Зачатие со стороны яйцеклетки.




Я в него собираюсь, маленькое ядрышко внутри. Так легко в него превратилась, вся собралась. Теперь оно уже я. Я уже внутри чьего-то организма. Пока ничего не тяготит. Забавно, что в это превратилась, не страшно, не больно, нормально. Двигаться никуда не хочется, а вроде как надо. Мне там все время так хорошо, но они меня подталкивают вперед и вперед, толкают к выходу, не физически толкают, а как бы говорят:

- Давай-давай, пора.

- Туда не хочется.

Типа воронки гладкая мускулатура. Болтаюсь яйцеклеткой около воронки, потом туда усасывает, толкает. Тянет по трубе не быстро, но сильно и упорно. Труба достаточно широкая. У выхода из этой трубы большое пространство, там несколько светлее, атмосфера синеватого оттенка. Ощущение, что я в скафандре, изнутри смотрю через прозрачный материал. Приближается черная точка, это сперматозоид. Черная точечка у него внутри, а сам прозрачный. Штук десять могло бы поместиться внутри моей оболочки: я большая, а он маленький. Он очень суетливый, все время в движении, вокруг крутится, обследует. Хвостик вибрирует, головка тычется. Мне здесь вроде бы и одной неплохо, но любопытно. Он протискивается, а оболочка вовнутрь прогибается, не разрывается, а его обтекает. Непонятно, что он делает, но особой враждебности к нему не испытываю. Плотненько через оболочку протиснулся.

Тесно. Атмосфера внутри густой становится, как желе, она нас прижимает друг к другу, стискивает вместе. Шар становится овальным. Растаскивает в разные стороны. Ощущение, что это уже разное. Образуется перемычка между двумя этими сферами: они не круглые, а произвольные, дышат, меняют форму. Перемычка рвется и смыкается. Жалко, что какая-то часть уходит, хочется этот кусок удержать, не хочется с ним расставаться. Две сферы неровные, снова прозрачные, это мое как бы второе "Я" в соседней сфере. Было чувство сожаления и расставания, а сейчас спокойно, что оно рядом, я его вижу. Как близнецы.

Снова овальная форма, и это теперь в бок все тянется. Тянут, тащат, опять жалко. Это деление, видимо. От меня кусок отрывается. Я озабочена, это вправо отделяется. Это "Я" соседнее. Вижу, что там такое же происходит. "Я" не теряется, а целостное ощущение остается, что все это тоже "Я", меня уже много. Движется, пульсирует, меняет форму. Напряжение внут­ри существует, работа. Образовался клубочек из пузырьков. Как со стороны вижу. Внутреннее общение идет, ощущение суеты, вибрация передается от клеточки к клеточке. Между нами, мной и клеточками, какой-то обмен информацией. Все это скреплено, шар из пузырьков находится в движении. Сначала движутся произвольно, а потом образуется ограничение на поверхности, там клеточки становятся плотными-плотными, затиснутыми. Оболочка вокруг, похоже на воздушный шарик. Как трубка, такое впечатление, что оттуда надувают. Небольшой раструб, внутри темное. Форму начинаем приобретать, изменения происходят в каких-то рамках. Внутри еще не такой плотной консистенции. Меня там много, я уже теряю моменты дробления. Опять вглубь потянуло, куда-то в себя ухожу.

...

Сейчас ощущаю, что тело уже есть. Голове тесно, на макушку что-то давит. Собрана вся в комочек. Ощущение, что процесс идет, работа. Вижу и снаружи и изнутри, что происходит что-то очень важное.

Интересно, кто это я? Я - зародыш. Пока не тесно, удобно. Я такая вся собранная, как на корточках. Свободно плаваю в свободном состоянии. Я расту. Грудь сдавливает, становится тесновато. Не помню, как превратилась в человечка. Ощущение уже собственного тела. Ощущение, что тело растет, как в убыстренной киносъемке, и стала чувствовать ограничение. Уже хочется потянуться, выпрямиться, подвигаться, растолкаться, повернуться. Тесновато становится. Хочется большего пространства. Пытаюсь его раздвигать локтями, ноги вытянуть. Вытягиваюсь, упираюсь головой, ногами, собираюсь снова. Места много, но устаешь от этого положения.


Глава 14

ДОКУМЕНТАЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫПРОЦЕССОВ ДИАНЕТИЧЕСКОГО ОДИТИНГА, ПОЛУЧЕННЫЕ
В РАБОТЕ С ПАЦИЕНТАМИ, КОТОРЫЕ ВСПОМИНАЮТ СВОЕ ПРЕБЫВАНИЕ В "ДРУГИХ ЖИЗНЯХ"

 

В книге Л. Рона Хаббарда "Дианетика: Современная наука душевного здоровья" Вы ничего не найдете про прошлые жизни, она вышла в 1950 г. Но в том же году после выхода книги Хаббард обнаружил, что при использовании возвращения, когда преклира отправляли, как это положено по методике, все в более и более ранние моменты его жизни, вскоре появились переживания прошлых жизней, или то время, в ко­то­рое он жил прежде.

Ниже Вы прочтете истории переживаний моими пациентами и преклира моей коллеги психотерапевта В.И.Никанд­ровой прошлых жизней. Вы увидите примеры того, с какой легкостью человек может вступить в контакт с прошлым опытом, используя современные методы. Своим преклирам мы не давали специального за­дания восстановить в памяти прошлую жизнь. Все, что мы делали, делали только ради ус­пе­ха самой терапии, мы просили найти случай, который необходим для разрешения состояния преклира, снятия его аберрации. В единственном случае ради эксперимента мы "по­гу­ляли" по жизни более широким маршрутом для того, чтобы выявить объемы памяти о прошлом.

Во время терапевтической сессии ведется подробный протокол и записываются слова пациента, его эмоциональное и соматическое состояние. Это документ. В случай, с которым мы работаем, можно возвращаться неоднократно и прорабатывать его столько раз, сколько необходимо. По мере повторного прохождения возникает все большее количество де­та­лей, фраз и, наконец, возвращается полная память об инциденте. Ни од­ним другим методом столь глубоких проработок и по­ло­жительных результатов не достигается.

Представляю Вам тексты в обратной временной последовательности: сначала те, что ближе к нам по времени, события которых, возможно, более реальны для Вас, они знакомы по литературе, кинофильмам, рассказам близких. Затем события уходят все в более давние времена, о которых у нас более смутные представления, а затем выходят и за пределы истории Земли. Даю несколько небольших процессов переживаний в телах животных и растений. Такова реальность наших жизней.


Россия

Санинструктор Евгения Николаевна Иванова выходит из окружения осенью 1941 г., ранение, в госпитале, гибель в период подготовки операции под Курском, 15 марта 1943 г.

1941 г., поздний сентябрь, 22-е.

Бабье лето, золотая осень. Самые хорошие ощущения: поле, чистое бело-голубое небо. Подмосковье, что-то родное, Ку­кушкино. Обожествляю природу, необыкновенный золотой лес. Любуюсь - прелестно! Тихо и пусто - и вдруг... Огонь мелькает, мерцает.

- Огонь, где это?

- Всем отступать, - рукой взмахнул, падает.

- Огонь! Засел, гад. В лес, всем в лес!

Доползаю к раненому, переворачиваю. Как же мне его? Раскрываю брезент.

- Ну давай, миленький, давай, надо уходить. Одни мы остались.

- Оставь, сестричка, меня уже не спасти, уходи.

- Еще чего, не смейте мне такого говорить.

- Уходи, милая, тебе жить.

Тащу. В руках у него пистолет, забираю, а он мне: "Отдай оружие".

- Не отдам. Где же наши, хоть бы кто-нибудь помог.

Сбоку из леса шум.

- Тихо.

Накрываю брезентом его, шепчу: "Какой же ты тяжелый, потерпи, милый".

Танки наши, бегут в нашу сторону солдаты. Отползаю от раненого, пытаюсь привлечь внимание, поднимаюсь, машу. Не видят. Тащу дальше, очень тяжело. Яма в лесу.

- Я Вам приказываю уходить.

Понимаю, что он старше по званию, имеет право командовать.

- Лучше помогите.

- Я Вам приказываю уходить. Послушайте, здесь документы. Женя, возьмите, надо зарыть, свои тоже. Запомните, Вы должны сюда вернуться. Слушайте меня внимательно, вот здесь заройте.

Он показывает на лес.

- В пакеты, в сумку, глубже. Делайте метку и запомните это место. Сделайте на дереве букву "я", ройте, так... Вернетесь сюда и мои документы передадите в часть. И вот что, милая девушка, дотащите меня до той березы, и чтобы я Вас больше не видел, здесь я командир.

- Будете командовать в своем батальоне, а я отвечаю за вашу жизнь.

- Я Вам приказываю.

- Но это мое дело, жить мне или нет, иначе я не смогу, я комсомолка.

Настороженность, что сейчас бой, и ощущение молодости. У меня светлые белокурые волосы, пилотка, невысокого роста. Очень симпатичная, розовощекая в меру, и очень серьезный характер: своевольная, своенравная, привыкла добиваться сво­его. Похожа характером на Гулю Королеву - была такая книга - сильная, молодая, люблю свою страну, испытываю высокие патриотические чувства.

- Еще немного, наши на той стороне.

Чувствую сильную усталость. Что-то впереди, поднимаюсь, ползу посмотреть, что там происходит. Земля трясется и летит, грохот, взрывы.

- Наши пробиваются, потерпите, милый. Там, наверное, много раненых. Лежите здесь тихо.

Я ползу в сторону поля. Он вслед: "Оружие, пистолет".

Возвращаюсь.

- Возьмите.

Серое воронками поле, на котором горят два танка. Очень жарко. Один - зеленый, яркие цифры 169, из него выпрыгивают люди. Наши. Один из них тащит кого-то. Немцы повернули, их рядом нет. На поле осталось много ихних подбитых танков: серо-зеленые, огромные... кресты. Издалека слы­шится стрекот автоматов. Болезненное желание есть, сухость в горле, смесь гари, голода и боли - от огня и горечи душевной.

- Помощь, сестричка, вовремя.

Трое несут тяжело раненного. Я издали кричу:

- Там в лесу раненый командир дивизии, очень тяжело.

- Где наши?

- Наши ушли далеко на восток.

Свободно идем к лесу. Танкист направляется к командиру дивизии. Я осматриваю раненого. Я бессильна, не знаю, что с ним делать.

- Сделайте же что-нибудь.

- Я не могу. Сильный ожог, голова пробита, много крови.

Танкист ругается:

- Набирают молодых, черт те кого. Чертова кукла, что ты сидишь без дела.

Мне очень обидно.

- Я просто не могу помочь, он все равно умрет.

- Какого черта.

Я не плачу, скована, в душе обида. И еще один, как и я, сидит, тихо смотрит. Такая пустота, ничего, ничего не могу... Подходит другой танкист.

- Перестань, ты же видишь, она совсем девчонка, ей, наверное, нет и восемнадцати.

- Хм, как она в армию попала.

Раненый все, умер. Достают его документы. Прощаются, хоронить некогда, листвой засыпают. Собирают документы у всех.

- Комдив, мы в окружении, уже в логове врага.

- Приказываю документы, фотографии спрятать вот здесь, под этим деревом. Запомните место.

Несем на брезенте, я и трое танкистов. Комдив ранен в живот, укрываю его шинелью.

Продираемся по лесу к нашим. Есть хочется, воды нет. Ком­див говорил, запомните ориентиры и местность. Я же дол­ж­на знать эту местность. Сзади остается желтый лес. Идем мол­ча, останавливаемся, отдыхаем. Комдив без памяти. Кто-то спрашивает: "Откуда ж ты его, такого?" Называю: "Де­рев­ня Кукушкино". Она сейчас с другой стороны, оттуда шли танки.

- Сколько же тебе, малява, лет?

- Восемнадцать.

- Врешь поди, как ты сюда попала?

- Из медицинского училища.

- Кто же тебя допустил?

Не хочу говорить. Они курят, я отмахиваюсь. Пожилой для меня, ему лет тридцать, спрашивает: "Что, дыма не любишь?"

- Не люблю.

Где-то автоматная очередь.

Лес редеет, кусты вдоль дороги. Мы на обочине. Нам надо перейти дорогу. Внизу оставили командира, он брезентом как спеленатый. Сами полезли посмотреть, залегли за кустами. Там шум: идет колонна на скорости. Легковая, три грузовика и четыре мотоцикла как охрана. Мотоциклисты обстреливают кус­ты, не все, через один, короткими очередями. У меня тоже есть оружие, тяжелый автомат, он мне мешает с самого начала.

- Ты бы, малява, укрылась бы где, не ровен час подстрелят, как лебедя.

Пригибает мне голову, а я зацепилась за куст сумкой, что на плече, дернулась, чтоб ее снять, мне в плечо-то и попало, стала сползать вниз, даже не перевернулась.

Танкист увидел, пихнул вниз. Колонна ушла, а звук еще идет. Они перевернули меня. Переговариваются полушепотом. Я без сознания. Все белое, и оранжевая точка закрывается черной, болит голова очень. Звуков нет, не слышу, не вижу.

- Ах мать, отходить надо, на ту сторону быстро перебираться. А ну-ка сними с нее сумку. Сначала их надо перетащить на ту сторону, а там перевяжем, тут мы как на ладони, их тут не скрыть.

Пальцем показывает, кто кого будет тащить. Тянут, перетягивают через дорогу.

- Ее надо перевязать.

Я вся сжалась. Они все тихо делают. Бинты. Что-то накладывает как тампон, перетягивает туго-туго. И по горлу проходит, давит на горло. Почти не говорят. Сзади танкист несет комдива на своей спине, а двое меня тянут на его палатке, та­щат не на руках, а по земле. Ноги связаны концами плащ-палатки. Тащат тихо. Очень больно. Я молчу, ни одного звука, подсознательно понимаю, что нельзя шу­меть.

Лес, бурелом, через чащобу пробираемся, по этим бревнам, как по чесалке, как будто протягивают. Там транспорт где-то шумит. Обнаружили наших. Доволакивают до палатки. Санитары подбежали с носилками, здоровые мужики, рану ос­матривают.

- Откуда вы, братцы, с того света что ли явились, там давно уже немцы. Слышите, канонада? Мы быстро сматываемся.

Комдива кладут на носилки. Он темноволосый, нос картошкой, губы полноватые, упитан, глаза серо-зеленоватые. Стойка-воротничок, четыре кубика, на нем шинель, нашивки на рукавах. Широкие ремни, должна висеть кобура, а там ни­чего нет. На вид ему лет сорок. Ткаченко Кирилл Романович. Мне кажется, имя ему очень не подходит, у него больно лицо русское.

Я лежу на носилках, на мне фуфайка-стеганка. Танкисты сидят на земле, вымотанные, смотрят на меня.

А вокруг много желтых листьев, кленовые даже попадаются, березы, вдалеке зеленые сосны.

...

Надо мной белая палатка, в белом женщина, на голове косынка. Передо мной марлевая перегородка, кто-то ходит. Сестра поправляет простынь (звучит именно так). Врач моет руки. У врача и санитаров сзади халаты не соединены.

- Господи, не хочу умирать.

Там свет. Дышится с трудом.

- Больно, очень больно!

- Потерпи, тебе еще детей рожать.

- Пить очень хочется.

- Ну, батенька моя, ну что ж, попробуем, хотя надежды мало, но чем черт не шутит, жалко же, такая молодая. Готовьте к операции. Пуля в левой части груди.

Болит правая часть лица, голова, мелкий озноб, руку сводит. Дают выпить спирта.

- Придется потерпеть.

Голова кружится, как пьяная, тяжело. Сбоку инструменты. Колет в левом легком, учащенное дыхание.

- Скальпель. Зажим.

Режут. Очень много крови. Сестра с другой стороны, зажимает. Я сползаю со стола.

- Ползет.

Поправляют. Чувствую тяжелые зажимы, тянет.

- Легкое пробито. Ну что же, пулю я извлеку, а дальше...

Достает пулю, слышу, как она звенит.

- Молодец девчонка, жалко будет, если умрет.

- Потерпи, милая, потерпи. Ты же у нас такая героиня, а командира все-таки спасла. Комдив твой жив-здоров, поправ­ляется. Держись! Ну, если такие девчата на фронт пошли, шиш мы им Москву отдадим.

Ругается, тихо напевает песню о Москве, голос бас, мне кажется очень громким... Москва... Москва, две строчки.

- Ну, сестра, заканчивайте перевязку. Будем надеяться, выживет.

- Можно отправлять в госпиталь.

- Давайте следующего.

Меня на носилках выносят с другой стороны палатки. Много машин и людей - колонна. Кладут на землю. Кто-то склоняется, укрывает шинелью, проходящие обращают внимание, что-то говорят. Забинтованные головы, гимнастерки. Лес тот же, но с другой стороны, желтый, красивый. За ним слышится канонада и стрекот автоматов. Врач какой-то бегает.

- Отправлять.

Кто-то ругается:

- Срочно отправлять. Почему не отправляете?

Раненые, кто может, сами меня поднимают, кладут на пол машины-фургона.

- Отправляемся. Палатки.

Палатку разбирают.

- Ой, как больно, прямо прострел в сердце.

Рядом со мной лежат забинтованные, у кого ноги, голова, другие сидят. Команда: "По машинам!".

Машина едет, мужчины курят и разговаривают, мне тяжело дышать. Звук канонады приближается, ощущается сотря­сение земли, звук тяжелых танков все ближе. Кто-то меня укрывает, раздражает ощущение сапог на ногах. Кто-то склоняется.

- Отступаем, близко...

- Боже мой, отступаем...

По ногам потекло, мне очень стыдно: ребята, мужчины. Кто-то замечает, посмеивается:

- С кем не бывает, от страха родить можно, а тут женщина, слабый пол.

- Что ты ржешь, жалко, раненая.

- А ничего девочка, адресочек бы.

- Какая молоденькая. Господи, да как она сюда попала.

- Красивая девочка.

Это кто-то другой говорит. Тошнит, тяжело дышать, кашель, больно глотать. Очень острый запах табака затрудняет ды­хание. Машину трясет. Задыхаюсь.

- Вы бы поменьше курили, здесь дама. Потерпи, милая, скоро приедем. Видишь, ей тяжело, задыхается.

- Девочка наша совсем плоха, надо бы врачу посигналить.

- Мужчины, бросили бы вы курить, не видите, ей совсем плохо.

- Господи, долго ли? Пить...

- Братцы, что-то надо делать, ей совсем плохо. Милая, ты куда, стой. Не курите, ей плохо.

- Господи, когда же приедем. Поднимите ей голову. Ну, дыши, надо дышать.

Кто-то держит голову.

- Выше, выше.

- Ребята, доктора бы надо. Помрет бабонька, жалко. Эх, черт, злыдни, что делают, бабы воевать идут.

- Братцы, помрет, не довезем! Окаянные... Такие красотки...

- Побледнела, лицо застыло, не дышит, умерла, - шепотом.

Голова свешивается набок.

- Тихо.

Ничего не понимаю. Господи, я не хочу умирать, мне очень плохо, больно, давит горло. Тело уже ничего не ощущает.

- Нет, не хочу. Я не хочу...

И ничего, пустота, темно, тяжело...

- Все.

Все, я умерла, ничего, больше ничего... Вижу себя сверху в машине, рядом солдаты. Тихо. Я мертвая, глаза закрыты. Машина трясется. Все молчат. Кто-то прикрывает ноги. Мне легко, больше ничего не болит. Ощущение покоя, разливается благодать. Я ничего не вижу, ощущаю, что ухожу из этой жизни.

Мама! Опять этот желтый лес, осенняя тишина. Желтое пятно. Черт те что, опять трясет. Кто-то склонился надо мной, поднимает веки, что-то говорит. Тихо, кто-то вздыхает. В машине врач на коленях около меня, он держит мою руку.

- Сестра, введите адреналин*1.

- Немного осталось, потерпи, почти приехали. Э, батенька, рано ты собралась, а как же дети.

Подъехали к зданию. Врач в очках вышел из помещения, он постарше. Разговаривает с врачом из машины. Медсестра спрыгнула с кузова машины. Санитары подошли, снимают но­силки. Меня выгружают. Врач ругается:

- Что же вы делаете, она же не мертвая, а вы ее вперед ногами.

Сестра отвечает:

- В машине же не развернуть.

Пытаются удобнее развернуть. В очках врач:

- Эту в операционную. Скорее на стол. Тяжелое ранение, задето легкое. Готовьте операционную. Операцию срочно.

Врач из машины говорит что-то санитарам, кладет бумажку под шинель.

Очень много раненых. Несут, ступеньки разбиты, коридор длинный, направо операционная. Старое здание, толстые сте­ны, белый крест на узких окнах.

- Срочно готовим к операции. Разрыв левого легкого.

...Мерцание света, суетятся в белых халатах. Внизу стоят баллоны синий и зеленый с краниками. Молоденькая медсестра. Врач в очках входит.

- Готовы?

- Раненая к операции готова, - докладывает.

- Много крови потеряла, готовьте кровь.

Врач моет руки, надевает халат, завязывает. Шапка лоб закрывает, повязка марлевая. Еще одна врач, женщина, справа от меня, немного сзади, анестезиолог. Два санитара ничего не де­ла­ют, ждут команду. Наркоз. Маленькую резиновую штучку (мас­ка) с жесткой срединкой чувствую на лице. Дышу тяжело и шумно.

В области сердца щемит, но боли нет. Стука сердца уже не слышу. Тяжесть на левую руку. Надо мной пять штук ламп, как прожекторы. Врач склонился прямо надо мной. И вдруг ощу­щение жесткого нажима в области солнечного сплетения. Режет в области грудины. Тяжесть, как будто что-то ломается, что-то достает, сгусток крови в какой-то оболочке - это же мой сосуд. Тромб.

- Кровь, нужна кровь.

Глаза открыты, вижу белое. Я ногами к окну. Вижу медсестру. С улицы шум машин, голоса, а здесь тихо, не говорят, чувствую движения в операционной. Простынь висит вместо двери, столик, инструменты. Дышать тяжело. Боли нет, и ниче­го нет... тихо. Слышу стук своего сердца. Дышу через эту непонятную штуку, тяжело, учащенно.

- Дренаж*2.

Трубка прозрачная, очень длинная. Обрезает, что-то соединяет.

- Вот сюда.

Трубку вижу, вставляют, где желудок, под ребро. Другой конец в плоский пузырь опускают, который закрыт резиновой пробкой. Кто-то держит бутылку. Что-то туда теплое много и быстро капает, наверное, это кровь. Дышать стало легче. Слышу шелчок кости, ощущаю, как соединяют ребра.

Поправляет маску анестезиолог.

- Готовьте лигатуру*3, скобы.

Вижу легочную ткань: дырочки, не очень красная, розоватая, такая вся пористая. Теперь скобы. Как будто открыли, а потом закрыли это место. Треск соединения. Ощущение, что винт вкручивают.

- Заканчивайте.

Она еще не доделала, а анестезиолог снимает маску, доделывает без маски.

- А теперь кожу, вот так.

Ощущаю нитку, как шьют.

- Для женщины это трагично. Молодая девочка, груди расти не будут.

- Ничего, под платьем не заметно.

Дышать легко. Здесь внизу, под ребром, что-то ощущаю. Убрали маску с лица.

- Отнесите в палату.

- В какой есть место?

- Неси в первую.

Через коридор, народа много. Столик с лампочкой, сидит санитарка не очень пожилая. Палата. Первая с левой стороны кровать. Болезненно слева в груди. Няня зашла, подкладывает маленькую подушечку под руку, на нее прикрепляет трубочку. Бутылка плоская на маленькой скамеечке. Большая ком­ната, почему-то мужчины в палате. Я лежу, боли не ощущаю, дышу свободно.

А сейчас вижу себя со стороны на кровати: подушки, волосы прямые, грязные, блеск их исчез. Прическа как у женщин того времени. Брови широкие, небольшим изгибом. Не крупная по комплекции. Глаза закрыты. Дренаж висит. У меня рука соединена резинкой с моим телом, валик, в руке игла, капельница, похоже. А в капельнице две бутылки с белой жидкостью и с красной... это кровь.

Угол в этой комнате, в котором стоит кровать, на которой я лежу. Печка с железной заслонкой внизу. Очень высокие по­толки. Няня, халат весь мятый, не первой свежести, а косынка накрахмалена. Штук 18 кроватей, все белые. Тумбочка накрыта чем-то белым, на кровати висит дощечка с моей фамилией. Рядом дверь. Под кроватью белое обшарпанное судно.

Мужчины переговариваются у окна. Один человек сидит на специальной, с поднятым изголовьем кровати.

...

20 лет, 15 марта 1943 г.

Курская дуга. Панорама. Наше местоположение на горе. Внизу речка, деревенька. На пригорке справа сосредоточены танки Рыбалко с фарами автомобильными, с прожекторами. С левой стороны далеко лесок, там немецкие танки затаились, знаю.

Вход в блиндаж из окопа. Столбы деревянные. За шторой-простыней на моем попечении раненые лежат на деревянных полатях. Здесь как приемная. Кроме раненых, много офицеров. Кто-то входит, выходит. Печурка справа. За другой шторой, где радист, пиликанье.

Довольно тихо. Скоро наступление. Майор говорит по телефону. Слышу из трубки громкий командный голос:

- Скоро наступаем. Сукины дети, а тут эти "пантеры".

Оправдание майора:

- Эти танки случайные, их никто не ждал там.

- Как они попали?

- Так затаились сволочи, и выманить их оттуда никак не удается, уже не раз пытались. Стрелять из орудий нельзя, нельзя открываться. Что-нибудь придумаем, товарищ полковник. Можно бросить туда роту Симонова. Может быть, они их расшевелят. Не знают же они, что наши танки под боком.

- А Вы уверены, что в этом лесочке вражеские танки?

- Разведка доложила: не менее бригады, и боезапасов много.

Он в сторону, не в трубку:

- В операции будут участвовать только добровольцы. Капитан Никитин, подберется состав, ко мне срочно.

- Товарищ полковник, есть у меня одна задумка, сейчас доб­ровольцев сыскиваю. Попробуем мы с ними в пятнашки поиграть. Людей жалко, да выхода другого нет.

На него кричат:

- Людей всегда жалко. Операция приготовлена для более крупного противника, ее под угрозу ставить нельзя. Что хоти­те делайте, а мне этих чертовых "пантер" из леса достаньте! Если их не уничтожить, то они углом вклинятся, пройдут в тыл нашей дивизии и разъединят нас, тогда не только конец операции, но и... мать вашу так. Уберите их, но тихо!

- Есть, слушаюсь.

...

Сорок пять ребят-добровольцев набиваются, набиваются в блиндаж, их что-то много, часть стоит у входа на улице.

- Ну, ребятки, лес надо поджечь, нет у меня другого выхода, нужно эту лисицу из норы выманить. А мы их на себя от­влечем, придется нам головы сложить. Ну, родные, здесь жив останется тот, у кого ножки быстрые. Не зевать, петлять с той стороны леса на эту. Уж вы, милые, постарайтесь, детушки. Надо эту гниду фашистскую из леса выманить. А уж как выманите, мы их тут и добьем.

Две группы солдат, одной из них раздают бутылки с зажигательной смесью, тем, которые должны лес поджечь, а дру­гие отвлекать будут.

Расходятся. Входит пожилой солдат Иван Иванович Иванов.

- Дай-ка водицы, лапушка. Ну, скажу я вам, во там наш-то что придумал, бутылками их забросать с зажигательной смесью. Отсюда бегут наши, а оттуда должны бежать никитинские с бутылками, чтобы поджечь. Шума не будет, мало ли пожаров сейчас. Мы им такую психическую атаку устроим, век не забудут. Небо с землей гудеть будут. Ну сейчас мы этому ироду покажем кузькину мать.

Воды даю, он пьет из кружки. Поворачиваюсь, складываю в сумочку свою бинты. Готова на поле бежать, чтобы ра­неным помочь.

- А что, Иван Иванович, Вы всегда знаете, скоро ли наступление?

Убежал. Вбегает парень симпатичный.

- Санька, родной, откуда ты? Сто лет тебя не видела!

- Добровольцев искали, вот я туточки.

- Ты ж после ранения, да не убежишь ты.

- Ничего, Женек, все будет тик-так! Женечка, родная, давай простимся, обнимемся на прощание.

Обнимает меня.

- Санечка, милый, береги себя.

Я плачу.

- Все, Женечка, некогда, пора бежать.

Он убегает, а я вылезаю в окоп. Тут какое-то орудие, его перетаскивают на руках. Майор с телефонной трубкой, солдат рядом держит что-то, как катушка ниток. Мы наблюдаем из окопа. Майор в трубку:

- Бригада Коробова, приготовьтесь к атаке, если потребу­ется. Вообще-то ребята должны их поджечь.

Бросает трубку в руки солдату, сам смотрит.

Наши бегут, а почему мне-то тяжело. Наверное, у меня после той сложной опе­рации ассоциации с тем состоянием, которое было тогда: дрожь, боль в области сердца, тяжело дышать, как после наркоза. С пригорка наши солдаты бегут до леса, слышу:

- Ребята-ребятушки, лесу поломаем, дровишек пособираем, костры поразжигаем, песню поспеваем.

Как веселая компания бегут. Это сочинил Иван Иванович.

Они как зайцы бегают по полю туда-сюда, заманивают, выманивают, как в пятнашки играют. Создают картину веселья, как будто не подозревают, что рядом есть враг. Они почти уже у леса. И вдруг на полной скорости оттуда выскакивают немецкие танки. Санек почему-то спиной, не видит, как ребенок заигрался. Танки пошли на наших ребят, почти до наших позиций. Бутылки кто-то бросил мимо. Санька бежит, чувствую, что его... Кричу:

- Санька!

Я не могу в окопе: там мнут, давят ребят.

- Куда ж вы, гады?!

Выскакиваю... спасти... Танки летят на моего мальчика. Его на моих глазах переезжает танк, и ребят наших сминают. А там справа идут уже наши танки. Сумерки, вой сирен, прожектора.

- Куда, вернись, приказываю, назад! - капитан выскочил за мной из окопа. Хватает, тащит, я как чумовая, потеряла друга, вырываюсь.

"Пантеры" идут один за одним, как друг в друга смотрят, потом раз - в стороны, как в шахматном порядке.

Я бегу, кто-то машет мне, чтобы влево сдала, я бегу прямо, а танк уже близко. Бежать тяжело, земля мягкая, клочья пристают к сапогам, я очумела, когда на моих глазах задавили Саньку. Капитан снова догоняет, тащит в сторону. "Быс­т­рее!" - кричит. Я за ним какое-то время пробежала, мне бы отскочить, а я обернулась посмотреть на Саньку. Танк на очень большой скорости - на меня, поворачиваюсь лицом к нему. Впечатление, что танк смеется, у него на переду морда хищника нарисована бело-желтая, как будто тигр на тебя надвигается, как усмешка. Становится очень обидно, злость берет: "На, дави меня, дави-дави!"

Я не пойму, что это. Гусеницы... на меня, втягивает.

- Ой, мамочки, что это такое?!

И все, тишина. Я, наверное, умерла. Голубое пятно, белое... Мертвые как будто не плачут, а я плачу. Судорогой по­дер­гивается тело. Как будто из меня что-то выходит, тело в агонии, мускулы еще двигаются. Струйка дыма из меня, как парок, поднялась, это облачко - я. Вижу себя с высоты, поле перепаханное, глубокая вмятина от танка, лежу в этой борозде, руки ровно, нога одна перевернута, вместо головы месиво, с грязью, кровью, волосы перемешались, сапожки на ногах, юбочка цвета хаки.

Пейзаж красивый - речка, лес, зеленый бугор, деревенька, высокие холмы, поле большое. Вечер уже. Волна наших танков, зажженные огни на них, мощные прожектора, фары. Очень красиво смотреть на это сверху, эстетические чувства, хочется петь. Зеленоватая дымка: это деревья набираются со­ком. Начало весны. От пашни тепло: поле вспаханное, идет запах этой парной земли. Так пахнет весной.

- Господи, как хорошо!

Я себя вижу дымкой-облачком. Выпарила, как джин из волшебной лампы Аладдина, и в облачко превратилась. А тут еще облачка, масса таких облачков, тут и Санечка, мы с ним держимся как бы за руки. Пеленой вперед продвигаемся туда, где лес, куда наши друзья-солдатики убегают. Танк гонится за ними. Мы как атакуем этот танк, наплываем на него, обволакиваем, как бы захватить его хотим. Вдруг у кромки леса он развернулся, что-то полыхнуло, факел огня из середины, раз - мы и разлетелись в разные стороны. Как дымочки поднимаемся. Мы на него как специально послали, чтоб его подбили. Поднимаюсь уже одна, вижу, что на земле творится, как ребята в лес успели убежать, сбереглись, живые, а этот немецкий танк горит, не догнал их. Очень радуюсь этому. Мне так не хочется расставаться со всем.

Осознаю, что умерла. Если я сейчас душа, то у меня такая обида, что в этом столпотворении я опять своего Саню потеряла, прямо комок в груди, проигрыш это... обидно. Становится все светлее и светлее. Поднимаюсь все выше и выше, вижу до горизонта и за горизонт. Там песочек, за ним речка. Много наших ребят лежит на этом поле. Немецких танков, которые мы выманивали, уже в этом лесочке нет, они на том же поле, штук десять-пятнадцать, и все горят (злорадство в душе), один перевернут. На танке, который меня раздавил, вижу трех мерт­вых танкистов. Четыре наших танка сигналят, стреляют, давят немцев, которые, выскакивая из танков, пытаются скрыться в лесу. Пехота с противотанковыми ружьями, длинными.

Рядом за рекой идет другой бой, и поднимаются, поднимаются новые души. Их очень много, роем летят, больше и не­куда лететь, как вверх. Они голубоватые, розоватые, кремовые, зеленоватые - светлых тонов радуги, как дымки. Вот розовенькая, я - сиреневато-розовенькая, мы насквозь прозрачные. Ви­жу, как из трупов на немецком танке поднимаются три облачка, они такие же прозрачные, как мы, но странно - они серого цвета и как будто с крестами, что называется серенькая душа. Они вместе поднялись, чувствуется, что они были друзьями.

Мы их там бьем здорово, взяли в окружение, атакуем со всех сторон, отлетаем и по очереди в них вминаемся. Хотим как бы проткнуть их - желание, доставляющее огромное удовольствие. Они деформируются, как амебы, бьешь их, а они, как надувные шарики на пружине, опять становятся пухленькими. Я свою лепту тоже внесла, вталкиваюсь, с радостью вты­к­­нулась. Так им и надо, гадам.

Доставляет огромное удовольствие: додолбали мы их! Борьба продолжается!

Высказывания пациента в сессии и после, моменты осознания:

Когда я впервые попала в Первую градскую больницу в палату, где 18 коек и по трем углам палаты печи, старое здание, высокие потолки, с того момента вся моя жизнь изменилась, я стала очень болезненной. До больницы я была очень жизнерадостным человеком, никогда не обращала внимания на житейские неудачи, а как в больнице побывала, стала час­то жаловаться на боли в области груди, на головные боли, на усталость и слабость. С этого момента появилась аллергическая*4 реакция на анестезирующие препараты. И далее моя жизнь потекла все по убывающей: я постепенно перестала смеяться, стала очень раздражительной, все время жаловалась на всяческие боли и плакалась всем в жилетку. И вот прошло много лет, и я в очередной раз обратилась к врачам по поводу неврологических болей, бессонницы, психотического состояния, нервозности, но основной жалобой при обращении была жалоба на сильную тахикардию*5 и страх, что я могу умереть и что у меня вырвется из груди сердце или просто остановится. Причину болей, которые сильно мучили меня последнее время и с которыми я час­то обращалась к врачам, они установить не могли.

Одной из сложных проблем для меня было обращение к стоматологам. При последней операции на зубах у меня было ощущение, что меня протягивает через какие-то металлические предметы, как через щель, при этом как бы отбрасывает назад. С наступлением весны я чувствовала себя хуже и хуже. Казалось бы, природа пробуждается, светлеют лица людей, я же, наоборот, ходила вся сжавшаяся, и слово "весна" ассоциировалось у меня со словом "смерть", я вздрагивала при этом.

И вот, проходя в вышеизложенной сессии "момент смерти" в машине и операции в медицинской палатке и в больнице, вдруг я начала находить схожесть с моей настоящей жизнью. Я очень худенькая, и моя грудь как у мальчика, я все время стеснялась этого. Слыша сетования врача по поводу того, что грудь расти не будет, что это для женщины очень плохо, я вдруг поняла, что именно эта фраза пред­определила мою теперешнюю структуру тела. Мне можно было бы и не стараться, никакими массажами и гимнастикой я не смогла бы что-либо исправить. Я поняла, что именно сходство обстановки мест, куда доставили машину с ранеными, с той боль­ницей, в которую я попала в настоящей жизни в 20 лет, вызвало первый анафилактический шок, с этого момента я стала страдать хроническими аллергическими заболеваниями.

После прохождения материала в этой сессии боли, с которыми я часто обращалась к врачам, прошли. Больше я к врачам не обращаюсь. Я снова стала подвижным и веселым человеком, мне не сидится дома, с радостью выполняю любую работу, от которой я раньше уставала и которую сейчас выполняю с удовольствием. Качество этой работы стало лучше. Негативные ситуации и резкие звуки не пугают меня, пере­стала реагировать на них, вздрагивать и чувствовать стук сердца. Стала петь, танцевать, часто отслеживаю, что что-то напеваю, активность как в юности.

Была сенная лихорадка - аллергическая реакция на цветущие травы, чихала, кашляла, чесала нос и глаза, глаза оте­кали, без диазолина*6 не обходилась. Сидела даже на гидрокортизоне*7. Прошлым летом, когда была за городом, только чихнула пару раз в высоких травах, а села в электричку, сразу все прош­-ло. Лекарств никаких не принимала.

Прохождение последних сцен с танком, ощущение, когда меня протаскивает под гусеницами, было очень схожим с тем, которое я испытывала, когда мне проводили операцию на зубах. И больше всего, что меня потрясло: я поняла, почему я так реагировала на слово "весна". Ведь смерть под танком и операция проходили в первых числах марта. Сейчас на слово "весна" реагирую с удовольствием, никакого страха нет.

Я человек добрый по натуре, всегда старалась помогать людям, даже когда они не просили об этом. Кто-то называл меня дурочкой, кто-то грубо отталкивал, а я упорно навязывала им свою помощь, и, если ее не принимали, очень тяжело это переносила, чувствовала обиду и унижение. Когда же в сес­сии проходила момент, что бросаюсь спасать любимого человека, а в то же время за моей спиной в блиндаже осталось много раненых бойцов, людей, с которыми я прошла по дорогам войны, которые ждали моей помощи как от медика, ведь я одна за ни­ми ухаживала, я вдруг осознала, почему я с таким упорством навязывала окружающим свою помощь: да только потому, что я чувствовала свою вину перед теми, брошенными м



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2017-04-01 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: