Я выдохнула с облегчением, чувствуя себя менее сумасшедшей, чем прошлой ночью. Может быть, она просто переехала в новый офис или типа того. В этом больше смысла, чем в мыслях о духах и загробном мире, которые крутятся в голове.
— Она переехала? В новый офис или куда-то еще? — спрашиваю я и снова кидаю взгляд на салфетку.
— Нет, не думаю, мы договорились встретиться в том же офисе, где виделись пару лет назад, — отвечает Мэг.
— На восьмой Авеню, да? На втором этаже?
Я слышу, как Мэг разговаривает с медсестрой. Я нетерпеливо жду, пока они закончат и стучу пальцами по рулю.
— Извини, им нужно померить мое кровяное давление, — говорит Мэг, снова возвращаясь к разговору. — Ты сказала восьмая Авеню? Доктор Томас работает не на восьмой Авеню. Она работает на улице Клифтон, на углу Butternut. Она сидит на первом этаже.
У меня кровь стынет в жилах, когда я беру записку и смотрю на почерк.
— Ты имеешь в виду доктора Томпсон? — я делаю акцент на разницы фамилий.
— Нет, доктор Томас, — отвечает Мэг. — Без П. К кому, черт возьми, ты ходила последний год?
У меня нет ответа. Я хотела бы знать то же самое. Я быстро заканчиваю разговор, обещаю перезвонить позже и кладу телефон в карман. Мое тело трясет от страха, когда я открываю дверцу машины и медленно выбираюсь наружу. Мне приходится собрать все силы, чтобы заставить свои ноги встать на траву и пойти к ее могиле. В моей голове проносятся воспоминания о том, как я была здесь последний раз. Я стараюсь не думать об этом и иду мимо чужих надгробных плит по небольшому подъему. Мои глаза не отрываясь смотрят на надгробие, к которому я направляюсь. Вскоре всё вокруг исчезает. Я не вижу ничего вокруг, кроме цементной плиты, с которой улыбается ее лицо. Ничего кроме ее имени, даты рождения, даты смерти, земли у основания плиты. Теперь, год спустя, земля не рыхлая, а гладкая, на ней трава, недавно скошенная садовниками.
Я не слышу пения птиц, не слышу колыхания ветвей. Я слышу гул машин за пределами кладбища от того, что люди торопятся на работу, в школу или еще куда-то. Я не слышу ничего, кроме тех слов, которые я сказала год назад, сидя на этом самом месте с мыслями о смерти и боли.
Я не знаю, как жить.
Я не знаю, как жить без тебя.
Чувство пустоты и одиночества снова нахлынули. Все, что я старалась запереть на замок, чтобы я смогла дышать и функционировать без нее. Я обхватываю руками талию и держусь. Я не хочу давать волю чувствам. Я не хочу чувствовать то же самое, что и год назад. Я была в глубокой депрессии, и ничто не могло меня вытащить из нее. Я закрываю глаза, чтобы отогнать воспоминания, но ничего не получается. Я помню дни рождения, праздники, отпуска и каждый наш разговор, как хороший, так и плохой. Все накатывает на меня как фейерверк и взрывается перед глазами. Я все помню. Но я не помню ее. В моих воспоминаниях ее лицо размыто, и я не могу слышать ее голос. Я забываю, как она выглядит, я забываю ее голос, потому что я выбрала отогнать эти мысли и закопать их глубоко, чтобы они не причиняли мне боль. В голове я слышу ее голос, который говорит мне, чтобы я следила за языком, когда я рассказываю о чем-либо или жалуюсь на то, что отец хочет смотреть телевизор, вместо того чтобы пойти куда-нибудь пообедать. Я слышу это, но это не ее голос. Не ее голос раздается в моей голове. Это голос доктора Томпсон. Я просто хочу услышать снова ее голос. Я так сильно хочу услышать ее голос, что задумываюсь, а были ли последние годы правдой. Доктор Томпсон, или Томас, или кто бы, черт возьми, она ни была, напоминала ее. У нее был тот же цвет волос, та же манера общения, та же зависимость от кофе с фундуком. Но это была не она. Это не могла быть она. Это невозможно. В этом нет смысла.
Я смотрю на плиту и понимаю, что эта единственная надгробная плита в поле зрения, на которой нет цветов. Единственная, на которой нет признаков присутствия посетителей или людей, которые подбирают украшения, чтобы показать, что по человеку скучают и думают о нем. Я чувствую себя виноватой за то, что не приходила сюда. Мне стыдно, что я не показала ей, как сильно я скучаю. Ее могила должна быть усыпана сотней различных цветов, букетов и записок, у нее должны быть шелковые цветы и живые, цветочные горшки и корзины с цветами. Она заслужила гораздо больше, чем пустой клочок земли 4 на 7 футов, на котором кроме куста дерна нет ничего, говорящего о том, какая замечательная она была.
Я медленно опускаюсь на землю, сажусь на то самое место, где я сидела год назад. Где я позволила своей крови пролиться на землю. Указательным пальцем правой руки я провожу по белому шраму на внутренней стороне запястья, глядя на ее фотографию.
Я приходила сюда постоянно после ее смерти. Я приходила и разговаривала с ней. Каждый раз, когда дул ветер или пролетала птица, я представляла, что она пытается ответить мне. Когда я вышла из больницы, я оглянулась на те времена, когда задавала ей вопрос, и флюгер, который висел на дереве неподалеку, качался на ветру. Я называла себя тупой всевозможными словами. Мертвые молчат. Они не заставляют птицу пролететь рядом, чтобы дать тебе знак, когда ты обдумываешь убить или не убить себя. Они не издают музыкальный звон с помощью ветра, когда ты спрашиваешь, могут ли они тебя услышать.
Я вытаскиваю смятую салфетку из кармана и снова смотрю на нее. Вместо шрама на запястье я провожу пальцами по изогнутому почерку, который выглядит так знакомо.
— Это нереально. Это не по-настоящему, — я шепчу надгробной плите. — Я слишком этого хотела, и мое сознание просто играет со мной.
Я задерживаю дыхание и оглядываюсь в поисках падающего листа или приземляющейся птицы. Я закатываю глаза от своего идиотизма. Я комкаю салфетку и со злостью швыряю ее на траву.
Моя мама всегда верила в духов. Она верила в жизнь после смерти и верила, что люди наблюдают за тобой после своей смерти и находят способы общаться с тобой. Я всегда насмехалась над ней, когда мы обсуждали эту тему, но она была непреклонна.
— Не смейся. Твоя бабушка наблюдает за мной. Иногда я это чувствую, — она говорила мне, когда мы сидели за кухонным столом и обедали, пока отец был на работе.
— Мама, это зловеще. Ты на самом деле думаешь, что бабушка стоит за тобой и наблюдает, как ты делаешь печенье или готовишь что-то еще? Или когда ты идешь в ванну? О, боже, что если она смотрит на тебя, когда вы с папой... ну ты понимаешь..., — спрашиваю я, хихикая.
Она берет кухонное полотенце, которое лежит на столе рядом с ее тарелкой и шлепает меня. Она смеется, когда оно попадает мне прямо в лицо.
— Ну, она точно присматривает за мной, так как мы с твоим отцом... ну, ты понимаешь. Все время. Мы как кролики, — она подмигивает мне.
— Оу, фуууууу! Ла-ла-ла-ла-ла-ла, Я НЕ СЛУШАЮ ТЕБЯ! — я кричу и затыкаю пальцами уши, чтобы не слышать ее.
Она протянула руку и схватила меня за руку, чтобы я вытащила палец из уха.
— Если серьезно, ты не веришь, что твои любимые люди захотят присматривать за тобой после своей смерти? Убедиться, что ты в порядке? Просто потому что они умерли, не значит, что они забыли о тебе. Я считаю, грустно думать о том, что ты на небесах и не быть с теми, кого любишь, — мудро говорила она.
— Ну, я считаю это странным. Существует очень много вещей, которые я не хотела бы, чтобы видели мои любимые, — проинформировала я ее и укусила спагетти.
— Подожди. Когда ты вырастешь и помудреешь, как я, ты изменишь мнение.
Несмотря на это, я ни разу не поменяла свое мнение. После ее смерти мысль о том, что мои любимые присматривают за мной, злила меня. В Библии говорится, что небеса — это место, наполненное невообразимой красотой. Это место радости, где нет слез или звуков рыданий. Если Небеса существуют и моя мама там, какого черта ей захочется наблюдать за ее любимыми? Мы грустим, и находимся в депрессии, и скучаем по ней так сильно, что не знаем, как ходить или жить. Почему она захочет увидеть нас такими? С чего ей захочется выйти из предполагаемой красоты небес и вернуться в этот земной ад. Ответ: ей не захочется. Она не захочет наблюдать за мной и видеть меня такой. У нее не будет никакого безграничного счастья, если она увидит, что ее смерть сделала со мной и моим отцом. Она будет несчастна. Если она будет духом, который летает вокруг нас день за днем и видит, как мы сломались после ее смерти, это разобьет ей сердце.
— Я знаю, что это неправда. Мне бы очень хотелось поверить, но это не так. Мне так сильно хотелось поговорить с тобой, столько раз...
Я замолкаю и смотрю на ее фотографию, стараясь не заплакать. Пару минут спустя, я встаю и бросаю последний взгляд на ее надгробную плиту.
— Счастливого дня матери, мам. Я скучаю по тебе.
Я знаю, что она не наблюдает за мной и не слышит моих слов, но может быть, каким-то образом, она знает. Где бы она ни была сейчас, я надеюсь, что она знает, но, вероятно, нет.
Я поворачиваюсь и злобно смотрю на смятую салфетку на траве. Я не хочу ее брать. Это не по-настоящему, возможно кто-то издевался надо мной, ударил меня ножом глубоко и повернул рукоять. Это не может быть правдой.
Я прохожу мимо салфетки и направляюсь к машине, не оглядываясь. Это была плохая идея прийти сюда, особенно сегодня. Я думала, что найду ответы на вопросы, которые тревожат меня, но их стало только больше. Я знаю, что могу позвонить Мэг и она поговорит со мной, но мои пальцы замирают над цифрами, пока я открываю машину и забираюсь внутрь.
Откидываясь на сиденье, я пролистываю список контактов в телефоне, пока не дохожу до буквы З. В горле застывает комок, когда я вижу его имя. Больше всего на свете я хочу, чтобы он был здесь прямо сейчас, сидел рядом со мной в машине, говорил, что я не сошла с ума, и обнимал меня. Мне стоит позвонить Мэг и позволить ей быть моей подругой. Она рассмешит меня, она будет знать, что нужно делать. Единственная проблема в том, что она не знала мою маму. Независимо от того, как я стараюсь ей объяснить, сколько мама значила для меня, она никогда полностью не поймет. Она никогда не видела нас вместе, она не проводила с ней час за часом, неделя за неделей, налаживая отношения с ней, и не давала ей обещаний. Она никогда не заботилась о ней, и не носила траур по ней, и не переживала, что ее обещание будет нарушено.
Я закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья, всхлип вырвался из груди.
Я оттолкнула его. Он хотел защитить меня, а я оттолкнула его.
Я вспоминаю о времени, проведенном с ним, и каждое воспоминание разбивает мое сердце на мелкие кусочки, потому что его нет рядом. Он лгал мне, но я тоже лгала ему. Я никогда не была полностью честной с ним, и он знал это. Он знал, что я скрывала от него часть себя; почему он был уверен во мне, когда я не могла ответить ему тем же?
Он нужен мне. Мне нужно знать, что это происходит на самом деле. Мне нужно почувствовать его руки на моем лице, которые говорят, что он любит меня. Мне нужно перестать сдерживать чувства внутри и отпустить их. Мне хочется впасть в истерику прямо сейчас. Я хочу кричать, плакать, как год назад, как и каждый день с того момента. Вместо этого, я сдерживала свои чувства. Мне нужно погоревать. Мне нужно оплакать ее и помнить ее. Мне нужно перестать думать, что если я притворюсь, что ее никогда не было и никогда не буду о ней говорить, мне это доставит меньше боли. Мне так больно, что я жила мыслью о том, что моя мама «говорит» со мной через доктора Томпсон, и что это возможно.
Мне хочется поднять трубку и позвонить ему, но я не могу. Не сейчас. Пока я не справлюсь с этим сама. Он заслуживает цельную женщину, а не ту, которая изо всех сил старается не сойти с ума.
Глава 19
Не могу выплакаться
Я могу видеть ее в нескольких футах от меня. Она стоит спиной ко мне, ее волосы развеваются на ветру. Я улыбаюсь, смотрю, как она прогуливается вдоль пляжа. Я бегу, чтобы догнать ее.
— Мам!
Мой зов остается без ответа. Может быть, она не слышит меня. Волны бьются о берег, поднимается ветер. Он застилает мне лицо моими волосами. Мне приходится на бегу убирать волосы с лица.
Я снова зову ее и стараюсь бежать быстрее, чтобы догнать ее, пока она не добралась до больших скал, которые уходят в воду. Она не может забраться на них до того, как я догоню ее. Если она успеет, то я никогда не смогу поговорить с ней.
Она продолжает идти уверенной походкой, не поворачивая головы. Она не оборачивается на мой зов, несмотря на то, что я зову ее много раз и очень громко.
Я бегу так быстро, как могу. Я тяжело дышу, у меня болит грудь. В ногах начинают гореть мышцы, но я не обращаю на это внимания. Я должна добежать до нее. Мне нужно поднажать, и я буду рядом с ней. Если я добегу до нее, я схвачу ее за плечо, и она, наконец, повернется. Я, наконец, увижу ее лицо и ее улыбку.
Я так сильно соскучилась по ее улыбке.
Независимо от того, как быстро и громко я бегу, расстояние между нами растет. Она идет прогулочным шагом, а я бегу, но не могу догнать ее. Я не понимаю, почему не могу ее догнать. Почему она просто не повернется?
— Мам, пожалуйста! — кричу я из последних сил.
Я со всей силы погружаю ноги в песок. Мои ступни громко шлепают о мокрый песок, я чувствую, как камни и ракушки впиваются в кожу, но мне все равно. Единственное, что причиняет мне боль сейчас — она не узнает меня. Она не понимает, что я прямо позади. Если бы она просто повернулась и увидела меня, я знаю, она бы остановилась. Она бы остановилась, она бы улыбнулась. Она бы обняла меня и никогда не отпустила.
Я вижу, как она добралась до скалы и начала забираться на нее. По щекам струятся слезы.
— Мам, стой! Пожалуйста, не уходи! Не оставляй меня! — кричу я.
Я все еще бегу, но не двигаюсь с места. Я совсем не приближаюсь к ней. Теперь она очень далеко. Я знаю, что никогда не догоню ее.
Она забралась на вершину скалы и начинает спускаться с другой стороны. В ужасе я смотрю, как ее блондинистая голова исчезает из вида.
Она ушла. Она была прямо передо мной, и я ее упустила.
Я опускаю взгляд на ноги и понимаю, что больше не бегу. Я оглядываюсь, чтобы понять, как далеко я убежала, но на песке нет моих следов. Я думаю о том, сдвинулась ли я с места вообще. Неужели я просто стояла на месте и ничего не сделала? Казалось, что я бежала, двигалась вперед, но может быть нет. Может быть, все это время я неподвижно стояла, пока все остальное двигалось. Глядя на скалы, где она исчезла, я понимаю, что не хочу отставать.
Задыхаясь, я подскакиваю на кровати, быстро оглядываюсь вокруг и пытаюсь прийти в себя. Когда я вижу знакомые стены своей спальни, я хватаюсь за сердце и восстанавливаю дыхание.
Сон был очень правдоподобным. Я до сих пор чувствую мокрый песок под ногами и запах океана. Я дотрагиваюсь до щеки, она мокрая от слез. Я плакала во сне. Этот все тот же сон, который преследует меня после ее смерти. Какое-то время он мне не снился, но сегодня он вернулся с новой силой. Я не могла сосчитать, сколько раз я смотрела, как она уходит от меня во сне, пока я зову ее. Я продолжаю кричать, толкать себя, причинять себе боль, но результат никогда не меняется. Она не поворачивается и не позволяет мне пойти с ней. Безумство предполагает достижение разных результатов одним и тем же способом за счет многократного повторения. Она ушла и никогда не вернется. Я не могу дотянуться до нее, я не могу снова потрогать ее, я не могу остановить ее. Ненормально причинять боль себе и окружающим, потому что я не могу идти дальше. Безумство — ожидать, что жизнь сама по себе изменится к лучшему, пока я хочу быть снова с ней.
Я наклоняюсь к прикроватному столику и щелкаю выключателем лампы. Мои глаза тут же расширяются при виде записок, которые разбросаны на кровати. Когда я вернулась с кладбища, я зашла в дом и в шоке застыла на пороге, когда увидела, что все покрыто салфетками. Они были прикреплены везде, сверху до низу, все было завешено записками от Зэндера. Я прочитала каждую из них, аккуратно сняла их и внесла их в комнату.
Я заснула, окруженная ими. Я прочитала каждую, по меньшей мере, сотню раз. Я подняла ближайшую записку и уставилась на слова, написанные им черными чернилами.
Я люблю тебя,
Потому что ты самый потрясающий
человек, которого я когда-либо встречал.
Я кладу ее и беру другую. Я читаю слова и представляю, как он сидит на своей кухне за кухонным столом, его голова лежит на салфетках, пока он пишет слова, которые у него в сердце. Я снова читаю каждую записку и даю словам проникнуть в мое сердце.
Я люблю тебя, потому что ты заставляешь меня улыбаться.
Я люблю тебя, потому что ты доверила мне свою безопасность.
Я люблю тебя, потому что ты делаешь очень вкусные капкейки.
Я люблю тебя, потому что ты сильнее, чем думаешь.
Я люблю тебя, потому что ты красивая.
Я люблю тебя, потому что ты делаешь меня счастливее, чем я когда-либо был.
Я люблю тебя, потому что ты не боишься мечтать.
Я люблю тебя, потому что однажды ты напишешь свой рассказ... и он будет потрясающим.
Когда я дохожу до последнего, я поднимаю глаза и смотрю на предыдущие записки, которые прикреплены на пробковой доске. Я пробегаю глазами каждую, пока не дохожу до нужной. Она располагается прямо посредине. По рукам бегут мурашки, и дрожь пробегает по позвоночнику, когда я замечаю записку, которая не была прикреплена на доске, когда я вернулась с кладбища и уснула в одежде прямо на покрывале, окруженная словами Зэндера.
Я свешиваю ноги с кровати, медленно встаю, пересекаю комнату и встаю прямо перед доской. В глазах все помутнело от слез, я закрываю рот рукой, чтобы сдержать рыдания, когда я понимаю, что ничего не вижу.
Как такое возможно? Я смяла ее и бросила на траву на кладбище.
Трясущимися руками я касаюсь записки, чтобы убедиться, что она настоящая. Когда я чувствую пальцами грубую текстуру салфетки, я больше не могу сдерживать рыдания.
Я позволяю вырваться всему, что так долго копилось. Я плачу, пока не начинаю задыхаться от рыданий, чувствую, как болит голова и отекли глаза. Я смотрю на записку, почерк и текст. И первый раз за долгое время я начинаю смеяться сквозь слезы. Я смеюсь, потому что не могу больше плакать. Я смеюсь, потому что мое сердце, кажется, сейчас взорвется. Я смеюсь, потому что я, возможно, сошла с ума, но это не имеет значение. Ничего не имеет значение, кроме записки, ее смысла и того факта, что она не может быть в моей комнате, ведь я ее выбросила.
Я отворачиваюсь от доски и спешу к компьютеру, сажусь и включаю его.
Я жду, пока загрузится программа, вытираю слезы и вспоминаю слова Зэндера, которые он сказал тогда в парке с Люком.
Она о падениях и синяках, о боли и страхе. Она запутанная и настоящая, это не идеальный рассказ, который можно завязать. Именно об этом тебе стоит написать.
Я слышу его голос, он вдохновляет меня на то, что я давно хотела сделать, но боялась.
Я кладу руки на клавиатуру и печатаю первое предложение — слова, которые я снова и снова мысленно повторяла. Мои пальцы летают по клавиатуре, и история наполняет меня и снова заставляет плакать. Я оживляю ее, я вкладываю каждую частичку себя, которую прятала глубоко внутри.
Два дня я сижу за компьютером. Я оживляю каждый момент последних полутора лет, и впервые это меня не ломает. Я забываю поесть, я редко сплю. Я только печатаю. Я печатаю, пока не устают пальцы, пока голова не начинает болеть от слез и постоянного сидения за компьютером. Я печатаю до последнего слова. Когда я закончила, я просматриваю, что получилось и понимаю, что я написала книгу. Не рассказ, не пьесу... книгу. Целую книгу о своей жизни.
Я знаю, мне стоит поесть или, по крайней мере, чуть-чуть поспать, но не могу. Есть более важное место, где мне стоит находиться. Сон подождет. Я нажимаю кнопку «печать», заскакиваю в душ, пока печатается страница за страницей.
Когда я выхожу из душа, напечатаны все страницы, и я скрепляю стопку резиновой нитью. Я забегаю в комнату за сумкой, бросаю взгляд на пробковую доску. Я делаю глубокий вдох и убираю центральную записку и прикрепляю ее под резиновую нить. Я провожу по ней рукой, улыбаюсь, быстро заправляю кровать и хватаю самую важную записку от Зэндера.
Я запрыгиваю в машину, несусь по городу, каждые несколько секунд кидаю взгляд на стопку страниц на пассажирском сиденье. Я паркуюсь на подъездной дорожке. Когда я вижу, что его машины нет, я стараюсь не расстраиваться. Я хватаю ручку и салфетку Зэндера, быстро карябаю записку под его словами и прикрепляю ее рядом с запиской с моей доски. Пролистывая стопку страниц, я выхожу из машины. Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь по ступенькам. Я наклоняюсь и кладу страницы на его коврик.
Я выпрямляюсь и еще раз смотрю на записку, на которой написаны оба сообщения.
Я люблю тебя, потому что однажды ты напишешь свой рассказ...
и он будет потрясающий...
Зэндер,