Река под рекой
Это пьеса-песня, пьеса-танец, пьеса-ритуал, и если когда-нибудь кто-нибудь, кроме автора, соберется ее ставить, он непременно должен иметь это в виду.
Юлита Ран
Первую сестру зовут Мечта
В жилище Марии есть вода, огонь, воздух и земля. Есть бубен, ловец снов, нитки и бусины. Есть зерна и вино, корни и ветви, свежее и сухое. Есть три цвета: черный, белый и красный. Жилище Марии – сама жизнь, и все, что Мария делает – просто живет.
Все начинается с того, что Мария поет колыбельную на древнем и, возможно, никому больше, кроме нее, неизвестном языке. Она поет колыбельную и вяжет куклу – и то и другое выходит у нее естественно, словно дыхание. Когда кукла готова, Мария принимается за другую – и так, пока не закончится песня, а песня заканчивается тогда, когда ей хочется, и ни секундой раньше.
Мария. Если и есть в жизни смысл, так это – танец. Если есть у жизни сердце – так это песня. А если есть в жизни соль – это сказка. Этому меня научила моя мать, а ее саму научила ее мать, моя бабка, а ту – прабабка, а ее – прапрабабка, и так все глубже и глубже, все дальше и дальше. Когда я закрываю глаза, я вижу перед собой их лица – лица женщин из моего рода. Я вижу длинные вереницы женщин – красивых, сильных, мудрых, выносливых, старых и молодых. Я слышу, как они поют – хотя не всегда разбираю слова – но знаю, о чем они поют. О муках рождения детей и светлом лике смерти, о том, как алеет кровь на их руках и чернеет земля под их ногами, о том, что нет ничего слаще материнского молока и ничего горше материнской слезы, о том, как течет и вскипает магия под их кожей и проступает венами на поверхность.
Я вижу, как струятся их волосы, когда они расчесывают их в лунном свете, гребнями, сделанными из ольхи и березы. Мысли их бесплотны и призрачны, но я знаю, о чем они думают в эти минуты. Они думают о твердом и мягком, влажном и горячем, копье и щите, огне и воде, о зернах и плодах, о циклах и спиралях, что свивают свои кольца во мраке мироздания, бесконечно стремясь к свету и так же бесконечно падая назад, во мрак.
Вижу, как колышутся их бедра, когда они кружатся в танце. Плывут, плавятся, возникают на мгновение перед моими глазами, чтобы вновь исчезнуть – вереницы и вереницы женщин из моего рода. Они сотканы из стонов и криков, из смеха и вздохов, из плоти и крови, они полны терпкой влаги и несокрушимой силы – я чую ритм их танцев. Я знаю, для кого они танцуют, для кого наклоняются и выгибаются, для кого падают на землю, чтобы уже в следующую секунду взлететь к небу, для кого замедляются и ускоряют свои движения.
Мужчины говорят о таких танцах: древние как мир – мол, сколько лет миру, столько и танцу. Неправда! Танец древнее. Потому что боги создали этот мир, танцуя, и повелели всем женщинам на земле – танцевать. Пока мы танцуем, мир стоит, мир стоит, пока мы танцуем. Боги всегда любили пошутить! А если боги любили пошутить, значит, и людям не стоит быть серьезными – говорила мне мать. А еще говорила: слушай, девочка, свое сердце. В нем, в сердце – уже всё есть.
Когда Мария говорит эти слова, она, несомненно, совершает ритуал, смысл которого понятен прежде всего ей и тому, в честь кого он совершается. Но совершает его она так же просто, как до этого плела куклу, и так же естественно, как и все остальное, что она будет делать. Для нее нет разницы между зажиганием огня, танцем и подметанием пола – все это Мария делает одинаково осознанно.
В продолжение ритуала рождается танец – под музыку, возникающую извне и под слова, возникающие внутри. И даже если замолкает музыка, слова все равно продолжают возникать, и Мария все равно продолжает танцевать.
Мария. Золотой мой, странный, выйди из тумана, лучом озари, лаской одари, выходи понемногу на верную дорогу, выходи понемногу на верную дорогу. Замочила платье, выплела заклятье, небо отворится, чтоб ты мог спуститься, чтоб ты мог спуститься, силой подкрепиться. Ускользают тени, день уже длиннее, и в земле горячей жив росток незрячий, что пробьется к свету, к ясному ответу, золотой мой странный, выйди из тумана, лучом озари, лаской одари, выходи понемногу на верную дорогу, выходи понемногу на верную дорогу...
Как у света четыре стороны, как у года четыре поры, как у суток четыре времени, как у волка – четыре лапы, так и у сердца – четверо врат, какие открывать – лишь тебе решать, как на свет смотреть, какую песню петь, четыре сестры, по отдельности сильны, непобедимы вместе, каждая на своем месте, кто их имена откроет, к тому они и приходят, кто их имена узнает, тот ими выбран бывает…
Появляется Волк. Он молод и красив собой, но в глазах у него – вечная тоска о чем-то большем. В руках у Волка – письма к Марии. Они могут выглядеть по-разному, как бусины или пучки сухих трав, ракушки на шнурках или разноцветные камешки – всего этого в жилище Марии предостаточно.
Волк. Ты меня звала, Мария?
Мария прерывает свой танец, хотя танец, как и ритуал, нельзя прекратить. Диалоги Марии с Волком тоже похожи на танцы.
Мария. Если бы не звала, Мак Тир, ты бы не пришел.
Волк. Ясно. Значит, я Мак Тир?
Мария. Сегодня воскресенье, я подумала – почему бы и нет? Хорошо звучит.
Волк. Как скажешь.
Мария смотрит на письма, которые принес Волк, и которые сегодня имеют вид пшеничных зерен.
Мария. Твоя добыча?
Волк. Твоя почта.
Зерна густым потоком льются на колени Марии.
Мария. Сегодня мало.
Волк. Воскресенье.
Мария. Кофе сварить?
Волк. Я и сам могу.
Мария. Как знаешь.
Волк. Ты, конечно, делаешь это лучше…
Мария. У меня просто практики больше.
Волк. Но ты всегда добавляешь пряности, а нам, волкам, это не очень-то приятно.
Мария. Как могут быть неприятны пряности?
Волк. Ну, извини.
Мария. Ладно. Тогда свари мне кофе, пока я разбираю почту.
Волк. Хорошо.
Волк собирается уже выходить – ему пора варить кофе для Марии или охранять ее дом, или творить для нее музыку, но он задерживается на минуту.
Волк. Я хотел тебя спросить...
Мария. Наконец-то!
Волк. Да нет, не о том.
Мария. А! Ну, тоже ничего.
Волк. Как ее имя?
Мария. Чье?
Волк. Первой сестры.
Мария. Ты уверен, что хочешь это знать?
Волк. Я твой волк. Разве я не должен знать того, о чем ты думаешь?
Мария. А я не думаю, я плыву. Мир – это река, а есть еще одна река – под рекой, а под ней есть третья, и так до бесконечности. Все, чего мир ждет от нас – это чтобы мы доверились ему и нырнули. Чем глубже нырнем – тем выше взлетим, понимаешь?
Волк. Честно? Нет. Но я еще молодой. Я постараюсь.
Мария. Не старайся, Мак Тир, просто плыви.
Волк. И все-таки?
Мария. Как зовут первую сестру? Мечтой, конечно, как же еще.
Волк. Я почему-то так и думал.
Волк уходит, оставляя Марию наедине с ее письмами. Какое-то время она говорит с ними, а они говорят с ней, но все это остается неслышным кому-то еще, прежде чем, наконец, обретет голос, и Мария станет читать письмо вслух.
Мария. «Дорогая Мария! Это Анна. В детстве я очень любила шить и наряжать своих кукол, поэтому, когда выросла, поступила на юридический факультет. Сейчас мне тридцать восемь, у меня есть престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети, а золотых цепочек в шкатулке столько, что я уже не могу ее поднять, эту шкатулку. По утрам, когда я просыпаюсь, я всегда говорю себе: Ты счастлива, Анна, ты очень-очень счастлива. Миллионы женщин не имеют того, что есть у тебя. Миллионы женщин завидуют тебе и грезят о том, чтобы у них все это было: престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети. А! Еще золотые цепочки! Миллионам женщин только снится все то, что есть у тебя наяву, поэтому, Анна, ты счастлива, ты очень-очень счастлива. Но если я счастлива, Мария, почему мне так хочется умереть? Почему в моих глазах нет блеска? Почему погас огонь внутри меня? Ведь у меня все есть, Мария: престижная работа, собственный дом с бассейном, две машины, муж и дети. И золото, золото, столько золотых цепочек, что впору удавиться на одной из них!»
Мария выпускает из рук это письмо, а за ним еще одно и еще.
Мария. Если бы моя мать сказала мне когда-то, когда я только начинала, с чем мне придется иметь дело, хватило бы у меня сил начать? Если бы я знала, сколько раз мне придется читать и слышать вот это: «Дорогая Мария! Меня зовут Вероника, и я всю жизнь мечтала стать художницей, но обстоятельства сложились так, что я была вынуждена пойти работать на фабрику…»
«Мария! Неважно, как меня зовут, потому что это не имеет никакого значения точно так же, как моя жизнь не имеет никакого смысла. Я хотела лечить животных, но мои родители сказали, что это непрестижно, и я стала экономистом, хотя ненавижу цифры и люблю животных…»
«Я танцевала, но мой муж сказал, что это неприлично…»
«Я сочиняю сказки, но мои родные говорят, что они примитивные и глупые…»
«У меня была мечта, но отец заставил меня от нее отказаться…»
Убила мечту… Похоронила надежды… Меня заставили… Я не вижу смысла… Мне страшно… Я покорилась… Мой огонь погас!
Мария яростно отбрасывает письма.
Мария. Погас, значит?! А что ты сделала для того, чтобы он горел? Огню нужны дрова, а душе – мечта, иначе она, душа, как птица без крыльев. Тело согреть нетрудно, но нам ведь всегда мало, верно? Всегда хочется накормить его повкуснее, нарядить покрасивее, цепочек золотых на него навесить, шею ими обмотать, чтобы потом удавиться легче было. Нет великой доблести в том, чтобы идти за своей мечтой. И мужества никакого особого в этом нет. Это все поэты, они любят представить простую вещь так, что она чем-то волшебным кажется, невозможным… Мечта – говорят поэты – она словно бабочка. Хрупкая и нежная, воздушная и непредсказуемая. Побежишь за ней – кто знает, куда она тебя заведет, в какие дебри, в какие болота? Бабочка-то по небу летит, а человек по земле бежит, подняться не может, взлететь не умеет – там, где мотылек легко сядет, легко вспорхнет, человек оступится да и завязнет.
А мне мать не так говорила. Она мне сказку о мечте рассказывала. Мечта – говорила она – это птица-орлица, и на месте ей никогда не сидится, летает она по небу, ныряет она под воду, и не просто так рыщет – человека ищет. А когда своего человека найдет, на крыло поднимет и с собой унесет, а он уж сам потом решает – свалиться ему или пусть летает…
Пока Мария рассказывает эту сказку, она и сама становится похожей на птицу-орлицу, которую ее мать называла Мечтой. Но даже в своем полете она не перестает быть Марией – которая помнит, что ее ожидают отброшенные письма. И она снова собирает их вместе – потому что всякое зерно нужно посеять, а на каждое письмо надо дать ответ.
Мария. Вот что я скажу тебе, дорогая Анна! С тех пор как ты пришла в этот мир, твоя птица-Мечта уже выбрала тебя. Она кружит над тобой, и стоит лишь поднять голову, чтобы, наконец, увидеть ее. Если ты пойдешь за ней, Анна, никто не скажет, куда она тебя приведет. Ты можешь взлететь высоко, а можешь и не взлететь. Можешь парить в небе долго-долго, а можешь и не попасть в поток. Я не знаю, Анна, что именно ждет тебя на этой дороге. Потому что это – только твоя дорога, не моя. Но я знаю, что если ты не сделаешь хотя бы одного шага по ней, хотя бы одного самого маленького шага – твой огонь никогда не загорится снова, сколько бы ты ни повторяла как заклинание, как мантру, как молитву: Я счастлива, я счастлива, потому что у меня есть… Что там у тебя есть, Анна? Две машины? Диплом юриста? Золотые цепочки? Единственное, что у человека есть – это его душа. Постарайся подумать об этом перед сном, Анна, просто постарайся подумать…
Мария отправляет письмо Анне и еще множество писем другим женщинам, и снова танцует свой танец и поет песню на каком-то другом языке, пока не настает время для иного ритуала и иного рукоделья.