После отбора присяжных заседателей и приведения их к присяге, было зачитано обвинительное заключении и суд приступил к заслушиванию свидетелей обвинения. И тут стала известна крайне неприятная для обвиняемого "домашняя заготовка" прокуратуры - обвинение попросило разрешения ссылаться на случаи убийств Бренды Годдард и Сесилии Бэтстоун годом ранее и допуске на процесс в качестве свидетелей лиц, связанных с обвинениями Страффена в этих преступлениях. Защита, разумеется, попыталась противодействовать этому, ведь было очевидно, что присяжные проведут параллель между гибелью девочек в Бате летом 1951 г. и убийством в Фарли-Хилл. Генри Элама пытался взывать к здравому смыслу судьи, указывая на то, что прошлогодние обвинения Страффена в убийствах недоказаны (ведь формально суд тогда приговора не вынес и не признал его вины!), кроме того, события лета 1951 г. не находятся в прямой причинно-следственной связи с убийством в Фарли-Хилл, но... но всё красноречие защитника разбилось о непреклонность судьи, постановившего, что прежние обвинения в адрес Страффена могут быть упомянуты в этом процессе и прокурор может вызывать тех свидетелей, каких сочтёт нужным.
После этого в высшей степени удачного начала обвинитель довольно резво принялся за дело и в успел в первый же день процесса вызвать семерых свидетелей. В числе таковых оказался и отчим Линды Бойер, девочки, погибшей в Фарли-Хилл. Всё вроде бы шло своим чередом, свидетели давали вполне ожидаемые показания и ничто не предвещало сюрпризов, но таковых избежать не удалось.
На второй день процесса утреннее заседание началось с задержкой - судья Касселс явился с опозданием чуть ли не в четверть часа. Как оказалось, к тому у него имелись самые серьёзные основания. В тот момент они не были озвучены, но с течением времени детали происшествия, задержавшего судью, были полностью восстановлены журналистами. Оказалось, что после окончания вечернего заседания 21 июля один из членов жюри присяжных, некий Уильям Глэдвин, направился в клуб, членом которого являлся, и там позволил себе рассуждения о происходившем в суде. Глэдвин в частности заявил, что видел в суде человека, убившего Линду Бойер, который дал показания против невиновного, а потом самодовольно занял место в зале. По смыслу, сказанно имело отношение к Рою Симмсу, отчиму погибшей в Фарли-Хилл девочке, но фамилия его в этой связи никогда не упоминалась, поскольку против Симмса ни до, ни после случившегося не выдвигались обвинения такого рода (его обвиняла лишь народная молва и Глэдвин строил свои рассуждения именно на слухах). Поведение присяжного заседателя нельзя не назвать возмутительным, поскольку он грубо нарушил обязательства, принятые на себя перед процессом (прежде всего обязательство ни с кем не обсуждать ход суда вплоть до момента вынесения приговора. Кроме того, Уильям Глэдвин обманул участников процесса, заявив до приведения к присяге, что не имеет своего мнения о рассматриваемом деле и не знаком с его деталями. Такого рода заявление делает каждый член жюри присяжных и если кандидат отказывается поклясться в этом, то в члены жюри он не попадает).
Глэдвин явно считал Симмса виновным в смерти падчерицы и не считал нужным это скрывать. О его высказывааниях в клубе очень скоро стало известно полиции, которая сообщила полученную информацию обвинителям на процессе. В течение ночи на уровне руководства Министерства юстиции шло совещание, на котором решался вопрос, как действовать в создавшемся положении? Особая деликатность ситуации заключалась в том, что полиция не желала раскрывать имя осведомителя, сообщившего о выходке Глэдвина в клубе, соответственно, этого человека нельзя было привести к присяге и официально допросить в суде (при этом правдивость сделанного осведомителем заявления под сомнение не ставилась). Соответственно, Глэдвина нельзя было официально обвинять в нарушении обязательств, принятых на себя при вступлении в члены жюри. В конце-концов было найдено воистину соломоново решение: судья Касселс отвёл весь состав жюри прияжных, не сделав никаких заявлений относительно персональной виновности отдельных его членов. Он лишь обязал Глэдвина присутствовать в зале суда до окончания процесса, тем самым как бы намекнув окружающим, что отставка жюри связана именно с этим человеком.
Прошло довольно много времени, прежде чем все эти перипетии стали достоянием гласности, в июле же 1952 г. они выглядели скандальными и необъяснимыми, лишь добавляя сенсационности судебному процессу.
Итак, на утреннем заседании 22 июля жюри присяжных в полном составе было отправлено в отставку и судья постановил отобрать и привести к присяге новый состав жюри. События предшествующего дня повторились в точности - сначала отбирались кандидаты и формировалось жюри с основными и запасными членами, затем последовала их присяга, после чего был опять зачитан обвинительный акт и вновь вызваны для дачи показаний те же самые свидетели, что и накануне. И только после этого судебно разбирательство получило возможность двинуться дальше.
Защита выбрала, пожалуй, самую неудачную линию поведения. Вместо того, чтобы упирать на неразвитость умственной и психоэмоциональной сферы Джона Страффена и доказывать невозможность подхода к такому необычному обвиняемому с традиционными мерками, Генри Элама принялся развивать весьма спорный тезис о приверженности обвиняемого фундаментальным ценностям. Вкратце линия защиты сводилась к доказательству того, что Страффен, конечно, имеет задержку умственного развития, но сама эта задержка гарантирует его законопослушание (мол, наш обвиняемый, конечно, туп, зато послушен). Если принять во внимание, что в суде уже выступили свидетели, рассказавшие о прежних выходках Страффена, в т.ч. и об убийствах девочек годом раньше, то нельзя не признать полную бессмысленность того, что адвокат пытался втолковать присяжным. Трудно объяснить, чем руководствовался адвокат при выборе тактики поведения на процессе. Скорее всего, Элама являлся доктринёром, человеком однажды выработанной идеи, негибкий и неспособный на быструю подстройку к меняющимся обстоятельствам.
Защита его оказалась крайне бестолковой. Особенно ярно это проявилось в том, как Элама допросил собственного же свидетеля, психиатра Томаса Манро (Munro). В принципе, если кто и мог помочь Страффену так это толковый психиатр, но Элама доказал, что экспертное заключение даже хорошего психиатра (с точки зрения защиты, разумеется!) может испортить адвокатская прямолинейность и пафос. Во время допроса психиатра Элама напирал на вопрос, который, видимо, казался ему исключительно мощным доводом защиты. Он хотел услышать от Манро, способен ли Страффен различать добро и зло, нравственное и безнравственное деяние? В конце-концов, получив утвердительные ответы эксперта, Элама пошёл в своих рассуждениях дальше, уточнив, что в таком случае обвиняемый должен осознавать, что факт убийства есть прямое нарушение Божественных заповедей. Психиатр, разумеется, был вынужден согласиться и с этим. Какую выгоду давали эти рассуждения с точки зрения защиты Страффена совершенно непонятно, но Элама, как говорится, помянув Имя Господа всуе, сильно "подставился". Обвинитель моментально воспользовался двусмысленностью положения, в которое поставил сам себя защитник, и в ходе допроса психиатра вернулся к затронутому вопросу о "понимании обвиняемым Божественных заповедей". Манро, дабы не противоречить самому себе, был вынужден вновь повторить недавно сделанное утверждение. Маннигхэм-Валлер немедленно обратился к Страффену и попросил того перечислить известные ему заповеди. Обвиняемый растерялся, стал отвечать, но сбился и замолчал. Всего он назвал четыре заповеди, причём не по порядку. Стало ясно, что Страффен никогда их наизусть и не знал.
Понятно, что для человека не существует нравственной проблемы в том, чтобы нарушить заповеди, которые ему незнакомы и которыми он никак не может руководствоваться в своей жизни. Посрамление защиты, которое так ловко устроил обвинитель, было велико и впечатление уже невозможно было исправить. На вынесение Страффену обвинительного вердикта присяжным потребовался всего час, в своём требовании сметрной казни они были единодушны.
И судье не оставалось ничего иного, как приговорить обвиняемого к казни на виселице.
Защита обжаловала приговор, тем более, что решения в судьи в ходе процесса давали серьёзные к тому основания по формальным признакам.
Во-первых, далеко не безупречным с точки зрения юридической квалификации являлся допуск к допросу свидетелей по делу об убийствах в Бате в 1951 г. Убийство в Фрали-Хилл вовсе не являлось одним из эпизодов многоэпизодного преступления Страффена - это было отдельное преступление, причём его связь с бегством обвиняемого из Бродмура требовала отдельного доказательства.
Во-вторых, слова Джона Страффена, сказанные после ареста и положенные в фундамент выдвинутого против него обвинения, не должны были приниматься судом во внимание и не могли служить доказательством. Ещё в 1912 г. "Руководство для судей", утверждённое Палатой Лордов, требовало в качестве необходимого условия принятия заявлений обвиняемого в качестве свидетельств в суде обязательное его предупреждения о том, что всё, сказанное им, м.б. использовано против него. Ныне этот порядок получения допустимых в суде свидетельств широко известен под названием "правила Миранды", но в 1952 г. этого словосочетания ещё не существовало (оно возникло в 1966 г. после соответствующего прецедента в США). Данное правило действовало в Великобритании как в отношении обвиняемых, так и ограниченно дееспособных лиц, в т.ч. и находящихся под опекой, т.е. Страффен гарантированно подпадал под эту норму.
Апелляционный суд не допустил обжалования, признав проведённый процесс безупречным. Тогда адвокат официально обратился в ту же инстарнцию с просьбой санкционировать мораторий на приведение смертной казни в исполнение на весь срок, необходимый для подачи апелляции в Палату Лордов, высшую судебную инстанцию страны. В принципе, намерение получить отстрочку смертной казни было полностью оправданным и притом законным, однако судебная система явно не хотела спасения жизни Страффена. Адвокату отказали и в этом, причём немотивированно и совершенно волюнтаристски. Казнь Джона Страффена д.б. состояться 4 сентября 1952 г. и, казалось, уже ничто не могло ему помочь.
Однако 29 августа 1952 г. министр внутренних дел Дэвид Максвелл Пятый обратился к королеве Елизавете Второй с прошением отложить исполнение приговора. Полиция в Великобритании имеет право поддерживать обвинение в суде, т.е. отчасти принимает на себя прокурорские функции, и подача такого прошения означала, что сторона обвинения не настаивает на безусловном исполнении судебного решения. Позицию эту нельзя не признать довольно двусмысленной, особенно в свете того, что общественное мнение и пресса в целом поддерживали смертный приговор Страффену. Министр внутренних дел скорее всего принял во внимание ряд факторов, способных дискредитировать как лично его, так и Власть (в широком смысле), которую он представлял. Речь идёт, во-первых, о слухах, утверждающих невиновность Страффена в смерти Линды Бойер, которую на самом деле, якобы, убил её отчим Рой Симмс (главный полицейский страны, разумеется, знал о существовании подобных сплетен). Во-вторых, судья Кэсселс во время июльского процесса допустил определённые вольности, которые спустя некоторое время уже могли восприниматься обществом не так снисходительно, как летом 1952 г. В общем, министр счёл более благоразумным сохранить Страффену жизнь и по сути рекомендовал Королеве именно так и поступить.
