Ибсен чрезвычайно много значил для русской литературы начала ХХ века, особенно для символистов. Его влияние испытали и Мережковский, и Бальмонт, и Блок, и Белый, и Вячеслав Иванов, у которых можно найти немало очень точных и глубоких замечаний об ибсеновской драматургии. Можно с уверенностью сказать, что никто из европейских авторов XIX столетия не был так дорог русским символистам, как Ибсен. Каждый из них мог бы, даже не задумываясь, подписаться под словами Блока из его статьи о норвежском драматурге: «Если бы меня заставили указать надёжнейший фарватер в море новейшей литературы Европы, я бы поставил предостерегающие флаги над всеми именами, кроме имени Генриха Ибсена».[20]
В пору так называемого «серебряного века» драматургия Ибсена прочно вошла в репертуар русского театра. Она привлекала к себе столь значительный интерес, что едва ли кто-нибудь из корифеев западной литературы смог бы конкурировать с Ибсеном по количеству посвящённых ему статей и книг, появившихся в России за два последних предреволюционных десятилетия. Причём не только литературные и театральные критики, но и русские философы – в первую очередь Лев Шестов и Николай Бердяев – немало размышляли о сути ибсеновского творчества. И, пожалуй, особого внимания заслуживает небольшая статья Бердяева, впервые опубликованная в религиозно-философском журнале «Путь» в 1928 году – к 100-летию со дня рождения норвежского драматурга. Эта статья несомненно относится к лучшему из всего, что написано об Ибсене не только русскими, но и зарубежными авторами. В ней дана одна из наиболее содержательных интерпретаций ибсеновского творчества, до сих пор остающаяся актуальной.
Бердяев об Ибсене [21]
«<…> Ибсен необычайно обостряет проблему личности, творчества и духовной свободы. Когда читаешь Ибсена, то дышишь северным горным воздухом. Норвежское мещанство, в котором он задыхался, составляет фон его творчества. И в атмосфере максимального мещанства происходит максимальное горное восхождение. В творчестве Ибсена есть временное, преходящее и есть вечное. И сейчас стоит говорить лишь о вечном у Ибсена. Мода на Ибсена давно уже прошла. И когда в моде был ибсенизм, тогда ценили в Ибсене совсем не самое значительное — „Нору“, „Геду Габлер“, „Привидения“, демонических женщин, социальную сатиру, анархические настроения. Вечного и пребывающего по своему значению нужно искать у Ибсена прежде всего в „Пере Гюнте“, потом в „Бранде“, в „Кесаре и Галилеянине“, отчасти во „Враге народа“ и в заключительных драмах его творческого пути „Строителе Сольнесе“ и „Когда мы, мёртвые, пробуждаемся“. Ибсен с гениальной остротой пережил и поставил проблему личной судьбы и проблему конфликта творчества и жизни. В нём, как и в Ницше, современная культура вырывается из тисков позитивизма и эвдемонистической морали к духовному восхождению. В нём есть страстное противление буржуазному духу, пафос высоты и героизма. <…> Бесплодно и неуместно спорить о „направлении“ Ибсена, о том, был ли он „правым“ или „левым“, был ли он за „прогресс“, за „демократию“ или против. Ибсен принадлежал к тому типу одиноких людей, образ мыслей которых лучше всего характеризуется словосочетанием „аристократический радикализм“.[22] Он стоит вне общественных направлений, он не представляет никакого социального коллектива. Он одинаково борется и против инертного консерватизма, против столпов современного общества, и против левого общественного мнения, против сплочённого большинства, против демократического мещанства. Он за свободу духа и против обезличивающего равенства. Он всегда за повышение, за восхождение, за героическую личность. Он духовный революционер, но совсем не революционер во внешнем социально-политическом смысле. Его моральный пафос очень отличается от морального пафоса Толстого, ибо он прежде всего связан с качеством личности, с личным творческим усилием. <…> в нём тот же профетический дух, что у Достоевского, что у Ницше. <…> Истина для него всегда была выше благополучия и счастья людей.
<…> Подобно творчеству Ницше и Достоевского, творчество Ибсена обозначает глубокий кризис гуманизма и гуманистической морали. Гуманистическая мораль и для него, как и для Ницше, была размягчением, утерей горного духа, отрицанием высоты и бесконечности.
<…> Творчество Ибсена принадлежит эпохе символизма. Сейчас существует реакция против символизма, как и против романтизма. Но символизм Ибсена совсем особенный. Символы даются в самой обыденной, реалистической обстановке. Всё, что говорят герои Ибсена, имеет двоякий смысл, реалистический, обыденный и символизирующий, ознаменовывающий события и судьбы мира духовного. Это придаёт особенную значительность всем ибсеновским разговорам. Ибсена, как и Достоевского, интересует не столько психология людей, сколько проблемы духа. Искусство же, которое трактует проблемы духа, не может быть только реалистическим. Реализм обыденной жизни превращается в символику иного плана бытия, духовных свершений. И всякое большое искусство заключает в себе элемент символический.
<…> Проблема творчества, всю жизнь, мучившая Ибсена, наиболее обострена в „Строителе Сольнесе“, как проблема личности в „Пере Гюнте“. <…> В Сольнесе символизируется судьба человечества, которое в прошлом строило церкви и высокие башни, а потом обратилось исключительно к построению жилищ для людей. Великому творческому замыслу, притягивавшему вверх, к высоте, человек изменил, качество творчества понизилось, и человек потерял способность подниматься на высоты. Но человечество переживает глубокий духовный кризис, оно опять тоскует по церквам и высоким башням, оно не может довольствоваться жизнью в мещанских жилищах. „Строитель Сольнес“ есть призыв к духовному творчеству и вместе с тем обнаружение бессилия современного человека. <…> Тут проблема ставится на большой глубине. Творчество произведений искусства, культурных ценностей в известном смысле противоположно творчеству самой жизни. Эта проблема особенно близка русскому сознанию. Творчество Ибсена оправдывает титанические стремления человека и вместе с тем обличает их. Своими гениальными прозрениями в судьбы личности и творчества Ибсен служит религиозному возрождению. И творчество его принадлежит не десятилетиям с их преходящей модой, а вечности, подобно творчеству Софокла, Шекспира или Достоевского».
[1] Ибсен Г. Собр. соч.: В 4 т. М., 1958. Т. 4. С. 702 – 703.
[2] Брандес Г. Собр. соч.: В 20 т. СПб., [1906]. Т. 1. С. 84 – 85. (Переводы текстов Г. Брандеса даются в отредактированной версии после сверки с датскими оригиналами.)
[3] Там же. С. 86 – 87.
[4] Ибсен Г. Собр. соч. Т. 4. С. 698.
[5] Brandes G., Brandes E. Brevveksling med nordiske Forfattere og Videnskabsmænd. København, 1939. Bd. 1. S. 172, 203.
[6] Ibid. S. 313.
[7] См. речь Ибсена к троньемским рабочим 14 июня 1885 г.: Ибсен Г. Собр. соч. Т. 4. С. 655 – 656.
[8] Brandes G., Brandes E. Brevveksling med nordiske Forfattere og Videnskabsmænd. Bd. 4. S. 260.
[9] Ibsen H. Samlede verker: Hundreårsutgave. Oslo, 1952. Bd. 19. S. 214.
[10] См.: Meyer M. Henrik Ibsen: En biografi. Oslo, 1995. S. 567 – 568.
[11] См.: Ibsenårbok 1985/86. Oslo; Bergen; Stavanger; Tromsø, 1986. S. 11 – 88.
[12] См.: Брандес Г. Русские впечатления. М., 2002. С. 288 – 290.
[13] Ibsen H. Samlede verker: Hundreårsutgave. Bd. 19. S. 214.
[14] Ибсен Г. Собр. соч. Т. 4. С. 725 – 726.
[15] Цит. по: Шарыпкин Д. М. Скандинавская литература в России. Л., 1980. С. 286.
[16] Там же. С. 290.
[17] Там же. С. 286.
[18] Там же. С. 293.
[19] См. там же. С. 293 – 294.
[20] Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 315.
[21] Выдержки из статьи Н. А. Бердяева «Генрих Ибсен» приводятся по её полной публикации в книге, подготовленной мной в серии «Литературные памятники» для издательства «Наука»: Ибсен Х. Кесарь и Галилеянин. Росмерсхольм. СПб., 2006. С. 508 – 514.
[22] Это определение дал Георг Брандес философии Ницше в 1889 году, когда под названием «Аристократический радикализм» была опубликована его статья о немецком мыслителе, с которой началось увлечение идеями Ницше в Европе.