Третий шаг: выведение стоимости как общественного отношения, делающего возможным и необходимым производство, обмен и потребление продуктов как именно товаров. Именно здесь лежит ключ к выделению труда как субстанции стоимости. Логика Маркса достаточно прозрачна. Он фиксирует то, что полезность продукта есть свойство всякой экономической системы, в которой есть хотя бы потребление. Следовательно, эта черта должна быть присуща товару, но она не может служить той differentia specifica, которая характеризует товарное отношение. Специфика этого отношения состоит в том, что (NB!) продукты производятся в условиях общественного разделения труда и обособленности производителей.
С последним следует разобраться предельно внимательно. Дело в том, что одно из принципиальных различений трудовой теории стоимости и теории предельной полезности связано с тем, что именно – только обмен или производство в широком смысле слова (в единстве собственно производства, обмена, распределения и потребления, соединенных в едином воспроизводственном процессе) – кладется в основу исследования. Это должно быть хорошо известно всем экономистам-теоретикам. Запомним это.
Пойдем далее. Экономистам-практикам, в том числе сторонникам максимально свободного и полного развития рынка, хорошо известно, что для такого развития необходимы некоторые объективные условия. Какие? Только возможность свободно продавать на рынке свою продукцию и покупать ресурсы по свободным ценам? Отнюдь. И идеология, и практика рыночных реформ в России 1990-х годов показала, что этого мало. Что для развития рынка в необходимо нечто большее. Первое и очевидное (столь очевидное, что экономисты-рыночники многое потеряли, «забыв» об этом): для развития рынка необходимо развитое общественное разделение труда (общественный характер труда). Реверсивное развитие экономики, породившее в первой половине 90-х годов мощную волну бартера и натурализации хозяйства, доказало, что забывать об этом нельзя. Для развития рынка нужна не только возможность обмена, но и производство, которое может и должно совершаться в условиях развитого разделения труда. С этим никто вроде бы не станет спорить, но есть один нюанс: выше в качестве практикой востребованного атрибута рыночной экономики был выделен особый тип производства, труда.
Второе условие развития рыночной экономики, выделенное нами выше вслед за Марксом – обособленность производителей и частный характер труда. Тяготеющие к mainstream’у теоретики эту формулу не признают. Однако либеральные экономисты-практики прекрасно знают: рыночной экономики не будет, если производитель (именно производитель, а не только продавец и покупатель) действует в условиях более или менее жестких ограничений его деятельности. Отсюда требования частной собственности (т.е. концентрации экономической власти, в частности, решений что, как, для кого и т.п. производить в руках частного лица, субъекта частного, независимого от других производства), невмешательства государства в производственную деятельность, демонополизации производства (а не только торговли) и т.п.
Впрочем, либеральный экономист-теоретик с этим тоже на принципиальном уровне согласится, хотя и предложит несколько иное терминологическое оформление. Согласится. Но не вынесет эти характеристики в качестве основных ограничений, указывающих на специфику рыночной экономики, в учебник. Этот ученый будет и в теоретической полемике с оппонентами, и в своей практической консультационной деятельности доказывать, что для развития рыночной экономики нужны максимально полное развитие частной собственности и максимально полная свобода (мы бы сказали – независимость, обособленность, ибо свобода и в классической философии, и в экзистенциализме, есть нечто много большее) фирмы (мы бы сказали – производителя товара). Но этот ученый не положит общественное разделение труда и обособленность производителя в основу своей теоретической конструкции, призванной отобразить параметры рыночной экономики.
Этот парадокс имеет вполне разумное и четкое объяснение. Во-первых, для функционирующей рыночной экономики и общественное разделение труда, и обособленность производителей есть само собой воспроизводимая предпосылка. Посему теория может от нее… абстрагироваться. Если только эта теория не ставит вопрос: как, почему и сколь надолго возникла изучаемая ею система. А этот вопрос экономикс не ставит и не может ставить по упомянутым выше причинам.
Во-вторых, такая характеристика differentia specifica рыночной экономики четко указывает, что последняя есть всего лишь одна из многих экономических систем; что рыночная экономика имеет свои логические и исторические границы и не тождественна «экономике вообще». Такая постановка вопроса для экономикс, опять же, невозможна.
В-третьих, признание противоречия обособленности производителей и общественного разделения труда как системного качества так называемой рыночной экономики обусловливает акцент на исследовании в первую очередь производственных отношений и лежащего в их основе труда, его характера и содержания. А это опять же нож острый для mainstream’а.
В результате этого и складывается внешне парадоксальная ситуация, когда для того, чтобы сформировать рыночную экономку, и сторонникам, и противникам решения этой задачи равно нужны теоретически достоверные знания о системном качестве, границах, специфике этой системы. А это знание дает только исследование ее производственных отношений. Не случайно поэтому на заре борьбы капитала за место под солнцем теоретики этой системы делали акцент на тех же параметрах, что сторонники рыночных реформ в России 90-х гг. ХХ века. Не случайно первые стали основоположниками трудовой теории стоимости, а вторые проводили последовательный курс на либерализацию и приватизацию. Подчеркну: первая предполагала не только объявление свободы торговли, но и – главное – слом системы планового контроля за производителем. Вторая – установление частной собственности во всей системе общественного воспроизводства, а отнюдь не только в сфере торговли, причем частной собственности не только как юридической формы, но как системы отношений, обеспечивающих реальную обособленность частных производителей.
Итак, товарное производство предполагает общественное разделение труда, т.е. полную зависимость производителей друг от друга, и, в то же самое время и в том же самом отношении их обособленность, т.е. полную друг от друга независимость. Такова практически достоверная теоретическая модель товарной экономики. Как же разрешается (и вместе с тем, естественно, воспроизводится) это противоречие? А очень просто. Это знает любой, кто производил что-то для продажи. Действительно независимый ни от кого производитель создает на свой страх и риск некий продукт (вот она, обособленность), предназначенный для другого члена общества (вот оно, общественное разделение труда) и выходит на рынок, где он сталкивается с такими же производителями и потребителями, так же производившими свои товары независимо, но ориентируясь на общественные (не свои личные) потребности. И далее лишь стихийное (в исходном пункте изучения рынка все – и Маркс, и Маршалл, и их последователи абстрагируются от всяческих его ограничений), от воли и сознания никого из агентов не зависящее взаимодействие продуктов этих работ приведет к тому, что часть из них будет обменена в некоторой пропорции на другие, часть так и останется нереализованной, причем для одних эта пропорция окажется более выгодной, для других – менее. Далее все они опять уйдут с рынка и опять на свой страх и риск начнут производить те же (или иные – рыночная экономика в отличие от патриархальной любит инновации) продукты, предназначенные для реализации неизвестно в точности каких именно общественных потребностей.
Вот в этом реальном процессе снятия и воспроизведения обозначенного выше противоречия и формируется стоимость как общественное отношение (то же касается и потребительной стоимости, но об этом ниже).
Возвращаясь к классике: стоимость нельзя сосчитать (к проблеме субстанции стоимости)
Продолжим наши размышления о классической марксовой трудовой теории стоимости. Следствием признания того факта, что стоимость есть общественное отношение, является сделанный выше жесткий вывод: стоимость нельзя сосчитать. Она принципиально не поддается кванитификации.
Этот тезис выглядит, возможно, неожиданно для тех, кто никогда всерьез не изучал «Капитал» или забыл об этом, но это именно так. Именно для этих читателей Маркс в свое время заметил, что стоимость тем и отличается от известной вдовицы, что ее нельзя «пощупать», сосчитать. Сосчитать, непосредственно увидеть можно только форму стоимости, в частности, цену товаров. Но она так же отличается от стоимости, как одежда женщины от того, что скрыто под ней (сооответствие в обоих случаях возможно, но только как исключение). Если оставить шутки в стороне, то раскрытие этого следствия – а оно принципиально важно – потребует от нас исследования субстанции, содержания и формы стоимости, исследования, доведенного как минимум до выведения денег и феномена цены (а эти категории в «Капитале» – в отличие от «economics» – не постулируются, а строго выводятся).
Эту, едва ли не самую главную задачу я предлагаю решить ниже, продолжив начатое выше воспроизведение основных шагов восхождения от абстрактного к конкретному в исследовании феномена «стоимость».
Мы остановились на том, что стоимость товара есть общественное отношение, предполагающее, что имеющие стоимость товары производятся в условиях общественного разделения труда и обособленности производителей. Способом признания общественной необходимости товаров – продуктов обособленных частных работ – являются на поверхности явлений акты купли-продажи. Сама же стоимость есть нечто более сложное – это тот «общественный иероглиф», та скрытая общественная сущность, которая определяет меру общественной необходимости всех тех продуктов, которые были признаны на рынке как товары (были проданы и куплены). Сам рынок при этом автоматически определяется как система отношений (соответственно, и факторов, «правил» и т.п., их обеспечивающих) обмена, признания общественной необходимости продуктов обособленных частных работ.
Чем же может определяться эта общественная необходимость товара, формирующаяся в процессе разрешения реального противоречия, осуществления реального отношения и так выведенная Марксом, отобразившим в системе категорий 1 главы «Капитала» этот объективный процесс? Тем, что он в определенной мере удовлетворил чью-то потребность и, следовательно, затраченный на его создание труд в некоторой мере (она зависит от пропорции обмена) оказался общественно-необходимым. Первый аспект обусловливает наличие общественной потребительной стоимости товара. Второй – общественно-необходимого труда, воплощенного в товаре; точнее – овещненного в товаре, ибо товар – это вещь (в философском смысле этого слова). Последнее и есть стоимость как одна из сторон товара – «клеточки» того, что сейчас принято называть рыночной экономикой.
Подчеркну: не весь реально затраченный на производство товара труд есть субстанция стоимости, а лишь тот, что оказался общественно необходимым в той системе пропорций, каковая реально сложилась на рынке и каковая в основе своей определяется структурой производства, стихийно сложившейся в процессе осуществления производителями массы частных работ. Именно эта стихийно складывающаяся за спинами производителей система пропорций конкретных видов труда и их затрат (проявляющаяся в системе определенных пропорций обмена на рынке) и определяет в своей основе то, какая часть труда, воплощенного в том или ином продукте, окажется востребована системой общественного воспроизводства (производства, обмена, распределения и потребления, повторяющихся как постоянный процесс). Этот востребованный, общественно-необходимый труд и есть субстанция стоимости, что Маркс выводит из анализа реального процесса взаимодействия обособленных производителей. «Увидеть», «пощупать», сосчитать эту общественную субстанцию невозможно по определению. Если бы это могло произойти, то мы бы получили сознательно организованное непосредственно общественное производство, т.е. очевидно не-рыночную экономику.
Другое дело, что конкретные пропорции обмена товаров обязательно непосредственно, практически определимы: их знает, уходя с рынка, каждый продавец и покупатель. Если вы продали пару произведенных вами башмаков и купили двух поросят, то это значит, что стоимость этих башмаков равна… двум поросятам. И иначе ее не измеришь. И ни в чем другом, кроме как в поросятах, воплощенный в произведенных вами башмаках общественный труд не проявляется.
Отсюда известнейшее, но ныне, как я уже заметил во введении, многими прочно забытое положение Маркса: стоимость товара проявляется только в потребительной стоимости другого товара и ни в чем ином. Соответственно, если говорить о количественной стороне, то стоимость определенного товара внешне выражается в определенном количестве того товара, на который первый был обменен. (Но никогда не в часах труда!)
Попутно заметим: это один из многих параметров, указывающих на не только противоположность, но и неразрывное единство стоимости и потребительной стоимости в «Капитале». Марксова теория есть в строгом смысле трудовая теория товарного производства, трудовая теория стоимости и потребительной стоимости.
Выше мы привели очень краткое изложение известного положения Маркса о том, что в условиях товарного производства и обмена стоимость не выражается в часах рабочего времени, а общественно необходимые затраты труда не могут быть подсчитаны (ни априори, ни, кстати, апостериори).
Как именно может быть аргументирован этот тезис?
Ответ на этот вопрос затруднителен. Но не потому, что нет аргументов, а потому, что они состоят именно в выведении путем теоретического отображения реальных процессов развертывания товарного отношения при помощи восхождения от абстрактного к конкретному, что мы, вслед за Марксом, кратко проделали выше. И в той мере, в какой мы смогли отобразить логику Маркса, мы доказали приведенное выше положение.
Впрочем, возможны и дополнительные аргументы. Учет величины стоимости как некоторых количественно определенных («сосчитанных») общественно-необходимых затрат труда априори, до процесса производства и обмена продуктов в товарном производстве невозможен, ибо это мир обособленных, независимых друг от друга агентов, производящих продукцию на свой страх и риск, вне какой-либо общественной связи и координации их деятельности. Какая часть их труда окажется востребована общественным воспроизводством (внешне – продана/куплена на рынке) и окажется ли вообще – принципиально не может быть установлено до того, как это признание состоится.
Что же касается апостериорного измерения затрат общественно-необходимого труда, то на рынке общественная необходимость товара признается только как акт обмена на другой товар, который продавцу объективно необходим только как потребительная стоимость. В этой потребительной стоимости товара-эквивалента и выражается стоимость продаваемого товара, причем реальное количество труда, затраченного продавцом и покупателем, будет различно. Маркс неслучайно свой анализ начинает именно с простой формы стоимости, где скрыта предельно абстрактная и потому максимально генерализованная, генетически всеобщая картина процесса. В рамках простого обмена двух товаров весь рынок сведен к абстракции двух производителей, представляющих две отрасли. Пропорция их обмена складывается случайно, и продукт труда в течение 20 часов одного производителя может быть обменен на продукт труда в течение 10 или 40 часов другого. Общественно-необходимыми затратами абстрактного труда будут те, что стали общими для обеих отраслей. Вопрос – чему они равны, какова их величина – бессмысленен. Точнее, он имеет ответ, но несколько обескураживающий для желающих все сосчитать экономистов. Если использовать приведенный выше пример, то овеществленный в обмененных товарах общественно-необходимый труд будет равен… паре башмаков или двум поросятам. И ничему иному. Если мы рассмотрим многоотраслевую модель с массой производителей в каждой отрасли, то это ничего не изменит. Реально осуществленные среднеотраслевые затраты труда будут так же далеки или близки (причем неопределенно далеки или близки) от общественно-необходимых, как и затраты труда одного-единственного башмачника в приведенной выше простейшей модели.
Впрочем, все это Маркс неоднократно показывал и доказывал в своих спорах с Прудоном и иными – им несть числа – калькуляторами пропорций справедливого обмена. Подчеркнем: последнее не означает, что обмен продуктов не может производиться по некоторым правилам, которые общество считает справедливыми. Последнее означает иное. Если такой обмен кто-то попытается производить в условиях товарного производства, т.е. обособленности производителей, то рынок быстро поставит его на место, доказав, что здесь все должны играть только по правилам свободной торговли. Если же эти правила (пропорции «справедливого обмена») будут сознательно диктоваться участникам обмена обществом, то это будет не рынок, а непосредственно общественная организация производства.
Пойдем далее.
Как мы показали выше, стоимость может проявить себя только в процессе обмена, где и выявляются доступные любому рыночному агенту (и любому исследователю, даже не вооруженному таким важнейшим «прибором» научного труда, как абстракция, а еще лучше – метод восхождения от абстрактного к конкретному) черты товарного отношения. Тому, как в реальном процессе взаимодействия товаров проявляются их сущностные основы, и посвящен один из самых важных разделов «Капитала» – параграф «Форма стоимости». В нем раскрывается едва ли не самая главная «тайна» трудовой теории стоимости. Именно здесь Маркс показывает, что проявиться в реальной жизни, обрести форму, стоимость может только через потребительную стоимость другого товара. Что воплощенный в товаре абстрактный труд может проявить себя только через конкретный труд товара-эквивалента (конкретного труда по выращиванию поросят, на которых вы обменяли башмаки). Что ваш труд имеет общественное признание только в той мере, в какой его продукт оказался нужен другому частному лицу, который согласился отдать продукт своего частного труда в обмен на продукты вашей деятельности, признав тем самым, что вы не зря поработали и что в вашем продукте овещенено общественного труда в количестве… равном его частному труду по выращиванию двух поросят.
Таким образом, стоимость получает определенность такого общественного отношения, в котором в продуктах труда обособленных производителей овещняется определенная мера общественно-необходимого абстрактного труда. Эта мера проявляет себя в определенной пропорции обмена данного товара на другой и может быть выражена только в потребительной стоимости другого товара-эквивалента (в ставшем товарном производстве его роль играют деньги). Тем самым абстрактный труд оказывается чем-то существенно большим, нежели некоторые затраты труда вообще. И уж тем более он не является средними затратами труда на производство данного товара. (В скобках замечу: последний подход наиболее типичен для авторов, идущих от применения математических методов анализа, и многих зарубежных авторов. Это неслучайно. Возможность сосчитать абстрактный труд возникает едва ли не единственно при таком подходе, а для этого круга ученых логика исследования подчас выглядит следующим образом: посмотрим, что именно можно сосчитать и… определим это как единственно поддающийся строгому научному познанию предмет).
Абстрактный труд как категория, которую ученый (впервые – Карл Маркс) выводит путем исследования действительного процесса развертывания и разрешения (и воспроизведения) противоречий товарного производства, а не конструирует формально-логически как то, что поддается квантификации, определяется следующим образом. Это та практическая, самим реальным процессом товарных отношений порождаемая абстракция общественно-необходимого труда, которая существует только как действительно сложившееся соотношение различных конкретных видов деятельности, при котором они получили общественное признание в процессе обмена. Еще раз: эти общественно-необходимые затраты труда существуют как действительная, практическая абстракция – определенное соотношение конкретных видов работ, образующих сложившуюся в некоторый момент в общественном воспроизводстве (и, в частности, на рынке) систему пропорций. Обмененные в данных условиях товары будут равны по стоимости (здесь мы пока абстрагируемся от отклонения цен от стоимости) и, следовательно, по общественно-необходимым затратам труда. Но эти затраты абстрактного общественного труда как были так и останутся принципиально не измеряемы в часах рабочего времени (даже средних – хотя и тяготеют к последним, как вытекающим из сложившейся структуры производства и трудозатрат). И уж тем паче они не равные никаким индивидуальным (или даже среднеотраслевым) затратам конкретных видов труда.
На все сказанное выше, к сожалению, не принято обращать внимание. Причем сие характерно даже не столько для критиков, сколько для сторонников трудовой теории стоимости, особенно из числа тех, кто пытается взглянуть на нее сквозь призму проблемы соизмерения товаров, исчисления воплощенных в них трудозатрат. И это неслучайно: для этих авторов экономическая теория, не дающая возможности сосчитать затраты, бесполезна. Это просто не наука.
Между тем, как уже давно показал Карл Маркс и его многочисленные последователи, дело здесь обстоит много сложнее. Начнем с того, что логика «Капитала» приводит к тому, что в дальнейшем появляется нечто, вполне поддающееся квантификации, а именно – цены и их многочисленные производные. Но цены – это отнюдь не затраты абстрактного труда; впрочем, об этом ниже. Далее. «Польза» и предназначение марксистской политической экономии вообще и трудовой теории стоимости состоит не в том, чтобы помогать бизнесу считать свои затраты и принимать наиболее эффективные решения о том, какой товар производить и по какой цене продавать – здесь марксизм мало полезен (и потому, как я уже заметил, мало интересен для бизнесменов и их ученых собратьев). Они состоят в том, чтобы показать закономерности генезиса, развития и заката товарного производства и рождаемого им капитализма, природу и противоречия общественных отношений в этой системе и т.п.
Подводя промежуточный итог наших размышлений, зафиксируем: трудовая теория стоимости не конструируется Марксом как один из более или менее удобных способов исчисления и соизмерения затрат. Последнее наиболее типично для многих сторонников трудовой теории стоимости, особенно из числа тех, кто исходит в своей методологии либо из естественно-научных аналогий, либо из приоритета математических методов исследования, когда все то, что не квантифицируется, не существует (во всяком случае, для науки…). Теория Маркса принципиально иная. Перед этим ученым задача «сосчитать» стоимость не стоит в принципе. Более того, своей работой он показывает, что ее вообще не нужно и не правильно ставить, ибо сосчитать стоимость в принципе невозможно, что он и доказывает в «Капитале».
Для критиков марксовой экономической теории этот вывод оказался кстати. Поскольку общепринятая в их среде (да и вообще господствующая вот уже более века в общественных науках) методология позитивизма с его акцентом на количественных методах анализа априори квалифицирует такую (делающую невозможной квантификацию) теорию бесплодной и бездоказательной, постольку марксистская политическая экономия с их точки зрения сама себя обрекла на «изгнание из храма».
«Классические» марксисты к этому отнеслись спокойно, понимая, что принципиальное различие методологий неоклассики и марксизма есть корень различий теоретических. Однако те из сторонников марксизма, кто оказался не способен противостоять методологии mainstream’а или был искренне убежден в ее истинности, оказались в очень сложном положении и предприняли попытку решить проблему путем «улучшения» марксизма вообще и трудовой теории стоимости в частности путем формализации и математизации марксовых выкладок.
Результат усилий последних оказался по большому счету печален, ибо они искали и ищут решение задачи, в принципе не имеющей решения.
Замечу на полях: если бы эту фразу когда-нибудь захотели и смогли прочесть те из сторонников аналитического марксизма, кого волнуют проблемы трудовой теории стоимости, то они бы, скорее всего, не удержались от скептической ухмылки; не более. Периферийный (Россия ныне – задворки мировой экономической теории) автор, почти не знакомый с очень давней и многомерной полемикой по сложнейшей проблеме, норовит одним махом разрубить Гордиев узел… Ай Моська, знать она сильна…
Впрочем, этот скепсис и ухмылки, очевидно, останутся лишь в моем воображении: этот текст вряд ли будет доступен и/или интересен для зарубежных авторитетов. Да и не в этом скепсисе дело.
Дело в существе вопроса. А по существу я в меру своих сил воспроизвел выше многократно и тщательно аргументированные в советской экономической литературе и частично раскрытые классическими марксистами Запада тезисы, глубоко укоренные в содержании и букве «Капитала».
Еще существеннее другое. Воспроизведенный выше подход позволяет продвинуться по пути решения ряда актуальнейших проблем современности. Среди них, во-первых, анонсированное в начале статьи выведение теории предельной полезности из «Капитала» и показ того, что она является закономерно возникшим отображением господства тех превращенных форм, которые делают эту теорию по видимости истинной и практически востребованной (бизнесом). Во-вторых, раскрытие практической актуальности трудовой теории стоимости как знания, позволяющего не столько строить формальные модели исчисления трудозатрат и соразмерения продуктов в некоей абстрактной «экономике вообще», сколько как важнейшего слагаемого экономической теории товарного производства («рыночной экономики»), позволяющей показать ее исторические границы и пути снятия, дав «попутно» критику «рыночноцентризма» нынешней экономической теории (в том числе, отчасти, и аналитического марксизма). Все это, в-третьих, позволяет несколько иначе взглянуть на известнейшее направление критики (и развития – и в кавычках, и без) Маркса, связанное с так называемым противоречием между I и III томами «Капитала» и проблемой трансформации.
Поскольку о второй проблемах мы уже кое-что написали, остановимся на первой. Это тем более уместно, что по мере ее решения нам удастся сформулировать и предпосылки для решения третьей
Еще раз о трудовой теории стоимости и теории предельной полезности: методология исследования превращенных форм в фетишизированном мире
Итак, мы зафиксировали, что трудовая теория стоимости (и это специально подчеркивал сам Маркс) является предельной, глубинной абстракцией системы экономических отношений товарного производства, развивающейся в отношения наемного труда и капитала. Вне системы категорий «Капитала», как теория «ценности вообще» она «не работает». Стоимость есть исторически конкретная категория.
В соответствии с методом Маркса путь от категории стоимости до поверхности непосредственных экономических действий далек. Начав этот путь, мы вслед за Марксом показали, что трудовая теория стоимости предполагает исследование двойственного характера труда, единства и противоположности стоимости и потребительной стоимости (как мы уже заметили, марксизм – это трудовая теория не только стоимости, в основе которой лежит общественный абстрактный труд, но и потребительной стоимости, в основе которой лежит частный конкретный труд). Далее мы показали значимость исследования формы стоимости, открывающей, в частности, дорогу к выведению денег, и здесь мы остановились.
Теперь же пойдем далее. Следующий важнейший этап исследования – деньги как мера стоимости. Именно в деньгах стоимость обретает свою адекватную форму и меру. Но здесь начинаются новые проблемы и тонкости.
Во-первых, анализ функции денег как меры стоимости позволяет вывести феномен цены – денежного выражения стоимости товара. Но цена как форма оказывается подвержена влиянию спроса и предложения, колебания которых обусловливают являющиеся правилом отклонения цен от стоимости. Так уже в I томе «Капитала» появляются категории спроса и предложения, их колебания и т.п. функциональные связи, которые (в отличие от движения самой стоимости) уже могут стать объектом моделирования. В принципе, в качестве иллюстрации Маркс мог бы уже в 3 главе I тома «Капитала» описать и выделить кривые спроса и предложения и феномен равновесной цены. Выведение этих параметров в этом случае, естественно, будет иным, чем у маржиналистов, но сами феномены могут получить свое отображение.
Этот вывод и это дополнение марксового исследования уже давно не секрет для марксистов. Для нашего же текста здесь важен вывод: стоимость имеет лишь косвенное выражение в цене. Более того, поскольку товарный фетишизм находит свое последовательное воплощение в фетишизме денег, постольку в товарно-денежном хозяйстве не может не развиваться фетишизм цены. Цена есть та форма стоимости, которая принципиально отлична от содержания и отчасти создает видимость иного содержания – того, что стоимость (здесь правильнее было бы использовать другой русский аналог value/wert – ценность) зависит от конъюнктуры рынка. Эта видимость обусловлена не ошибочным теоретическим представлением о цене, а практикой, где единственно эмпирически данное бытие стоимости – цена – действительно зависит от соотношения спроса и предложения. Отражающий (в силу неслучайной приверженности позитивистской методологии) исключительно это эмпирически данное объективное положение дел ученый не только может, но и должен зафиксировать эту связь и постараться построить ту модель, которая адекватно отобразит функциональные связи, обусловливающие определенные параметры движения цен и влияющие на эти функции параметры. Так в «Капитале» делается второй (первый, самый глубинный, – исследование формы стоимости) шаг к объяснению, почему и какая именно позитивная теория функционирования рынка может и должна быть создана адептами рыночной системы.