ФАЛЕС АРГИВЯНИН
(Мистерия Христа)
1. В САДУ МАГДАЛЫ
2. АГАСФЕР
3. КУБОК ВТОРОГО ПОСВЯЩЕНИЯ
4. БЕСЕДА С МАТЕРЬЮ БОГА
5. ТРЕТЬЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
6. У ПОДНОЖИЯ КРЕСТА
7. БАЛКИС - ЦАРИЦА САВСКАЯ
8. ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО
Примечание
В САДУ МАГДАЛЫ
ФАЛЕС АРГИВЯНИН, ЭМПЕДОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА, О ПРЕМУДРОСТИ ВЕЛИКОГО ГАЛИЛЕЙСКОГО УЧИТЕЛЯ - РАДОВАТЬСЯ!!!
Слушай, друг мой, внимательно, ибо вот - никогда быль более странная, более таинственная не тревожила ухо смертного. Быль, говорю я, Фалес Аргивянин, а не легенда!
Когда маяк круга Вечности увенчал своим бледным лучом мое чело - как знак Высшего Посвящения Фиванского Святилища, я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин, удостоившийся той же степени, тогда мы приняли из рук Великого Иерофанта питье кубка жизни, и он послал нас в таинственное убежище к Сыну Мудрости - Гераклиту, коего людская молва нарекла - Темным. Ибо не понимали ни его, ни его учения.
Сколько протекло лет, пока мы впитывали его мудрость, сколько раз покидали убежище, чтобы нести людям положенные крохи знания, и вновь возвращались обратно - нет надобности считать.
В один из таких промежутков, когда я был в мире под личностью философа Стоика, я нашел и тебя – друг Эмпедокл, около мудрого Сократа и завязал покрепче те нити, которые связывают нас от времени почивающего под вулканами и волнами океана Города Златых Врат.
Однажды Мудрый Учитель призвал нас к себе и сказал: “Идите в мир - приветствовать от нашего имени нового нашего Учителя, Грядущего в мир. Я не скажу вам, где вы его найдете. Ваша собственная мудрость да будет вам указующим перстом”.
“Но если этот Учитель столь велик, - сказал Клодий Македонянин, - то почему ты сам, Мудрый, не выйдешь ему навстречу?”
“А потому, - ответил нам Гераклит, - что я знаю - КТО ОН. И вот мое знание говорит мне, что я недостоин встречи с ним. А вы его не знаете; знаете только от меня, что ОН - Великий Учитель - и ничего более. Только слепые могут безнаказанно глядеть на солнце”.
Я в ту пору умел еще повиноваться и молча вышел с Клодием. На другой день верблюды уносили нас к северу, к Святилищу Черноликой Аштар. Там последние черные жрецы, молчаливые, как камни пустыни, направили нас к великому центру, чье имя - Молчание, счет годам которого утерян планетным календарем, и где назначение -ждать конца, дабы быть последним могильщиком Земли. Когда мы с Клодием простерлись перед ним во прах, он ласково поднял нас и сказал:
“Дети! Я видел ЕГО, ОН был младенцем. Я поклонился ЕМУ. Если сын мой Гераклит послал вас к Нему - идите. Ныне ОН уже сеет семя. Но помните, дети, когда вы найдете ЕГО - вы потеряете все”.
Больше ничего не сказал нам сын Утренней Звезды, чье имя - Молчание, чье бытие - тайна, чье назначение - быть восприемником и могильщиком Земли, чье наименование ЖРЕЦ НЕИЗРЕЧЕННОГО.
Ничего не сказал Он - только указал рукой на север. Снова затерялись мы в пустыне. Ни слова не говорили мы - только ловили знакомые нам токи Мудрости. Мы не боялись потерять все, ибо умели повиноваться. И вот достигли мы Палестины, откуда, казалось нам, исходили токи, так странно перемешанные с отвратительными флюидами народа - служителя лунной силы. Мы задыхались в густой атмосфере их храмов, где царила ложная мудрость, лицемерие и жестокость.
Мы говорили с их жрецами - хитрыми, богатыми людьми, мы спрашивали их - нет ли между ними мудрых учителей. Случалось, нам указывали на таких, но увы - мы находили людей более лживых и более глупых, чем толпы, и еще более жестоких. Народ, простой народ, забитый и одураченный жрецами, охотно делился с нами своими преданиями, полными суеверия и искажения.
Но я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин слышали здесь отзвуки Великих Сказаний Красной Расы, преломленных в научных призмах солнечных халдеев, исковерканные диким невежеством иудейских жрецов - жалкого наследия ренегата и безумца Козарсифа.
Но народ этот ждал Учителя - Учителя в пурпуре и броне, долженствовавшего, по их мнению, отдать мир под главенство их алчных жрецов, ничего не зная об уже пришедшем Учителе. Но вот однажды услышали мы от одного знатного иудея, родившегося и жившего почти всю жизнь в Афинах, такую речь: “Я, Никодим, могу указать вам, философы, на одного странного человека. Живет он в пещере на берегу Иордана. Подите к нему и задайте нужные вам вопросы. Он гол и нищ. Идите скорее, а то я слышал, будто отдано приказание заточить его под стражу за непристойные нападки на жрецов и даже на самого царя. Однако, философы, - с улыбкой добавил он, - едва ли вы найдете в нем нужное. Но почему вам, мудрецам, не познакомиться с тем, кого наш народ называет пророком?”
И мы увидали этого Иоанна. Он был поистине странен: лишенное покрова изможденное тело, худое лицо, черные ногти, пучки никогда не чесаных темных волос и бороды ниспадали на его плечи и грудь, голос был хриплым и крикливым. Мы узрели его сидевшим на камне на берегу реки перед толпой коленопреклоненного народа. Он размахивал руками и неистово с пеной у рта изрыгал проклятия и ругательства. Он призывал на несчастное людское стадо гнев Божий, он грозил ему, жалкому, грязному, голодному - страшными муками. Покорно, рабски слушал его народ. Но мы, на чьем челе горел маяк Вечности, видели и его отчаянные глаза, в которых узнали истечение, в котором не было ничего похожего на флюиды человека. И я, Фалес Аргивянин, и Клодий Македонянин поникли головами, размышляя о неведомых путях, какими Единый и совершенный шлет свои токи материи - ибо вот перед нами под грязной оболочкой был, несомненно, Сын Жизни, а не человек.
“Мы приблизились, Аргивянин, - сказал мне Клодий, - это ли цель наших скитаний?” Но я, Фалес Аргивянин, был холоднее и спокойнее Клодия - и мой не столь горячий и быстрый разум был земным, и потому - увы! - более мудрым. “Учитель может быть только человек, Клодий, - ответил я, - а это Сын Жизни”. Мы дождались, пока тот, которого называли Иоанном, погрузил всю толпу в воды Иордана, и она, обруганная и оплеванная телом, но счастливая духом, пошла с пением каких-то негармоничных песнопений к городу. Мы спокойно подошли к пророку, оставшемуся в одиночестве мелководной и грязной реки.
Я, Фалес Аргивянин, поднял руку и обдал затылок и спину Иоанна потоками приветственного тепла святилища и произнес на таинственном языке сокровенной мудрости формулу, призывающую Сынов Жизни. И он медленно обернулся к нам. Несказанным добром светились нам за минуту перед тем грозные глаза. Не выявил он ни удивления, ни неожиданности.
- Что нужно от раба господня сынам земной мудрости? - прозвучал тихий и гармонический голос, только что неистово и страшно гремящий проклятиями и ругательствами.
- Мы ищем Великого Учителя, - ответил я, Фалес Аргивянин, - мы несем ему привет святилища и убежища. Где найти нам его?
Кротко и любезно взглянул на нас Сын Жизни в человеческой оболочке - Иоанн.
- А знаете ли вы, что потеряете все, когда увидите ЕГО? - сказал он.
- Да, - сказали мы, - но мы пришли. Мы лишь послушные ученики святилища. И затем: редко плачет вода, когда, выжаренная лучами солнца, поднимается кверху, теряя свои водные качества.
Ласково улыбнулся Иоанн: “Воистину мудры вы, благородные греки, - ответил он. - Как вам найти Учителя? Идите в Галилею, пусть всеблагой благословит вас встречей с Иисусом Назарянином”. И он, возвратив мир нам, ушел. И я, Фалес Аргивянин, сказал Клодию Македонянину: “Сдержи полет своего ума, Македонянин, ибо вот - раз Сын Жизни принимает грязное и отвратительное обличие иудейского прорицателя, то чем должен явить себя Учитель? Не смотри на звезды - смотри на землю. И вот мы приблизились просто, ибо все в мире всевышнего просто. Был вечер - и была полная луна. Нам сказали: “Иисус Назарянин, которого вы ищете, прошел в дом воскрешенного им от смертного сна Лазаря, вот дом этот”.
Густой сад окружал дом. Когда мы вошли в сад, нам преградили дорогу два человека - один во цвете мужской силы, другой - юноша кроткий с длинными льняными волосами, ниспадающими на плечи его.
- Что вам нужно, иноземцы? - грубо спросил первый.
- Видеть Великого Учителя, - ответил Клодий Македонянин.
- Учитель пришел не для вас, язычники, - сердито сказал иудей, - вы не достойны видеть его. Идите прочь отсюда.
- Я вижу, муж, что ты человек святой и правдивый, - ответил я, Фалес Аргивянин, - что к твоей святости и правдивости даст Учитель? А мы - язычники и бедные невежественные грешники; мы и хотим поучиться у Учителя. Хотя бы затем, чтобы стать такими святыми и правдивыми, как ты, муж великий и благой...
Тогда юноша быстро дернул за рукав хитона растерявшегося и глядевшего на меня сердито иудея. Он шепнул ему что-то и затем, ласково улыбаясь, сказал мне: “Не трать, благородный чужестранец, стрел твоего этического остроумия, утешая бедного иудея. Присядьте на эту скамью, я сейчас приглашу вам одного нашего товарища, ему скажете все, что вам надо”. Мой, Фалеса Аргивянина, мозг не покидала мысль: мы знали, что нашли Учителя, ибо вот - разве мог скрыться от глаз посвященного поток Вечности, разливающейся над скромным масляничным садом в Магдале. И вот предстал перед нами муж в скромной, белой, чистой одежде с печатью тихого разума на челе, а над этим челом таинственно горел знак Посвященного Красной Расы, чьи святилища таила в себе далекая Азия, откуда пришел к нам трижды Величайший, где мудрые обитают города и где установлено владычество треугольника.
И увидели мы, что для него не тайна - наши знаки Маяка Вечности. Он поклонился нам и сказал: “Привет вам, братья из Фив. Я - Фома, смиренный ученик Того, кого вы ищите. Поведайте цель вашего путешествия. Кто послал вас?”
И полился разговор, ведомый на языке Святилища Мира. В какой-нибудь час мы узнали от брата Фомы все то, что предшествовало появлению Учителя; и как, и чем угодно было ему открыться в мире... Великое, благоговейное недоумение охватило нас: ибо вот мы, приученные искать малое в великом, как могли мы вместить Великое в Малом?
- Поистине, - воскликнул Клодий Македонянин, - Учитель этот вместил в себя все сказания и мифы мира!!!
- И претворил их в истину, - сказал я, Фалес Аргивянин, - или ты, Клодий, забыл, что сказал нам великий Гераклит? Или забыл ты, как жрец Неизреченного, чье имя - Молчание, поведал нам о поклонении Учителю при Его рождении? Готовься увидеть Самое Истину, Македонянин”.
Фома встал и поклонился мне, Фалесу Аргивянину. “Я более не имею ничего сказать вам, братья, - промолвил он.
- Ваша мудрость служит воистину вам маяком. Я иду предворять Учителя”.
Как только он ушел, я, Фалес Аргивянин, призвав таинственное имя Неизреченного, погрузил себя в созерцание Грядущего, и мне дано было увидеть нечто, что легло в основу того, что время принесло мне.
Когда я открыл глаза, передо мной стояла женщина, еще молодая, красивая и с печатью Великой Заботы на лице.
- Учитель призывает вас, иноземцы, - тихо молвила она. Мы последовали за ней, Клодий Македонянин - торопливо, не умея сдерживать порывы горячего сердца, а я, Фалес Аргивянин, спокойно, ибо разум мой был полон великого холода Ужасающего Познания, данного мне в коротком созерцании грядущего. Холод всего мира нес в себе я - откуда же было взяться теплоте?
Так вступили мы на террасу, освещенную луной. В углу ее, в полумраке от тени маслин сидел ОН, УЧИТЕЛЬ. Вот что я видел, Фалес Аргивянин: Он был высокого роста, скорее худ, простой хитон с запыленным подолом облегал его плечи, босые ноги покоились на простой циновке из камыша, волосы и борода темно-каштанового цвета были расчесаны, лицо худое и изможденное Великим Страданием Мира, а в глазах я, Фалес Аргивянин, увидел всю Любовь Мира. И понял все, независимо от того, что открыло мне, как посвященному, духовное окружение Учителя.
А Клодий Македонянин уже лежал у ног Учителя и, лобызая их, огласил рыданиями сад и террасу. Рука Учителя ласково покоилась у него на голове. А приведшая нас женщина полуиспуганно глядела на меня, Фалеса Аргивянина, спокойно стоявшего перед лицом Учителя.
Тихой небесной лаской обнял меня взгляд Учителя Любви воплощенной. Голос, подобно голосу всех матерей мира, сказал мне:
- Садись около, мудрый Аргивянин. Скажи, зачем ты искал меня? Я не спрашиваю об этом твоего друга... Его рыдания говорят мне все. А ты?
И я, Фалес Аргивянин, сел одесную Бога, ибо холод всего мира был в разуме моем.
- Я пришел к тебе, Неизреченный, - спокойно сказал я, - и принес тебе привет от того, чье имя - Молчание. Я принес тебе привет от Святилища и Убежища. Я пришел к тебе, дабы потерять все, ибо вот - я ношу в себе холод Великого познания...
- А почему же товарищ твой, потеряв все, несет в себе любовь Великой любви? - спросил меня тихо ОН.
- Он не видел того, что видел я, Неизреченный, - ответил я спокойно.
- И ты, мудрый Аргивянии, узнал меня, если называешь меня так?
- Тебя нельзя узнать, - ответил я, - узнать можно только то, что тебе угодно явить нам. И вот я ничего не прошу у тебя, ибо я потерял все - и не хочу иметь ничего.
И тихо коснулась моей головы рука ласковая его. Но холод Великого предвидения парил в сердце моем, и я, Фалес Аргивянин сидел спокойно.
- Мария, - раздался голос его, - пусть цвет любви божественной, распустившийся в сердце твоем, скажет тебе, кто из сих двух больше любит и знает меня?
Глаза женщины вспыхнули.
- Учитель! - едва слышно сказала она. - Любит больше этот, - указала она на Клодия, - а этот... этот... мне страшно Учитель!
- Даже божественная любовь испугалась твоего великого страдания, Аргивянин, - сказал Он. - Блажен ты, Аргивянин, что полно мужества сердце твое и выдержало оно вечный холод познания, имя которому - Великое страдание.
- Учитель! - страстно прервала его женщина. - Но этот, этот, кого ты называешь Аргивянином, он ближе к тебе!!!
Улыбка тронула уста Назарянина.
- Ты верно сказала, Мария, - промолвил Он, - Аргивянин ближе ко мне, ибо вот ныне он предвосхитил в сердце своем то, что скоро перенесу я. Но он - только человек...
- Итак, Клодий, - обратился Он к Македонянину, - ты идешь за мной?
- Я твой, Учитель! - ответил радостно Клодий.
- Я беру тебя к себе... - И рука Неизреченного властно загасила горящий над челом Клодия Маяк Вечности. - Я загасил крест над челом твоим и возлагаю его тебе на плечи. Ты пойдешь и понесешь слово мое в неведомые страны. Люди не будут знать и помнить тебя: мудрость твою я заменю любовью. Под конец жизни твоей крест, который я возлагаю на тебя, будет твоим смертным ложем, но ты победишь смерть и придешь ко мне. Отныне я - разлучаю тебя с твоим товарищем - ваши пути разделены. А ты, Аргивянин, - обратился ко мне Неизреченный, - ты тоже потерял все... Что же дать тебе взамен?
- Я видел тебя и говорил с тобой - что можешь дать ты мне еще?
С великой любовью покоился на мне взгляд НЕИЗРЕЧЕННОГО.
- Воистину, освящена мудрость людская в тебе, Аргивянин, - сказал ОН ласково, - ты тоже идешь за мной.
- За тобой я не могу не идти, - сказал я, - но я никогда не пойду за теми, кто идет за тобой.
- Да будет, - печально сказал Назарей, - иди, Аргивянин. Я не гашу Маяка Вечности над челом твоим. Я только возвращаю тебе срок человеческой жизни. Я не беру мудрости твоей, ибо она освящена великим страданием. Неси ее в бездны: куда ты, мудрый, понесешь свой Маяк. Возвратись к Учителю своему и скажи ему, что я повелеваю ему ждать, доколе не приду опять. Не ходи к тому, чье имя - Молчание, ибо вот я всегда с ним. А потом возвратись сюда и переживи конец мой, ибо только конец мой снимет с тебя тяжесть великого холода познания.
И я, Фалес Аргивянин, встал и, оставив Клодия Македонянина у ног Назарея, медленно поклонился ему и сошел с террасы. На дороге мне попалась группа молчаливых учеников. И вот тот, который так грубо встретил меня, отделился от нее и, подошедши, сказал:
- Господи, если я обидел тебя - прости меня.
И я, взглянув, увидел в глубине очей его вражду и непримиримость.
- Нет обиды в душе моей, иудей, - ответил я, - погаси в очах твоих вражду Любовью твоего Учителя. Мы еще увидимся с тобой, когда страдание твое будет больше моего. А пока... о премудрости Великой Богини Паллады - радуйся, иудей, ибо вот Она, великая, открыла мне, что между шипами венца Учителя будет и твой шип, шип великого предательства Неизреченного!!!
Как ужаленный, отскочил от меня иудей. Со страхом расступились ученики передо мной, Фалесом Аргивянином, несшим Великий холод познания в умершей душе своей. Только один Фома с другими молодыми учениками последовали за мной до выхода из сада. Здесь Фома простерся предо мной, Фалесом Аргивянином, и сказал на языке тайного знания:
- Великая мудрость Фиванского святилища освящена в тебе светом НЕИЗРЕЧЕННОГО, Аргивянин. Ей кланяйся, кормилице моей, ибо вот мы братья по ней...
Спокойно стоял я. Ко мне прикоснулся молодой ученик, застенчиво улыбаясь.
- Я чувствую твое великое страдание, Аргивянин, и мне жаль тебя. Возьми эту розу из сада Магдалы. Пусть она согреет тебя и твое холодное сердце моей посильной любовью. Не отвергай дара моего, Аргивянин, ибо роза эта сорвана Учителем и мы оба ученики его.
Я, взяв розу, поцеловал ее и, спрятав на груди, ответил:
- За любовь твою даю тебе старый мир мой, ибо его уже нет в душе моей. Около меня - возьми его. Мы еще увидимся с тобой, и я назову тебе место убежища, дабы ты мог посетить место Учителя моего, Гераклита: ибо вот я вижу, что ваши жизни сходятся в одной точке - его, великого глашатая мудрости Звезды Утренней, и твоя, великий апостол НЕИЗРЕЧЕННОГО! Но ты ошибаешься: я не ученик твоего Учителя - я не могу быть им, ибо я знаю, кто ОН...
И я покинул Палестину.
Прибыв в тайное убежище, узрел я своего Учителя, который в великом смятении бросился ко мне.
- О, Аргивянин, - воззвал он, - наши сердца связаны цепями духа, и вот что это за холод смерти идет от тебя? Моя мудрость не могла проникнуть за круг великого Учителя, я ничего не знаю, что было с тобой. Расскажи мне все, Аргивянин!
И я, встав у колонны, медленно рассказал ему все. И вот я видел великого Гераклита, простершегося у моих ног.
- Привет тебе, Фалес Аргивянин, мудрый ученик мой, сидевший одесную БОГА! - возгласил он. - Благодарю тебя за великий крест ожидания, принесенный тобою мне от Него, НЕиЗРЕЧЕННОГО!!! Да будет воля ЕГО!
И я, Фалес Аргивянин, покинул без сожаления Учителя, ибо что было в нем мне, носившему великий холод предвидения в душе своей!!!
Я отплыл в Элладу и там, в тиши святилища Гелиоса, громко воззвал к богине Палладе, и она, Лучезарная, пришла ко мне, Фалесу Аргивянину, в ночной тиши прохладной рощи, у корней священного платана.
- Я слышала зов мудрого сына Эллады, любезный сердцу моему, - сказала богиня, - что нужно тебе, сын мудрости, от матери твоей?
И вновь я повторил ей все, что было со мной. Задумчиво слушала меня мудрая Паллада, и вот ее материнская рука была на холодном челе моем.
- И ты, Аргивянин, пришел ко мне сказать, что отрекаешься от меня? - сказала она. - Да будет так! Тебе, сидевшему одесную БОГА, не место у ног моих. Но, Аргивянин! Кто знает, не встретишь ли ты и моей части там, когда исполнится страшное предвидение твое? Не мелькнут ли тебе мои очи под густым покрывалом еврейской женщины? Кто знает, Аргивянин! Велика холодная воля твоя, сын Эллады, но ведь мы, небожители, знаем все больше тебя. Ты оставил Клодия у ног Неизреченного, но почем ты знаешь, что я не сидела у этих ног ранее его, тогда еще, когда заря жизни не занималась над нашей планетой? Посмотри, Аргивянин! - и Мудрая указала мне на Млечный Путь. - Сколько садов Магдалы разбросаны по Палестинам небесным? Почему я не могла быть когда-нибудь скромной Марией в них? Подумай, Аргивянин, времени у тебя хватит, любимый, мудрый мой, сын любимой мною Эллады, сидевший одесную Бога. Вот я принимаю отречение твое, зреющее в сердце твоем. Воистину, ты не можешь не идти за ним, но никогда не пойдешь с теми, кто идет за ним.
И богиня слегка коснулась рукой розы, данной мне в саду Магдалы, и снова расцвела роза, и возросшая любовь горячей волной хлынула в грудь мою, но, встретив великий холод предвидения, остановилась...
Ушла богиня, и я остался со своими думами под тенью платана, я порвал связи с мудростью, порвал связи с богами. Оставалось порвать последнюю связь – связь с человечеством. И я, Фалес Аргивянин, спокойно пошел к этой последней цели.
И вот я снова пришел в Палестину. Тут, под покрывалом знатного араба я встретил того, кто некогда правил Расой Черных, и вместе с тем, чье имя – Молчание – поклонялся младенцу Иисусу. Он не удивился, что я не отдал ему, Великому, должного поклонения, ибо перед ним раскрыты все тайны. Его взор, спокойно следивший за пением манвантар, с участием покоился на мне.
- Аргивянин, – сказал он. – Я вижу тебя идущим по чужой стезе. Ты, сохранивший навеки Маяк Вечности на челе своем, еще встретишься со мной в безднах, и мы поработаем с тобой во имя того, одесную которого сидел ты в скромном саду Магдалы...
Друг Эмпедокл! Повторить ли тебе то, что уже знаешь ты о величайшем предательстве когда-либо бывшем в безднах мироздания, о величайшем преступлении – о распятии человечеством своего БОГА. Нет, я не буду тебе повторять этого. Скажу только, что у подножия креста был я, Фалес Аргивянин, вместе с правителем Черной Расы, и на нас с несказанной любовью покоился предсмертный взор распятого БОГА. И этот взор растопил холод моего познания и снял оковы льда с моего сердца, но не изменил решения моей мудрости.
И в том саду, где был погребен он и воскрес, я встретил скромную иудейскую женщину, из-под покрывала которой на меня глянули очи богини Афины Паллады. Имя ее было Мария. Еще другое имя сообщил мне молодой Иоанн, ученик распятого, но уста мои хранят тайну этого имени. И видел я того ученика, который так грубо со мной разговаривал в саду Магдалы. Он бежал, весь облитый потом, с выпученными глазами от ужаса и с пеной у рта. Он рычал, как дикий зверь. И, увидя меня, простерся ниц и завопил:
- О мудрый господин! Помоги мне, ибо я предал его и муки всего мира терзают сердце мое!
И я, Фалес Аргивянин, молча подал ему веревку и указал на близстоящее дерево. Он завизжал и, схватив веревку, кинулся к дереву. И я спокойно смотрел, как в лице иудея этого принимало смерть все ненавистное мне человечество...
Ученики Распятого просили меня остаться с ними, но я, Фалес Аргивянин, покинул их и пошел к тому, чье имя – Молчание, сказав ему: “Царь и Отец! Вот я, Фалес Аргивянин, сын свободной Эллады, посвященный высшей ступени Фиванского святилища, потомок божественной династии города Золотых Врат, отрекаюсь ныне от тебя, Царя и Отца, и отрекаюсь от человечества. Моя мудрость мне открыла, что владыка воздушной стихии принимает мой дух. Отпути меня, Царь и Отец!”
И он отпустил меня, ибо на то было благословение Распятого. Много лет спустя, я встретил на пути моего полета комок человеческого света. То был товарищ мой – Клодий. Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кресте во имя Иисуса, и как на земле были замучены мать его и сестры, и как он, Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения...
Тогда уже не было холода спокойствия в моем стихийном сердце, и я ответил ему:
- Привет тебе, Клодий Македонянин, мудрый человек, мудрый ученик человеческой мудрости и дитя любви человеческой! Да как же мне, бедному стихийному духу, не приветствовать тебя, свет Человеческий, за то, что ты, предав на распятие Бога своего, возомнил служить ему тем, что предал на распятие и мучения мать свою и сестер своих!!! О человечество, жалкое и жестоковыйное в самом стремлении своем служить Распятому им Спасителю своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!
И гремящий, и гордый своей отчужденностью от проклятого человечества, я, Фалес Аргивянин, в вихре бурь промчался мимо. А жалкий комок человеческого света испуганно крестил мне вослед спину. Крести, крести! Неужели ты думаешь, что Маяк Вечности, горящий на моем челе, не чище твоего креста, который ты запятнал великим предательством! Нет, я получил его незапятнанным страшным преступлением, и ничто человеческое, даже ваша человеческая святость, не запятнает его бледного, но благородного стихийного света.
Да будет с тобой мир Распятого Бога, друг мой!!!
Фалес Аргивянин
АГАСФЕР
ФАЛЕС АРГИВЯНИН, ЭМПЕДОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА, О ПРЕМУДРОСТИ БОГА РАСПЯТОГО РАДОВАТЬСЯ!!!
Слушай, Эмпедокл, я поведаю тебе великую быль о том, кто пошел в путь в роковой день распятия бога, и о том, кто совершает этот путь до сих пор, и будет совершать до дня, в который исполнится все, что предречено о последних днях планеты Земля.
Широка была дорога, по которой следовала на Голгофу божественная жертва - ибо широка всякая дорога, ведущая к страданиям, и узок путь, ведущий к блаженству. Томительная жара накалила глинистую землю, усеянную выбоинами и затвердевшую глубокими колеями колес. В мертвенной тишине полуденного зноя застыла воздушная стихия, не смевшая еще верить тому, что свершилось на Земле... По дороге с гиканьем и воем двигалась толпа народа. Впереди - ровным солдатским шагом шел бесстрашный пожилой центурион, за ним два солдата. Несметная толпа улюлюкающих мальчишек окружила то, что следовало за ними, - группу из трех окровавленных, избитых людей, тащивших на спинах огромные кресты.
Я, Фалес Аргивянин, не стану описывать того, кто шел впереди, и к кому были обращены насмешки и вой окружающего человеческого стада. Не стану потому, что на твоем языке нет, Эмпедокл, ни слов, ни красок для передачи божественной любви, смешанной с человеческим страданием, озарявшей кроткое и вместе с тем нечеловечески мудрое лицо Галилеянина. Полосы крови на нем только усугубляли великую, страшную тайну, осенявшую это лицо. За ним следовал гигант идуменянин, гордо и свободно несший на плечах бремя огромного креста. Его большие жгучие глаза с великим презрением глядели на толпу, глаза, в которых отразились предсмертные взоры десятков жертв, павших от руки страшного разбойника большой Тирской дороги. Молча, обливаясь потом, шел он, и только порой, когда толпа особенно наседала на идущего впереди, он издавал густое дикое рычание опьяненного от крови льва, и толпа шарахалась в сторону, а идущие по бокам римские солдаты вздрагивали и сильнее сжимали рукоятки мечей.
Совсем пригнувшись к земле от тяжести креста, едва-едва полз за ними третий. Кровь и пот смешались у него на лице со слезами, и то не были слезы отчаяния - то были слезы отвратительной трусости. Он тоже выл, но воем затравленной гиены, громко жалуясь все время на несправедливость суда, приговорившего его к позорной казни за ничтожное преступление. А на его лице с мутными гноящимися глазами, были между тем написаны пороки и падения всего мира, смешанные с самым жалким, самым отвратительным страхом за свою жизнь.
Валившая сзади толпа была, как и всякое человеческое стадо, зловонна и глупа. Бездельники, едва оправившиеся от ночной попойки, бесчисленное количество нищих, фанатики исступленно вывшие о богохульстве идущего впереди и злорадно издевавшиеся над ним; просто равнодушные, животные, радующиеся предстоящему зрелищу; блудницы, щеголявшие роскошной одеждой с поддельными красками на лицах, и между ними - группа важных, прекрасно одетых людей, степенно рассуждающих о необходимости предания казни дерзкого Назарея, осмелившегося порицать первенствующее сословие в народе и подрывать всякое уважение к нему. То были саддукеи.
Порой только среди толпы мелькали бледные лица и задумчивые глаза неряшливо одетых книжников-ученых, на лицах которых можно было прочесть мучительное усилие разгадать неразрешимую загадку - почему так был печален на заседании Синедриона великий и мудрый Каиафа, почему он велел уничтожить все записи о распинаемом ныне неведомо за что Назаретском Учителе, так хорошо знавшем писание и пророков; Учителя, которого так уважали премудрые Никодим и Гамаликл, и, наконец, самое главное, - о чем так долго и грустно шептались Каиафа в углу двора с молодым учеником распинаемого Иоанном? И что значили последние слова Каиафы:
- Почтенные собратья, избранные Израиля!!! Саддукеи требуют казни Иисуса Назарянина, именуемого народом Христом. Если мы не присоединимся к их требованиям, то они обвинят нас перед правителем Иудеи в единомыслии с ним, отвергающим знатность, богатство, родовитость и заслуги на государственном поприще, проповедующим заслуги за бедность и нищету. Римляне заподозрят нас в желании возмущения, разгонят Синедрион и обложат нас еще большими податями, и в конце концов все равно распнут Назарянина. Итак, братья, не лучше ли, если один человек погибнет за народ?
“Все это так, - думали книжники, - но зачем же тогда уничтожать записи великих деяний Назарянина?” А что бы сказали они, если бы присутствовали на тайном заседании великого, невидимого им Синедриона, состоявшего из двенадцати халдеев, потерявших счет годам, освященных знаком великого Духа Лунного Посвящения, таинственного Адонаи, владычествовавшего в Вавилоне под именем Бога Бэла?
Растерянно, без обычной уверенности, звучал голос того же Каиафа, говорившего Синедриону:
- Посвященные Бога Авраама, Исаака и Иакова, дети Адонаи, да будет благословенно Его имя! Пришел странный час, которого мы не ожидали. Наша мудрость бессильна. Молчат звезды, безмолвствуют стихии, онемела земля, в святая святых храма не могу добиться ответа от великого святилища Луны. Братья! Мы оставлены одни с нашей мудростью перед великой загадкой простого плотника из Назарета. Братья! Со всех концов Земли я собрал вас на великое совещание, ибо наступает великий час в жизни охраняемого нами народа. Это вам известно. Что нам делать, братья? Как спасти народ, и как отнестись к странной загадке Назаретского плотника?
Долго, в глубоком раздумье поглаживая длинные бороды, безмолвствовало собрание. И вот встал великий халдей Даниил, бывший первым жрецом Вавилона и доверенный могучих царей, и сказал:
- Братья! И я ничего не могу сказать вам, мое предвидение безмолвствует, нет откровений светлых духов Адонаи: нет разгадки в начертаниях таинственной Каббалы. Кто этот Иисус? Тот ли, кого ожидает весь мир, или странное, неведомое порождение глубин иного космоса? Как узнать? Таинственны и велики дела его, но чудно и неожиданно учение, отрицающее страшные тайны древней мудрости на волю и изучение толпы. А ведь мы призваны охранять тайны этой мудрости. Итак, кто он - величайший ли преступник в космосе, или, страшно сказать, - БОГ? И кем окажемся мы, противодействуя ему или помогая? Страшный час, братья, для нас, покинутых на этот час Адонаи, да будет благословенно имя Его! Пусть все силы нашей мудрости будут напряжены, братья, ибо ясно, что недаром мы оставлены одни. Ясно, что этот вопрос должен быть решен только одной мудростью Земли!
Тут встал мудрый халдей раввин Израэль и сказал:
- Братья! Мудр наш правитель в светском Синедрионе, Каиафа! Я вижу там, за занавесью, трех представителей иных святилищ древней мудрости. Он пригласил их сюда. Я одобряю их поступок, и хотя правила нашего святилища Луны запрещают нам пользоваться чужой мудростью, но час слишком велик и грозен, чтобы не поступиться буквой. Я вижу знаки двух мудрецов - и только темен знак для меня третьего. Братья, попросим их высказаться в столь грозный час: пусть чужая мудрость подкрепит нашу.
Безмолвными кивками головы собрание выражало свое одобрение словам мудрого раввина Израэля и поступку еще более мудрейшего Каиафы. Из-за занавеси выступили трое: то был я, Фалес Аргивянин, Величайший посвященный Фиванского святилища, носитель Маяка Вечности мудрый Фома, Посвященный треугольника, ученик Назарея, и третий - на нем не было знака, но весь он таинственно сиял голубым светом, а лицо его было скрыто от глаз посторонних белым покрывалом.
Первым выступил Фома. Мягким, тихим голосом сказал он:
- Сыны мудрости лунной! Я ничего не могу сказать, ибо мой треугольник сложен мною к ногам того, кто через день будет вознесен на кресте. Братья по мудрости человеческой, я - ученик Назарея - и не мне говорить о нем.
Безмолвно склонились головы Синедриона перед простой речью Фомы. Скромно и тихо отошел он в сторону. Его место занял я, Фалес Аргивянин.
- Нам, присутствующим, о премудрости Великого отца мудрости Гераклита - радоваться! - так начал я. - Маяк Вечности, горящий над моим челом, Маяк, зажженный Гермесом, Трижды величайшим, осветил мне бездны Космоса, и я, Фалес Аргивянин, Великий Посвященный Фиванского святилища, постиг великую загадку из Назарета.
Разом встали все двенадцать халдеев и с ними Фома, ученик Назарея, и тот, чей лик был покрыт покрывалом, низко поклонился мне.
- Привет великой мудрости Фиванского святилища! - пронесся по залу тихий шепот.
- Но, - продолжал я властно, - постигнутая мной разгадка есть тайна, то тайна не Земли, а тайна Космоса и Хаоса. Вы знаете, что такие истины не могут быть передаваемы, а должны быть постигаемы. И поэтому я молчу. Могу только сказать вам, что холод великого видения оледенил меня и страшная разгадка Космоса и Хаоса разрушила даже любовь мою к великому Маяку Вечности, горящему над моим челом! Я сказал все.
Пораженные и смущенные, вскочили со своих мест халдеи. Раздался снова резкий голос мудрого Даниила:
- Братья! Великие слова мы слышали сейчас, но и они оледенили мое сердце. Что это за страшная тайна, которая охладила могучее сердце Великого Посвященного? Что это за страшная тайна, которая могла пресечь космическую любовь Великого Посвященного? Усугубите осторожность, мудрые халдеи!!! А на моем месте уже стоял таинственный третий. Белое покрывало было откинуто, на собравшихся глядели темные, глубокие, как бездна, глаза и смуглое мудрое, спокойное, как небо полудня Эллады, лицо.
- Великий Арраим, - прошептал Даниил и пал ниц перед посвященным Черных. За ним последовали и остальные, даже Фома преклонил одно колено. Только я, Фалес Аргивянин, Великий Посвященный Фив, потомок царственной династии Города Золотых Врат, остался неподвижным, ибо, что мне было, носящему в сердце своем великий холод познания, до величия Земли.
- Халдеи, - раздался металлически спокойный, но могучий, как стихия, голос Арраима, - выслушайте меня, - Вы, оставленные ныне вашим покровителем только лицом к лицу со своей мудростью, сами должны найти выход из положения. Великий Посвященный Фиванского святилища Фалес Аргивянин, познавший истину, не может передать ее вам, ибо истина не передаваема, а познаваема. Вам нужно идти по средней дороге - дороге абсолютного предания решения на волю Неизреченного. Не помогайте ничему. Пусть совершается воля Единого. На Иисуса Назарянина, если вы не поняли его разгадки, смотрите как на человека. Уничтожьте все записи о его учении, жизни и делах, ибо, если все это от Неизреченного, то он, Единый, и позаботится о том, чтобы дело его не угасло. А если не от него, то все угаснет, ибо вы сами знаете, что только доброе семя и приносит плод добрый... Поэтому там, в глубине веков, вы и найдете, может быть, разгадку тайны плотника из Назарета...
Тишина охватила собрание, долго думали халдеи, поглаживая длинные бороды.
- Да будет так! - промолвил, наконец Даниил. И все как один встали и преклонились еще раз перед Арраимом одни за другим и покинули место собрания.
Теперь, Эмпедокл, вернемся со мной к началу моего повествования. Как будто желая растопить грешную Землю, пылало солнце. Толпа будто стала ленивее, продолжая идти там, где порой попадались еще кое-какие деревья. Наконец, почти у самой Голгофы толпа подошла к длинному ряду домов, утопающих в зелени роскошных садов. То были дома богатых саддукеев. Около одного из них стояла группа женщин, очевидно, ожидавшая прихода толпы, и между ними - молодой ученик Назарея - Иоанн. Все они окружили высокую, в великом страдании, женщину с плотно закрытым лицом, но сквозь покрывало я узнал глаза Великой Матери Великого, Матери, о которой раз говорил и я, Фалес Аргивянин. Об этом свидании я расскажу тебе, Эмпедокл, позже, когда будет к тебе милость Неизреченного, и ты будешь мудрее. Ибо великие тайны поведаю тебе я, старый д