Андрей Юрьев,
Кандидат искусствоведения,
Доцент кафедры зарубежного искусства
Санкт-Петербургской государственной Академии театрального искусства
Ибсен и Россия
От редакции: 2006 год – год памяти знаменитого норвежского драматурга Хенрика Ибсена. 23 мая исполнилось 100 лет со дня его смерти. Ибсена считают отцом современной интеллектуальной драмы. Он совершенно преобразовал темы традиционной пьесы, диалог, постановку. В его драмах появились живые, глубоко чувствующие и мыслящие современные люди. Они стали говорить достоверными голосами, и зрителям распахнулся их сложный, но по-человечески понятный мир. В мае в Архангельске при поддержке Генерального консульства Королевства Норвегии в Мурманске прошли Дни норвежской культуры. Наш город посетил Генеральный консул Руне Осхейм. А в рамках года Ибсена в областной библиотеке им. Добролюбова прошёл день, посвящённый его творчеству. Литографии Франса Видерберга по-новому приоткрыли нам мир драмы «Пер Гюнт», выставка плакатов «Творить – значит видеть» представила Ибсена в сегодняшнем мире, а лекция доцента кафедры зарубежного искусства Санкт-Петербургской государственной Академии театрального искусства Андрея Алексеевича Юрьева была посвящена теме «Ибсен и Россия». С любезного разрешения автора предлагаем её Вашему вниманию.
Неудачная коммерция и её благотворное влияние
Хочется начать с несколько неожиданного предположения. – Россия, возможно, имеет некоторое право требовать от мира благодарности за то, что Хенрику Ибсену выпала судьба, уже в детстве направившая его в сторону от пути, традиционного для людей его происхождения, и в конечном итоге сделавшая его драматургом.
Как известно, Ибсен был старшим сыном в семье одного из состоятельнейших коммерсантов Шиена, маленького провинциального городка, являвшегося, однако, одним из крупнейших коммерческих центров Норвегии того времени. А, следовательно, маленький Хенрик должен был со временем унаследовать дело отца и стать коммерсантом. Но в 1835 году, когда Хенрик был ещё совсем мал, его отец Кнуд Ибсен разорился дотла, семейство внезапно лишилось почти всего и вынуждено было покинуть Шиен и поселиться в единственном оставшемся у него владении — запущенной загородной усадьбе Венстеп. Это событие не только чисто внешним образом повлияло на последующую судьбу Ибсена, но и оказало заметное влияние на его внутренний мир. Далеко не случайно оно получило отклик в сюжетах многих ибсеновских пьес, в которых нередко звучало эхо детских впечатлений автора. Но каковы причины этого прискорбного для семейства Ибсена события, оказавшего весьма благотворное влияние на драматурга, который всегда утверждал, что горести и страдания способствуют духовному творчеству и потому крайне необходимы как народу в целом, так и отдельно взятым одарённым людям? Один из норвежских биографов драматурга в 20-е годы прошлого века заметил, что перед тем, как дела Кнуда Ибсена резко пошли вниз, под гору, он затеял оказавшиеся весьма неудачными с коммерческой точки зрения поставки соли в Россию. Независимо от того, знал ли драматург об этом обстоятельстве, неизменно восторженное отношение писателя к нашей стране выглядит в таком свете более чем естественно.
Национальное художественное восприятие славян
Сохранилось немало высказываний драматурга, свидетельствующих о его живом интересе к русскому искусству, к русской литературе и к России в целом. Начну с письма Ибсена в газету «Morgenbladet» от 23 августа 1873 года, написанного после того, как драматург, имевший репутацию знатока и ценителя живописи, побывал на Венской художественной выставке в статусе члена жюри, представлявшего Норвегию: «<…> надо сказать, что нынешняя международная художественная выставка в Вене даёт чрезвычайно богатый материал для культурно-исторического освещения нашей эпохи. Главное, она окажет могучее содействие проверке некоторых ошибочных мнений и устранению известных утвердившихся предрассудков. Я больше всего имею здесь в виду ходячее мнение, будто славянские народы принимают мало участия или не принимают никакого участия в великой общей работе цивилизации. Знакомство с произведениями русской литературы, приобретённое Европой в последние годы, казалось бы, уже должно было поколебать такое мнение, но если этого не случилось до сих пор, то я не сомневаюсь, что венская выставка вызовет совершенно иное, более верное представление. Выставка эта учит нас, что Россия во всех областях искусства стоит вполне на высоте нашей эпохи. Самое свежее и в высшей степени энергичное национальное художественное восприятие мира соединяется здесь с никем не превзойдённой техникой; и с моей стороны отнюдь не заблуждение, вызываемое поразительным воздействием новых, необычных для нас сюжетов, если я утверждаю, что в России существует художественная школа живописи, стоящая на одной высоте со школами Германии, Франции и любой из школ прочих стран».[1]
«Восхитительный гнёт!»
Однако Ибсен не только восхищался достижениями русской культуры того времени, но и оригинально, вполне по-ибсеновски, истолковывал её расцвет. Выдающийся датский литературный критик Георг Брандес, вспоминая о своих встречах с драматургом между 1872 и 1874 годами, не без удивления сообщал, что Ибсен «в самых горячих выражениях расхваливал гнёт, царивший в России»:
«„Чудная страна, — говорил он, улыбаясь, — такой в ней восхитительный гнёт!”
„Каким образом гнёт может быть восхитительным?”
„Подумайте только о всей той чудной любви к свободе, которая возбуждается им. Россия – одна из тех немногих стран в мире, в которых человек ещё любит свободу и умеет приносить ради неё жертвы. Поэтому эта страна и занимает такое высокое место в отношении поэзии и искусства. Вспомните только, что у неё есть такой выдающийся художник слова, как Тургенев, и что у неё есть Тургеневы и среди художников кисти; мы только, к сожалению, мало знакомы с ними, но я видел их картины в Вене”.
„Если все эти прекрасные вещи порождаются гнётом, – ответил я, – то остаётся, конечно, только восхвалять его. Ну а кнут, и он нравится Вам? Предположим, что Вы были бы русским – и Вашего маленького мальчика (здесь я указал на его подростка сына) собирались бы наградить им?” Ибсен помолчал минуту с непроницаемой миной. Затем ответил, улыбаясь: „Ему кнут не достался бы: он сам бил бы кнутом”».[2]
Назвав ответ Ибсена «юмористической вспышкой», Брандес всё же со справедливой серьёзностью относился к восторгу, который вызывал у Ибсена российский гнёт, и комментировал свои наблюдения так: «<…> пристрастие Ибсена к России объясняется отчасти тем обстоятельством, что в этой стране нет парламента. Ибсен в силу всей своей природы, своего умственного строя, питает отвращение к парламентам. Он верит в отдельного индивидуума, в единичную великую личность; единичный человек может добиться всего, и только единичный человек. Такое учреждение, как парламент, представляется ему собранием болтунов и дилетантов».[3]
Объективность этих воспоминаний Брандеса не вызывает сомнений и подтверждается письмами к нему драматурга. Вот, к примеру, высказывание, относящееся к апрелю 1872 года: «Дорогой друг, либералы – злейшие враги свободы. Лучше всего процветает свобода духа и мысли при абсолютизме, это доказано примером Франции, а позже Германии и теперь России».[4] У Брандеса, всегда активно отстаивавшего либеральные принципы и с сожалением отмечавшего «реакционность» многих воззрений Ибсена, подобные заявления могли вызывать только аллергию. Проявляя корректность в печатных выступлениях, в частной переписке Брандес высказывался куда откровеннее, сообщая своим адресатам, что Ибсен «удивительно подвержен разного рода реакционным влияниям». «В политических суждениях он очень консервативен или, говоря точнее, настроен абсолютистски, — писал Брандес одному из друзей после очередной беседы с Ибсеном. — <…> Политические либералы почти всегда крайне нелиберальны в вопросах духа, и он (т. е. Ибсен. – А. Ю.) говорит, что лучше находиться под игом одного великого тирана, нежели множества мелких».[5] Судите сами, насколько актуально это ибсеновское наблюдение для России двух последних десятилетий…
«Перетравить весь пролетариат…»
Существует ещё одно высказывание Ибсена, которое с возмущением приводит Брандес в одном из писем того периода и на которое ни в коем случае нельзя было ссылаться в недавнее советское время. Как сообщал датский критик, Ибсен однажды уверенно заявил ему, что настанет время, «когда интеллигентное меньшинство будет вынуждено прибегнуть к помощи химии и медицины, чтобы перетравить весь пролетариат во избежание политической экспансии большинства».[6] И, как с негодованием отметил Брандес, Ибсен изрёк это не только со всей серьёзностью, но и с симпатией к подобному решению вопроса! Правда, спустя 13 лет Ибсен почему-то изменил собственную позицию и стал говорить, что возлагает надежды прежде всего на рабочий класс.[7] Об этих надеждах, разумеется, часто упоминали авторы советских работ об Ибсене, предпочитая всё же умалчивать о том, что, возлюбив рабочий класс, Ибсен стал порой высказываться об интеллигентном меньшинстве немногим мягче, чем прежде о пролетариате…