III Знание и могущество человека совпадают, ибо незнание причины затрудняет

Тема: Пізнання світу людиною як гносеологічна проблема

Питання:

1. Суб’єкт і об’єкт процессу пізнання.
2. Структура чуттєвого і раціонального пізнання світу (Визначення понять: відчуття, сприйняття, уява; розсудок, розум, поняття, судження, умовивід)
3. Способи пізнання реальності (міфологічне, релігійне, художнє, філософське пізнання)
4. Форми та методи наукового пізнання.
5. Знання та його форми. Поняття істини в філософії. Чи можливе об’єктивне істинне знання.

Першоджерела:

Ф. Бэкон. АФОРИЗМЫ

ОБ ИСТОЛКОВАНИИ ПРИРОДЫИ ЦАРСТВЕ ЧЕЛОВЕКА // Бэкон Ф. Соч. в 2-х т. Т. 2., М., 1978.

I Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает,

сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не

знает и не может.

II Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют большой

Силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны разуму не

Меньше, чем руке. И как орудия руки дают или направляют движение, так и

Умственные орудия дают разуму указания или предостерегают его.

III Знание и могущество человека совпадают, ибо незнание причины затрудняет

действие. Природа побеждается только подчинением ей, и то, что в созерцании

представляется причиной, в действии представляется правилом. […]

VIII Даже тем, что уже открыто, люди обязаны больше случаю и опыту, чем наукам[3]. Науки же, коими мы теперь обладаем, суть не что иное, как некое сочетание уже известного, а не способы открытия и указания новых дел.

IX Истинная причина и корень всех зол в науках лежит в одном: в том, что мы обманчиво поражаемся силам человеческого ума, возносим их и не ищем для них истинной помощи. […]

XI Как науки, которые теперь имеются, бесполезны для новых открытий, так и логика, которая теперь имеется, бесполезна для открытия знаний.

XII Логика, которой теперь пользуются, скорее служит укреплению и сохранению заблуждений, имеющих свое основание в общепринятых понятиях, чем отысканию истины. Поэтому она более вредна, чем полезна.

XIII Силлогизм не приложим к принципам знаний^[4], он бесплодно прилагаем к средним аксиомам, так как далеко не соответствует тонкости природы. Поэтому он подчиняет себе мнения, а не предметы.

XIV Силлогизмы состоят из предложений, предложения из слов, а слова суть знаки понятий. Поэтому если сами понятия, составляя основу всего, спутаны и необдуманно отвлечены от вещей, то нет ничего прочного в том, что построено на них. Поэтому единственная надежда - в истинной индукции. […]

XIX Два пути существуют и могут существовать для отыскания и открытия истины. Один воспаряет от ощущений и частностей к наиболее общим аксиомам и, идя от этих оснований и их непоколебимой истинности, обсуждает и открывает средние аксиомы. Этим путем и пользуются ныне. Другой же путь: выводит аксиомы из ощущений и частностей, поднимаясь непрерывно и постепенно, пока наконец не приходит к наиболее общим аксиомам. Это путь истинный, но не испытанный.

XX Разум, предоставленный самому себе, вступает на тот же путь, на какой ведут правила диалектики, а именно на первый. Ибо дух стремится подняться к наиболее общему, чтобы там успокоиться, и слишком скоро начинает пренебрегать опытом. Но это зло еще увеличила диалектика своими пышными диспутами.

XXI Разум, предоставленный самому себе, если это ум трезвый, терпеливый и упорный (особенно, если ему не мешают усвоенные ранее учения), пытается отчасти идти по второму, истинному пути, но с малым успехом, Ибо разум, если им не управляют и не помогают ему, бессилен и вовсе не способен преодолеть темноту вещей.

XXII Оба эти пути исходят из ощущений и частностей и завершаются в высших общностях. Но различие их неизмеримо. Ибо один лишь бегло касается опыта и частностей, другой надлежащим образом задерживается на них. Один сразу же устанавливает некие общности, абстрактные и бесполезные, другой постепенно поднимается к тому, что действительно более сообразно природе.

XXIII Немалое различие существует между идолами человеческого ума и идеями божественного разума, т. е. между пустыми мнениями и истинными признаками и подлинными чертами созданий природы, каковыми они открываются.

XXIV Никоим образом не может быть, чтобы аксиомы, установленные рассуждением, имели силу для открытия новых дел, ибо тонкость природы во много раз превосходит тонкость рассуждений. Но аксиомы, отвлеченные должным образом из частностей, в свою очередь легко указывают и определяют новые частности и таким путем делают науки действенными. […]

XXVI Познание, которое мы обычно применяем в изучении природы, мы будем для целей обучения называть предвосхищением природы, потому что оно поспешно и незрело. Познание же, которое должным образом извлекаем из вещей, мы будем называть истолкованием природы. […]

XXIX Пользование предвосхищениями и диалектикой уместно в науках, основанных на мнениях и воззрениях, ибо их дело достигнуть согласия, а не знания вещей.

XXX Если бы даже гении всех времен сошлись и объединили свои усилия, то и тогда с помощью предвосхищений они все же не могли бы повести науки далеко вперед, ибо коренные ошибки, сделанные при первых усилиях ума, не излечиваются превосходством последующих действий и лекарств. […]

XXXVI Нам остается единственный и простой путь передачи. Мы должны привести людей к самим частностям, к их рядам и сочетаниям. Пусть люди на время прикажут себе отречься от своих понятий и пусть начнут свыкаться с самими вещами. […]

XXXVIII Идолы и ложные понятия, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем укрепились, так владеют умом людей, что затрудняют вход истине, но, если даже вход ей будет дозволен и предоставлен, они снова преградят путь при самом обновлении наук и будут ему препятствовать, если только люди, предостереженные, не вооружатся против них, насколько возможно.

XXXIX Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей^[6]. Для того чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй - идолами пещеры, третий - идолами площади и четвертый – идолами театра.

XL Построение понятий и аксиом через истинную индукцию есть, несомненно, подлинное средство для того, чтобы подавить и изгнать идолы. Но и указание идолов весьма полезно. Учение об идолах представляет собой то же для истолкования природы, что и учение об опровержении софизмов - для общепринятой диалектики.

XLI Идолы рода находят основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, чточувства человека есть мера вещей^[7]. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.

XLII Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека^[8]. Ведь у каждого помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам. Так что дух человека, смотря по тому, как он расположен у отдельных людей, есть вещь переменчивая, неустойчивая и как бы случайная. Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом или общем мире.

XLIII Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.

XLIV Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры. Мы говорим это не только о философских системах, которые существуют сейчас или существовали некогда, так как сказки такого рода могли бы быть сложены и составлены во множестве; ведь вообще у весьма различных ошибок бывают почти одни и те же причины. При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности. Однако о каждом из этих родов идолов следует более подробно и определенно сказать в отдельности, дабы предостеречь разум человека.

XLV Человеческий разум в силу своей склонности легко предполагает в вещах больше порядка и единообразия, чем их находит. И в то время как многое в природе единично и совершенно не имеет себе подобия, он придумывает параллели, соответствия и отношения, которых нет. Отсюда толки о том, что в небесах все движется по совершенным кругам. Спирали же и драконы^[9] совершенно отвергнуты, если не считать названий. Отсюда вводится элемент огня со своим кругом для того, чтобы составить четырехугольник вместе с остальными тремя элементами, которые доступны чувству^[10]. Произвольно вкладывается в то, что зовется элементами, мера пропорции один к десяти для определения степени разреженности и тому подобные бредни^[11]. Эти бесполезные утверждения имеют место не только в философских учениях, но и в простых понятиях.

XLVI Разум человека все привлекает для поддержки и согласия с тем, что он однажды принял, - потому ли, что это предмет общей веры, или потому, что это ему нравится. Каковы бы ни были сила и число фактов, свидетельствующих о противном, разум или не замечает их, или пренебрегает ими, или отводит и отвергает их посредством различений с большим и пагубным предубеждением, чтобы достоверность тех прежних заключений осталась ненарушенной. И потому правильно ответил тот, который, когда ему показали выставленные в храме изображения спасшихся от кораблекрушения принесением обета и при этом добивались ответа, признает ли теперь он могущество богов, спросил в свою очередь: "А где изображения тех, кто погиб, после того как принес обет?"^[12]. Таково основание почти всех суеверий - в астрологии, в сновидениях, в поверьях, в предсказаниях и тому подобном. Люди, услаждающие себя подобного рода суетой, отмечают то событие, которое исполнилось, и без внимания проходят мимо того, которое обмануло, хотя последнее бывает гораздо чаще. Еще глубже проникает это зло в философию и в науки. В них то, что раз признано, заражает и подчиняет себе остальное, хотя бы последнее было значительно лучше и тверже. Помимо того, если бы даже и не имели места эти указанные нами пристрастность и суетность, все же уму человеческому постоянно свойственно заблуждение, что он более поддается положительным доводам, чем отрицательным, тогда как по справедливости он должен был бы одинаково относиться к тем и другим; даже более того, в построении всех истинных аксиом большая сила у отрицательного довода. […]

XLVIII Жаден разум человеческий. Он не может ни остановиться, ни пребывать в покое, а порывается все дальше. Но тщетно! Поэтому мысль не в состоянии охватить предел и конец мира, но всегда как бы по необходимости представляет что-либо существующим еще далее. Невозможно также мыслить, как вечность дошла до сегодняшнего дня. Ибо обычное мнение, различающее бесконечность в прошлом и бесконечность в будущем, никоим образом несостоятельно, так как отсюда следовало бы, что одна бесконечность больше другой и что бесконечность сокращается и склоняется к конечному. Из того же бессилия мысли проистекает ухищрение о постоянно делимых линиях^[13]. Это бессилие ума ведет к гораздо более вредным результатам в раскрытии причин, ибо, хотя наиболее общие начала в природе должны существовать так, как они

были найдены, и в действительности не имеют причин, все же ум человеческий, не зная покоя, и здесь ищет более известного, И вот, стремясь к тому, что дальше, он возвращается к тому, что ближе к нему, а именно к конечным причинам, которые имеют своим источником скорее природу человека, нежели природу Вселенной, и, исходя из этого источника, удивительным образом исказили философию. Но легковесно и невежественно философствует тот, кто ищет причины для всеобщего, равно как и тот, кто не ищет причин низших и подчиненных.

XLIX Человеческий разум не сухой свет, его окропляют воля и страсти, а это порождает в науке желательное каждому^[14]. Человек скорее верит в истинность того, что предпочитает. Он отвергает трудное - потому что нет терпения продолжать исследование; трезвое -- ибо оно неволит надежду; высшее в природе - из-за суеверия; свет опыта - из-за надменности и презрения к нему, чтобы не оказалось, что ум погружается в низменное и непрочное; парадоксы - из-за общепринятого мнения. Бесконечным числом способов, иногда незаметных, страсти пятнают и портят разум.

L Но в наибольшей степени запутанность и заблуждения человеческого ума происходят от косности, несоответствия и обмана чувств, ибо то, что возбуждает чувства, предпочитается тому, что сразу чувств не возбуждает, хотя бы это последнее и было лучше. Поэтому созерцание прекращается, когда прекращается взгляд, так что наблюдение невидимых вещей оказывается недостаточным или отсутствует вовсе. Поэтому все движение духов, заключенных в осязаемых телах, остается скрытым и недоступным людям^[15]. Подобным же образом остаются скрытыми более тонкие превращения в частях твердых тел - то, что принято обычно называть изменением, тогда как это на самом деле перемещение мельчайших частиц. Между тем без исследования и выяснения этих двух вещей, о которых мы сказали, нельзя достигнуть ничего значительного в природе в практическом отношении. Далее, и сама природа воздуха и всех тел, которые превосходят воздух тонкостью (а их много), почти неизвестна. Чувство само по себе слабо и заблуждается, и немногого стоят орудия, предназначенные для усиления и обострения чувств. Всего вернее истолкование природы достигается посредством наблюдений в соответствующих, целесообразно поставленных опытах. Здесь чувство судит только об опыте, опыт же - о природе и о самой вещи.

 

В. Дильтей. Введение в науки о духе.

Раздел 4.

КОНЕЦ МЕТАФИЗИЧЕСКОГО ОТНОШЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА К ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ.

ГЛАВА 1.

УСЛОВИЯ СОВРЕМЕННОГО НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ.

Второе поколение европейских народов пережило переворот, сходный с тем, что произошел в Греции в результате разложения древнего родового уклада жизни. По мере того, как распадался феодальный порядок и рушилась установленная в христианском мире система разделения власти между папой и монархом, складывалось новое европейское общество, в лоне которого и зародился современный человек. Он явился в результате постепенного внутреннего развития, происходившего в годы юности этого второго поколения европейских народов, в эпоху Средневековья. То, что мы ищем в нем, - это глубоко в нас самих про​никшее, близкое нам в сравнении с тем, что мы с трудом пытаемся прочесть в чуждых нам душах людей древности. Поэтому нет ничего относительнее того содержания, которое мы вкладываем в понятие «современный человек», стоит лишь вспомнить, как долго и медленно оно формировалось, или обратить внимание на то, как по-разному относятся к предмету своего исследования историографы, определяющие характер этого исторического типа. И все же, усматривая в определенных моментах появление современного человека, историк видит перед собой действительность. Изучая процесс развития в его непрерывности, он схватывает его результаты в наглядно представимых исторических явлениях и фиксирует их. Не препятствие для него и то, что момент развития, в который этот тип появляется в одном народе, далеко отстоит от момента, когда он возникает в другом. Его не смущает, что особые черты, присущие этой форме у одного народа, резко отличаются от черт, свойственных ей у другого. К подобному типу, безусловно, принадлежит Петрарка, который по праву считается первым представителем современного человека, сложившегося в основных своих чертах уже к ХІУ веку. Нелегко узнать тот же тип в современном человеке Севера, в Лютере - и его идее независимости совести, в Эразме - и в присущей ему личной свободе исследующего духа, который в безбрежном море традиции пробивается вперед, взыскуя просвещения. И все же здесь, как и на Юге, существует нечто, определяющее само существо этих людей, то, что объединяет их с нами и отделяет от всего, чего люди желали, что чувствовали и о чем думали прежде.

Из общей совокупности черт современного человека выделим теперь одну, медленное и трудное развитие которой мы наблюдали в ходе его интеллектуальной истории и которая имеет решающее значение для возникновения, а равно и закрепления прав современного научного сознания в его противоположности метафизической установке человека.

Правда, в науке Европы, как и в искусстве, как, впрочем, и в праве, имел место отрыв целевой взаимосвязи познания от ее основы в цельности человеческой природы. Происшедшей дифференциацией обусловливается не только техническое совершенство великих целевых систем человеческого общества, но и сама глубинная суть процесса - высвобождение всех душевных сил личности из их первоначальной связанности. Душа становится повелительницей своих сил, подобно человеку, научившемуся заставлять члены своего тела выполнять любые движения независимо от движения других членов и пользоваться ими, точно и надежно просчитав последствия этих движений. Работа истории разрушает первоначальное единство душевных сил. Ведь лишь через посредство искусства чувство начинает жить своей многогранной, изменчивой и богатой жизнью; произведения искусства, словно волшебное зеркало, через образы, восприятия, представления возвращают художнику в возвышенной форме его собственный внутренний мир. Только в работе науки интеллект познает свои средства и пределы их возможностей, и теперь, с технической виртуозностью, словно атлет, использует заложенные в нем логические силы.

Человек Средневековья сохранил достигнутую в античности дифферен​циацию лишь в малой степени. Правда, его мысль проникла в самые глубины христианского опыта. Он сумел закрепить и отстоять в церковной системе католичества, хотя и насильственными средствами, от которых охватывает ужас, - суверенную мощь религиозной жизни и связанного с нею общественного сознания, соединяющего все народы. Под покровительством и, к сожалению, под насильственной властью этой церковной системы целевая взаимосвязь науки также обрела в университетах более крупные организационные формы и, окруженная средневековой корпоративной жизнью, также стремилась получить свою сферу правовой самостоятельности. Однако господство религии, придавшее в Средние века редкую основательность и глубину высшим чувствам, до известной степени сковывало все самостоятельные целевые взаимосвязи. Сплав христианства с античной наукой нарушал чистоту религиозного опыта. Связь индивидов через корпоративность и авторитет подавляла свободное взаимоотношение индивидуальных деятельностей в сферах, для которых, как для науки и для религии, свобода необходима как воздух. Таким образом, условия средневековой жизни способствовали тому, что все богатство высшего бытия оказалось вплетенным в направляемую церковью взаимосвязь, где христианство утратило свои позиции как метафизической науки, а сами наука и искусство были скованы как внешне, так и внутренне. Телом этой обра​зованной взаимосвязи служила внешняя организация церкви. Пред ней все остальное, что жило в душе средневекового человека, считалось мирским, земным, подлежащим уничтожению или подчинению. Так, сквозь его душу проходил тот же раскол, который разрывал в те дни и общество— на сторонников императорской и церковной власти. Естественный рост государственной жизни, неизменная изначальная связь индивида с землей, чувство индивидуальности, личное отношение и личный союз при отступлении на второй план общеобязательных пра​вовых норм, и наконец, юношеская безудержность германской расы и более древних народов, которых эта раса преисполнила новой кро​вью, - все это повлекло за собой раскрепощенную жизнь чувственности и воли в человеке той поры. Однако в его душе с этой раскованностью боролась вера в трансцендентное царство, которое через церковь, клир и таинства воздействует на посюсторонний мир и из которого непрерывно лучатся божественные энергии. Власть этой объективной системы усиливалась самим укладом средневекового общества. Индивид в нем был без остатка включен в систему многочисленных связей, из которых церковно-феодальные связи были самыми могущественными. Целевые содержания общества, которые, казалось бы, всех более нуждаются в свободе, опирались на авторитет и корпорацию и были ими связаны. Эта зависимость средневекового человека усугублялась его отношением к совокупности исторического наследия, в котором, как в густом лесу традиций, безвыходно блуждала его мысль. И одна из немаловажных причин, препятствовавших самодеятельности индивида и независимому развертыванию в обществе его частых жизненных целей, заключалась в метафизике, которая в результате того, что науки находились еще в зачаточном состоянии, упрочивала свою победу и обеспечивала надежную опору отстаиваемому церковью трансцендентному порядку. Поэтому даже самые могучие умы Средневековья подобно великим феодальным властителям или церковным иерархам, выступают исключительно как представители этого мировоззрения и порядка жизни. Все индивидуальное в них оказалось подчиненным системе, и здесь кроется причина того, что среди сил, правящих миром, мыслителю принадлежала не последняя роль. Как ни одинок и горестен был жизненный путь Данте, он, как и Ансельм Кентерберийский, Альберт Великий или Фома, всей своей великой душой был предан этой объективной взаимосвязи. Именно это сделало его «гласом десяти молчащих столетий».

Сущностное изменение, обозначаемое нами как появление современного человека, было результатом сложного процесса образования, для объяснения которого потребовалось бы обстоятельное исследование. Пока же мы ведем речь о возникновении и правах современного научного сознания, самое важное для нас - это то, что дифференциация и обособление различных целевых взаимосвязей общества, к которым разрозненно, поодиночке приходили народы, осуществлялись в рамках нового поколения европейских народов. В противовес прежней религиозной нерасчлененности, духовное образование этих народов зиждилось теперь на самоочевидности религиозного опыта, самостоятельности науки и освобождении фантазии в искусстве. Такая организация внутренней взаимосвязи культуры представляла собой более высокую ступень развития нового поколения европейских народов, которым в начале пути была естественно присуща связанность душевных сил. Но в то же время это было и восстановлением достигнутого греками и завоеванного христианством, а потому гуманизм и Реформация суть важнейшие компоненты процесса, в ходе которого возникло наше современное сознание.

Наряду с дифференциацией, историческое движение, породившее современное научное сознание, выполнило и другую задачу – изменение внешней организации общества, которое освободило все силы индивида и дало ему самостоятельность. Вначале это социальное и политическое преобразование осуществилось в городах. В контекст нашего изложения гармонично вписывается классическое описание первого появления современного человека в Италии в эпоху Ренессанса, принадлежащее Якобу Буркхардту. «В Средние века, - говорит он, - обе стороны сознания - и та, что направлена на внешний мир, и та, что обращена на внутренний мир самого человека, покоятся словно под единой пеленой, в состоянии сна или полудремы. Эта пелена рассеивается сперва в Италии; зарождается объективное отношение к государству и ко всем вещам этого мира; но наряду с этим мощно заявляет о себе и субъективное:человек становится духовным индивидом и познает себя в качестве такового». То, что здесь обозначено как объективное отношение, обусловлено, прежде всего, обретением отдельными сферами бытия относительной самостоятельности. Наука, отказываясь подчиниться средневековой схеме религиозного способа представления, разрывает опосредующую связь между религиозными идеями как конструктивными средствами и действительностью; последняя теперь воспринимается в непосредственном созерцании, и там, где некогда метафизическая дедукция удерживала феномен в неразрывной связи с глубинным сосредоточием совокупной духовной жизни, возникает объективный подход и позитивная наука. С другой стороны, изменения положения индивида во внешней организации общества способствовало освобождению индивидуальных сил и индивидуального самоощущения. Возникает новое отношение познающего субъекта к действительности. Наконец, с ростом индивидуального самоощущения и формированием объективного подхода росло и свободное многообразие мировоззрений. Метафизическая мысль, как и поэтическое творчество, прорабатывала все возможности миропонимания. И хотя солнце этой новой эпохи во всей полноте засияло сначала над Италией, однако предвещавшая его заря, забрезжившая на севере Европы, была явлением куда болee значительным. У Оккама мы находим более глубокую основу современного сознания, чем у его младшего современника Петрарки, — самоочевидность внутреннего опыта. В противоположность авторитету, словесному доказательству, выходящему за границы опыта силлогизму здесь постигается воля как могущественная реальность, как правдивая и истинная сущность.

Так и изменения, происшедшие во всем status hominis, оказываются действенными, а впрочем, и определяющими также и внутри относительно самостоятельной области интеллектуального развития. Те, кто связывают изменение духа науки, начавшееся в ХIV веке, с гуманизмом, видят лишь внешнюю сторону дела. На протяжение всего Средневековья идет интенсивное изучение творческого и научно-технического наследия античности. И если внутреннее понимание духа античных авторов вновь явилось поначалу в Италии в XIV столетии, а потом уже в других странах, то это было следствием более глубоких причин. У молодых народов - особенно у городских жителей - складывались социальные и политические отношения, аналогичные тем, что имели место в античных городах-государствах. Это имело следствием личное жизнеощущение, личные настроения, интересы и представления, родственнные античным и потому позволявшие заново понять античный мир. Ведь тот, кому предстоит воссоздать в себе прошлое, должен быть подготовлен к этому внутренним избирательным сродством с этим прошлым

Такое изменение духовного уклада, выразившееся в росте самостоятельности религии, науки и искусства н растущей свободе индивида от уз корпоративной жизни, есть глубочайшая, заложенная в самом психическом строе современного человека, причина того, что метафизика оказалась теперь уже неспособной исполнять свою прежнюю историческую роль. Христианская религия, которую Лютер и Цвингли утвердили на почве внутреннего опыта, искусство, которое Леонардо научил улавливать сокровенную мудрость действительности, наука, обращенная Галилеем к анализу опыта, - вот что конституировало современное сознание, свободное в своих жизненных проявлениях.

Метафизика как теология служила в Средневековье той реальной связью, которая соединяло воедино религию, науку и искусство как различные стороны духовной жизни. Теперь эта связь разорвана. Интеллектуальная жизнь новых народов достигла такого уровня развития, а ум их, прошедший школу схоластики, был настолько дисциплинирован и подготовлен для исследования ради самого исследования, что с помощью более строгих методов начали ставить (да и решать) более конкретные задачи. Наступило время самостоятельного развития частных наук. Сделалось возможным усвоение позитивных результатов античной эпохи. Где Архимед, Гиппарх и Гален выронили из рук нить позитивного исследования, ее оказалось возможным продолжить опять. Античность и Средневековье искали в науке ответ на загадку мироздания, в действительности – воплощение высших идей; таким образом, рассмотрение идеального значения явлений смешивалось с анализом их причинной взаимосвязи. Теперь же, когда наука отделилась от религии, не желая заменять ее собой, причинное исследование освободилось от этой ложной зависимости и приблизилось к потребностям жизни. Всеми этими абстрактными логическими заключениями, направленными на трансцендентные объекты, всей этой метафизической паутиной, тянущейся от посюстороннего мира в потусторонний, люди были сыты по горло. Однако честное искание истины по тy сторону явлений продолжалось. И вот человек романского мира обращается к опыту внешней природы и внешней окружающей жизни, а человек нордический — преимущественно к живому религиозному опыту.

II теперь, на этом повороте интеллектуального развития, явился и новый класс людей как носитель нового направления. Духовное лицо ус​тупает место литератору, писателю или профессору в одном из уни​верситетов, основываемых или реформируемых городскими властями или же просвещенными князьями. В городах, в которых такие люди появились, не было различия между огромной массой деятельных, но необученных рабов и небольшой группой свободных граждан, считавших зазорным любой вид физического труда. Если в городах Древней Греции подобное обстоятельство сильно сдерживало прогресс изобретений, то в современных городах под влиянием промышленности были сделаны крупномасштабные открытия. Обширное поле деятельности, которое предоставляла наша часть света, и гигантские средства, которыми располагал новый мир, обусловили постоянное взаимодей​ствие множества работников. Однако природа уже не предстояла передними как божественный сад: человек вторгался в самые недра природы, чтобы постичь силы, скрытые за ее формами. Это движение определило характер современной науки: изучение действительности как она нам дана в опыте путем выявления причинной взаимосвязи, то есть через расчленение сложной действительности на составляющие ее факторы, и прежде всего, с помощью эксперимента. Задача выявления устойчивого в природных изменениях решалась через поиск законов природы. Закон природы не претендует на выражение сущности ве​щей, а поскольку по этой причине позитивные науки выявили свою ог​раниченность, то изучение действительности было дополнено теорией познания, которая стала задавать масштаб науке.

Так возникли, как собственные порождения современной науки, исследования причинных законов действительности — как в области природы, так и в области общественно-исторического мира, — а также теория познания. С тех пор они ведут войну на уничтожение с метафизикой и в настоящий момент тяготеют к тому, чтобы на базе теории познания установить взаимосвязь всех частных наук о действительности.

И если в современном мире, на пороге которого мы сейчас стоим, метафизика все же пытается защищаться, то характер ее и положение, тем не менее, постепенно меняются. Место в общей взаимосвязи наук, которое она пытается отвоевать для себя, стало иным. По мере того как позитивные науки анализируют действительность, стремясь зафиксировать самые общие ее условии и виде некоторой системы элементов и законов, по мере того как они критически постигают отношение своего положения к действительности и сознанию, метафизика утрачивает свою роль как основы объяснения действительности в частных науках, и возможной задачей ее остается только сводить результаты позитивных наук в некоторую общую картину мира. Степень вероятности, которая достижима для такого рода попытки, может быть лишь незначительной. Равным образом меняется и функция подобных метафизических систем в обществе. Повсюду, где продолжала существовать метафизика, она, как система, превращалась в сугубо частное дело - как своего создателя, так и тех лиц, которые обнаруживали в себе наклонность к этой системе вследствие сходного настроя души. Причиной тому было изменение положения вещей. По той же причине была подорвана власть и единой монотеистической метафизики. Претерпевшие существенные изменения основополагающие понятия в физике и астрономии разрушили выводы монотеистической метафизики. Возникло свободное многообразие метафизических систем, ни одна из которых не является доказуемой. Поэтому у метафизики осталась лишь одна задача - создание центров, где в рамках некой обладающей относительной ценностью конструкции результаты позитивных наук могли бы накапливаться, удовлетворительным образом представляя общую связь явлений. С точки зрения метафизиков, позитивная наука способна создать лишь отдельные слова и правила их сочетании, в стихи же они слагаться только при непосредственном участии метафизиков. Но в стихах нет общезначимой истины. Приблизительно в одно и то же время мы слышим, как друг рядом с другом Шеллинг доказывает свою философию откровения, Гегель — существование мирового разума, Шопенгауэр – мировой воли, материалисты — свои теории о беспорядочном движении атомов; и все пользуются одинаково надежными или одинаково слабыми аргументами. Разве же дело в том, чтобы отыскать среди этих систем одну истинную? Это было бы странным суеверием. Подобная метафизиче​ская анархия как нельзя более ясно убеждает нас в относительности всех метафизических систем. Каждая из них являет собой ровно столь​ко, сколько содержит в себе. В каждой из них истины столько, сколько ограниченных фактов и истин лежит в основе ее безграничных обоб​щений. Она есть орган зрения, созданный для того, чтобы мыслью углублять мир индивидов, поддерживая их связь с незримым единством. Это и многое подобное образует новую функцию метафизики в современном обществе. В этих системах нашла свое выражение мысль крупнейших личностей, устремленная далеко за пределы их частного бытия. Под​линные метафизики жили тем, что писали. Современные историки фи​лософии все более склонны рассматривать как ее центральные фигуры Декарта, Спинозу, Гоббса, Лейбница, в широкой душе которых относи​тельным образом отражается состояние научных идей. Именно этот репрезентативный характер доказывает относительность содержащих​ся в этих системах истин. Истина не есть нечто репрезентативное.

Однако и такая функция метафизических систем в современном об​ществе может быть только преходящей, ибо эти мерцающие таинствен​ным светом волшебные замки научной фантазии больше не способны ввести в заблуждение глаз после того, как обнаружилась относитель​ность содержащихся в них истин. И сколь бы долго еще метафизиче​ские системы ни оказывали влияние на образованное общество, воз​можность того, что одна такая относительно истинная систе