Юрка упал и стал реветь, но свиноматка продолжала тыкаться рылом ему в лицо, чтоб отнять яблонные очистки.
Испугавшись, что она сожрет его дружбана, трехлетний Николай схватил ее за ухо, потянул от Юрки. Свиноматка задергала головой, пытаясь отбросить его, но Николай не отпускал, а впился ей в ухо зубами. Свиноматка завизжала и, словно тряпичную куклу, отшвырнула его, он шмякнулся в грязь.
Тут из колонны, проходящей через лагерные ворота, вырвались две молодые женщины и с криками «Коля!!», «Юра!!!» побежали к малышам.
Начальник охраны закричал им: «Назад!! Стой, стрелять буду!», но женщины, не обращая внимания, продолжали бежать к своим детям.
Собаки рванули с поводков, начальник охраны выстрелил в воздух, колонна бросилась врассыпную, собаки кинулись на женщин, и начальник выстрелил еще раз.
Одна из женщин – круглолицая, с ямочками на щеках – упала, не добежав двух шагов до Николая, и прошептала последнее:
– Коля…
А репродуктор продолжал греметь:
Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах слышней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей…
Утром по нью-джерсийскому хайвею катил маленький серый грузовичок с запыленным номером, В его кузове лежали старая машинка для стрижки травы, складная лестница, грабли, садовые ножницы и прочий садовый инструмент.
А в кабине сидели Родригес и Николай, на ходу доедали гамбургеры. На Николае был новый недорогой пиджак и бейсбольная кепка «Yankees».
– О'кей, – сказал Родригес и свернул под указатель «Scarsdale». – Мы у цели.
Грузовичок углубился в безлюдные зеленые улицы, больше похожие на парковые аллеи,
Николай присмотрелся. Настоящие поместья – каждый двор как парк, и в глубине – двухэтажный или трехэтажный особняк, плавательный бассейн, стриженые газоны, детская площадка, теннисный корт и гараж на пару машин.
– Well… – сказал Родригес. – D'you like it? [Тебе нравится это?]
Николай молчал.
Родригес сбавил скорость:
– Okay. Here we are. – И, достав из бардачка широкий, в упаковке, лейкопластырь «Bendaid», протянул его Николаю.
– Что это? – спросил тот.
Родригес вскрыл упаковку, извлек пластырь:
– Заклей свой шрам.
– Зачем?
Родригес разозлился:
– Do it! Делай!
Николай нехотя повиновался.
Родригес дал ему темные очки и сказал миролюбивее:
– И это…
Затем остановил машину, с озабоченным видом вышел из кабины, открыл капот. Держа в руке тряпку, свернул пробку радиатора и тут же резко отстранился от выброса пара.
– Shit!
Николай подошел к нему.
– О'кей! – Родригес посмотрел на часы и кивнул в сторону выезда со двора, который они проехали. – Сейчас оттуда выедет синий «торус». Это домработница поедет в магазин. И тогда – твое время. Войдешь во двор, там, в глубине – оранжерея. В оранжерее баба, слегка чокнутая, у нее эта болезнь… ну, с еврейской фамилией – Кацнельсон, Даркинсон?.. Ты понял?
– Еще нет…
– Fuck! Ну, муж хочет избавиться от нее. Ты, как случайный грабитель, влез, изнасиловал и… На все – сорок минут. Ясно?
Николай посмотрел ему в глаза:
– И?
– И возвращаешься! – нервно сказал Родригес. – Я буду здесь. Буду ездить вокруг квартала. Что ты смотришь? Мы говорили с Москвой, нам сказали – ты профессионал. Так?
– Так… – Николай протянул руку Родригесу.
– Что? – удивился Родригес.
– Пушку.
– Are you creasy? Какая пушка?! Руками! Пушкой тут любой черный…
В глубине двора показался верх синего «торуса» с тридцатилетней мулаткой за рулем.
– There she goes! – прервал себя Родригес. – Атас!
Проехав за деревьями и кустами, «торус» выехал из каменной арки, мулатка притормозила, бросила Родригесу «Shi is there. Go» [Она здесь. Иди.] и укатила прочь.
– Все! – сказал Родригес Николаю. – Пошел!
Но Николай не спешил:
– А в оранжерее кто эта баба? Русская?
Родригес вспылил:
– Какая разница? Фули ты время тянешь?
Николай усмехнулся:
– У меня же сорок минут. Она русская?
– Нет! Не русская! Иди! Или у тебя не встанет на нерусскую?
Николай усмехнулся и еще раз взглянул на шею Родригеса.
Да так, что Родригес невольно провёл по шее рукой – словно закрываясь. Но в следующую секунду Николай уже закрыл глаза темными очками и пошлепал ладонью по липкому пластырю на своей щеке.
– За сорок минут мы с корешем два ларька взяли, – сообщил он. – В детстве еще.
И расслабленной походкой направился к каменной арке.
Оглушительно кудахча и хлопая крыльями, куры метались по темному ночному курятнику. Пух и помет летели в разные стороны. Шестилетние Юрка и Николай, растопырив руки, пытались загнать в угол одну из кур. Курица бегала от них кругами, кося глазом…
Пройдя под каменной аркой выезда со двора, Николай – на виду у Родригеса – шел в глубь аллеи. Затем, когда кусты и деревья парка скрыли его от Родригеса, снял темные очки и сорвал со щеки пластырь.
Впереди, в глубине аллеи открылся вид на плавательный бассейн, а подле бассейна стоял большой каменный дом и сбоку прилегала к дому стеклянная оранжерея.
Но Николай не спешил туда. Оглядевшись по сторонам и посмотрев поверх кустов на соседнюю виллу, он круто свернул и пошел туда через кусты, изгородью разделявшие территорию двух дворов.
Однако угрожающий собачий рык и взлай остановили его и заставили отпрянуть.
За кустами две оскаленные псиные пасти с белыми клыками и красными от злобы глазами роняли слюни в ожидании его крови и мяса.
– Мать вашу! – в сердцах сказал им Николай, вернулся на аллею и увидел Ее.
Она – пожилая худенькая блондинка с тростью во вздрагивающей руке – вышла из оранжереи, приветливо говоря ему по-английски:
– I've seen your car. You have some problems with it and need a phone, right? Come here…
Ее чистый оксфордский английский журчал таким слитным ручьем, что понять ее смог бы далеко не каждый американец. А уж Николай тем паче не разобрал в этой каше ни слова и попробовал знаками объяснить, что хочет только пройти через ее двор на соседнюю улицу.
Она закивала, как будто поняла, а потом жестами стала зазывать его в оранжерею.
– Come here, sir.come here…
Николай в растерянности огляделся.
За живым забором из кустарника продолжали рычать два черных ротвейлера, за воротами его ждал Родригес…
Он снова посмотрел на эту американку.
Приветливая и еще совсем не старая леди, похожая на актрису Гурченко и сразу располагающая к себе. Стройная фигура, длинная юбка в обтяжку, попка – класс, и грудка торчит под мужской рубашкой. А на руках белые перчатки, перепачканные землей. Да, она еще вполне…
Между тем блондинка сошла и оранжерею и обернулась, снова зазывая Николая следовать за ней.
Он последовал.
В оранжерее, увешанной горшками с какими-то вьюнами и цветами, было тепло, даже жарко. Блондинка подошла к длинному столу с ящичками рассады, сдвинула их, и Николай увидел телефон.
– Please. You can call your mechanic.
Теперь до него дошло. Она думает, что у него испортилась машина, и предлагает ему позвонить механику.
– No… No механик, – сказал он. – Слушай, леди, тебя хотят грохнуть. Ну, убить, понимаешь? – И для наглядности выразительно чиркнул себя ладонью по горлу, а потом ткнул в американку пальцем. – Тебя – к-х-х! Муж! Твой муж тебя заказал, понимаешь?
Она пристально смотрела ему в глаза.
– Ну, он тебя грохнуть хочет, дура! – снова объяснил Николай. – Пиф-паф! Харакири!
Женщина выслушала его внимательно, но поняла по-своему.
– You're not going to kill me, are you? Would you take money instead? [Ты не собираешься меня убить, а? Может просто возьмешь деньги?]
– Мани о'кей! – удовлетворенно сказал Николай. – О'кей мани…
– Just a minute!
Женщина открыла ящик стола, но вытащила из него не деньги, а пистолет. И, опираясь одной рукой на трость, вторую, с пистолетом, направила на Николая:
– Get out, motherfucker! I'll kill you…
Но пистолет в трясущейся руке не испугал Николая. «Бля! – сказал он в досаде и резким жестом рубанул по этой руке так, что пистолет отлетел далеко в сторону.
Однако эта дура с болезнью Паркинсона оказалась не из робких. Тростью стала лупить Николая, а когда он выхватил трость, тут же схватила горшок с цветами, швырнула в Николая и, тряся головой, побежала в дом, крича: «Police! Police!»
В ночном курятнике, растопырив руки, они оба прыгнули на убегающую курицу. Николай накрыл ее своим телом, курица стала вырываться из-под него, Юрка схватил ее за крыло.
– Есть!
Держа трепыхающуюся курицу за шею, они тут же свернули ей голову. Разорвали на части и стали с жадностью есть – сырую, теплую, с кровью и перьями…
Этого Николай уже не мог допустить. Рванувшись с места, он забежал блондинке дорогу, схватил за шею, сказал угрожающе:
– Но полис! Понимаешь? Но полис! Ай нот киллер!
Она, вслушиваясь в его речь, спросила озабоченно:
– Are you German?
– Я новую жизнь начинаю, – объяснил он. – Понимаешь? Нью лайф! Но криминал!
– Yes! Yes! 1 want new life! – горячо сказала она и рванула на себе рубашку, открывая грудь. – Take me! Take me to new life! Fuck me, motherfucker! Can you fuck me now?
Николай озадаченно наморщил лоб:
– Ты что, совсем? Чокнулась?
– Please! – горячей скороговоркой продолжала она. – My husband doesn't want me. I didn't have fuck four years! But I'm rich! Give me new life and I'll give you everything I have? [Пожалуйста! Мой муж не хочет меня. Мы не спим с ним годами. Я богата. Подари мне новую жизнь, и я отдам все, что у меня есть!]
Но Николай ухватил в ее речи только одно слово.
– Хазбанд! – вспомнил он. – Правильно – хазбанд. Имей в виду: твой–хазбанд–кил–ю. Понимаешь? Ай – нот – кил! Ай – старт–нью–лайф. Без криминала. No криминала. Понимаешь?
– Yes, yes! You aren't criminal. You want new life – me too. And I'm rich! Would you take me with you? Please! [Ты не преступник. Ты мечтаешь о новой жизни – я тоже. Я богата. Ты не можешь взять меня с собой? Пожалуйста!]
– Но они могут вызвать другого и грохнуть тебя, – продолжал втолковывать Николай. – Эназер киллер! You! Ферштейн? – И, показав на нее пальцем, опять выразительно чиркнул ладонью под своим подбородком. – К-х-х! Нот ми! Ю! Эназер…
Но вместо «спасибо» она вдруг, плача, упала перед ним на колени:
I have a house in Arizona. Take me there! Please! Or kill me! I can't stand it here any longer! I don't want such life… [У меня дом в Аризоне. Возьми меня с собой! Пожалуйста! Или убей! Я не хочу здесь оставаться! Я не могу так жить…]
– Дура! – разозлился он. – Не буду я тебя убивать. Понимаешь? Не буду. Ну тебя на хер! – И, махнув на нее рукой, Николай поднял с пола пистолет и вышел из оранжереи.
Сокрушенно крутя головой, пошел по аллее к выходу и по дороге швырнул пистолет в бассейн.
Сунув за пазухи по еще одной обезглавленной курице, Юрка и Николай осторожно выглянули из курятника…
А в доме пожилая тетка в нижней рубахе, маленькая и субтильная, как Дуся Германова, засыпала в дробовик крупную соль и подошла к открытому окну.
Освещенные луной, Юрка и Николай через двор бежали к забору.
– Сволочи детдомовские! Гады! – закричала тетка и выстрелила из дробовика.
Выстрел прозвучал, когда Николай прошел уже полпути от оранжереи до парадной каменной арки. Николай рефлекторно отпрыгнул в кусты и упал, вжавшись в землю головой и ожидая нового выстрела.
Но никто не стрелял в него, и вообще больше не было слышно ни звука.
Он приподнялся, осторожно выглянул из-за куста, а потом – пригнувшись, зигзагом и короткими перебежками – вернулся назад, к оранжерее.
Блондинка лежала посреди оранжереи – уже мертвая. В ее руках было старое ружье, «винчестер». А из-под ее левой груди медленно вытекала на землю густая алая кровь.
– Ё-моё! Зачем?! – с мукой в голосе сказал Николай. Когда он вышел на улицу, Родригес чуть не сбил его своим грузовиком.
– Quick! Быстрей! Садись!
Николай сел в кабину, и Родригес дал газ.
– Ну? – нетерпеливо спросил Родригес. – Всё о'кей?
Николай молча смотрел прямо перед собой.
Родригес повысил голос:
– Ты ее сделал или нет?
– А?
Родригес психанул:
– Ты глухой? Я тебя спрашиваю по-русски: ты сделал ее?
– Да…
– Ну так и скажи! – облегченно выдохнул Родригес. – Час с инвалидкой мудохался! Потому и нет у вас порядка в России?
Николай посмотрел на него тяжелыми остановившимися глазами, и Родригес занервничал.
– Ладно, я шучу…
Он вывел машину на хайвей и погнал на юго-восток. Слева и справа мелькали бензоколонки Sunoco, Texaco и Exxon, плоскокрышие магазины и рестораны с яркими рекламными вывесками-щитами, а потом все это разом кончилось, и шоссе пошло через лес.
Николай вдруг схватился одной рукой за живот, а другой зажал себе рот. Захрипел, и его тело задергалось в рвотных судорогах.
– В чем дело? – изумился Родригес. – Ты что, первый раз бабу сделал?
Николай промычал сквозь пальцы:
– Это твой гребаный гамбургер… Стоп!..
Родригес прижался к обочине, Николай выскочил из машины и, сгибаясь от рвотных порывов, побежал в лес.
Глядя ему вслед, Родригес выругался в сердцах:
– Fuckin' weak belly! [Гребаный слабак!]
И, нервно поглядывая в зеркальце заднего обзора, закурил.
Мимо проносились легковые машины и тяжелые грузовики – от их скорости воздушная волна ударяла по его грузовичку и. качала его.
Потом где-то за деревьями проклацали колеса поезда. А Николая все не было…
Родригес не выдержал и вышел из машины.
– Bustard! – выругался он, отшвырнув сигарету и направляясь к лесу. – What fuckin' ugly monsters they send us! [Посылают же уродов!]
А войдя в густой кустарник, позвал:
– Николай! Эй, Нико…
Жесткий, как топорищем, удар ребра ладони по его бычьей шее оборвал этот зов.
Родригес еще тихо оседал на подгибающиеся колени, когда второй такой же удар по сонной артерии отключил его полностью.
– То-то, сука! – в запале произнес Николай. – И скажи спасибо, что я новую жизнь начинаю. А то б я тебя отправил в Боливию! Строить социализм…
Нагнувшись над Родригесом, Николай вытащил из его карманов пакет со своими документами и кошелек. Достал деньги из кошелька, посчитал.
– Сука! – сказал Николай бездыханному Родригесу. – Тут моих девять сотен, а твоих только одна. Ты мне еще девять штук должен! Понял?
И пошел из леса к гудящему от машин шоссе.
Там он сел за руль грузовичка, дал газ, доехал до первого пересечения с какой-то другой дорогой, свернул, выбросил в кювет кошелек Родригеса и помчался, сам не зная куда.
Скорость и прекрасное шоссе с летящими по этому шоссе американскими машинами пьянили ему душу. Он включил радио, и оно тут же отозвалось джазовой музыкой.
– Эй, Америка! – крикнул он в полный голос. – Я здесь! Даешь Монтану!
Забор был высокий, глухой, дощатый.
Но им было по десять, и они уже были профессионалы. Николай фомкой поддел доску и отжал ее почти без скрипа. Юрка нырнул первым, Николай вторым.
За забором, в темном саду, стояла голая гипсовая баба с веслом, и Юрка, даже спеша к темному дачному дому, невольно остановился, засмотрелся на эту голую красотку.
Но Николай дернул его, и они, таясь, подбежали к темным окнам дачи.
Форточка одного из окон была призывно открыта.
Николай встал спиной к стене, сцепил руки замком, и Юрка, ступив в «замок», залез Николаю на плечи. Подтянулся и нырнул в форточку.
Через минуту они уже были внутри и выгребали из холодильника на пол целое пиршество – финский сервелат, буженину, сыр, помидоры, чешское пиво, шоколад «Победа»… И жадно ели все подряд – смачно чавкая, запивая пивом…
Портрет Горбачева смотрел на них со стены, с календаря 1986 года.
Юрка рыскнул по тумбочкам, нашел папиросы «Казбек» и сигареты – «Столичные» и «Ту-134».
Закурили и развалились на полу среди жратвы.
И тут на подоконнике, среди газет «Правда» и «Известия» с фотками того же Горбачева, Юрка углядел край глянцевого журнала. Потянул и охнул.
– Ёп-тать! Смотри – «Америка»!
Действительно, это был журнал «Америка».
Оба легли животами на пол и, продолжая курить, жевать и пить пиво, стали рассматривать журнал. Он был целиком посвящен штату Монтана, и фотографии были просто потрясающие – изумительные горы… сказочные леса в порке Йеллоустон… синие горные озера, ковбои или охотники на конях… рыбаки с огромными рыбинами в руках… ранчо в райских садах… лыжные курорты… гейзеры… катание на собачьих упряжках… и на яхтах по озерам… и стремительные спуски на каноэ молодых мужиков и детей по горным рекам – все в брызгах, в кипении бурных потоков воды… и, наконец, восхитительные двенадцатилетние амазонки – индианки в индейских нарядах с луками в руках и верхом на замечательных скакунах…
– Ёп-тать! Где это? – сказал Юрка.
– «Штат Монтана, – прочел Николай, – находится па северо-западе США. Население–800тысяч человек, средний доход на каждого человека – 25 ООО долларов в год, 70 процентов жителей имеют свои дома…»
– Все! – решительно сказал Юрка. – Писец! Едем в Монтану!
– Ага, завтра! – саркастически усмехнулся Николай.
Но Юрка уже завелся, сказал лихорадочно:
Можно рвануть через Финляндию – легко, я читал! А можно протыриться в Шереметьево, спрятаться в багаже. Представляешь, прилетаем в Монтану! Чур, я женюсь на индианке!..
Они так увлеклись, что не услышали появления опасности – нога в кирзовом ботинке вдруг грубо прижала Николая к полу с такой силой, что он захрипел, И острие финского ножа уперлось Юрке в шею.
– Та-ак… – сказал застукавший их охранник дачного поселка. – В Монтану наладились? Я вам счас покажу Монтану! Ты, жених, ну-ка вставай! Помалу вставай, тихо. Так. Спускай штаны, сволочь!
Медленно спуская штаны, Юрка плаксиво заныл:
– Дядя, мы не будем больше! Честное…
– Конечно, не будешь. – Охранник извлек из брюк свой ремень. – Снимай и повернись жопой. Ну!
Юрка с плаксивым «Дядя, ну, пожалуйста, не бейте…» опустил штаны и повернулся спиной к охраннику. Тот приказал:
– Руки в пол! Ну!
Юрка послушно согнулся, уперся руками в пол.
Охранник перебросил финку из одной руки в другую, направил ее на Николая.
– Так, теперь ты. Штаны! Ну!
Николай тоже спустил штаны.
Охранник сложил ремень пополам, как для порки.
– Стань рядом с ним!
Николай повиновался.
Но вместо порки охранник вдруг набросил ремень Николаю на шею и затянул.
– И молчи, сучонок! – приказал он. – Дернешься – удушу!
Николай молчал.
Охранник расстегнул свою ширинку, шагнул к белому Юркиному заду и, держа в одной руке финку, а во второй ременную петлю с Николаем, уже изготовился к действу, когда…
Николай вдруг двумя руками ухватился за ремень, вырвал его из руки охранника и бросился ему в ноги, вцепился зубами в голую ляжку:
Охранник взвыл и финкой с размаху полоснул Николая по лицу и шее.
Кровь брызнула во все стороны – на ноги охранника, на голый Юркин зад…
* * *
Белый «Кадиллак» прокатил в потоке машин по Пятой авеню и остановился у одного из высоких офис-билдингов. Прекрасно, с итало-гангстеровским шиком одетый мистер Сэм Блюм открыл заднюю дверь и вышел из машины, а шофер остался ждать его в «кадиллаке». Докурив сигарету, мистер Блюм швырком пальцев отбросил ее, огляделся по сторонам и вошел в высокие вертящиеся двери здания.
В богатом, отделанном мрамором лобби-вестибюле, за длинной мраморной стойкой с несколькими мониторами и телефонами сидели два портье и охранник с «воки-токи».
Мистер Блюм подошел к ним, сказал с заметным акцентом:
– Nice, Clean and Perfect Agency Inc.
– Тридцать четвертый этаж.
– Спасибо.
Блюм прошел к лифту, поднялся на 34-й и решительно толкнул высокую матовую дверь с золотыми буквами «Nice, Clean & Perfect Agency Inc.».
Элегантная пожилая секретарша с удивлением посмотрела на нежданного визитера:
– Чем могу вам помочь, сэр?
Блюм вручил ей свою визитку:
– Отнеси своему боссу.
Секретарша взглянула на визитку – «Сэм Блюм, президент. Импорт-экспорт интернэшнл».
– У вас назначена встреча, сэр?
– It's okay, отнеси.
Секретарша с сомнением посмотрела на него.
Синий костюм от Gianni Versace, галстук от Gucci, лакированные итальянские туфли, а на руке два перстня из платины. Брр! Так одеваются только разбогатевшие плебеи и актеры, играющие чикагских гангстеров 30-х годов.
Но и отбрить такого нувориша секретарша не решилась.
– Я не уверена, что мистер Лонгвэлл здесь. – И она прошла в кабинет своего босса.
Мистер Блюм сел в кресло и огляделся.
Стены приемной были скупо, но элегантно украшены рекламой «Nice, Clean & Perfect Inc.», в том числе большими, на полстраницы объявлениями в «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс», и эти объявления давали полное представление о деятельности агентства.
BEST HOUSEKEEPERS & NANNIES FROM EUROPE
Наши домработницы и няни из Европы и Филиппин работают в лучших домах Беверли-Хиллз, Род-Айленда и Силвер-Спринг. Трудолюбивые, с европейским образованием и манерами. Отличные рекомендации, проверенные биографии.
Билл Лонгвэлл, хозяин агентства и бывший детектив Интерпола, имеет связи с полицией всех европейских стран и гарантирует полную проверку вашей будущей работницы.
Объявления были украшены фотографиями этих домработниц – миловидных, но без блядства в глазах, – филиппинок, немок и финок. А буклеты агентства, которые лежали на столике у кресла посетителей – дорогие, на лучшей бумаге – и которые мистер Блюм бегло полистал, завершали характеристику агентства. Судя по буклетным фотографиям вилл и домов, где работали поставляемые агентством няни и сиделки, клиентами агентства был даже не средний класс, а адвокаты, хирурги, кинозвезды и преуспевающие бизнесмены.
Между тем секретарша задерживалась, почтительно выжидая, когда хозяин завершит телефонный разговор.
– О нет, мадам! – говорил шестидесятилетний респектабельный и слегка полнеющий Билл Лонгвэлл. – Мое агентство не только проверяет их биографии. Каждые шесть месяцев я лично объезжаю всю свою клиентуру в Беверли-Хиллз, Палм-Спринг так далее. Спрашиваю, чем мои клиенты недовольны, какие пожелания… Да, мадам, конечно, все мои няни и сиделки с европейским образованием, дву- и даже триязычные… Да, мадам, мой секретарь вышлет вам наши буклеты прямо сейчас! Да, мадам, я буду счастлив помочь вам выбрать лучшую сиделку для вашего мужа…
Лонгвэлл положил трубку, а секретарша молча подала ему визитку Блюма.
Едва взглянув на нее, Лонгвэлл испуганно вскочил с кресла:
– Что? Он здесь?!
И на глазах изумленной секретарши сам метнулся к двери и сам пригласил посетителя в свой кабинет:
– Сэм! Что случилось? Заходи! – И показал секретарше на дверь: – Джесси…
Секретарша, еще более изумленная, вышла из кабинета в приемную, села за свой стол и озадаченно покрутила головой. Потом коснулась пальцем кнопки селектора.
– Сэр, вам чай или кофе?
– Ничего, И отмени мою поездку на Западное побережье.
– Что?! – изумилась секретарша.
– Я сказал: отмени мой вылет в Лос-Анджелес и всю поездку! – жестко ответил Лонгвэлл.
– Но, сэр! Уже все заказано и оплаче…
Нажатием кнопки Лонгвэлл отключил селектор и повернулся к Блюму, спросил озабоченно:
– На какой сроку него виза?
– На месяц, – ответил Блюм с тяжелым русским акцентом. – Он же прилетел якобы на пластическую операцию…
– А на какое число обратный билет?
– Он может улететь в любой день. Билет с открытой датой.
– У него есть деньги?
– Десять сотен. Он взял их с кошельком Родригеса.
– Там были и документы?
– Родригеса? Конечно. Автомобильные права…
– А ты уверен, что он выполнил заказ?
– И еще как! Супер!
И Блюм положил на стол свежую газету-таблоид. На ее первой странице был крупный заголовок «СМЕРТЬ В СКАРСДЕЙЛЕ. БОГАТАЯ ЛЕДИ ЗАСТРЕЛИЛАСЬ СРЕДИ ЦВЕТОВ!» и фото женского трупа посреди оранжереи.
– Читай, – сказал Блюм. – Даже нет следов насилия. Она сама застрелилась из «винчестера».
– Но это же глупо! Выполнить заказ, за который он мог получить двадцать тысяч – ведь ты им по двадцать платишь? Или меньше? – Лонгвэлл пытливо глянул на Блюма, но тот сделал неопределенный жест, и Лонгвэлл продолжил: – За такую работу ему можно было добавить! А главное, у меня есть новый заказ! Fuck! – произнес он с досадой. – Ты уже сообщил в Москву, что он сбежал?
– Еще бы! Они теперь встречают каждый рейс из Нью-Йорка, а мои ребята дежурят тут, в аэропорту. Но я не думаю, что он там появится.
Лонгвэлл постучал пальцами по крышке стола.
– Та-а-ак… Что мы имеем? В Москву он не полетит. А тут – куда ему деваться? Он знает английский?
– Откуда? Русский валенок! Две недели как вышел из зоны!
– Это ужасно! Десять сотен он спустит за неделю, а потом что-то украдет и погорит на ерунде. И полиция выйдет на твоего Родригеса. Кто забирал мои заказы из почтового ящика? Ты или Родригес?
– Конечно, Родригес. Неужели я буду ездить на почту?!
– Значит, как только полиция возьмет этого засранца… Лонгвэлл в панике забегал по кабинету. – Это ужасно! Я влип! Боже, как я влип!
– Сядь! – жестко сказал Блюм. – И успокойся. От Родригеса они ничего не узнают.
– Это я уже слышал! Пять лет назад! «Никто ничего не узнает!» И нате вам! Нет, если полиция возьмет Родригеса, он запоет у них в первый же день!
– Покойники не поют.
Лонгвэлл остановился:
– Что?!
– Родригес вчера ночью утонул в Канарси, – объяснил Блюм. – Это стоило десять штук, но я сюда пришел не потому.
– А почему?
– Этот Уманский видел там домработницу, филиппинку.
– Как видел? Почему?
– Потому что мудак Родригес ее засветил.
– О Господи!
– Ее нужно убрать.
– Ты с ума сошел! Только что хозяйка покончила с собой! А теперь домработница? Нет! Ни в коем случае! И вообще, этот русский – твой человек, ты должен его убрать!
– А ты – принять участие в расходах. Десять штук Родригес плюс я держу людей в аэропорту плюс и еще всякая мелочь… С тебя пятьдесят штук.
– Но это несправедливо! – возмутился Лонгвэлл. – Прокол на твоей стороне. И ты еще хочешь заработать на этом!
Лицо Блюма замкнулось, словно на него надели маску. Он покрутил платиновое кольцо на своей руке:
– Мы партнеры, не так ли? – И в упор глянул на Лонгвэлла. – А?
– Конечно, мы партнеры, – струсил Лонгвэлл. – А как же!
– Равные? Пятьдесят на пятьдесят? Да?
– Да…
– Но ты делаешь только чистую работу–ездишь в Беверли-Хиллз, Палм-Спринг, выпиваешь с клиентами и намекаешь, как легко мы можем помочь им избавиться от мужа или жены. И все! И на этом ты уже сделал четыре лимона, а я – вполовину меньше. Потому что я плачу за все технические расходы. И неизвестно, сколько мне будет стоить найти теперь этого засранца. Ты будешь платить свою долю этих расходов? Или?..
– Буду! Конечно, буду! – поспешно согласился Лонгвэлл. – Но вы должны найти его раньше полиции!
– Попробуем…
Теперь, когда было достигнуто статус-кво, Лонгвэлл возмутился:
– Что значит «попробуем»?!
Блюм встал:
– Меня зовут Савелий Блюм. И весь Брайтон знает, что Савелий Блюм не дает пустых обещаний.
Рыжее осеннее солнце грело и слепило даже сквозь смеженные ресницы.
Но Николай не открывал глаза.
Он лежал на пустом, теплом и высоком обрыве над морем, внизу под ним редкие ленивые волны шершаво накатывали на береговую гальку. Тихий Бостонский залив, простертый под обрывом до горизонта, серебрился под солнцем, как чешуя огромной сонной рыбины. По этому расплавленному серебру медленно двигались красивые яхты, рыбачьи катера с решетчатыми ловушками на крабов и скутеры под яркими парусами. Вдоль высокого берега парили в небе разноцветные дельтапланы. А под ними на берегу стояла цепочка красивых, все в зелени, домов и вилл.
Рай!
Правда, чем выше поднималось солнце, тем больше оживал пляж. Сначала поодаль от Николая расположились какие-то щебетливые старушки с нашлепками на носах – они принесли сюда свои раскладные матерчатые кресла и принялись щебетать не то по-английски, не то по-птичьи… А затем поблизости скатился и запарковался у края прибрежного откоса пыльный, большой и старый, как гнилое корыто, «плимут» с чавкающим мотором астматика. Хозяйка машины оставила все четыре двери нараспашку, и шестилетний пацан стал копошиться в этом «плимуте», крутить баранку и рычать, изображая крутого автомобильного гонщика. А его мать – ноль внимания, легла животом на пляжный песок с книжкой в руках и принялась загорать. Да еще музыку в машине оставила…