,Это - щелканье сдавленных льдинок,Это - ночь, леденящая лист,Это - двух соловьев поединок.Это - сладкий заглохший горох,Это - слезы вселенной в лопатках,Это - с пультов и флейт - фигароНизвергается градом на грядку.Все, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.Площе досок в воде - духота.Небосвод завалился ольхою,Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная - место глухое.
* * * Во всем мне хочется дойти До самой сути.В работе, в поисках пути,В сердечной смуте. До сущности протекших дней,До их причины,До оснований, до корней,До сердцевины. Все время схватывая нитьСудеб, событий,Жить, думать, чувствовать, любить,Свершать открытья. О, если бы я только могХотя отчасти,Я написал бы восемь строкО свойствах страсти. О беззаконьях, о грехах,Бегах, погонях,Нечаянностях впопыхах,Локтях, ладонях. Я вывел бы ее закон,Ее начало,И повторял ее именИнициалы. Я б разбивал стихи, как сад.Всей дрожью жилокЦвели бы липы в них подряд,Гуськом, в затылок. В стихи б я внес дыханье роз,Дыханье мяты,Луга, осоку, сенокос,Грозы раскаты. Так некогда шопен вложилЖивое чудоФольварков, парков, рощ, могилВ свои этюды. Достигнутого торжестваИгра и мукаНатянутая тетиваТугого лука.
|
Гамлет Гул затих. Я вышел на подмостки.Прислонясь к дверному косяку,Я ловлю в далеком отголоске,Что случится на моем веку. На меня наставлен сумрак ночиТысячью биноклей на оси.Если только можно, Aвва Oтче,Чашу эту мимо пронеси. Я люблю твой замысел упрямыйИ играть согласен эту роль.Но сейчас идет другая драма,И на этот раз меня уволь. Но продуман распорядок действий,И неотвратим конец пути.Я один, все тонет в фарисействе.Жизнь прожить - не поле перейти.
МАЯКОВСКИЙ
Дым табачный воздух выел.Комната -глава в крученыховском аде.Вспомни -за этим окномвпервыеруки твои, исступленный, гладил.Сегодня сидишь вот,сердце в железе.День еще -выгонишь,можешь быть, изругав.В мутной передней долго не влезетсломанная дрожью рука в рукав.Выбегу,тело в улицу брошу я.Дикий,обезумлюсь,отчаяньем иссечась.Не надо этого,дорогая,хорошая,дай простимся сейчас.Все равнолюбовь моя -тяжкая гиря ведь -висит на тебе,куда ни бежала б.Дай в последнем крике выреветьгоречь обиженных жалоб.Если быка трудом уморят -он уйдет,разляжется в холодных водах.Кроме любви твоей,мненету моря,а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.Захочет покоя уставший слон -царственный ляжет в опожаренном песке.Кроме любви твоей,мненету солнца,а я и не знаю, где ты и с кем.Если б так поэта измучила,онлюбимую на деньги б и славу выменял,а мнени один не радостен звон,кроме звона твоего любимого имени.И в пролет не брошусь,и не выпью яда,и курок не смогу над виском нажать.Надо мною,кроме твоего взгляда,не властно лезвие ни одного ножа.Завтра забудешь,что тебя короновал,что душу цветущую любовью выжег,и суетных дней взметенный карнавалрастреплет страницы моих книжек...Слов моих сухие листья лизаставят остановиться,жадно дыша? Дай хотьпоследней нежностью выстелитьтвой уходящий шаг. Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский.Дайте руку! Вот грудная клетка.Слушайте, уже не стук, а стон;тревожусь я о нем, в щенка смиренном львенке.Я никогда не знал, что столько тысяч тоннв моей позорно легкомыслой головенке.Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?Стиснул? Больно? Извините, дорогой.У меня, да и у вас, в запасе вечность.Что нам потерять часок-другой?!Будто бы вода — давайте мчать, болтая,Будто бы весна — свободно и раскованно!В небе вон луна такая молодая,что ее без спутников и выпускать рискованно.Я теперь свободен от любви и от плакатов.Шкурой ревности медведь лежит когтист.Можно убедиться, что земля поката,—сядь на собственные ягодицы и катись!Нет, не навяжусь в меланхолишке черной,да и разговаривать не хочется ни с кем.Только жабры рифм топырит учащенноу таких, как мы, на поэтическом песке.Вред — мечта, и бесполезно грезить,надо весть служебную нуду.Но бывает — жизнь встает в другом разрезе,и большое понимаешь через ерунду.Нами лирика в штыки неоднократно атакована,ищем речи точной и нагой.Но поэзия — пресволочнейшая штуковина:существует — и ни в зуб ногой.Например вот это — говорится или блеется?Синемордое, в оранжевых усах,Навуходоносором библейцем —«Коопсах».Дайте нам стаканы! знаю способ старыйв горе дуть винище,но смотрите — извыплывают Red и White Star'ыс ворохом разнообразных виз.Мне приятно с вами,— рад, что вы у столика.Муза это ловко за язык вас тянет.Как это у вас говаривала Ольга?..Да не Ольга! из письмаОнегина к Татьяне.— Дескать, муж у вас дурак и старый мерин,я люблю вас, будьте обязательно моя,я сейчас же утром должен быть уверен,что с вами днем увижусь я.—Было всякое: и под окном стояние,письма, тряски нервное желе.Вот когда и горевать не в состоянии —это, Александр Сергеич, много тяжелей.Айда, Маяковский! Маячь на юг!Сердце рифмами вымучь —вот и любви пришел каюк,дорогой Владим Владимыч.Нет, не старость этому имя!Тушу вперед стремя,я с удовольствием справлюсь с двоими,а разозлить — и с тремя.Говорят — я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!Entre nous.. чтоб цензор не нацыкал.Передам вам — говорят — видалидаже двух влюбленных членов ВЦИКа.Вот — пустили сплетню, тешат душу ею.Александр Сергеич, да не слушайте ж вы их!Может, я один действительно жалею,что сегодня нету вас в живых.Мне при жизни с вами сговориться б надо.Скоро вот и я умру и буду нем.После смерти нам стоять почти что рядом:вы на Пе, а я на эМ.Кто меж нами? с кем велите знаться?!Чересчур страна моя поэтами нища.Между нами — вот беда — позатесался Надсон.Мы попросим, чтоб его куда-нибудь на Ща!А Некрасов4 Коля, сын покойного Алеши,—он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид.Знаете его? вот он мужик хороший.Этот нам компания — пускай стоит.Что ж о современниках?!Не просчитались бы, за вас полсотни отдав.От зевоты скулы разворачивает аж!Дорогойченко, Герасимов, Кириллов, Родов —кар он однаробразный пейзаж!Ну Есенин6. мужиковствующих свора.Смех! Коровою в перчатках лаечных.Раз послушаешь.. но это ведь из хора!Балалаечник! Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак.Мы крепки, как спирт в полтавском штофе.Ну, а что вот Безыменский?! Так...ничего... морковный кофе.Правда, есть у нас Асеев Колька.Этот может. Хватка у него моя.Но ведь надо заработать сколько!Маленькая, но семья.Были б живы — стали бы по Лефу соредактор.Я бы и агитки вам доверить мог.Раз бы показал: — вот так-то, мол,и так-то...Вы б смогли — у вас хороший слог.Я дал бы вам жиркость и сукна,в рекламу б выдал гумских дам.(Я даже ямбом подсюсюкнул,чтоб только быть приятней вам.)Вам теперь пришлось бы бросить ямб картавый.Нынче наши перья — штык да зубья вил,—битвы революций посерьезнее «Полтавы»,и любовь пограндиознее онегинской любви.Бойтесь пушкинистов. Старомозгий Плюшкин,перышко держа, полезет с перержавленным.— Тоже, мол, у лефов появился Пушкин.Вот арап! а состязается — с Державиным...—Я люблю вас, но живого, а не мумию.Навели хрестоматийный глянец.Вы по-моему при жизни — думаю —тоже бушевали. Африканец!Сукин сын Дантес! Великосветский шкода.Мы б его спросили: — А ваши кто родители?Чем вы занимались до 17-го года?—Только этого Дантеса бы и видели.Впрочем, что ж болтанье! Спиритизма вроде.Так сказать, невольник чести... пулею сражен...Их и по сегодня много ходит —всяческих охотников до наших жен.Хорошо у нас в Стране Советов.Можно жить, работать можно дружно.Только вот поэтов, к сожаленью, нету —впрочем, может, это и не нужно.Ну, пора: рассвет лучища выкалил.Как бы милиционер разыскивать не стал.На Тверском бульваре очень к вам привыкли.Ну, давайте, подсажу на пьедестал.Мне бы памятник при жизни полагается почину.Заложил бы динамиту — ну-ка, дрызнь!Ненавижу всяческую мертвечину!Обожаю всяческую жизнь!
Чуть ночь превратится в рассвет,вижу каждый день я:кто в глав,кто в ком,кто в полит,кто в просвет,расходится народ в учрежденья.Обдают дождем дела бумажные,чуть войдешь в здание:отобрав с полсотни -самые важные!-служащие расходятся на заседания. Заявишься:"Не могут ли аудиенцию дать?Хожу со времени она".-"Товарищ Иван Ваныч ушли заседать -объединение Тео и Гукона". Исколесишь сто лестниц.Свет не мил.Опять:"Через час велели прийти вам.Заседают:покупка склянки чернилГубкооперативом". Через час:ни секретаря,ни секретарши нет -голо!Все до 22-х летна заседании комсомола. Снова взбираюсь, глядя на ночь,на верхний этаж семиэтажного дома."Пришел товарищ Иван Ваныч?" -"На заседанииА-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома". Взъяренный,на заседаниеврываюсь лавиной,дикие проклятья дорогой изрыгая.И вижу:сидят людей половины.О дьявольщина!Где же половина другая?"Зарезали!Убили!"Мечусь, оря.От страшной картины свихнулся разум.И слышуспокойнейший голосок секретаря:"Оне на двух заседаниях сразу. В деньзаседаний на двадцатьнадо поспеть нам.Поневоле приходится раздвояться.До пояса здесь,а остальноетам". С волнением не уснешь.Утро раннее.Мечтой встречаю рассвет ранний:"О, хотя быещеодно заседаниеотносительно искоренения всех заседаний!"
Через час отсюда в чистый переулоквытечет по человеку ваш обрюзгший жир,а я вам открыл столько стихов шкатулок,я - бесценных слов мот и транжир. Вот вы, мужчина, у вас в усах капустаГде-то недокушанных, недоеденных щей;вот вы, женщина, на вас белила густо,вы смотрите устрицей из раковин вещей. Все вы на бабочку поэтиного сердцавзгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.Толпа озвереет, будет тереться,ощетинит ножки стоглавая вошь. А если сегодня мне, грубому гунну,кривляться перед вами не захочется - и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вамя - бесценных слов транжир и мот.
| Скрипка и немножко нервно
|
Скрипка издергалась, упрашивая,и вдруг разревеласьтак по-детски,что барабан не выдержал:"Хорошо, хорошо, хорошо!"А сам устал,не дослушал скрипкиной речи,шмыгнул на горящий Кузнецкийи ушел.Оркестр чужо смотрел, каквыплакивалась скрипкабез слов,без такта,и только где-тоглупая тарелкавылязгивала:"Что это?""Как это?"А когда геликон -меднорожий,потный,крикнул:"Дура,плакса,вытри!" -я встал,шатаясь, полез через ноты,сгибающиеся под ужасом пюпитры,зачем-то крикнул:"Боже!",бросился на деревянную шею:"Знаете что, скрипка?Мы ужасно похожи:я вот тожеору -а доказать ничего не умею!"Музыканты смеются:"Влип как!Пришел к деревянной невесте!Голова!"А мне - наплевать!Я - хороший."Знаете что, скрипка?Давайте -будем жить вместе!А?"
| Хорошее отношение к лошадям
|
Били копыта,Пели будто:- Гриб.Грабь.Гроб.Груб.-Ветром опита,льдом обутаулица скользила.Лошадь на крупгрохнулась,и сразуза зевакой зевака,штаны пришедшие Кузнецким клёшить,сгрудились,смех зазвенел и зазвякал:- Лошадь упала!- Упала лошадь! -Смеялся Кузнецкий.Лишь один яголос свой не вмешивал в вой ему.Подошели вижуглаза лошадиные... Улица опрокинулась,течет по-своему... Подошел и вижу -За каплищей каплищапо морде катится,прячется в шерсти... И какая-то общаязвериная тоскаплеща вылилась из меняи расплылась в шелесте."Лошадь, не надо.Лошадь, слушайте -чего вы думаете, что вы сих плоше?Деточка,все мы немножко лошади,каждый из нас по-своему лошадь".Может быть,- старая -и не нуждалась в няньке,может быть, и мысль ей моя казалась пошла,тольколошадьрванулась,встала на ноги,ржанулаи пошла.Хвостом помахивала.Рыжий ребенок.Пришла веселая,стала в стойло.И всё ей казалось -она жеребенок,и стоило жить,и работать стоило.
(Пушкино. Акулова гора, дача Румянцева,27 верст по Ярославской жел. дор.) В сто сорок солнц закат пылал,в июль катилось лето,была жара,жара плыла -на даче было это.Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою,а низ горы -деревней был,кривился крыш корою.А за деревнею -дыра,и в ту дыру, наверно,спускалось солнце каждый раз,медленно и верно.А завтрасновамир залитьвставало солнце ало.И день за днемужасно злитьменявот этостало.И так однажды разозлясь,что в страхе все поблекло,в упор я крикнул солнцу:"Слазь!довольно шляться в пекло!"Я крикнул солнцу:"Дармоед!занежен в облака ты,а тут - не знай ни зим, ни лет,сиди, рисуй плакаты!"Я крикнул солнцу:"Погоди!послушай, златолобо,чем так,без дела заходить,ко мнена чай зашло бы!"Что я наделал!Я погиб!Ко мне,по доброй воле,само,раскинув луч-шаги,шагает солнце в поле.Хочу испуг не показать -и ретируюсь задом.Уже в саду его глаза.Уже проходит садом.В окошки,в двери,в щель войдя,валилась солнца масса,ввалилось;дух переведя,заговорило басом:"Гоню обратно я огнивпервые с сотворенья.Ты звал меня?Чаи гони,гони, поэт, варенье!"Слеза из глаз у самого -жара с ума сводила,но я ему -на самовар:"Ну что ж,садись, светило!"Черт дернул дерзости моиорать ему,-сконфужен,я сел на уголок скамьи,боюсь - не вышло б хуже!Но странная из солнца ясьструилась,-и степенностьзабыв,сижу, разговорясьс светиломпостепенно.Про то,про это говорю,что-де заела Роста,а солнце:"Ладно,не горюй,смотри на вещи просто!А мне, ты думаешь,светитьлегко.- Поди, попробуй! -А вот идешь -взялось идти,идешь - и светишь в оба!"Болтали так до темноты -до бывшей ночи то есть.Какая тьма уж тут?На "ты"мы с ним, совсем освоясь.И скоро,дружбы не тая,бью по плечу его я.А солнце тоже:"Ты да я,нас, товарищ, двое!Пойдем, поэт,взорим,вспоему мира в сером хламе.Я буду солнце лить свое,а ты - свое,стихами".Стена теней,ночей тюрьмапод солнц двустволкой пала.Стихов и света кутерьмасияй во что попало!Устанет то,и хочет ночьприлечь,тупая сонница.Вдруг - яво всю светаю мочь -и снова день трезвонится.Светить всегда,светить везде,до дней последних донца,светить -и никаких гвоздей!Вот лозунг мойи солнца!
Женщину ль опутываю в трогательный роман,просто на прохожего гляжу ли -каждый опасливо придерживает карман.Смешные!С нищих -что с них сжулить? Сколько лет пройдет, узнают пока -кандидат на сажень городского морга -ябесконечно больше богат,чем любой Пьерпонт Морган. Через столько-то, столько-то лет- словом, не выживу -с голода сдохну ль,стану ль под пистолет -меня,сегодняшнего рыжего,профессора разучат до последних йот,как,когда,где явлен.Будетс кафедры лобастый идиотчто-то молоть о богодьяволе. Склонится толпа,лебезяща,суетна.Даже не узнаете -я не я:облысевшую голову разрисует онав рога или в сияния. Каждая курсистка,прежде чем лечь,онане забудет над стихами моими замлеть.Я - пессимист,знаю -вечнобудет курсистка жить на земле. Слушайте ж: все, чем владеет моя душа,- а ее богатства пойдите смерьте ей! -великолепие,что в вечность украсит мой шаги самое мое бессмертие,которое, громыхая по всем векам,коленопреклоненных соберет мировое вече,все это - хотите? -сейчас отдамза одно только словоласковое,человечье. Люди! Пыля проспекты, топоча рожь,идите со всего земного лона.Сегодняв Петроградена Надеждинскойни за грошпродается драгоценнейшая корона. За человечье слово -не правда ли, дешево?Пойди,попробуй,-как же,найдешь его!
В поцелуе рук ли, губ ли,в дрожи тела близких мнекрасный цвет моих республиктоже должен пламенеть.Я не люблю парижскую любовь:любую самочку шелками разукрасьте,потягиваясь, задремлю, сказав - тубо -собакам озверевшей страсти.Ты одна мне ростом вровень,стань же рядом с бровью брови,дай про этот важный вечеррассказать по-человечьи.Пять часов, и с этих порстих людей дремучий бор,вымер город заселенный,слышу лишь свисточный спорпоездов до Барселоны.В черном небе молний поступь,гром ругней в небесной драме,-не гроза, а это просторевность двигает горами.Глупых слов не верь сырью,не путайся этой тряски,-я взнуздаю, я смирючувства отпрысков дворянских.Страсти корь сойдет коростой,но радость неиссыхаемая,буду долго, буду просторазговаривать стихами я.Ревность, жены, слезы... ну их! -вспухнут веки, впору Вию.Я не сам, а я ревнуюза Советскую Россию.Видел на плечах заплаты,их чахотка лижет вздохом.Что же, мы не виноваты -ста мильонам было плохо.Мы теперь к таким нежны -спортом выпрямишь не многих,-вы и нам в Москве нужныне хватает длинноногих.Не тебе, в снега и в тифшедшей этими ногами,здесь на ласки выдать ихв ужины с нефтяниками.Ты не думай, щурясь простоиз-под выпрямленных дуг.Иди сюда, иди на перекрестокмоих больших и неуклюжих рук.Не хочешь? Оставайся и зимуй,и это оскорбление на общий счет нанижем.Я все равно тебя когда-нибудь возьму -одну или вдвоем с Парижем.
Я сразу смазал карту будня,плеснувши краску из стакана;я показал на блюде студнякосые скулы океана.На чешуе жестяной рыбыпрочел я зовы новых губ.А выноктюрн сыгратьмогли бына флейте водосточных труб?
Послушайте!Ведь, если звезды зажигают -значит - это кому-нибудь нужно?Значит - кто-то хочет, чтобы они были?Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной?И, надрываясьв метелях полуденной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит -чтоб обязательно была звезда! -клянется -не перенесет эту беззвездную муку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:"Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!"Послушайте!Ведь, если звездызажигают -значит - это кому-нибудь нужно?Значит - это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!
БЛОК
* * * О, я хочу безумно жить: Всё сущее - увековечить,Безличное - вочеловечить,Несбывшееся - воплотить! Пусть душит жизни сон тяжелый,Пусть задыхаюсь в этом сне, -Быть может, юноша веселыйВ грядущем скажет обо мне: Простим угрюмство - разве этоСокрытый двигатель его?Он весь - дитя добра и света,Он весь - свободы торжество!
Марии Павловне Ивановой Под насыпью, во рву некошенном,Лежит и смотрит, как живая,В цветном платке, на косы брошенном,Красивая и молодая. Бывало, шла походкой чинноюНа шум и свист за ближним лесом.Всю обойдя платформу длинную,Ждала, волнуясь, под навесом. Три ярких глаза набегающих -Нежней румянец, круче локон:Быть может, кто из проезжающихПосмотрит пристальней из окон... Вагоны шли привычной линией,Подрагивали и скрипели;Молчали желтые и синие;В зеленых плакали и пели. Вставали сонные за стекламиИ обводили ровным взглядомПлатформу, сад с кустами блёклыми,Ее, жандарма с нею рядом... Лишь раз гусар, рукой небрежноюОблокотясь на бархат алый,Скользнул по ней улыбкой нежною...Скользнул - и поезд в даль умчало. Так мчалась юность бесполезная,В пустых мечтах изнемогая...Тоска дорожная, железнаяСвистела, сердце разрывая... Да что' - давно уж сердце вынуто!Так много о