В.М. КУЛАГИН
МИР В XXI ВЕКЕ: МНОГОПОЛЮСНЫЙ БАЛАНС СИЛ DEMOCRATICA?.
ИЛИ ГЛОБАЛЬНЫЙ PAX
ГИПОТЕЗА «ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО МИРА»
В КОНТЕКСТЕ АЛЬТЕРНАТИВ МИРОВОГО РАЗВИТИЯ
Н а рубеже веков, а тем более тысячелетий, как никогда велик соблазн попытаться заглянуть в будущее. Особенно если рубеж исторический совпадает с материальными, социальными, духовными изменениями такого масштаба и та-кой скорости, которые могут говорить о новом качестве мирового развития.
Последний раз повод для того, чтобы ставить вопрос о наступлении новой эпохи мировой истории, возникал в связи с началом коммунистического экспе-римента в России. Хорошо известные ныне результаты этого эксперимента, не-давно закончившегося, казалось бы, укрепляют позиции традиционалистов-консерваторов, подчеркивающих преемственность истории, возврат ее в русло многовекового течения, прерванного было XX веком.
То же самое, по видимости, относится и к международному измерению ми-ровой политики: окончание холодной войны как будто бы восстанавливает не-кие традиционные начала в международных отношениях, которые вновь свобод-ны от модифицирующего воздействия идеологической конфронтации. Для зна-чительного числа исследователей, а также государственных деятелей, особенно в тех странах, что еще недавно были в авангарде революционного отрицания традиций, утвердившихся на протяжении веков, становится характерным виде-ние реальности в соответствии со сформулированной еще в V в. до н. э. «аксио-мой Фукидида», согласно которой «сильные делают то, что им позволяет их мощь, а слабые принимают то, что они должны принимать». Суть международ-ных отношений, кажется, вновь начинает усматриваться в том соревновании на-ций-государств за влияние и безопасность, которое Гоббс обозначил как «войну всех против всех», когда главный принцип внешней политики — укладываться в формулу, по которой «у государства не должно быть постоянных друзей и по-стоянных врагов — постоянны только державные интересы».
Если это так, то логичным представляется прогноз Г. Киссинджера, М. Тэтчер и ряда западных и отечественных ученых, пророчащих в недолгом вре-мени восстановление системы баланса сил, напоминающего механизм европей-ской политики XIX в., только теперь уже в глобальном масштабе. Подтверждает это, казалось бы, принятие Китаем, а за ним и Россией, концепции «многополюс-ности» мира в XXI в. в качестве официальной внешнеполитической доктрины. Разумеется, сторонники данной точки зрения не игнорируют новые явления меж-дународной жизни — усиление взаимозависимости, рост влияния негосударст-венных действующих лиц на международной сцене, новое измерение фактора мощи и т.д. Но все это, по их мнению, лишь новая форма прежней сути междуна-родных отношений, которая сводится к соперничеству в анархичной системе су-
. Опубликовано: Полис. — 2000. — № 1. — С. 23-37.
Мир в XXI веке: многополюсный баланс сил или глобальный Pax Democratica? 146
веренных государств, где нет верховного арбитра, а естественным состоянием яв-ляется борьба против угрозы господствующей «однополюсности», за поддержа-ние «многополюсного» баланса сил как главного условия стабильности.
Однако перспективу будущего «многополюсного» мира все же нарушают такие новые феномены, которые изменяют самую ткань мировой политики. «Жизнь каждого поколения, — пишет авторитетный историк Р. Барнет, — по определению представляет собой эру перехода, но наше время знаменует более значительные изменения в организации планеты по сравнению с теми, которые происходили на протяжении, по крайней мере, последних 500 лет»1. Как пред-ставляется, центральными для целей анализа возможного изменения содержания международного аспекта «организации планеты» становятся два новых явле-ния — глобализация и достижение демократией «критической массы «превос-ходства над автократией.
ГЛОБАЛИЗАЦИЯ
По мнению многих исследователей, глобализация качественно отличается от таких (известных и ранее) процессов, как усиление взаимозависимости или возрастание интернационализации, субъектами которых выступали главным об-разом суверенные государства. «Завершение <…> великой битвы между Соеди-ненными Штатами и СССР, — считает З. Бжезинский, — совпадает с появлени-ем признаков базисной трансформации природы международной политики. Эта трансформация, прогрессивно ускоряющаяся под влиянием современной эконо-мики и коммуникаций, означает и сокращение первичности нации-государства, и появление более прямой связи между внутренней и глобальной экономикой и политикой. Все в большей степени мировые дела формируются внутренними процессами, не признающими границ и требующими коллективной реакции со стороны правительств, которые все в меньшей степени способны действовать в «суверенном» режиме»2.
Действительно, глобализация сущностным образом связана с завершением формирования единого политического пространства, «спрессовывание» которого в результате резкого повышения скорости обмена информацией и передвижения позволяет говорить о превращении мира, по М. Маклуэну, в единую «глобальную деревню»3. Увеличение прозрачности государственных границ стирает грань ме-жду внешней и внутренней политикой, ибо часто внутренние события в той или иной стране оказывают более прямое воздействие на другие народы, чем внешне-политические акции. Правительства, в их былой роли почти монопольных участ-ников международных отношений, все более теснимы транснациональными субъ-ектами. Происходит добровольное или вынужденное сокращение государственно-го суверенитета и наполнение оставшейся его части, пока еще значительной, но-вым содержанием; формируются элементы мирового транснационального ме-неджмента — не физического мирового правительства, а глобальной сети как официальных, так и неформализованных режимов в различных областях взаимо-действия мирового сообщества; нарастают масштаб и глубина осознания мира как единого пространства. Развивающаяся транснациональность мира косвенно под-тверждается уникальным единообразием и одновременностью основных «транс-цендентных» процессов мировой политики, например, процессов демократизации,
В.М. Кулагин 147
либерализации и открытия экономики, унификации подходов к проблемам безо-пасности, вызревания общей моральной ориентации.
Очевидно, что глобализация — не завершенное состояние, а эволюциони-рующий процесс; ее интенсивность географически и предметно неоднородна. Речь не идет о простом прогрессирующем отмирании государства, а скорее о существенном изменении его привычных функций. И, тем не менее, мир все больше становится — и воспринимается — не как мозаика геополитической кар-ты с четко очерченными межгосударственными границами, а как общий для все-го человечества «космический корабль Земля»4. И глобализация, конечно же, не может не оказывать влияния на содержание и характер взаимодействия нацио-нальных составляющих формирующегося единого организма мирового сообще-ства. «Трансцендентные» процессы мировой политики в масштабе глобального сообщества не могут не изменять принципы и закономерности традиционных международных отношений, построенных на вестфальской системе взаимодей-ствия суверенных государств.
Явления глобализации активно обсуждаются в зарубежной, а в последнее время и в отечественной литературе. Поэтому чуть более пристальное внимание хотелось бы теперь уделить другому новому феномену мировой политики, кото-рый еще не нашел у нас должного освещения, а именно формированию «крити-ческой массы» превосходства демократии над автократией.
«ТРЕТЬЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ВОЛНА»
В начале 1990-х годов произошло событие из разряда тех, к которым при-менимо определение «впервые в истории человечества». Действительно, впер-вые в истории человечества потенциал демократических государств превысил потенциал государств авторитарных. Еще 225 лет назад в политическом смысле мир состоял исключительно из авторитарных режимов. Со времени образования Соединенных Штатов до конца XIX в. число демократических государств дос-тигло 13. За первую половину XX в. их число удвоилось. В 1992 г., по данным «Фридом Хаус», из 183 государств мира демократическими были уже 91 страна, а еще 35 находились в «серой зоне» между демократией и авторитаризмом.
Дело, разумеется, не в цифровых «рекордах»; цифры сами по себе ничего не решают; кроме того, за каждым подъемом демократической волны следует частичный откат к авторитаризму. Но даже с учетом этого можно утверждать, что впервые мировая демократия превзошла мировую автократию по совокуп-ному экономическому, технологическому, военному и духовному потенциалу. Это накапливавшееся на протяжении последних десятилетий изменение стало очевидным в связи с крушением крупнейшего компонента международного ав-торитаризма — СССР, «соцсодружества» и большей части их попутчиков в третьем мире.
На этом основании, как известно, Ф. Фукуяма сформулировал вывод о «конце истории» в смысле окончательного завершения исторического противо-борства между социально-экономическими формациями в пользу либеральной демократии5. Развернувшаяся вокруг этого дерзкого тезиса дискуссия концен-трировалась главным образом на вопросах о том, правомерно ли в принципе рас-сматривать Историю как линейный процесс, имеющий «предначертание», а сле-довательно, «начало», «середину» и «конец», и можно ли согласиться с утвер-
Мир в XXI веке: многополюсный баланс сил или глобальный Pax Democratica? 148
ждением, что далее наступит уже бесконечная пастораль пассивного потреби-тельства6. Вердикт большинства был не в пользу тезиса Фукуямы.
Но это не сняло более заземленных вопросов. Например: повлияет ли новое глобальное соотношение демократии и авторитаризма на проблемы войны и ми-ра, на содержание феноменов силы, государственности, национализма, на меж-дународный политико-правовой режим? И если повлияет, то каким образом?
ИЗ ВСЕГО множества такого рода важных и интересных проблем хотелось бы специально остановиться на вопросе о соотношении между демократией и войной, а в данной связи — уделить внимание относительно недавно сформиро-вавшейся гипотезе «демократического мира», согласно которой демократии ни-когда (или, как правило) не воюют друг с другом.
ИССЛЕДОВАНИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В XX ВЕКЕ:
ТРАДИЦИОННЫЕ ШКОЛЫ
Прежде чем перейти к анализу указанной гипотезы, уместно хотя бы корот-ко (и, значит, схематично) рассмотреть три основных потока теоретического ос-мысления международных отношений в XX в. Такой экскурс оправдан, посколь-ку гипотеза «демократического мира» бросает принципиальный вызов всем трем традиционным школам, ставя под сомнение обоснованность их подходов: и «реализму», и «марксизму», и даже «либерализму», несмотря на свое кровное родство с последним.
«Реализм», как известно, исходит из того, что логика международных от-ношений определяется взаимодействием суверенных государств в «анархичном» мире. Под анархией понимается не хаос, а лишь факт отсутствия высшего арбит-ра над государствами. В этих условиях любое из них вынуждено полагаться лишь само на себя для продвижения собственных интересов и обеспечения безо-пасности. Единственным мерилом национальных интересов и одновременно единственной гарантией безопасности является мощь государства. Наращивание каким-то государством своей мощи неизбежно ущемляет интересы и безопас-ность других государств, что питает бесконечное соперничество между ними. Иногда в гонке соперничества наступают паузы равновесия — «баланса сил», но затем одно государство (или группа государств) вырывается вперед, и тогда ут-раченный баланс может быть восстановлен либо войной, либо созданием нового противовеса в виде более мощной коалиции. По логике «реализма», чьи-то по-пытки добиться мирового господства или сформировать «однополюсный мир» неизбежно вызывают объединение широкой коалиции, призванной противодей-ствовать реализации таких планов.
Видение международных отношений с позиций теории «реализма» иногда иллюстрируют, указывая для сравнения на движение бильярдных шаров, кото-рые, сталкиваясь друг с другом, могут образовывать самые разнообразные конфигурации. Это вечное движение, подчеркивают «реалисты», не зависит от «цвета шаров», сиречь от качества — в том числе и характера политической системы — того или иного государства. Однако имела бы существенное значе-ние «масса шаров» — если бы они различались по массе: те, что полегче, более энергично расталкиваются некоторыми из тех, что помассивнее, — коим пер-вые, однако, могут противостоять, присоединяясь к коалициям каких-либо дру-гих «тяжеловесов».
В.М. Кулагин 149
Спорят «реалисты» лишь о первопричине конкурентного поведения государств. Основоположник послевоенного «реализма» Х. Моргентау видел такую первопри-чину в агрессивной сущности человека7, а лидер современного «неореализма» К. Уолтц — в самой анархичности системы международных отношений8.
«Марксизм», как хорошо известно старшему поколению, исходит из того, что мировую историю, в т.ч. и международные отношения, можно понять только в контексте классовой борьбы. Способ производства — «базис» — определяет политическую «надстройку» и в смысле внешней политики. В этом «марксизм» принципиально отличается от «реализма», ибо — применительно к сравнению международных отношений с движением бильярдных шаров — как бы утвер-ждает, что именно «цвет шаров на бильярде истории», т.е. классовое содержание политики государств, определяет логику их поведения в международных делах. Адаптация «марксизма» к практическим задачам внешней политики «социали-стического содружества», а затем крушение советской ветви «реального социа-лизма» знаменовали соответственно взлет и падение влиятельности этой школы в сфере анализа международных отношений.
Однако с 1960-х годов на фоне заката «официального марксизма» наблюда-ется ренессанс «истинного» марксистского метода, воплощаемого в теории «мир-системы», которая концентрирует внимание, прежде всего, на исследова-нии отношений развитого Севера и развивающегося Юга в контексте структуры мирового капитализма, но при этом претендует на универсальное толкование всего комплекса мировой политики — той самой «мир-системы». Опуская, по необходимости, детали «мир-системного подхода», следует заметить, что, как считает ведущий представитель этой школы И. Валлерстайн, нынешняя система «мир-экономики» (капитализм) переживает окончательный кризис, который, по его мнению, должен материализоваться в ближайшее десятилетие9. Таким обра-зом, «мир-системщики», в отличие от «реалистов», считают, что XXI в. несет с собой новое качество глобальной системы, а, следовательно, и новое качество мировой политики.
Но основным оппонентом «реализма» сегодня является школа «либерализ-ма». В принципе ее представители разделяют исходные положения «реалистов», их трактовку «логики» традиционных международных отношений — положения об анархии системы международных отношений, об изначальной первичности роли государства в мировых структурах, о гонке соперничества между государ-ствами в деле обеспечения своих национальных интересов и безопасности. Принципиальное же отличие «либералов» заключается в том, что они считают возможным исправить эти отмечаемые «реалистами» закономерности, а сегодня подчеркивают уже и их фактическую эволюцию под влиянием процессов глоба-лизации мировой политики.
После первой мировой войны «либералы», объединившиеся вокруг В. Вильсона, задались целью компенсировать анархию международных отноше-ний учреждением международных институтов (в первую очередь Лиги наций) и новой системы «коллективной безопасности» по принципу «один за всех и все за одного». Крушение этого замысла, вторая мировая война и последовавшая за ней война холодная надолго дискредитировали «либерализм», позволили занявшим в теоретическом осмыслении международных отношений монопольное положе-ние «реалистам» навесить ему обидный ярлык «идеализма».
Мир в XXI веке: многополюсный баланс сил или глобальный Pax Democratica? 150
Возрождение «либерализма», уже в виде «неолиберализма», приходится на 1970-е годы. Началом его подъема принято считать выход в свет в 1971 г. работы Р. Кеохейна и Дж. Ная «Транснациональные отношения и мировая по-литика»10. Авторы книги обратили внимание на то, что государства перестают играть былую роль почти монопольных субъектов международных отноше-ний. Их начинают активно теснить «транснациональные» участники мировой политики — транснациональные корпорации, финансовые группы, неправи-тельственные международные организации и т.д. Одновременно «неолибера-лы» выдвинули тезис о сокращении степени анархичности системы междуна-родных отношений в результате формирования «режимов» разрешения кон-фликтов и сотрудничества в различных областях транснационального взаимо-действия. С определенным допуском можно утверждать, что эти принципи-альные положения «неолиберализма» послужили фундаментом «глобалист-ского» взгляда на нынешнюю эволюцию мировых политических процессов11. Прежде чем нам здесь расстаться с «традиционным либерализмом», весьма важно — с точки зрения целей дальнейшего анализа новой концепции «демо-кратического мира» — заметить, что и вильсонианский «институционный ли-берализм», и современный «глобалистский неолиберализм» признают, что поведению демократических и авторитарных государств свойственны сущест-венные различия и отдают, естественно, свои симпатии первым. Но они не за-остряют внимание на таких различиях, сосредоточиваясь в основном на про-блемах институтов или режимов взаимодействия любых государств — как демократических, так и авторитарных.
Беглый взгляд на состояние современных российских теоретических ис-следований международных отношений после почти моментального и бес-следного исчезновения прежнего «марксистского подхода» обнаруживает до-вольно широкий разброс направлений — от попыток возрождения геополити-ки хаусхоферовского толка до принятия тезиса Фукуямы о «конце истории». Что же касается «придворной» школы концептуального обоснования новой российской внешней политики, то здесь наблюдается колебание — вместе с самою практической внешней политикой — от принятия логики традиционно-го «реализма» («многополюсность», сохранение «великодержавности», по-строение различных «треугольников» и «осей» для противодействия амери-канской «гегемонии») до признания необходимости интеграции — это уже по канонам «неолиберализма» — в глобальные и региональные режимы взаимо-действия («семерка», МВФ, ВТО, ЕС, АТЭС). Возобладавшая с некоторых пор попытка соединения обоих подходов охарактеризована в следующей до-вольно откровенной и ёмкой формулировке: «На смену провозглашенной в 1991 г. задаче скорейшей интеграции в сообщество цивилизованных стран мира» пришла более реалистическая линия. С 1996 г. после отставки А.В. Козырева и назначения на пост министра иностранных дел Е.М. Примакова российская стратегия основывается на концепции многопо-лярного мира, регулируемого системами многосторонней безопасности, миро-творчества и разоружения на глобальном и региональном уровнях. Эта кон-цепция исходит из неприемлемости как международного хаоса или силового геополитического соперничества, так и диктата в международных делах ка-кой-либо одной державы или группы государств»12.
В.М. Кулагин 151
ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПЦИИ «ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО МИРА»
В отличие от концепций традиционных школ, концепция «демократического мира» формировалась не дедуктивно и не предстала сразу в виде законченной тео-рии. Ее контуры проступали постепенно, возникая как результат частных наблюде-ний, натолкнувших затем исследователей на обобщающие выводы. Во второй по-ловине 1960-х годов некоторые ученые, занимавшиеся прикладными проблемами количественного анализа международных конфликтов, независимо друг от друга стали обнаруживать и выявлять данные о том, что при определенных условиях де-мократические государства ведут себя иначе, чем авторитарные. В 1965 г. М. Хаас выдвинул предположение, что отношения между демократическими странами ме-недемократическими13. Позднее эту гипотезу, со своей нее конфликтны, чем между стороны, подтвердил М. Салливэн. Опираясь на обширную базу, какую составили результаты обсчетов различных конфликтных ситуаций, он пришел к выводу, что «в большинстве случаев открытые системы как в долгосрочном, так и в кратко-срочном плане в меньшей степени бывают вовлечены в конфликты <…>, чем за-крытые»14. Но эти выводы остались незамеченными научным сообществом, по-скольку исследования мирного разрешения конфликтов находились в то время на дальней периферии теоретического изучения проблем войны и мира, в котором центральное место все еще твердо занимали поиски «реалистами» путей победы в холодной войне: по-прежнему как аксиома воспринималось высказывание Дж. Кеннана о том, что демократии долго раскачиваются, но если дело доходит до вой-ны, то они «сражаются ожесточенно, до самого конца»15.
Между тем еще в 1964 г. в одном из журналов, посвященных проблемам социологических исследований, появилась статья под прямо-таки «агитпропов-ским» заголовком «Выборные правительства — фактор мира»16. Ее автор — Дин Бабст — утверждал, что с 1789 по 1941 г. не было ни одной войны между неза-висимыми государствами, которые возглавлялись «выборными правительства-ми». Он приводил соответствующую статистику войн за указанный период, предлагал свое определение политических систем этих не воюющих между со-бой государств, а главное, подчеркивал прямую причинно-следственную связь между политическим устройством демократических государств и пацифизмом в отношениях между ними. До сих пор о Бабсте по существу ничего не известно. Известно лишь, что он занимался историческими исследованиями в свободное от основной работы время (в комиссии по наркотикам штата Нью-Йорк). Тем не менее, многие сегодняшние исследователи «демократического мира» считают Бабста родоначальником этого направления исследований. В 1972 г. его статья была повторно опубликована в далеком от международной тематики журнале «Индастриал Ресерч».
Выводы Бабста, вероятно, так и остались бы неизвестными широкой научной общественности, если бы его статью не обнаружили в 1976 г. ученые-конфликтологи Смолл и Сингер, занимавшиеся в рамках масштабного проекта «Корреляции войн» систематизацией данных о войнах. Правда, они подвергли ее сокрушительной критике. Они приводили данные, говорившие, по их мнению, о том, что войны с участием демократий в рамках указанного периода в совокупно-сти длились примерно такое же время и принесли такое же количество жертв, что и войны, в которых участвовали исключительно недемократические государства. Смолл и Сингер признавали, что «за небольшим исключением» в этот период дей-
Мир в XXI веке: многополюсный баланс сил или глобальный Pax Democratica? 152
ствительно не было войн между демократиями, но объясняли этот феномен тем, что войны более вероятны между соседними странами, а граничащие между собою многочисленны17. Позднее оба эти ут-буржуазные демократии были не очень-то верждения были опровергнуты на основании более скрупулезных подсчетов, но то-гда, в середине 1970-х годов, тезис Бабста был отброшен и на время забыт.
Тем не менее, тогда же ряд ученых начинает заниматься исследованием взаимозависимости внутренней и внешней политики государств, в частности, их поведения в критической области международных отношений, касающейся во-просов войны и мира. Пожалуй, самым фундаментальным было пятитомное ис-следование Р. Руммеля «Понимание конфликта и войны». В последних двух его томах речь идет конкретно о взаимосвязи между демократией и войной18.
На базе обширного круга эмпирических данных Руммель анализирует внутриполитические источники поведения различных государств и приходит к выводу о том, что «свобода противодействует насилию». Надо заметить, что он оперирует при этом понятием «либертарные системы», а не «демократии». Объ-яснение им причин феномена антагонизма между свободой и насилием сводится к двум положениям. Во-первых, он объясняет данный феномен «ответственно-стью избранных лидеров перед внутренними группами интересов или общест-венным мнением, которые, как правило, выступают против насилия, повышения налогов и воинской повинности»19. А во-вторых, заключает он, «между либер-тарными системами существуют фундаментальные взаимные симпатии их наро-дов по отношению друг к другу, совместимость основополагающих ценностей, взаимовлияние взаимодействующих групп и организаций, а также диффузия си-лы и интересов»20. Вырванные из контекста многотомного исследования, такие выводы могут представляться несколько упрощенными. Но именно по этим двум направлениям — структурно-институциональному и культурно-нормативному — ведется сегодня исследование истоков понятия «демократиче-ского мира». И ведется, надо сказать, часто независимо от Руммеля, поскольку публикация его многотомного труда поначалу не привлекла к себе внимания на-учной общественности.
В 1983 г. упорный Руммель выступил со статьей «Либертаризм и междуна-родное насилие»21, где кратко суммировал свои предыдущие выводы, подкрепив их данными анализа степени конфликтности в отношениях всех пар (диад) госу-дарств за каждый год на отрезке с 1976 по 1980 г. В результате получилось 62040 таких «диадо-лет». (Степень политической свободы государств определя-лась им по методике «Фридом Хаус».) На основании таких вполне конкретных данных Руммель делает следующие выводы: либертарные государства не осуще-ствляют насилия по отношению друг к другу; и чем более либертарно государ-ство, тем ниже уровень генерируемого им насилия независимо от того, с каким государством оно имеет дело.
Наконец, Руммель добился своего — привлек внимание коллег, большин-ство из которых, однако, подвергли его сокрушительной критике. При этом бур-ная дискуссия развивалась по одному из сценариев, изложенных еще Шопенгау-эром в трактате об искусстве спора: Руммелю намеренно или невольно приписа-ли то, чего он никогда не утверждал, а затем такие утверждения эффектно опро-вергли. Так, большинство оппонентов заявляли: хотя демократические государ-ства действительно, как правило, не воюют друг с другом (кстати, загадочным образом это еще недавно квалифицировавшееся как нонсенс положение вдруг
В.М. Кулагин 153
стало чуть ли не аксиомой), но в целом демократии столь же воинственны, что и авторитарные режимы. В качестве доказательства приводились выкладки о ко-личестве войн и конфликтов, в которые были о вовлечены демократии и авто-кратии, — с учетом их удельного веса в мировом сообществе на том или ином этапе истории. Руммель пытался напомнить, что он говорил не о количестве войн и конфликтов, а о степени насилия. Но дискуссия уже катилась по собст-венной колее, проложенной оппонентами Руммеля, и через некоторое время сконцентрировалась на поиске я исключений из формулы, согласно которой «демократии никогда не воюют друг с другом», — в расчете на то, что такие ис-ключения дискредитируют и «саму закономерность «демократического мира».