Святилище выглядело так, будто жрицы оставили его лишь вчера.
– Знатные рацианские женщины собирались здесь, чтобы почтить богиню и вступить с нею в мистическую связь, – сказала госпожа Инесса. – Взгляни на потолок.
Свет от плошек рассеивался, не достигая свода, и Ансельм не сразу разглядел рельефное изображение огромной головы с развевающимися волосами. Она царила над залом, как солнце над землей, и ее курчавые локоны, подобно лучам, расходились в разные стороны.
– Если встать вот сюда, в этот белый круг, можно увидеть, как светятся ее глаза.
В окаемку на полу, украшенную меандром, было вписано то же изображение, что и на потолке, только много меньше. «Разве можно попирать ногами лик богини?» – пронеслось в мыслях Ансельма. Но он встал, куда указано, и запрокинул голову.
Огромные выпуклые глаза в вышине зажглись молочным блеском, из них потек рассеянный свет.
В ушах зашумело, по телу побежали мурашки, но Ансельм все смотрел, зачарованный древним волшебством, пока мурашки не превратились в сотни иголочек, которые впивались глубоко под кожу и лопались, будто мыльные пузыри. Было не больно, скорее щекотно, однако юноша решил, что с него хватит. Хотел сойти с мозаичного лица, но обнаружил, что не чувствует ног. Попытался выхватить саблю, но руки вдруг сделались слабыми, неуклюжими, пальцы не слушались.
– Вы обманули меня!
Шурша юбками, госпожа Инесса обошла Ансельма, встала напротив него, в ее глазах отразилось холодное торжество.
– Вы все-таки убьете меня? – прохрипел юноша. – А как же Арнелла?
– Я скажу ей, что ты ушел. Служба, – ответила жрица Аккарты с издевкой. – Солдат не принадлежит себе.
– Я ведь не первый, верно? Вы и других убивали…
Онемение поднималось все выше. Сердце билось медленно и тяжело, говорить было трудно.
– А я уж думала, ты совсем дурачок, – усмехнулась госпожа Инесса. – Не переживай, твоя смерть послужит благому делу – исцелению Арнеллы. Когда мы с матерью поняли, что обычная магия ей не помогает, то обратились к черному искусству. Мы узнали, что кровь врага может излечить нанесенное им увечье.
– Но при чем здесь я? Разве я в чем-то виноват перед вами? Не я убил вашего мужа. Не я ослепил вашу дочь…
Потом Ансельму вспомнилась расправа у фонтана – и как он позволил увести себя в сторону. Подумалось: на моих руках нет крови, но душа уже замарана… А белый мертвенный свет вокруг сиял все ярче, шум в ушах превратился в завывание вьюги, лед сковал тело и теперь подбирался к горлу, к глазам…
– Если бы к нам в руки попал барон Юрглен, моя девочка давно прозрела бы. Но он для нас недосягаем, и лечение мы начали слишком поздно. Поэтому нам потребуется много крови. Свежей, теплой крови, взятой от живых людей.
Ансельм содрогнулся. Он хотел спросить, что случилось бы с Арнеллой, знай она, какими снадобьями бабушка омывает ей глаза, но язык больше не повиновался ему.
– Тебя послала сама Богиня. Женщины нашей семьи всегда хранили верность Деве Аккарте, и дом наш выстроен здесь не случайно. Наконец-то Великая Госпожа услышала наши молитвы! Те, другие, были обычными солдафонами, но в тебе есть колдовские задатки. В ту ночь ты устоял против оглушающего заклятья. Ты один! Уверена, твоя кровь пойдет Арнелле на пользу, как ничья другая. Вот-вот сюда спустится моя мать. К этому времени ты уже перестанешь что-то чувствовать. Радуйся. Твоя смерть будет безболезненной.
– Нет! – громом разнеслось по залу.
Голос Ансельму отказал, головой двигать он не мог, но боковым зрением видел Арнеллу, стоящую в дверном проеме с кинжалом у собственного горла.
– Не трогай его! – Нежный голосок превратился в надсадный звериный рык. Если бы Ансельм не был парализован чарами, его сердце застыло бы от этого звука.
– Деточка моя, что с тобой? Тебе что-то почудилось? – испуганной наседкой заклохтала госпожа Инесса. – Почему ты здесь, а не с бабушкой? Ты же знаешь, как важно…
– Не лги мне, я все слышала! – простонала Арнелла. – Я подозревала… В ту ночь… Я чуяла, вы задумали дурное. Теперь я знаю наверняка… Ты не будешь убивать людей ради меня, слышишь! Отпусти его!
– Не могу, дорогая. – Госпожа Инесса взяла себя в руки. – Он скован очень сильной древней магией. Надо дождаться бабушки.
Крадучись, она двинулась к дочери.
– Не подходи, иначе я убью себя! – Рука Арнеллы дернулась, острие кинжала вплотную приблизилось к ложбинке между ключицами.
– Хорошо-хорошо, дорогая. Но послушай меня… Шлезцы не заслуживают твоей жалости. Ты их не знаешь. Они звери, дикари. И для твоего блага…
– Нет! – закричала Арнелла. – Убийца! Ты и меня сделала убийцей, чудовищем! Ступай, приведи бабушку, слышишь, ты! Сейчас же!
На лезвии танцевали оранжевые блики, рука Арнеллы дрожала от напряжения.
Госпожа Инесса сделала шаг…
– Стой!
– Арнелла, доченька. – Жрица Аккарты примирительно вскинула руки, будто слепая могла ее видеть. – Ты же хочешь, чтобы я позвала бабушку, а сама загораживаешь дверь.
Девушка сошла по ступеням и неслышно, как привидение, скользнула в сторону. Госпожа Инесса не смела тронуться с места, но всем корпусом поворачивалась вслед за Арнеллой, как большая черная змея вслед за жертвой.
Нет, всего лишь как мать, одолеваемая страхом за свое дитя…
– Осторожно, треножник!
Арнелла остановилась.
– Иди, – велела она.
– Хорошо, доченька. Умоляю, дождись нас, ничего не предпринимай.
Едва шаги госпожи Инессы стихли, Арнелла подбежала к выходу. Некоторое время она стояла, прислушиваясь, потом возвратилась в зал и замерла, в смятении вытянув руки перед собой.
– Магия, – прошептала она. – Я чувствую ее. Ансельм, ты здесь? Подай мне знак.
Он попытался ответить, но из онемевшего горла вырвался лишь слабый хрип.
Девушка тут же оказалась рядом. Быстрые пальцы тронули его плечи, легко, как перышки, пробежали по лицу.
– Бедный мой. Я чувствую токи силы, но не знаю, как ее разрушить. Бабушка говорила, я ослепла, потому что во мне есть искра. Была. Тот шлезский чародей потушил не только мой взор, но и мой дар. Способность к магии передается в нашем роду через поколение. Я могла бы вырасти колдуньей… Они отпустят тебя. Им придется. – Она умолкла и горько всхлипнула: – Как мне жить теперь?
«Ты не виновата», – подумал Ансельм. Если бы он мог произнести это вслух!
Руки ее скользнули вниз, ощупали его грудь и остановились на поясе.
– Что же ты, – прошептала Арнелла. – К Богине нельзя с оружием. Она этого не любит.
Лязгнула сталь, девушка вытащила из ножен саблю Ансельма; неловко держа ее двумя руками, вынесла за порог святилища и положила у стены на лестнице.
Мгновения, когда она вернулась, Ансельм не уловил. Просто она снова была тут, подле него.
– Напрасно ты отдал мне свою свистульку. Оберег, подаренный с любовью, – великая сила. Без него ты остался беззащитен. А я, глупая, взяла, не подумала.
В руки Арнелле порхнула глиняная птичка, и долгое печальное фьюи-фью-у-у поплыло по залу. Так стонет ветер в камышах. Так плачет душа, не обретшая успокоения. Так взывает к милосердию вера, когда не осталось надежды…
Тело Ансельма заполнял смертный холод. Но кончики пальцев покалывало, как бывает, когда подносишь замороженные руки к огню. Песня свистульки эхом отражалась от стен. В белом мертвенном свете, льющемся с потолка, кружились золотые светляки. Тепло незримого пламени ласкало кожу, втекало в жилы.
– Арнелла, – прошептал Ансельм непослушными губами.
Девушка опустила свистульку, на ее щеках заблестела влага.
– Играй, – выдавил он.
И она снова начала играть, она играла и плакала, и он плакал.
Жизнь возвращалась к юноше. Он мог дышать, двигаться. Мог взять глиняную птичку из рук Арнеллы и наполнить мир легкими, светлыми звуками… Трели лились, поднимаясь к потолку, и низвергались оттуда водопадом аккордов, которых не могла родить простая свистулька. Звенели арфы, пели свирели, неземные голоса вплетались в мелодический рисунок прекрасным хоралом.
Зал начал кружиться.
Проплывали мимо стенные росписи, огни на треножниках, резные колонны. Лучи, идущие из глаз богини, превратились в столб теплого солнечного сияния. Зал кружился все быстрее, свет разгорался все ярче. Арнелла вцепилась в мундир Ансельма, он обнял ее свободной рукой и зажмурился. Но, и не видя ничего, чувствовал, что их несет, крутит в бешеном вихре.
А потом музыка стихла, и кружение остановилось так внезапно, что Ансельма с Арнеллой бросило наземь.
В ноздри ударил запах травы. Молодой солдат поглядел вокруг и не поверил глазам: они лежали на зеленом лугу, над головой плыли облака, поодаль шелестели деревья, синело море, все в солнечных бликах. Голова еще шла кругом, в ушах звучали отголоски дивного концерта. «Я в раю», – подумал Ансельм.
Арнелла медленно села, повела рукой перед лицом:
– Господи, как красиво!
Обернулась к Ансельму:
– И ты… такой красивый! Я совсем забыла, как прекрасен мир!
По ее лицу катились слезы, в глазах стоял восторг.
Ансельм прошептал:
– Ты… видишь?
Арнелла со смехом бросилась ему на шею, и оба вновь повалились в траву.
* * *
Солнце было в зените, но облака смягчали полуденный жар. Ансельм и Арнелла, взявшись за руки, стояли у кромки прибоя. Береговая линия изгибалась, взмывая над водой скалистыми утесами. Вдалеке виднелись островерхие крыши Рануи, в бирюзовой дымке белели паруса кораблей, входивших в порт и выходивших из него.
«Куда же мы теперь, – думал Ансельм. – Я беглый солдат, мне грозит расстрел перед строем, Арнелла все равно что сирота. Я не знаю жизни, она – тем более. То, что мы целы и на свободе, настоящее чудо. Ничуть не меньшее, чем волшебное исцеление Арнеллы. И все, что у нас есть, – вера в чудеса…»
А еще подумалось странное: будь он сочинителем, поставил бы точку на этом самом месте, предоставив читателю домысливать остальное сообразно своим наклонностям…
Из-за мыса показался баркас. Он шел близко к берегу, и Арнелла, махнув рукой, звонко прокричала:
– Эй, на лодке! Куда путь держите?
Ансельм поспешно сорвал с головы армейское кепи, понимая, впрочем, что моряк у руля и без того узнает в нем шлезского солдата. И все же с баркаса ответили:
– В Лувайю!
Вольный город Лувайя стоял на другом берегу залива. Он не подчинялся ни королю Шлезии, ни дожу Талании, ни императору Галардии, ни другим окрестным владыкам. Лувайя торговала со всем светом, владела крупными островами в Срединном море и богатыми землями на материке. Даже грозные очары избегали нападать на ее корабли.
– Возьмите нас с собой! – крикнула Арнелла.
– А деньги есть? – спросили с баркаса.
– Есть! – Ансельм подбросил на ладони тощий солдатский кошелек.
– И у меня серебряный кулон с аметистом! – добавила Арнелла.
Судно повернуло к берегу, и вскоре они оказались на борту.
– Негусто, – звякнув медяками Ансельма, вздохнул моряк.
Глаза его на огрубелом, изрезанном морщинами лице были молоды и светлы, как море на мелководье.
Арнелла потянулась снять с шеи тонкую цепочку.
– Оставь, – махнул рукой хозяин баркаса. – А вот сабля твоя, парень, мне бы сгодилась.
Ансельм опустил глаза – вот это да: из ножен привычно торчал эфес с дугообразной гардой.
Власть богини не кончалась за порогом святилища. Она взяла ненавистное ей оружие и вернула тому, кто, по неведению, принес его к ней в дом.
Юноша расстегнул ремень и отдал моряку вместе с ножнами и саблей.
Арнелла с жадностью глядела вокруг, хотя глядеть было особенно не на что – только море, небо и далекие скалы. А потом не стало и скал. Девушка запрокинула голову:
– Какая дивная, какая волшебная синева…
Светлоглазый моряк усмехнулся:
– Ты точно сто лет неба не видела.
– Можно и так сказать, – засмеялась Арнелла. – А когда мы будем в Лувайе?
– К закату.
Ансельм попросил нож и тщательно срезал с форменной куртки все шевроны, сковырнул кокарду с кепи. Пуговицы с гербовой мантикорой моряк посоветовал оставить – они медные, если припечет, можно продать.
Когда на горизонте показались башни городской фортеции, светлоглазый спросил:
– Есть у вас кто в Лувайе?
Ансельм и Арнелла дружно покачали головами.
– Куда же вы пойдете?
Он пожал плечами, а она сказала:
– Туда, где нет войны.
Пришвартовались у дальнего причала. Ансельм с двумя портовыми грузчиками помог хозяину перетащить ящики с баркаса на берег, а затем в одно из складских зданий.
– Я оформлю груз, – сказал моряк, пока молодой шлезец утирал пот. – А вы, ребятки, погуляйте в сторонке. Постарайтесь не мозолить глаза таможенникам. Закончу, сведу вас к сестре. У нее здесь лавка. И, парень… держи, пригодится!
Он бросил Ансельму его же собственный кошелек. Это ли не чудо?
Арнелла сжала руку юноши, ее глаза сияли, как звезды.
Бывший солдат поднял взгляд к небу. В бездонной вышине не было лика богини, ничто не указывало на то, что великая Аккарта его слышит, и все же Ансельм шепнул беззвучно, одними губами:
– Спасибо!
Марина Ясинская
AMORE LETALIS
Когда незнакомец вошел в таверну, посетители не обратили на него особого внимания. Через Мьелин проходит большой тракт, проезжие тут – дело обычное, очередным рыцарем никого не удивишь. Тем более если он не в позументах и пурпуре, выдающих богатство и высокое положение, а в неприглядном черном плаще и грязных сапогах.
Незнакомец подошел к стойке, за которой стоял хозяин, выпростал из-под куртки распятие, прижал к губам и произнес:
– Крест вашему дому.
А крест-то был не простым, а серебряным, с вставленным в него красным камушком, отметил хозяин таверны Хенлин, целуя свой оловянный крестик в ответ. И не на бечевке или кожаном шнуре, а на серебряной цепочке затейливого плетения.
– Чего пожелаете, господин? – спросил хозяин таверны уже приветливее, – изысканное серебряное распятие вызвало уважение к его владельцу.
– Вина, – ответил незнакомец, показывая серебряную же монету.
Хенлин вмиг смекнул, что вином дело не ограничится, – за такую монету этот рыцарь потребует кое-чего еще. Например, хорошо поджаренного каплуна и сыра со свежим хлебом, стойло для коня, лучшую комнату на ночь и девку. А еще, может даже, полную кадушку горячей воды, купанием сейчас многие балуются.
– Дора! – прикрикнул он на служанку, что перемигивалась с торговцем, сидевшим за дальним столом. – Дора, вина господину! Что-нибудь еще? – спросил Хенлин, угодливо поворачиваясь к рыцарю и выжидающе глядя на серебряную монету, которую тот пока не собирался отпускать.
– Да, уважаемый, требуется твоя помощь, – чуть прищурив серые, слегка раскосые глаза, ответил рыцарь. – Мне нужно кое-что узнать, и если ты поможешь, то монета твоя.
Что-то загрохотало на кухне, рыцарь повернул голову на шум – и тут хозяин таверны увидел на шее у незнакомца несмываемый знак солнца с крестом внутри. Символ езуитов, самого страшного из пяти Орденов святой церкви-Экклезии. Хенлин невольно вздрогнул. О «мечах езуитов», рыцарях, состоявших на службе Ордена, слухи ходили самые разные, но только не добрые.
Грохот на кухне утих, рыцарь снова повернулся к хозяину таверны и положил монету на стойку. Но теперь Хенлин рассказал бы все, что знает, уже и не за серебро, а задаром. И того, что не знает, – тоже.
– Я ищу девушку по имени Эльма Шейлер.
Слова еще не успели растаять в воздухе, как на рыцаря напали. Одновременно, с двух сторон. Кряжистый конюх рванулся справа, на ходу вытягивая из-за пояса свернутый кнут, а мосластый нескладный паренек, что был у Хенлина на побегушках, бросился слева, неловко сжимая в руке кухонный нож.
Пронзительно завизжала служанка Дора, а сам Хенлин в ужасе прикрыл глаза. Потому и не увидел, как рыцарь коротким движением вначале ушел от длинного жала кнута, а затем резко крутанулся на месте и отправил мальчишку на пол тяжелой оплеухой. Тот ударился головой о деревянную стойку и, всхлипнув, затих; нож выпал из разжавшейся ладони.
Тем временем конюх уже добежал до незнакомца и, отшвырнув кнут в сторону, бросился на рыцаря с рычанием и бешенством в глазах. Однако гость не пытался отражать тяжелые удары и даже не потянулся к висящему на поясе мечу. Собранный, чуткий и настороженный, он уверенно уходил от яростных и потому слепых атак. Дождался, когда конюха занесет в сторону собственный же бешеный удар, и, ловко ухватив нападающего одной рукой за плечо, а другой за ремень на поясе, направил его прямо в стену. Конюх тяжелой грудой осел на полу. Встряхнул головой, что-то промычал и попытался подняться. Но рыцарь решил не ждать, когда тот встанет на ноги, – подошел к оглушенному конюху и с силой пнул его прямо в лицо. Тот сразу затих.
Хенлин приоткрыл глаза, увидел, что конюх и мальчишка валяются бездыханными на полу, и тяжело вздохнул. Вот бедолаги!
– Хозяин, что же это у тебя на гостей бросаются? – тихо спросил рыцарь.
«А дыхание-то у него даже не сбилось», – заметил Хенлин и дрогнувшим голосом ответил:
– Это все потому, что вы вслух ее имя сказали.
– Эльма Шейлер? – удивленно поднял брови рыцарь.
– Ш-ш-ш! – зашипел хозяин таверны и испуганно огляделся. – Не произносите его! Может, тут еще кто есть из этих… Ну, из тех, кто ей в глаза смотрел.
– А что такого с теми, кто, как ты говоришь, ей в глаза смотрел?
Хенлин цапнул со стойки забытую серебряную монету и поманил рыцаря за собой, в маленькую комнатушку, отделенную от общего зала пыльной занавеской. Сел за стол сам, пригласил рыцаря расположиться напротив и крикнул к невидимой отсюда служанке:
– Дора! Дора, неси-ка сюда вина! И еще рыбешки какой к нему. И хлеба с сыром. Будете чего еще, господин… как вас величать?
– Рандар.
– Вы, господин Рандар, поди, уже что-то про Эльму слыхали, так ведь? Иначе зачем вам ее искать?
– Слухами земля полнится, – уклончиво ответил рыцарь.
– Ну, слухи-то разрастаются от вранья, так что могу себе представить, что вы слышали! А правду только мы знаем, это ведь прямо тут все и происходило, в Мьелине. Эльма – дочка нашего купца. Ох и красавица! Многие на нее заглядывались, в том числе один молодой рыцарь при нашем сеньоре, Асвиг. Сам он парень видный, бойкий, и Эльме тоже приглянулся. Вскоре пошли разговоры о свадьбе. И все было бы как у людей, но только вот Асвиг прежде с Нессой гулял, дочкой ювелира, а та, как про свадьбу услышала, – сразу к Эльме. Оставь, говорит, его, мой он, я дитя его ношу, а за тобой и так вон сколько парней ходит, зачем тебе мой Асвиг? А Эльма – ни в какую, люблю, говорит, и все тут, и он меня любит, а чье дитя у тебя – это еще неизвестно. Словом, разругались они, ни до чего не договорились, и тогда Несса подалась к ведьме…
При слове «ведьма» Хенлин покосился на несмываемый езуитский знак солнца на шее рыцаря и осенил себя крестным знамением.
Вошла Дора, опасливо поглядывая на Рандара, поставила на стол тарелки и кувшин с вином и торопливо вышла вон.
– Угощайтесь, господин Рандар, – предложил хозяин таверны.
Рыцарь кивнул, перекрестился и взял кусок хлеба.
– Никто не знает, о чем просила Несса ведьму, но то, что заклятие на Эльму навели, – это факт. И какое заклятие! Обычно на человека болезни насылают или еще чего, но с Эльмой по-другому вышло. Стоило только ей поглядеть в глаза мужчине – любому мужчине, – и тот влюблялся в нее без памяти. Ну, Эльма-то, конечно, не сразу смекнула, что к чему, а когда сообразила, было поздно…
Хенлин замолк, словно ожидая от рыцаря нетерпеливого вопроса: «Почему?». Но Рандар только молча отпил вина, спокойно ожидая продолжения.
Хозяин таверны сделал большой глоток и задумчиво покрутил свой бокал в руках.
– Вот послушать трубадуров и поэтов, так выходит, что настоящая любовь – чувство высокое, чистое и красивое, даже на героические поступки сподвигает. Только врут они все. Потому что видели мы, что такая любовь с людьми делает и на что толкает. Да, одни Эльме песенки сочиняли, цветочки собирали и ее улыбки ловили. Зато других любовь сразу тянула на плотское, да так, что некоторые на все были готовы, хоть даже, прости господи, силой взять. Ну, а третьи рвались убить любого, кто хоть просто имя Эльмы произносил, потому что видели в них соперников.
– Так вот почему эти двое на меня набросились, – задумчиво кивнул Рандар в сторону общего зала.
– Именно, господин, именно. Эти бедолаги, как увидят ее или хотя бы имя ее услышат, становятся ну ровно бешеные. Словом, страшной штукой оказалась эта любовь. Ни красоты, ни чистоты, ни тем более подвигов. Только грязь да раздоры. И не только среди тех, кто в глаза ей смотрел. Бабье у нас тоже закипело. Кому ж понравится, если муж твой по другой с ума сходить будет, а брат и сын друг другу горло за нее хотят резать? И вроде понимают, что Эльма не нарочно, что заклятье на нее наложили, а все равно их злость берет.
Хенлин печально глянул в свой бокал, который как-то незаметно опустел, налил его доверху и шумно отпил.
– Ну а когда бедолаги заколдованные так передрались между собой, что аж нескольких убили насмерть, тут уж бабье наше не выдержало. Собрались и пошли из города ее выгонять. Но опоздали – сгинула Эльма.
– Ушла?
– Может, и ушла. А может, и самоубилась. Лучше бы даже так. Грех, конечно, смертный, – торопливо добавил хозяин таверны, вспомнив, что говорит с рыцарем езуитов, представителем святой Экклезии, и осенил себя крестным знамением. – Но, думается мне, уж лучше в аду гореть за самоубийство, чем столько беды вокруг себя сеять, а, господин Рандар?
Рыцарь почему-то отложил недоеденный ломоть хлеба и отставил бокал с вином.
– А жених ее что?
– А что жених? Бегал, конечно, поначалу, суетился, от влюбленных отбивался, они ж в нем своего самого главного врага видели. А потом тоже сгинул. Небось надоело ему это все… Зато любовь у них, вишь ли, настоящая была, ненаколдованная, – презрительно протянул Хенлин. – А чуть прижмешь – и правда сразу наружу лезет.
– И что это за правда? – прищурил серые глаза рыцарь.
– Да то, что не было там никакой настоящей любви. Наверняка Асвиг и жениться на ней надумал, только чтоб перед дружками похвастать. Уж больно хороша была девка, а так – смотрите, мол, все ее хотели, а получил я! Еще бы, на красавиц-то все охочи, и все о любви говорят. А была бы Эльма обычная лицом, ну, вроде Нессы, и не подумал бы он жениться.
Рандар нахмурился:
– А Несса? Ее тоже из города выгнали?
– Нет, она по-прежнему с отцом живет, никто ее не выгонял. Да и за что? Это ж не она одним только взглядом мужиков с ума сводила.
– И правда, за что? – как-то странно хмыкнул рыцарь, чуть склонил голову и задумчиво провел рукой по щетине на подбородке. – А ведьму она где нашла? Или у вас местная есть?
Глаза Хенлина забегали.
– Не знаю, господин, – соврал он. Под проницательным взглядом Рандара смутился сверх меры и, чтобы быстрее отвлечь рыцаря от своей лжи, спросил первое, что пришло на ум: – А вам-то Эльма зачем?
И тут же прикусил себе язык. Нашел, кому вопросы задавать, – «мечу езуитов»! Не его это ума дело. Ищут и ищут.
Но слово уже вылетело – не воротишь.
Рандар не пошевельнулся, не изменился лицом. На лбу по-прежнему две глубокие складки, брови чуть сведены, маленький шрам на правой скуле и холод в серых глазах. Но что-то нагнеталось, невидимое, словно гроза в небе, и хозяин таверны мгновенно взмок.
– Простите, господин, ляпнул, дурак, не подумав, – промямлил он.
Рыцарь ничего не ответил. Резко поднялся, отчего на миг взметнулся плащ, явив серебряное оголовье меча на боку, и пошел к выходу. В дверях остановился, обернулся, поднял руку – и Хенлин обмер от ужаса. Но Рандар всего лишь прощался – резко начертил в воздухе крестное знамение и бросил:
– Крест стоит.
– Воистину стоит, – непослушными губами прошептал хозяин таверны, когда за рыцарем захлопнулась дверь.
* * *
Несса выглядела так, словно оправлялась от тяжкого недуга, – впалые бледные щеки, тусклые блеклые волосы, воспаленные, обведенные кругами глаза. Растрепанная, она не вызывала ни сочувствия, ни жалости – только брезгливость.
При виде езуитского знака на шее Рандара Несса не выказала ни испуга, ни раскаяния. А услышав вопрос рыцаря, горячо выдохнула:
– Знала бы, где эта потаскушка, сразу вам сказала бы! За ради одного только удовольствия сдать ее в ваши езуитские казематы, чтоб вы там из нее все кишки повынимали. Только поздно вы пришли, господин рыцарь, сгинула она.
– Умерла? – спросил Рандар, разглядывая вспыхнувшую в воспаленных глазах Нессы злость.
– Не знаю, тела не видели. Но надеюсь, что умерла. Или с моста сиганула, или отравил ее кто. А может, сами мужики ее прикончили.
– Ненависть – страшный грех, – коротко заметил рыцарь, не рассчитывая, впрочем, что женщина его услышит.
Она и не услышала:
– А чужого мужа от жены уводить не грех?
– От жены? – спросил Рандар, но намек на то, что Асвиг с Нессой не венчался, ничуть ее не смутил, она его словно и не услышала вовсе.
– Да, от жены! Да еще если жена его с дитем ходит!
Рыцарь посмотрел на плоский живот Нессы, перевел взгляд на лицо.
– Не сберегла, – вздохнула она, услышав незаданный вопрос.
– Ведьме в уплату отдала? – напрямую спросил рыцарь.
Несса побледнела и отшатнулась:
– Уже сплетен наслушались, да? Не ходила я ни к какой ведьме, не просила никакой порчи. И уж, конечно, не стала бы младенцем своим ей за это платить!
– Где ведьму нашла?
– Да не ходила я ни к какой ведьме! – взвизгнула Несса. – Эльму за грехи ее настигла кара небесная. А я тут ни при чем, Всевышним клянусь.
Рандар не стал уговаривать. Медленно, не спеша достал из-под куртки крест с красным камнем, взял в левую руку, пальцы на правой сложил хитрым способом, направил на Нессу и негромко сказал:
– Повтори.
Женщина отшатнулась:
– Что повторить?
– Повтори, что Всевышним клянешься.
Несса побледнела, словно завороженная глядя на крест и сплетенные пальцы рыцаря, и прикусила губу. О требах истины, которыми владели «мечи езуитов», слухи ходили самые разные, один другого страшнее. Говорили, что эти требы заставляют говорить правду даже против воли, а ложь выявляют сразу и насылают на совравшего грешника немыслимые муки.
– Повтори! – прикрикнул рыцарь. Увидел, как Несса задрожала, отпустил крест и уже тише сказал: – Тогда говори, где ведьму найти.
– Не могу.
Рандар потянулся к кресту, и тогда Несса бросилась ему в ноги.
– Не надо! – испуганно выкрикнула она, отчаянно хватаясь руками за его ремень. – Не надо требы! Ведьма заколдовала меня, чтоб я не говорила! Если заставите сказать, ее заклятье меня тут же убьет!
Рандар отцепил руки женщины от пояса и сделал шаг назад.
– А умирать ты не хочешь, – сказал он таким ровным, таким неживым голосом, что Несса сразу поняла – все. Не пожалеет. Конечно, не пожалеет, у него на шее знак солнца, знак самого страшного Ордена – Экклезии; «мечи езуитов» никогда никого не жалеют. Тем более грешниц вроде нее. А нагрешила она столько, что вовек не отмолиться.
– Умирать не хочу, – с трудом произнесла Несса, не сводя обреченного взгляда с рук Рандара. Сейчас возьмет в одну крест, пальцы другой сложит хитрым образом – и обрушит на нее требу истины. Она выложит ему все как на духу – а потом умрет от ведьминого заклятья.
Не того, не того она хотела, когда к ведьме шла! Думала Асвига к себе приворожить.
Да вот как-то так вышло, что попросила не его любви, а мучений своей сопернице…
– Пожалуйста, господин рыцарь, пощадите, – едва слышно прошептала Несса.
– Пощадить? – с усмешкой переспросил Рандар. – А ребенка своего ты разве пощадила?
– Так ведьма сразу цену назвала! И торговаться не стала. Сказала – или так, или никак. Вот я и заплатила. – Несса вскинула голову и выдохнула из самой глубины души, с надрывом: – Я ж из любви! Так его любила, что на все была готова!
– Значит, так его любила, что убила его ребенка?
Несса спрятала лицо в ладонях и заплакала.
А когда наконец подняла голову, Рандара уже не было.
* * *
Чтобы отыскать ведьму в окрестностях Мьелина, не нужно быть семи пядей во лбу. Гора в округе одна, значит, хижина ведьмы где-то там, в лесах у подножия.
А то, что не рассказала Несса, поведали местные. Поначалу отнекивались, конечно, ведь Экклезия к колдовству нетерпима, к ведьме ходить – грех, и указать Рандару, где ведьмина хижина, – все равно что признаться в грехе. Даже тем, кто не за порчей к ведьме ходил и не за гаданием, а всего только за мазью от больной спины или зельем от кровяного кашля, потому что снадобья ее помогают лучше, чем молитвы врача-францискана. Но в глазах Экклезии что порча, что зелье от кашля – все одно смертный грех.
Однако Рандар доставал серебро, и вид его тут же облегчал сомнения и развязывал языки. У подножия Беззубой горы, с той стороны, где солнце встает, есть сухой колодец, а от него тропка; если идти по ней не сворачивая, так к хижине и выйдешь.
Ведьма поджидала Рандара в дверях, словно знала, что он явится.
Она казалась молодой, эта ведьма, – или из-за вечерней полутьмы, или из-за наложенного заклинания. Брови вразлет, длинные тяжелые волосы прикрыты платком, расшитым ведьминскими знаками, на шее – кулон с колдовской руной, а широко расставленные глаза черные-черные. А в них – шальное веселье.