Что же касается семейных «инвестиций» в воспитание подрастающего поколения, то их вообще нельзя рассматривать как капитал даже и по форме движения, ибо эти «инвестиции» совершаются, как правило, без расчета на последующую коммерческую отдачу. К ним также в полной мере относится и то, что было сказано выше об услугах образования.
Кроме того, прибыль на капитал в свою очередь распадается на капитал (реинвестируемую прибыль) и доход. Если проводить аналогию, то доход, получаемый благодаря применению творческих способностей человека в производстве, «реинвестируется» целиком – то есть расходуется на потребление человека. Здесь вообще невозможно провести границу между потреблением и «инвестированием».
Наконец, рассмотрение человеческих способностей как капитала – стоимости, авансируемой для производства добавочного дохода – противоречит общей тенденции эволюции мотивов и стимулов человеческой деятельности. [272] Рассмотрение человеком самого себя как инструмента получения повышенного заработка, что прямо вытекает из концепции «человеческого капитала», вполне возможно. Но тогда следует категорически отвергнуть другую концепцию, согласно которой спецификой изменений, происходящих в условиях генезиса постиндустриального общества, является развитие совсем иных тенденций: творческие мотивы человеческой деятельности, стремление реализовать себя, свои способности, свой творческий потенциал оттесняют вещные, денежные стимулы на второй план. И напротив, следует категорически заявить, что стремление развивать свои человеческие качества определяется исключительно стремлением сделать свои способности основанием для претензий на повышенный доход.
Но даже если признать последнее утверждение, то и в этом случае цели вложений капитала и расходов, например, на высшее образование, будут отличаться, поскольку стремление надежно обеспечить себе высокую доходную базу все же отличается от стремления получить наивысшую прибыль на вложенный капитал.
За всеми этими внешними различиями скрыта сущностная противоположность Человека как субъекта творческой деятельности и капитала.
Выразить эту противоположность, однако, можно лишь в рамках марксистского категориального аппарата, поскольку аппарат неоклассики принципиально ограничивает исследование (1) полем обмена, отказываясь от анализа содержания деятельности, и (2) рассмотрением исключительно рыночных форм, квалифицируя все остальные феномены как «провалы рынка».
Если же мы рассмотрим проблему, используя марксистский категориальный аппарат, то творческая деятельности будет определена как процесс непосредственной, неотчужденной кооперации, диалога, со-творчества субъектов деятельности. Для включения в этот процесс нужны (1) личностные способности к опредмечиванию и распредмечиванию [результатов творчества] и (2) открытый, неограниченный [частной собственностью] доступ к культурным ценностям (поскольку они сами по себе безграничны, то и использовать их можно безгранично: читайте книги, слушайте музыку сколько угодно – их не убудет…)[273]. Капитал же, наоборот, предполагает отчуждение личностных качеств человека и частную собственность на знания и другие культурные ценности (своего рода «средства производства» для формирования человеческих качеств).
Однако в рамках буржуазной системы вообще, а современной – в особенности, человек и его творческая деятельность воспроизводятся (оставим пока в стороне «провалы рынка») посредством рынка и капитала. Как следствие, они не могут не обретать и соответствующих форм. Но здесь есть нюансы (понятные, впрочем, лишь тем, кто помнит или вновь узнал тонкости марксистской методологии). Если товарная форма была адекватна для рабочей силы в условиях капитализма (в условиях этой системы рабочая сила действительно есть товар и, более того, иначе не может быть использована в процессе производства), то «человеческий капитал» есть превращенная форма. Это форма, создающая видимость иного (чем действительное) содержания. Данная форма создает видимость того, что человеческие качества есть капитал, который приносит его владельцу прибыль (т.е. доход, больший, чем заработная плата работника)[274]. В действительности же здесь складывается иное отношение.
Если оставить в стороне сферу самозанятости творческих работников (индивидуальная деятельность, кооперативы, ВТК, государственные университеты), и посмотреть на отношение творца с корпорацией, то здесь происходит (1) приобретение собственником капитала человеческих качеств работника, несводимых к качеству рабочей силы (творческого потенциала человека, т.е. его неотчуждаемых личностных качеств) и, как следствие этого, (2) большей части всеобщего общественного богатства, созданного этой творческой деятельностью. Работник же (1) теряет контроль над своим творческим потенциалом, но (2) получает некоторую (оговоренную контрактом) долю созданного им богатства. В практике развитых рыночных экономик эта доля, как правило, больше, чем просто цена рабочей силы. В других экономических системах (например, в условиях России) ситуация может быть и совсем иной.
Так очень кратко может быть охарактеризован этот пласт отношений, если мы остаемся в рамках марксистской парадигмы.
В этом случае нельзя отрицать некоторого внешнего сходства между творческой деятельностью человека в условиях капитализма и капиталом; нельзя отрицать и того, что применение творческих способностей человека в производстве имеет тенденцию занять место капитала в качестве ведущего фактора производства, и потому применение слов «человеческий капитал» в качестве образного выражения оказывается не случайно – если не забывать, что это не капитал в научном смысле слова.
Но можно ли свести экономическую оценку суммы творческих способностей человека только к цене его рабочей силы или цене труда? Следует ли согласиться с тем утверждением, что оплата творческого работника означает не покупку его рабочей силы, а приобретение услуг труда, и потому не может быть сведена к возмещению издержек на формирование способностей к труду данного качества? Соответственно, величина этой оплаты может выходить далеко за пределы величины издержек на формирование рабочей силы.
Владелец капитала может приобретать «услуги труда». Однако такое отношение между капиталом и трудом возникает только в том случае, если предоставление этих услуг не контролируется владельцем капитала, не обусловлено применением капитала, и, напротив, целиком осуществляется «трудом» по собственному усмотрению и за собственный счет. Иными словами, этот тот случай, когда капитал не нанимает трудящегося, а покупает услуги творческой деятельности независимого производителя (работника). Когда же речь идет о наемном труде, то его оплата определяется не результатами творческой деятельности, а ставками заработной платы, предусмотренными договором найма. Если бы Билл Гейтс был лишь служащим (пусть даже директором) компании «Майкрософт», а не ее владельцем, то его оплата не шла бы ни в какое сравнение с теми доходами, которые он получил в качестве владельца – даже в том случае, если характер, объем и результаты выполняемой им деятельности были бы идентичны.
Однако не следует рассматривать концепцию «человеческого капитала» как банальную попытку замаскировать эксплуатацию капиталом творческих работников. В отличие от работников репродуктивного, рутинного труда, творческие работники представляют собой зачастую не только уникальный, но и критический для данной фирмы ресурс, главный источник ее дохода – постольку, поскольку таким источником повсеместно становится технологическое применение науки. Именно поэтому отношения таких работников с владельцами капитала фирмы могут строиться не только на основаниях купли-продажи рабочей силы: собственник капитала может вступать с таким творческим работником в фактическое соглашение о разделе части прибыли, добиваясь подчинения творческого труда капиталу не на основе экономического принуждения, а на основе компромисса. Ведь, по существу, деятельность такого творческого работника теперь выступает не только как необходимое (подобно живому труду всех других работников), но и как уникальное условие эффективного функционирования капитала фирмы, без которого капитал обесценивается[275]. Здесь и лежит реальная подоплека концепции «человеческого капитала».
В рамках неоклассической парадигмы эта проблема решается, естественно, совсем иначе. В данном случае человеческие качества выступают как всего лишь один из видов ресурсов и потому вполне могут рассматриваться как «капитал» – понятие крайне многозначное в рамках этой школы. Более того, поскольку эта парадигма предполагает (основываясь на известной формуле Сэя), что каждый фактор производства создает некоторый доход, постольку вполне логично выглядит тезис о том, что человеческий капитал, как и физический, создает сумму, достаточную для амортизации и получения прибыли его владельцем.
Далее может встать вопрос: какую форму на практике имеет прибыль человеческого капитала? Некоторые теоретики считают (и их теории активно используются рядом профсоюзных лидеров), что прибыль человеческого капитала есть часть прибыли, получаемой фирмой от продажи товара (чистая прибыль должна распределяться между работниками и собственниками физического капитала пропорционально стоимости каждого из этих двух слагаемых). Другие[276] считают, что при заключении трудового договора рынок (конкуренция работников и работодателей) уже определил пропорцию, в которой должен быть распределен конечный доход, и вся проблема заключается в том, чтобы специально выделить в заработной плате долю, соответствующую «амортизации» человеческого капитала и его прибыли.
Если мы рассматриваем проблему в рамках марксистского категориального поля, то феномен «человеческого капитала» оказывается отображением закономерных изменений роли человека и качества его деятельности, происходящих под влиянием постиндустриальных сдвигов, но отображаемых в виде превращенной формы. Эта форма неслучайна – творческая деятельность объективно становится все более «капиталоподобной», что указывает на то, что капитал излишен, как общественно-экономическая форма и институт.
В то же время широкое развертывание творческой деятельности в условиях нового качества рынка и капитала, характерных для постиндустриальной экономики, порождает целый спектр новых проблем и противоречий, заслуживающих самого пристального внимания в силу своей практической актуальности (в том числе – и для предпринимателей, собственников капитала и адептов капиталистической системы, желающих с открытыми глазами встречаться с действительными проблемами). В рамках неоклассической парадигмы эти проблемы и противоречия просто не видны. Она исходит из того, что «человеческий капитал» есть не более чем новая разновидность капитальных ресурсов,[277] некоторые особенности которой требуют не более чем некоторых коррекций при учете затрат на этот вид капитала и при оценке эффективности его использования. Все прочее – «провалы рынка», которые, как известно, надо минимизировать. Однако анализ реальной системы отношений современной рыночной экономики указывает на то, что ситуация не столь проста.
Человек и капитал: современная марксистская трактовка
Спецификой нынешней системы экономических отношений становится всесторонне подчинение капиталу (как объективной системе экономических отношений, а не тому или иному собственнику тех или иных видов ресурсов) не просто рабочей силы, приобретенной тем или иным капиталистом, а Человека как личности, обладающей определенным творческим потенциалом. Иными словами, сущностью системы отношений гегемонии корпоративного капитала на современном этапе «позднего» капитализма становится тотальное подчинение не просто труда, а человека в целом капиталу [278].
Безусловно, эта тенденция к тотальной гегемонии никогда не реализуется абсолютно, сталкиваясь с контрсилами (прежде всего глобальным кризисом общих основ мира отчуждения, кризисом, порождающим мощный импульс борьбы с отчуждением на путях массового ассоциированного социального творчества, вырастающего из классовой борьбы пролетариата). И все же генезис и экспансия тотального подчинения труда капиталу стали знаменем уходящего века.
Первый «пласт» этого подчинения труда – «восстановление» (частично ограниченных предшествующим периодом социал-реформизма) «обычных» отношений формального и реального подчинения труда капиталу и, соответственно, извлечения абсолютной и относительной прибавочной стоимости.
К концу ХХ века, несмотря на характерное для развитых стран сокращение индустриального материального производства и усложнение социальной структуры, в мире в целом достигла максимального за все предшествующие периоды масштаба эксплуатация ручного и индустриального наемного труда. Последний сосредоточен преимущественно в «классическом» (аграрном и промышленном) материальном производстве во втором и третьем мирах и, в меньших масштабах, в первом мире. Эта эксплуатация характерна также для той части сферы услуг (транспорт, общественное питание и т.п.), где создается стоимость и, соответственно, прибавочная стоимость во всех странах. Суммарная численность наемных работников, занятых во всем мире трудом, создающим прибавочную стоимость, существенно выше, чем численность служащих превратного сектора. Именно эти наемные работники создают реальную материальную базу для функционирования относительно оторванного от нее фиктивного капитала, а именно: прибавочную стоимость, трансформирующуюся в накопленный капитал (объемы последнего за столетия господства капитализма и при нынешней производительности труда трудно измеримы).
Не следует также забывать о том, что неолиберальный этап «позднего» капитализма характеризуется и «восстановлением» в большинстве стран (в том числе – первого мира, например в США) относительного, а в ряде – и абсолютного обнищания пролетариата как устойчивых тенденций (я уже писал, что, например, среднечасовая реальная оплата труда в США за последние 25 лет в среднем сократилась. Разрыв в доходах высших и низших доходных групп увеличился; почти в 2 раза вырос разрыв в зарплате высших менеджеров – а это ныне скорее форма получения прибавочной стоимости, чем плата за товар-рабочая сила, – и большинства наемных работников).
Второй «пласт» отношений тотального подчинения труда капиталу связан со снятием отношений труда и капитала, характерных для первых двух этапов подрыва основ капитализма – империализма и периода доминирования социал-реформизма.
От империализма «сохраняется», в частности, многоступенчатая иерархия перераспределения прибавочной стоимости в пользу (1) развитых стран и (2) монополистических объединений этих стран с двойным, тройным и т.д. бременем эксплуатации для наемных рабочих развивающихся стран[279]..
От периода доминирования социального государства – характерная для развитых стран сложная система как ограничений эксплуатации в узком смысле слова (от ограничения продолжительности рабочего дня, недели и т.п. до прогрессивного подоходного налога и разнообразных форм социальной защиты), так и «коррекций» механизмов формального и реального подчинения труда (от охраны труда до участия в собственности и управлении). Однако неолиберальный период, во-первых, ограничивает достижения предшествующего этапа и, во-вторых, подрывает механизмы их обеспечения: ослабление и снижение роли различных ассоциаций трудящихся, проходящие под давлением неомаркетизации, и «очастнивание» социальной жизни разрушают основы для противодействия росту эксплуатации.
И все же наиболее интересен для данного материала третий «пласт» подчинения труда – отношения, формируемые на нынешнем этапе «позднего» капитализма: отношения тотального подчинения человека корпоративному капиталу. Они не только вбирают все кратко охарактеризованные выше «пласты», но и добавляют нечто новое, прежде всего – ростки подрыва подчинения труда капиталу с целью (вот она, диалектика эпохи заката капитала) укрепления этого подчинения.
Главное в этих ростках – попытка подчинения капиталу, возникающему в период заката царства необходимости, нового качества труда – творческой деятельности как функции самореализации целостного человека. Направленность на подчинение именно целостной личности и делает это подчинение тотальным по своей сущности в отличие от классической системы капиталистического подчинения преимущественно репродуктивного труда как функции рабочей силы – одного из качеств частичного работника.
Здесь требуется несколько уточнений. Как уже не раз отмечалось, творческая по содержанию деятельность является по самой своей природе (1) неотчуждаемой, и потому с содержательной точки зрения она не может быть объектом эксплуатации[280]; (2) всеобщей, априори общественно необходимой (и в этом качестве она может служить аналогом денег – всеобщего эквивалента, продукта всеобщего труда), но при этом, в отличие от денег (3) создающей безграничное (с количественной точки зрения) богатство, универсальные ценности.
Подчинение такой деятельности капиталу в его классическом виде с содержательной точки зрения является неразрешимой задачей (не случайно классический капитализм так и не смог создать в массовом масштабе капиталистически-организованных форм творческой деятельности). Но это не означает невозможности возникновения социально-экономических отношений, подчиняющих капиталу (и отчуждающих от творца) социальную форму такой деятельности и ее предметные результаты.
Именно эту задачу и начал решать во второй половине XX века корпоративный капитал, ища переходные формы, позволяющие ценой подрыва своих сущностных черт (подчинения труда капиталу) найти ответ на наиболее фундаментальный вызов эпохи – смену царства необходимости, основанного на отчужденном репродуктивном труде, царством свободы, основанном на свободной творческой деятельности.
При этом в ближайшей исторической перспективе перед капиталистом стоит и будет стоять задача подчинения не столько собственно творческой деятельности, сколько относительно более простого феномена – новаторского, инновационного, профессионального потенциала работников и процессов их воспроизводства. И здесь капиталом испробована сложная система переходных форм. Автор хотел бы заострить внимание только на трех, показав пути подчинения капиталу новаторского потенциала «рядовых» работников, управленцев и творческой «элиты».
Первая – различные механизмы частичного снятия формального подчинения труда капиталу путем привлечения работников к выполнению функций капитала, в частности – к управлению и собственности[281]. Во всех известных автору случаях (производственные советы в ФРГ, «кружки качества» в Японии, (частичная) передача акций работникам фирм – ESOP – в США и Западной Европе и мн. др.) эти механизмы всегда сохраняют основные функции в руках капитала, мобилизуя при этом в целях накопления последнего новаторский потенциал работников. В то же время эти механизмы создают элементы ассоциированного социального творчества работников и этим особенно ценны для будущего.
Вторая группа форм связана с широчайшим развитием феноменов предпринимательства и менеджмента, когда творческие, новаторские способности человека (причем, как правило, наиболее талантливых лиц) подчиняются капиталом и направляются в сферу деятельности по укреплению его гегемонии, что «оттягивает» творческий потенциал человечества от науки, искусства, образования, воспитания и других аспектов развития креатосферы, не говоря уже об ассоциированном социальном творчестве (в различных формах – от профсоюзов и «зеленых» до левых демократических партий) как антитезе гегемонии капитала[282].
Наконец, третья форма отображена рассмотренной выше теорией «человеческого капитала».
Однако самое главное состоит в том, что творческий труд создает ценность, обладающую способностью постоянного «самовозрастания». Ценность продукта творческого труда (как было показано в первой части) бесконечно увеличивается как бы «сама собой» в процессе ее распредмечивания новыми творцами.
В конце ХХ века прогресс творческого содержания труда создает и ряд ростков подрыва реального подчинения труда капиталу. Они появляются тогда, когда перед капиталом встает задача так видоизменить свою гегемонию, чтобы сама технология процесса деятельности, лежащая в основе капитала, подчиняла человека-творца современному капиталу. В полной мере эта задача в принципе неразрешима, ибо, как уже было замечено, творческая по содержанию деятельность неотчуждаема по самой своей природе. Однако определенные переходные отношения здесь могут возникнуть, продолжая линию подрыва формального подчинения труда капиталу (исторической аналогией здесь может служить мануфактура или даже фабрика, использующая труд крепостных – феномен, хорошо известный позднему феодализму).
Среди таких переходных отношений, нацеленных на частичное реальное подчинение творческой деятельности капиталу, выделяются, во-первых, монополизация капиталом «средств производства» творческой деятельности. В результате развитие частной собственности на know how и другие культурные ценности приводит к своего рода «огораживанию» капиталами культурных пространств, доступ в которые возможен для творца только путем подчинения капиталу (устройства на работу в фирму с обязательством неразглашения ее тайн…).
Как следствие, во-вторых, возникает иррациональный по своему содержанию феномен собственности корпорации на результаты творческой деятельности – создаваемые культурные ценности и новые способности работника-творца (господство долгосрочных контрактов).
В-третьих, «производство» творческих личностей также монополизируется капиталом, контролирующим наиболее высокачественные учебные заведения и центры переподготовки кадров[283] (известны феномены сращивания элитных вузов с крупнейшими корпорациями и превращения первых – таких, например, как Гарвард в США, – в ТНК).
Наконец, в-четвертых, современный капитал доводит до совершенства характерные для любых обществ эпохи отчуждения (от азиатской деспотии до мутантного социализма и корпоративного капитализма) механизмы подчинения интеллигенции господствующей социальной силе.
Подчинение творческого труда капиталу открывает перед последним поистине безграничные перспективы повышения эксплуатации и извлечения прибавочной стоимости особого рода. Дело в том, что творческий труд, как уже было отмечено, способен создавать безграничные ценности, рыночная стоимость которых также оказывается бесконечно велика (приватизировав, например, произведенный неким гением рецепт лекарства от рака, корпорация, заключившая с этим творцом контракт, получит в свои руки источник едва ли не бесконечного роста богатства); несравнимо велика в соотношении с доходом творца.
Соединение ростков нового реального подчинения не только труда, но и человека капиталу с использованием новых механизмов формального подчинения создает предпосылки для сращивания элиты корпоративного капитала и элиты новаторов («профессионалов»), мультиплицируя власть капитала, как бы «перемножая» власть современного корпоративного капитала на «власть» творцов.
При этом, естественно, гегемония капитала приводит к тому, что прогресс творческой деятельности и ее материальных факторов протекает в формах, наиболее адекватных не для свободной творческой деятельности, а для подчинения новаторских способностей капиталу, уходит в русло развития их превратных форм. В результате творческая деятельность преимущественно канализируется в прогресс узких специалистов, работающих на заказ превратного сектора (финансового капитала, ВПК, массовой культуры и т.п.), культурные ценности «надевают» на себя форму информационных товаров, находящихся в частной собственности крупнейших корпораций, и т.д.[284]
Наконец, подчинение человека капиталу происходит и в сфере, которая ранее была свободна от непосредственной капиталистической гегемонии: свободное время работника косвенно присваивается капиталом. Оно все более превращается в достаточно жестко детерминированное капиталом время «досуга», организованное по жестким стандартам «общества потребления». Тотальный рынок заполняет его системой форм массового систематического «шопинга»[285], потребления продуктов масс-культуры, организованного капиталом же воспроизводства способностей в системе образования и т.п.
Нельзя не подчеркнуть при этом, что наряду с ростками подчинения творчества капиталу в современном мире существуют и ростки иных, основанных на использовании (хотя бы частично) свободного труда, форм организации творческой деятельности. Последнее может происходить, например, в рамках общественных фондов, независимых творческих коллективов, отчасти – государственных вузов и исследовательских центров, в форме «добровольного труда» (voluntary job) и других, подробно описанных в многочисленных исследованиях (в частности, в упоминавшейся книге Дж. Рыфкина «Конец работы»).
Кроме того, подчеркну и то, что возникающие ростки формального и реального подчинения творческой деятельности капиталу остаются сугубо противоречивыми, переходными, неустойчивыми (в стратегическом отношении), ибо соединяют антагонистически противоположные начала.
В результате поздний капитализм обретает новое противоречие – человека и капитала. Это не только противоположность общественных (по своей технологической природе) средств производства и частнокапиталистической формы присвоения, но и противоречие растущего потенциала свободной творческой деятельности работников, развития личностных качеств Человека (как родового существа), с одной стороны, и глобальной гегемонии капитала, стремящегося подчинить себе даже личность человека – с другой.
Противоположность этих полюсов уже была показана выше, где, в частности, было отмечено, что капитал вызывает к жизни две общественные силы, которые он не может до конца содержательно себе подчинить: обобществление (в материальном производстве) и массовую творческую деятельность ( в креатосфере). Обе эти силы требуют (в конечном итоге) решения двух «сверхзадач» будущего общества – планомерности ( производства) и освобождения (труда).
Но кроме названного взаимоотрицания важно также отметить, что оба полюса этого противоречия взаимозависимы, диалектически едины. Капитал для своего прогресса должен развивать творческий потенциал человека, а это развитие, в свою очередь, может в современном мире отчуждения протекать только в превращенной форме капитала и посредством отношений его гегемонии в той мере, в какой человечеству не удалось добиться (хотя бы в отдельных «оазисах», хотя бы частично) освобождения труда.
Данная диалектика вместе с тем выражает в современной, наиболее развитой к настоящему времени форме и фундаментальное противоречие царства необходимости. Это противоречие между родовой сущностью человека, заключенной в его способности к свободно-творческой деятельности (ныне эти сущностные способности могут быть практически реализованы для большинства людей вследствие развития производительных сил, самого Человека), и отчуждением (развившемся до глобальной гегемонии капитала).
Развивая ростки новых механизмов формального и реального подчинения капиталу не только труда, но и творческих способностей человека, нынешняя эпоха дополняет их системой отношений корпоративного доминирования капитала над трудом и (шире) человеком. Это четвертый «пласт» гегемонии современного капитала.
Суть этого доминирования состоит в том, что современный корпоративный монополистический капитал представляет собой не просто предприятие, но как бы «административно-командную систему» в миниатюре, включая многие свойственные для нее каналы власти/подчинения. Это закрытая система. Попав в нее, работник становится не столько свободным наемником, сколько членом закрытого «клана», дающего определенные привилегии, гарантии, защищающего от некоторых внешних воздействий и т.п., но вместе с тем требующего и определенных «жертв», обязательств по отношению к системе (это особенно характерно для японских и других азиатских ТНК).
Тем самым корпорация строится как сложная иерархическая система, целостно (в том числе административно) подчиняющая личность человека (а не только его рабочую силу) некоему безликому, внеличностному механизму – административно-бюрократической власти. Подчеркну: такой характер власти означает не столько ее неэффективность, сколько другие качества бюрократии – власть замкнутого безликого привилегированного слоя, обособленного от низов и реального процесса деятельности; при этом сам этот слой подчинен интересам сохранения господства и экспансии безликой машины в целом, над ним довлеют фетишизм формы, тенденции к доминированию вертикальной власти («я – начальник, ты – дурак») при постоянных болезнях ведомственности, коррупции etc.[286]
И хотя всякая корпоративная структура постоянно борется с этим, затрачивая массу усилий и средств на создание эффективного менеджмента, в целом она остается по сути бюрократической системой, т.е. системой, основанной на отчуждении управления от труда (повторю: это отчуждение лишь отчасти, в переходных формах снимается для высших и средних служащих штаб-квартир ТНК).
Этот подход автора резко контрастирует с современными трактовками внутрикорпоративных отношений и систем управления в корпорациях. Большинство исследователей, пишущих о корпорациях эпохи генезиса информационного общества, акцентируют внимание на совершенно ином. Как правило, речь идет о новой роли интеллектуалов («меритократия»), профессионалов как относительно независимых от менеджмента, но принципиально важных для корпорации лиц; переходе от вертикально-иерархической к модульной организации труда и гипертекстовой – управления; снижении роли административных каналов власти и возрастании значения внутрикорпоративной культуры и традиций и т.п.