Песня Mattino, с которой, как я уже говорил, я ворвался в мир классической музыки, получила международное признание. Я ее записал на немецком, французском и испанском языках.
Моя популярность была восстановлена, и я снова стал одним из самых любимых зрителями молодых исполнителей.
Таким образом, 1969 год представлялся успешным. И таковым на поверку он и оказался: я выиграл Disco per l`estate (Летний диск) с песней Pensando a te (Думая о тебе), участвовал в качестве почетного гостя на различных гала-концертах, которые проводились в рамках итальянских и международных фестивалей; росло число приглашений дать концерты в разных городах Италии… И еще были очень важные для меня гастроли в Иране.
Эта гастрольная поездка стала для меня, лишь недавно начавшего свою карьеру исполнителя, первой, когда я встретился с «сильными мира сего».
Во мне всегда жил дух путешественника. Если бы я родился в другое время, я наверняка стал бы кем-нибудь типа Марко Поло.
Я был на всех континентах, я видел самых разных людей. Я дышал нищетой Индии и блеском Соединенных Штатов, суровостью Чили и Советского Союза и идеальной симметрией Японии. Я познал Южную Америку и Африку и полюбил Австралию.
Но, как это и бывает, именно первое большое путешествие лучше всего отражается в памяти. Это как раз и были мои гастроли в Иране, где я познакомился с шахом Мохаммадом Реза Пахлави и его женой Фарах Диба и пел для них.
В Иране интерес ко мне был вызван моей, пусть и недолгой, работой в кино.
Действительно, в 1969 году я много снимался. Это работа, которой я никогда прежде не думал заниматься, но жизнь мне предоставила еще и такую возможность, и я чисто из спортивного интереса решил извлечь из нее конкретную пользу.
Думаю, что для многих моих сверстников в 60-70-е годы возможность сняться в кино была мечтой, и прежде всего для моих коллег-исполнителей. Мне же это было совершенно не интересно. Я никогда не заблуждался на счет моего внешнего вида, и поэтому никогда не старался выставлять себя напоказ. Но если уж меня в это втянули, я постарался использовать данный опыт, чтобы узнать больше людей. Я не стал известным актером, но из этого опыта я вынес для себя много полезных вещей, которые в дальнейшем помогли мне в создании документальных фильмов. Эти фильмы мне принесли большое удовлетворение и даже были показаны по телевидению.
Предложение сняться в кино поступило мне еще в 1967 году, на волне успеха моей композиции Nel sole (В лучах солнца).
Тогда было в моде у разных кинопродюсеров брать наиболее популярные песни и создавать вокруг них «народные фильмы». Речь идет о песнях, диски с которыми за несколько месяцев продавались миллионным тиражом. Мысль продюсеров была проста: если песня так популярна, то и фильм с ней привлечет в кинозалы много публики. Таким образом вокруг песни создавалась сентиментальная история. Этого было достаточно: подобные фильмы, благодаря используемым в них песням и популярности привлеченных исполнителей, собирали толпы зрителей. Сделать такой фильм стоило немного, а сборы были очень высокими. Это было счастьем для многих кинокомпаний.
Мой диск Nel sole серьезно «подогрел» рынок: продажи день за днем росли в геометрической прогрессии, что обычно бывает не так часто. Поэтому сразу же появилась идея «выжать» из этой песни кинофильм.
Самым заинтересованным в этом человеком был Джильберто Карбоне, исполнительный продюсер, работавший у Гоффредо Ломбардо, одного из крупнейших киномагнатов Италии, основателя престижной кинокомпании Titanus.
Карбоне, этот симпатичнейший неаполитанец, пригласил меня и озвучил идею кинофильма на основе моей песни, однако я отказался.
«Я не актер, я никогда не смогу играть под прицелом кинокамеры», - сказал я ему.
«Ты им станешь. Не волнуйся, старайся оставаться самим собой, а об остальном позаботимся мы», - ответил мне Карбоне с чисто неаполитанской флегматичностью.
Он назначил мне встречу в «Буссоле», во Вьяреджо. И завоевал меня своей симпатией!
Карбоне представлял собой этакую каланчу под два метра ростом и с совершенно лысой головой. Все, что он делал, он делал по-особенному. Он немедленно внушал доверие, и тот, кто с ним общался, сразу же чувствовал себя его другом. Так случилось и со мной: Карбоне убедил меня сниматься и стал моим кинопродюсером.
Он относился ко мне, как к сыну, опекал меня, давал советы, причем не только кинематографического плана, и я чувствовал, что все это искренне и проникновенно. Вообще, после того, как с ним познакомишься, работа уходит куда-то на второй план, а главное, что остается – счастье от того, что ты узнал такого человека, как он.
Для песни Nel sole люди Карбоне создали историю, которая в какой-то степени отражала мою жизнь. По сценарию я был официантом, студентом, певцом: такая сентиментально-развлекательная история – в общем, даже симпатичная.
Съемки в подобном фильме стали для меня хорошей школой. Все мне было интересно. Я наконец-то своими глазами видел, как снимается кино, и был счастлив находиться рядом с настоящими актерами, которых очень любил.
В этом фильме я работал вместе с артистами, которых я считаю одними из лучших – прежде всего Франко Франки и Чиччо Инграссиа, в то время очень известные комики. И еще в актерском составе были Нино Таранто, Лоретта Годжи и Энрико Монтесано, такие же начинающие, как и я.
В дальнейшем судьба еще сводила меня с этими актерами – в частности, с Франко и Чиччо. Тогда они были очень популярны, у них за плечами было порядка шестидесяти сыгранных ролей, но критики их не слишком жаловали. Я, не будучи экспертом, был с первых минут поражен их талантом: они могли импровизировать с неиссякаемым вдохновением. К счастью, сегодня их работа оценивается как должно, даже критиками. Так часто, увы, бывает, в мире искусства: таланту артиста воздают почести, когда его с нами уже больше нет. Подобное случилось с Тото, и так произошло и с этими двумя сицилийскими актерами. Я же горжусь тем, что уважал их всегда, с той самой минуты, как впервые их увидел, и даже подружился с ними. Потом они часто бывали у меня в гостях, в Челлино, особенно Франко, который обожал блюда на основе колбас и мог их поглощать в невиданных количествах.
Как и песня, фильм Nel sole (В лучах солнца) имел огромный успех. Поэтому логичным продолжением стали другие фильмы вокруг других моих песен, где я также выступал в роли главного героя. Каждая моя песня, которая становилась популярной, превращалась в фильм, для которого сочинялась определенная история. За несколько лет я снялся в восьми фильмах: Nel sole (В лучах солнца), L`oro del mondo (Золото мира), Il ragazzo che sorride (Парень, который улыбается), Pensando a te (Думая о тебе), Il suo nome e` Donna Rosa (Ее зовут Донна Роза), Mezzanotte d`amore (Полночь любви), Angeli senza paradiso (Ангелы без рая), Champagne in paradiso (Шампанское в раю). (Автор книги здесь не совсем точен. Первые семь фильмов действительно были сняты в период 1967-1970 гг., то есть в течение четырех лет. Фильм Champagne in paradiso был снят гораздо позже, в 1983 году – П.П.).
Благодаря кинематографическому опыту во мне родилась страсть к кинокамере. Кино- и видеосъемка стала моим хобби – вначале чтобы запечатлеть важные моменты семейной жизни; потом, совершенствуя свой уровень, я стал снимать документальные фильмы, которые демонстрировались по телевидению. Это такие фильмы, как Autoritratto (Автопортрет), Una vita emozionale (Эмоциональная жизнь), L`America perduta (Потерянная Америка) и особенно Nel cuore del padre (В сердце отца), дорогое мне посвящение моему отцу. Таким образом, я пытался выразить свою созидательность еще и с помощью кадров, а не только музыки.
Фильмы на основе моих самых удачных песен в конце 60-х годов неизменно пользовались успехом, но критиков оставляли совершенно равнодушными. Более того, часто критика была негативной. Впрочем, меня она не задевала, поскольку я знал, что не являюсь актером. И все же думаю, популярность этих кинофильмов кое-кого сильно раздражала: в газетах обо мне писали нелицеприятные вещи, как будто я был единственным певцом, кто снимался в кино.
И вот в июне 1969 года мои первые важные зарубежные гастроли: десять дней в Иране, который тогда еще назывался Персией.
Я прилетел в Тегеран 18 июня в 9 часов вечера. Аэропорт был освещен так, что казалось, будто бы еще день. Из иллюминатора я увидел огромную толпу людей, и в первых рядах – фотографы и охрана в форме. Вначале я подумал, что на борту находится какая-нибудь важная шишка из большой политики. Я начал оглядываться вокруг, но не заметил никого, кто обладал бы подобным видом или был окружен личными телохранителями и секретарями, как это обычно бывает с важными персонами.
Сошли первые пассажиры, и толпа оставалась неподвижной. Когда же появился я, раздались бешеные аплодисменты. Я еще был на нижней ступеньке трапа, а меня уже окружили фотографы и полицейские, а впереди толпа скандировала мое имя. Были те, кто во весь голос распевал мои песни, кто-то размахивал полотнищем с моим именем. Прежде я видел подобное только в кино! Полицейские погрузили меня в микроавтобус сразу же, как только я вышел из самолета, и меня отвезли в гостиницу. Однако фанаты, находившиеся с внешней стороны аэропорта, меня узнали и начали преследовать машину, в буквальном смысле забрасывая ее цветами.
Я не мог понять, почему они принимали меня с таким восторгом. Узнал я об этом немного позже. Оказывается, в Персии я был очень известен именно благодаря музыкальным фильмам, в которых снялся. Особенно первый, Nel sole. Здесь его демонстрация шла полгода без перерыва в главном кинотеатре города.
Поселился я в отеле «Элизабет» на пятом этаже. Под окном до позднего вечера толпа пела и плясала, празднуя мой приезд.
Следующим вечером я дал свой первый концерт в «Баккара Клаб». Тогда я еще не говорил ни по-французски, ни тем более по-английски, хотя и мог что-то сказать на каждом из этих языков. Организаторы концерта выделили мне переводчика, который переводил каждое мое слово. Вначале мне это было нужно, но потом, на волне эйфории от такого радушного приема со стороны публики, я положился на свой инстинкт и начал разговаривать с публикой на этаком эсперанто собственного изобретения – смеси французского, английского, итальянского и апулийского. И, думаю, народ меня понимал, поскольку каждый раз после того, как на этой смеси я объяснял зрителям, о чем та или иная песня, зал разражался аплодисментами.
Утром 20 июня ко мне подошли двое из числа тех, кто организовывал мои гастроли, и сообщили, что в программе появились изменения. Я должен был подготовиться к тому, что тем же вечером мне нужно будет петь при дворе шаха. Я остолбенел.
«Должно быть, это ошибка», - сказал я.
«Нет, - ответили мне. – Это сама императрица, Фарах Диба, пригласила вас. Она ваша поклонница».
Я не мог поверить своим ушам, но и отказаться, разумеется, тоже не мог. В контракте была прописана серия концертов, и я даже толком не знал, где они будут идти. В этом я слепо доверял организаторам.
Весь день я чувствовал какие-то странные волнения в желудке. Я постоянно думал о концерте, который мне предстоит дать вечером. Я спрашивал себя, что это будет за публика, перед которой придется выступать. Я пытался любыми способами гнать от себя мысль, что придется петь в присутствии шаха, императрицы, королевской семьи, сановников – короче, перед верхушкой Персидской империи. Это же было совершенно невероятно! В конце концов я подумал, что, возможно, императрица хочет сделать подарок всем сотрудникам, кто работает в королевском дворце. Такая мысль меня немного успокоила.
Ближе в 19.00, как и было договорено, организаторы гастролей заехали за мной в гостиницу и отвезли на машине в летнюю императорскую резиденцию, в семидесяти километрах от Тегерана.
Это было путешествие в сказку! На огромном ухоженном лугу расположено что-то типа палаточного городка. В одной из таких огромных палаток проходил концерт, и я помню, что передо мной выступала группа персидских комедиантов, которые очень развеселили публику.
Когда настала моя очередь, я вышел на сцену и услышал бурные аплодисменты. Передо мной располагался двор Императора Персии. В первом ряду – семья шаха в полном составе. Помню, что они выглядели очень довольными, улыбались, но вместе с тем были сдержанными, как предписывал протокол двора.
Вначале я почувствовал, что робею, но потом музыка сделала свое дело, и я пел, как обычно, то есть выкладываясь до конца. И с удовлетворением я обнаружил, что мама шаха шевелила губами и пела вместе со мной: она наизусть знала все мои песни!
После концерта меня проводили в другую палатку, полностью отделанную дорогими коврами. Там был приготовлен роскошный ужин. Такого я прежде не видел никогда: огромные, ломящиеся от яств столы – баранина, телятина, козлятина, птица, курица, дичь на любой вкус, винные озера, икорные горы, водочные реки… Я, который еще несколько лет назад работал официантом, кое-что понимаю в пище, но никогда я не видел и даже не мог представить ничего подобного.
За ужином я был представлен императору и его жене Фарах Диба. Им нравились мои песни, и я узнал, что при дворе показывали некоторые фильмы с моим участием. Увидев, как на меня смотрели, я понял, что был здесь желанным гостем, но протокол есть протокол. Император сказал мне несколько слов, полных любезности и сердечного участия.
Но я прекрасно отдавал себе отчет: он был шах Персии, а я – всего лишь обычным певцом-сказителем.
Ромина
Все те, кто следит за моей карьерой, знают, что в 1970 году я женился.
Тогда, как и сейчас, прессу, в особенности бульварную, в первую очередь интересовала личная жизнь артистов, а значит, и моя тоже.
И о моем браке говорили и писали много, зачастую искажая реальность.
И сейчас, таким образом, многие ждут, что я коснусь темы своей личной жизни и расскажу, как я познакомился со своей женой, как возникла между нами любовь, ну и так далее.
Не буду я этого делать.
Я оставлю эту страницу чистой.
Заполните ее сами как хотите. Я – не могу.
Сколько стоит свобода
Когда начался бум моих успехов в 1967 году, я вдруг ощутил «чудесное умножение». Только не хлебов и рыб, а друзей и родственников, которые клялись мне в вечной любви и утверждали, что они всегда помогали мне на протяжении всей моей карьеры.
Сколько-то лет спустя, когда успех стал оглушительным, к толпе почитателей добавились очень важные люди, которые захотели руководить мной, защищать меня, консультировать меня, управлять мной.
«Мы можем быть тебе очень полезными», - говорили они. Разумеется, небезвозмездно. Я должен был за это войти в определенную политическую среду с определенной идеологией. Взамен мне было обещано: беспрепятственный рост, гарантированная работа, беспроблемное участие в теле- и радиопрограммах. В общем, все проблемы моей артистической карьеры исчезнут как по мановению волшебной палочки, а взамен – мое согласие стать частью одной из политических сил, несомненно, имевших существенное влияние на мир искусства. Помню, во время одного мероприятия, куда меня пригласили и где я чувствовал себя как рыба без воды, ко мне подошел Личио Джелли. Он завел со мной разговор, которого я так до конца и не понял, но, положившись на свой инстинкт, отказался от всего, что мне предлагалось.
Это был конец 60-х – начало 70-х годов. Трудное и непонятное время. Перемены и кризис во всех областях – политике, идеологии, религии, социуме. Это были годы студенческих манифестаций, рабочих движений, феминизма, Красных бригад, Постоянной борьбы, Нового порядка, столкновений между разными группировками. И потом – покушения: на площади Фонтана, на площади Лоджа в Брешии, Италикус, наконец, убийство уважаемого Альдо Моро.
Вокруг всего этого велась своя закулисная политическая борьба – различные течения периодически поддерживали то или иное движение, если это оказывалось полезным.
Все это революционное брожение, часто неконтролируемое, влияло еще и на культурную жизнь страны. Особенно это ощущалось среди молодежи. А молодые – кто им не был? – по своей природе полны энтузиазма и страсти. Они легко загораются и ведут за собой массы, поскольку обладают обаянием. Поэтому для политиков они представляют особенно ценный товар: можно использовать их популярность для достижения собственных целях, которые мало что общего имеют с культурой.
Этот феномен был, есть и будет. И его последствия всегда одинаковы: если ты с власть предержащими – работаешь и летишь вперед на всех парусах. Если пытаешься плыть против течения – тебя выбрасывает на обочину.
В те годы были две главные политические силы – Христианская демократия и Коммунистическая партия. Именно они получали наибольшее число голосов на выборах. Христианская демократия выступала правящей партией и занималась реальным управлением страной и контролем экономики в целом и банков и предпринимателей в частности. На откуп Коммунистической партии отдавалась культурная жизнь страны, включая музыку, кино и каналы связи. Молодые исполнители практически все были «левыми» - прежде всего потому, что инстинктивный импульс их молодости двигал их ко всему новому, к тому, что можно было изменить. Существует давнее распространенное мнение о том, что идеология «левых» является лучшей гарантией интеллектуального прогресса, свободы мыслей, слова и поведения – всего того, что так притягивает молодежь. Но, по моему мнению, в те годы многие артисты выбирали «левое» движение прежде всего по экономическим соображениям. Эти политические силы имели огромное влияние на прессу, радио и телевидение – каналы, имеющие исключительную важность для того, чтобы представить публике плоды своей артистической деятельности.
Как и у всех, у меня тоже были собственные представления о жизни, об обществе, о мире. Представления, которые я унаследовал от моих родителей и от той среды, где я родился и вырос. Они совершенно не совпадают с модными политическими взглядами: нет, они основаны на практическом опыте и учении Христианства. Так, мои родители воспитывали во мне прежде всего доброго христианина, считая, что таким образом я автоматически стану и хорошим гражданином, и человеком, полезным для общества.
Итак, я никогда не интересовался политикой и тем более никогда не думал вступать в какую-либо партию – ни в правую, ни в левую. Но когда мой успех стал значительным, партии сами заинтересовались во мне. На меня выходили представители не одного, а целых трех политических течений. Чувствовал я себя при этом неудобно. Я родился свободным. Как кот. И как любой нормальный кот, я становлюсь раздражительным, если кто-то любыми способами хочет меня погладить и хватает при этом за руки.
Некоторые друзья советовали мне быть благоразумнее. Мне говорили, что я ничего не теряю, если приму эти предложения. Более того: от этого я только выиграю, поскольку политики всегда делают то, что хотят. Мне называли имена людей, которые по различным причинам отказывались и впоследствии заплатили за это дорогой ценой.
Бесчисленные «советы» этих друзей напоминали мне моих тетушек, Амелию, Мариэтту и Ндзину. Они хотели, чтобы я стал священником. Мне тогда было десять лет.
«Это не значит, что ты не станешь никем другим, - объясняли они мне. – Ты пока учись бесплатно в одной из школ Церкви, используй эту возможность, а потом, если захочешь, ты станешь священником».
Мой отец, услышав такой разговор, выразился кратко и ясно:
«Ты сам хочешь этого?»
«Нет», - ответил я.
«Тогда забудь об этом. Разговор окончен».
От подобных разговоров у меня закипала кровь.
Свобода человека – для меня это святое. Когда я слышу, что люди страдают из-за того, что сделали свой свободный выбор, это приводит меня в бешенство.
Я не обратил внимание на эти предложения. Однако они повторялись, и в итоге становились все более настойчивыми. Чем дальше, тем больше я понимал, что эти люди отнюдь не были благодетелями, как пытались изображать себя, а, напротив, представляли собой обыкновенных циничных спекулянтов. Они говорили, что будут стоять на страже моего успеха, а в реальности хотели использовать его в своих политических целях. В конце концов настал момент, когда я должен был раскрыть свои карты. Тогда я честно сказал, что не заинтересован в их предложениях. У меня имеются свои убеждения, и политика не занимала моих мыслей.
Я хотел только петь, писать музыку и знакомить с нею людей.
Я хотел жить как свободный человек.
Но тогда, как только ты добивался успеха, люди начинали говорить, что ты сдался системе, что и ты тоже стал рабом власть имущих.
Помню, в тот период у меня был концерт в Auditorium RAI в Турине. На шее у меня был красный шарф.
«Молодец, Аль Бано, - сказал мне кто-то. – Этот шарф кое о чем говорит. Хорошо, ты стал сознательнее».
«Сознательнее чего? – возмутился я. – Этот цвет мне нравится и идет к черному свитеру, который я надел сегодня вечером. Этот шарф мне нравится, а ты о чем подумал?».
Разговор был окончен, но уже весьма скоро я стал ощущать горькие последствия своего выбора.
В другой раз у меня был концерт в Падуе. На площади я увидел группу студентов университета.
«Аль Бано!» - закричали они. За этим последовал неприличный жест, сопровождавшийся не менее неприличным звуком. В одновременном исполнении тридцати человек.
Я с вызовом посмотрел на них и пошел своей дорогой. Но этот жест стал для меня сигналом к тому, что вещи начали меняться. Исчезало уважение к человеку – в учреждениях, учебных заведениях, вообще в жизни. И я убежден, многие из этих людей потом перешли от жестов к действиям.
В отношении себя я стал замечать странную враждебность. Люди сходили с ума, кидались на меня на улицах с просьбой об автографе – настолько, что иногда из-за этого возникали пробки, и останавливалось движение. Куда бы я ни пошел, везде меня ждал совершенно фантастический прием. Я был любимцем публики, чего в те годы удавалось немногим исполнителям.
Однако одновременно начали ходить странные слухи о кризисе в моей карьере. Некоторые газеты писали, что мои диски больше не продаются, что моя звезда уже закатилась, а мой успех лопнул, как мыльный пузырь.
Я пытался это опровергать, но безуспешно.
Внезапно испортились мои отношения с радио и телевизионщиками. До этого меня чуть ли не на коленях упрашивали стать гостем той или иной передачи, а теперь создавалось ощущение, что все будто вымерли. Нет, приглашали, конечно, но только когда им это было выгодно: к примеру, когда присутствие человека типа меня стимулировало телезрителей покупать лотерейные билеты. Так что, если был нужен популярный персонаж для проведения лотереи, меня звали. Но на другие важные передачи больше не звали никогда. Туда приглашались только послушные люди.
Я никогда не спрашивал, почему так происходило.
Прошло какое-то время, когда я понял, почему. Это была очень горькая истина.
Отказавшись от возможности занять определенную политическую позицию по отношению к партии, имеющей определяющее влияние на все, что происходит в мире искусства, я подписал себе смертный приговор. Речь, разумеется, идет о моей смерти как артиста.
В данной среде появилось указание не замечать моих песен и игнорировать мое имя. Так было на протяжении многих лет. При том, что я продолжал оставаться популярным у зрителей и был востребован за рубежом, где меня воспринимали как артиста с мировым именем, я очень долго не пел в Италии. Моей музыке не было места на радио и телевидении моей страны. В прессе обо мне тоже больше не говорили, а если где-то и упоминалось мое имя, то в ругательном смысле.
Радио и телевидение – это очень важно для исполнителя. Это два важнейших средства коммуникации, и часто они в состоянии сделать артиста успешным или забытым.
Когда выходит новая песня, необходимо дать ее послушать людям. Всегда было так, что на следующий же день после показа новой песни по телевидению продажи диска с ней резко возрастали. Это знают все владельцы музыкальных магазинов.
Если потом песню показывают еще и еще, продажи диска возрастают снова, поскольку в мозгу потребителя отражается информация о диске как о ценном продукте (если бы песня не была хорошей, разве бы крутили ее по телевизору?). Студии грамзаписи всегда заботились о том, чтобы после выхода нового диска записанные на нем песни прокручивались бы на радио и телевидении. Если этого нельзя было добиться бесплатно, эфирное время для прокрутки песни покупалось.
Помню одну историю из 70-х годов, за которой я очень внимательно следил и которая дала мне массу пищи для размышлений.
Еще в эпоху создания своей фирмы Clan Адриано Челентано записал песню Preghero` (Я буду молиться), итальянскую версию известной песни Бена Э. Кинга Stand by me. В музыкальной тусовке говорили, что это не та песня, что она не пойдет, сколько бы ее ни рекламировали. Потом Челентано спел ее на телевидении. Помню, во время ее исполнения он курил сигарету, дым шел ему в глаза, и оттуда появлялись слезы. Текст был необычным, легко воспринимался сердцем, плюс этот образ Адриано с глазами, полными слез… После этого исполнения песня стала хитом, и было сразу же продано несколько тысяч дисков.
Итак, отсутствие возможности появляться на радио и телевидении означало для исполнителя верную артистическую смерть. Ни один другой рекламный канал не мог дать подобных преимуществ, как эти два.
Но вместе с тем получить эфирное время на радио и телевидении не так просто. Насколько я знаю, не существует четких критериев, правил, согласно которым те, от кого зависит начинка той или иной передачи, отбирают для прокрутки новые песни.
У каждого есть свои любимые исполнители, свои протеже, свои рекомендованные лица. Результат очевиден: определенные исполнители не сходят с экранов телевизора и волн радио, их песни крутят по несколько раз в день, что дает им хорошую рекламу и повышает их рейтинг. Но других исполнителей не замечают в принципе.
Так было и со мной.
Мне оставалось только проанализировать ситуацию и просчитать ее возможные последствия.
Моя карьера, так блистательно начавшаяся, была на грани краха. Я еще мог изменить свое решение, мог принять предложения, которые мне были сделаны. Я такой не первый – было видно, что почти все популярные исполнители того времени представляли то или иное политическое течение и пользовались соответствующими преимуществами. Чем больше их песни согласовывались с главенствующими политическими идеями, тем шире открывались перед ними двери теле- и радиокомпаний. Их неизменно приглашали на концерты, которые транслировались в прямом эфире. На партийных праздниках и правительственных тусовках они неизменно появлялись, при этом им хорошо платили.
С некоторыми я был хорошо знаком и прекрасно знал, что они далеки от тех идей, которые их заставляют продвигать. Но они умели использовать ситуацию, и особенно в преддверии выборов вовремя принимали сторону своих «хозяев», и все в итоге было в порядке.
Но я никогда не мог себе позволить вести себя подобным образом.
У меня были, и есть сейчас, четкие и глубокие убеждения. И я всегда был одним из тех, кто верит в свои идеи. Знаю, что они не оригинальны, но я остаюсь им верен.
Была и другая возможность: я мог выбрать партию, чьи идеи были наиболее близки моим убеждениям. Но эти политические силы не обладали реальной властью в области культуры и СМИ.
Честно говоря, я и в те времена продолжал получать предложения, в том числе и от тех партий, которые были на тот момент в большинстве. Но из-за гордости, упрямства, а также по причине верности идеалам, привитым мне моими родителями (лучше быть одному, но свободным), я отверг и эти предложения.
Таково было мое убеждение: песни должны оставаться свободными. Просить у кого-то милости мне казалось унизительным.
Я всегда хорошо себя чувствовал в системе соревнований, где голосовал за конкурсантов народ. Я и достиг своего успеха, что называется, «на народной волне». Поэтому я был убежден, что рано или поздно народ поймет, что я прав.
Однако время шло, и мои последние композиции не находили слушателя, поскольку их не крутили по телевизору. Это были очень сильные песни, но они не принесли мне успеха – их мало кто слышал.
Речь идет о новых композициях, которые характеризовали определенные изменения в моем музыкальном стиле.
В начале своей карьеры я стал известным благодаря мелодичным песням народного стиля. Однако я всегда хотел обратиться к чувствам тех, кто испытывает серьезные жизненные проблемы, особенно если это проблемы людей, не относящихся к классу успешных. Так я стал одним из первых, кто в своих песнях обратился к социальной тематике.
В 1966, когда я только познал успех, я написал и спел песню Il mondo dei poveri (Мир бедных), песню, посвященную несчастным, оказавшимся на обочине жизни. Я ведь сам был одним из них! Эта песня рассказывает о человеческой борьбе, но она демократична, в ней нет ни насилия, ни ненависти. В 1968 году, как я уже говорил, на Фестивале Сан-Ремо я появился с композицией La siepe (Изгородь), историей эмигранта, который оставляет свою родину и попирает традиции своей земли, чтобы изменить свое будущее. Опять же в 1968-м я спел Il ragazzo che sorride (Парень, который улыбается) на музыку Теодоракиса. Дальше я записал Vecchio Sam (Старый Сэм) о проблемах дискриминации «цветного» населения. Еще – 13, Storia di oggi (13 декабря, история сегодняшнего дня): песня посвящена тяжелой крестьянской жизни.
Иными словами, никто не мог меня обвинить в пренебрежении проблемами общества, из-за которого передо мной закрылись все двери на радио и ТВ. Другое дело, что эти тексты не были согласованы с желанием тех, кто имел в своих руках власть. Однако это были достойные тексты на достойную музыку, и они востребованы и сегодня, по прошествии многих лет.
Когда я понял, что со временем ситуация не улучшается, а лишь обостряется, я обеспокоился всерьез.
Последствия становились поистине тяжелыми. Видя, что я больше не появляюсь на телевидении и читая в прессе о кризисе в моем творчестве, меня начали рвать на части владельцы небольших клубов – с целью заполучить меня, чтобы дать концерт. «Сколько ты хочешь?» - спрашивали они.
Я называл цифру.
«Да ты с ума сошел, - отвечали они. – Кем ты себя возомнил? Пойми, ты конченый человек, ты больше никому не нужен, поэтому сойди наконец с пьедестала и удовлетворись тем, что мы тебе можем дать».
Я смеялся и уходил прочь.
Из принципа, из гордости я никогда ни на сотую часть лиры не снизил ставку своего гонорара за концерт. Те, кто с этим был согласен, не пожалели: залы на моих концертах были забиты под завязку.
Но в Италии концертов у меня было все меньше и меньше.
Люди, встречавшие меня на улицах, с горечью спрашивали: «Почему мы больше не видим тебя по телевизору?»
«Спросите у руководства, - отвечал я. – Для них я не того цвета».
То же самое я говорил и в интервью журналистам, только они это не писали. А если писали, обращали все в шутку.
О проблеме влияния политических сил на состоянии культуры и искусства у нас в стране говорилось мало. Хотя бы потому, что практически все информационные каналы находились в руках политиков определенного течения, и для дебатов и дискуссий они не оставляли эфирного времени.
Я считаю, это серьезнейшая проблема, поскольку она манипулирует свободой самовыражения, ограничивает творчество, заставляет артиста быть неискренним; она способствует продвижению тех, кто этого не заслуживает и вместе с тем убивает настоящие таланты.
В 70-е годы эта ситуация была крайне тяжелой и касалась не только эстрадной музыки, но и классической – оперных исполнителей, музыкантов, артистов балета. А еще живописи и литературы. Если человек не представлял доминирующую политическую силу, он оставался без работы. Было бы интересно, если бы какой-нибудь ученый объективно проанализировал подобную ситуацию – уверен, мир получил бы сенсацию! Посредственные исполнители, не написавшие в жизни ни одной песни, становились «гениями», а настоящие композиторы и певцы оставались в тени. Более того, многие, хлебнув горя, бросили эту профессию. Я лично был знаком с талантливыми молодыми артистами, которые, оставаясь верными своим убеждениям, вынуждены были отказаться от артистической карьеры и сменить род деятельности, чтобы нормально жить…
И я должен был закончить таким же образом. Но я же упрямый, напористый, не сгибаюсь перед лицом трудностей – я никогда не сдавался.
EMI, студия, на которой я выпускал диски в течение восьми лет, поспешила от меня избавиться. Тогда я основал маленькую звукозаписывающую студию LIBRA для того, чтобы я и моя жена могли выпускать новые песни. Моим соучредителем стал Детто Мариано. Я знал, что рискую, но все же доверял уже достигнутому и тому, что было в планах. По моим расчетам, все должно было идти хорошо. Однако санкции против меня работали по полной программе: на передачи меня не приглашали, новых песен не транслировали, но каждый раз давали понять, что все можно изменить, достаточно лишь изменить свои убеждения, свое отношение к определенным идеологическим позициям, которые я не разделял.
Я не склонился.
У меня была семья, дети, обязательства, которые необходимо было выполнять. Перед глазами была стойкость моего отца, который ежедневно вставал в четыре утра и шел на поле работать до тех пор, пока не стемнеет, чтобы содержать свою семью. И еще слова моей матери, которая говорила: «Провидение никогда никого не оставляет».
Так и со мной: когда в Италии я, оказавшись вне закона, потерял работу, участились мои зарубежные поездки. Я охотно принимал все предложения. Все больше дверей закрывалось для меня в Италии, и столько же новых открывалось за границей.
Благодаря признанию в Испании, во Франции, в Германии, в Южной Америке, в Соединенных Штатах, в Канаде и в Австралии я выжил.
Чтобы работать за рубежом, я должен был привыкнуть к продолжительным и стрессовым поездкам, длительному нахождению вдали от дома и от семьи… Это были очень тяжелые годы, но они приносили огромное удовлетворение и показывали мне, насколько несправедливым было отношение ко мне на родине.
Песни, которые я не мог продвигать здесь у нас, с триумфом воспринимались за границей. В 1975 году на фестивале «Летний диск» я представил в паре с Роминой композицию Dialogo (Диалог), но в Италии о ней быстро забыли, тогда как в Испании и во всех странах Южной Америки она получила настоящее признание.
В 1976 году мы записали Lo rivivrei (Я бы снова пережил это) – песня одновременно вышла во Франции и Италии. В период с мая по ноябрь 1976 года в Италии было продано только двадцать тысяч дисков при полном игнорировании со стороны радио и телевидения. Во Франции эта же песня за тот же период времени разошлась тиражом свыше миллиона экземпляров. И не только: в течение шести недель она занимала первое место во французском хит-параде (речь идет о первой версии песни, которая в России больше известна как E fu subito amore (И сразу была любовь) – П.П.).
Та же история произошла и с композицией Prima notte d`amore (Первая ночь любви), которую, думаю, в Италии никто никогда и не слышал. Во Франции было продано семьсот тысяч дисков с этой песней, а на вершине хит-парада она находилась более двух месяцев.
В других странах наблюдалось то же самое, что меня, конечно, подстегивало. Не говоря уже о том, что за границей мне давали эфир на радио и телевидении – то, чего я был лишен у себя на родине.
Когда я впервые собрался ехать петь в Испанию, многие меня отговаривали.
«Это фашистская страна!» - говорили мне (в то время в Испании был режим каудильо Франко – П.П.).
Но я, свободный от каких-либо политических ярлыков, ехал и находил там отличные условия для хорошей работы.
В Испании никогда не вели разговоров о политике. Я никогда не видел там ничего, что вызывало бы политические мысли. В Италии я находился в невыносимой ситуации; приезжал в Испанию и обнаруживал, что там нормальная спокойная жизнь.
Я сравнива