ПРЕДИСЛОВИЕ
Перед читателем книга со знаковым названием «Поведение и деятельность». В психологии поведение и деятельность — это два мировоззрения, два подхода, две реальности. За одним понятием стоит обширный континент бихевиоризма. Континент не в географическом смысле; глубокая ошибка — считать, что бихевиоризм — это только Соединенные Штаты Америки. Бихевиоризм — это стиль мышления, которому подвержены в той или иной мере и США, и Европа, и наша Россия. Подход бихевиоризма, как известно, связан с работами И.М. Сеченова, В.М. Бехтерева и И.П. Павлова. Не случайно в учебниках по истории психологии, выходящих в США, присутствует раздел «Русский бихевиоризм: Павлов, Сеченов, Бехтерев».
В этой книге впервые систематично, спокойно, обстоятельно мир бихевиоризма сопоставляется с другим миром — миром, порожденным разработкой категории деятельности в марксистской психологии. Сегодня многие стараются отгородится от марксистской психологии. Фам Мин Хак, работающий в парадигме деятельностной психологии, показывает, что в психологии марксизм — это не религия, а работающий, серьезный, мировоззренческий подход, который имеет право на свое место под солнцем психологии и в XX, и в XXI веке. Подобного систематического анализа и сопоставления категорий деятельности и поведения до этого в психологической литературе не было. Здесь и истоки бихевиоризма, и необихевиоризм, и социальный бихевиоризм Скиннера, и параллельно идущая линия деятельностного подхода; перечисляются и скрупулезно анализируются преимущества и недостатки каждого из этих подходов. Книга Фам Мин Хака может быть использована как учебное пособие по курсу «История психологии», а также по курсу «Введение в психологию». Я рад, что книга одного из лидеров вьетнамской психологии, ученика Алексея Николаевича Леонтьева и Александра Романовича Лурия, наконец-то выходит в свет — в год 100-летия его учителя, стоявшего у истоков этой работы. Судьба этой книги, которая писалась и перерабатывалась на протяжении долгого времени, вновь напоминает нам, что рукописи не горят.
А.Г.Асмолов, доктор психологических наук, профессор, член-корреспондент РАО
ОТ АВТОРА
В 1950-х годах мне, тогда студенту гуманитарного университета в Ханое, посчастливилось попасть в список студентов, направляемых на учебу в Советский Союз. Проучившись два года в Московском государственном педагогическом институте имени Ленина и узнав, что сильнейшим в области психологии было отделение психологии философского факультета МГУ, я с разрешения Министерства высшего образования СССР и министра просвещения Вьетнама перевелся на него. С тех пор я горжусь званием выпускника отделения психологии МГУ.
После окончания МГУ я вернулся на родину, работал преподавателем психологии в пединституте Ханоя. Началась война США против Северного Вьетнама; политика нашего правительства была направлена на то, чтобы в течение войны заложить основы для послевоенного развития. И мне второй раз выпало большое счастье — аспирантура в МГУ. Когда я приехал в Москву, Министерство высшего образования хотело послать меня в Ленинград. Я позвонил Алексею Николаевичу Леонтьеву, он обратился в министерство и договорился о том, чтобы мне разрешили остаться в Москве.
Моим научным руководителем был Александр Романович Лурия. Я писал диссертацию по нейропсихологии в клинике имени Бурденко. На защите кандидатской диссертации я получил рекомендации в докторантуру от А. Р. Лурия и А.Н. Леонтьева для продолжения исследований нарушений памяти. С этой рекомендацией я приехал на родину. Министерство просвещения и правительство Вьетнама предоставили мне возможность еще раз поехать в Москву, чтобы написать докторскую диссертацию, только не в области нейропсихологии. Руководство Вьетнама готовило меня быть методологом, руководителем большого направления психологических исследований, тогда не нужен был специалист узкого профиля.
Алексей Николаевич Леонтьев взялся помогать мне в выборе темы и согласился быть моим научным консультантом. В результате мы спланировали работу о пути развития советской психологии с начала XX века в сравнении с американской психологией. Я взялся за изучение категории «поведение» в американской психологии и категории «деятельность» в советской психологии, и их места в процессе становления объективной психологии. Диссертация была написана и успешно защищена, получила высокие оценки.
Уже тогда, в докторской диссертации, я обратил внимание на то, что мы, исследуя тот или иной психический процесс, то или иное психическое состояние, в конце концов, рискуем потерять человека. На первом месте для меня всегда стояла необходимость исследования человека. Поэтому по моей инициативе наше правительство решило создать Институт человека и назначило меня директором этого института. Кроме того, я являюсь главным редактором журнала «Человек».
Я очень рад, что по предложению моих российских коллег и друзей доработанный вариант моей докторской диссертации выходит в свет в виде монографии в юбилейный год — год 100-летия со дня рождения Алексея Николаевича Леонтьева. Без его поддержки и консультаций эта работа не была бы ни начата, ни завершена. Я горжусь, что могу назвать его и Александра Романовича Лурия моими учителями.
Я также хотел бы выразить сердечную признательность и другим моим учителям и коллегам по факультету — как тем, кого уже нет с нами — проф. П.Я. Гальперину, проф. Б.В. Зейгарник, проф. А.В. Запорожцу, проф. Д.Б. Эльконину, доц. Ю.В. Котеловой, — так и ныне здравствующим проф. Е.Н. Соколову, проф. Н.Ф. Талызиной, проф. Г.М. Андреевой, проф. Е.Д. Хомской, проф. Л.С. Цветковой, проф. А.Г. Асмолову и всем, кто поддерживал меня в работе.
ВВЕДЕНИЕ
К моменту «открытого кризиса» в психологии начала XX века важнейшими направлениями в экспериментальной психологии были субъективная интроспективная психология и различные варианты объективной психологии, среди которых прежде всего следует выделить бихевиоризм, выступивший в резкой оппозиции по отношению к традиционной интроспективной психологии. Появление бихевиоризма ознаменовало переход от парадигмы субъективности при исследовании психических явлений, выражавшейся в рассмотрении психики как замкнутого мира сознания, субъективных переживаний, к парадигме объективности, основным содержательным признаком которой было понимание реального поведения субъекта как предмета психологии. Восстав против интроспективной психологии и провозгласив поведение предметом психологических исследований, бихевиористы сделали чрезвычайно важный шаг на пути превращения психологии в объективную науку.
Чтобы понять и осознать значение этого шага, нужно вкратце остановиться на ситуации, сложившейся в психологии к моменту возникновения бихевиоризма. Подавляющее большинство психологических исследований XIX века велось в рамках парадигмы субъективности, суть которой может быть отчетливо выражена словами С.Л. Рубинштейна: «Бытие психики исчерпывается ее данностью, переживаемой в сознании» (1973, с. 20).
Наиболее явно и открыто подобное понимание психики было представлено в системе воззрений В. Вундта, которого нередко называет отцом экспериментальной психологии. Исходя из понимания того, что своеобразие психических явлений заключается в непосредственной доступности их субъекту, Вундт определил «сумму сознаваемых нами состояний», являющихся непосредственными в замкнутом в себе кругу сознания переживаниями, как предмет своей
науки (Вундт, 1912, с. 9). К этим состояниям относятся ощущение, представление и чувствование. Если ощущения в первоначальной форме возникают в результате воздействия на наши органы чувств внешних предметов, то их сочетания, из которых формируются представления как новые психологические образования, осуществляются посредством апперцепции. Что же касается чувствования, то оно является реакцией сознания на те или иные ощущения, а также на их сочетания.
Апперцепция рассматривалась Вундтом в понятиях сознания и воли. «Если восприятие входит в более обширный объем внимания, — писал Вундт, определяя зону и порог сознания, — то мы называем этот процесс перцепцией, если оно попадает в фокус внимания, то мы называем его апперцепцией» (там же, с. 33). Таким образом, апперцепция служит как бы ядром сознания, представляющего собой не что иное, как изначально существующее во внутреннем мире у субъекта. Это с одной стороны. С другой стороны, апперцепция определялась Вундтом как элементарный волевой процесс. Последний в своей основе «совпадает с нашим "Я", а это "Я" не является ни представлением, ни специфическим чувствованием, не заключается в этих элементарных волевых процессах апперцепции, которые, постоянно изменяясь, неуклонно в то же время сопровождают процессы сознания и, таким образом, созидают непреходящий субстрат нашего самосознания. Ближайшими внешними порождениями этого "Я" будут затем чувствования, которые представляют собой не что иное, как реакции апперцепции на внешние переживания» (там же, с. 57). Настоящий заколдованный круг! Получается: апперцепция есть волевой процесс, воля совпадает с Я, Я заключается в волевых процессах апперцепции, эти процессы созидают субстрат нашего самосознания и т.д., и т.д. В этом кругу в качестве центрального звена была выделена апперцепция, превратившаяся в вундтовской системе, говоря языком Л.С. Выготского, в «принцип метафизического порядка» (Выготский, 1960, с. 469). И все переживания, внешние и внутренние, все состояния сознания могут быть поняты только с точки зрения этого принципа.
Особо следует остановиться на представлениях о сущности человека в системе воззрений Вундта. Сущность человека, его способности сведены к воле и апперцепции, самосознанию и сознанию. Сам же человек в этой системе понимался как некая абстракция, подразумевавшаяся как некое психофизическое целое, источником всяких деяний которого выступают воля и апперцепция, сознание и самосознание. Отсюда вытекает и своеобразное понимание таких вопросов как вопросы познания и формирование человека: формирование человека исчерпывалось выработкой непосредственных переживаний, а познание человека — изучением «состояний его сознания», которые в своей непосредственной очевидности доступны лишь самому субъекту. Поэтому психологи должны обращать внимание не на внешнее поведение, поступки человека, а только на замкнутый в самом себе мир состояний сознания, познаваемый лишь интроспективным путем. «...Все душевные состояния и их развитие, — писал Вундт, — возникают из непосредственно пережитых процессов сознания и поэтому могут быть поняты только из них. Это именно мы и понимаем под принципом актуальности души» (1912, с. 152). Естественно, что при таком понимании психики в вундтовской психологии целиком и полностью сохранялись введенные в науку Р. Декартом — Дж. Локком принцип интроспекции и интроспективное понятие сознания, отражающие не внешнее бытие, а лишь самое себя.
Для традиционной интроспективной психологии, основанной на дуалистической позиции, как справедливо отмечалось С.Л. Рубинштейном, психика всегда «есть первичная, непосредственная данность. В своей непосредственности она замыкается во внутреннем мире и превращается в сугубо личностное достояние. Каждому субъекту даны только явления его сознания, и явления его сознания даны только ему. Они принципиально недоступны другому наблюдателю. Возможность объективного познания чужой психики, которое могло бы быть лишь опосредствованным, неизбежно отпадает» (1973, с. 21; курсив наш. — Ф.М.Х.).
О том, что вундтовское понимание психики заводит, в конечном счете, в тупик психологическую науку, ярко свидетельствует структурная психология, развиваемая наиболее последовательным и ортодоксальным учеником Вундта Э. Титченером. Титченер выступил в качестве полномочного представителя немецкой чистой интроспективной психологии в США. Фактом, из которого исходит всякая наука, в том числе, конечно, и психология, предполагал Титченер, мог быть лишь индивидуальный человеческий опыт. В процессе развития науки он стал распадаться на субъективный и объективный опыты. Если последний вид опыта положил начало физическим наукам, то первый — начало психологии. В отличие от физических наук, существующих вне зависимости от переживающего свой опыт человека, психология, согласно Титченеру, всегда предполагает переживающего свой опыт субъекта, что привело Титченера к определению психологии как науки, имеющей дело с «душой», с «сознанием». «Душа» же понималась им как «нечто внутри меня — думающее, понимающее, выбирающее, руководящее моими действиями», а «сознание» — как «внутренние мои знания о том, что я думаю и что я делаю» (Титченер, 1898, с. 8). Сознание также было рассмотрено как «поперечное сечение души», то есть «если "душа" представляет собой совокупность более или менее многочисленных процессов, проистекающих внутри меня, то мое сознание есть сумма душевных процессов, происходящих в моей душе в данный момент» (там же).
Чтобы ответить на центральный для структурной психологии вопрос о том, что же собой представляют составные части сознания, Титченер предлагал поэлементное разложение «сечения души» на более простые части до неразлагаемых элементов включительно. Самые простые структурные элементы — ощущение и аффект, объединяющиеся в более сложные структурные комплексы, к которым относятся восприятие, эмоции, движения, ассоциации и идеи. А в качестве самых сложных структурных комплексов Титченер выдвигал память, самосознание, чувство и синтез действия. Однако главное, что надо подчеркнуть, состоит в том, что все эти элементы, структурные комплексы вытекали из «сечения души», из «суммы сознательных процессов», находящихся в области «внутреннего опыта». Из этой же «суммы», из этого же «сечения» и состоял так называемый «нормальный взрослый человек», которого Титченер взял в качестве объекта своей науки. Поэтому естественно, что единственным методом, который помог бы психологии человека добывать и анализировать факты и законы его душевных процессов, Титченер считал интроспекцию (там же, с. 29). Таким образом, структурная психология Э. Титченера сохраняла в себе все черты, характерные для вундтовской психологии. Сознательные или душевные процессы, элементы, состояния в качестве предмета традиционной психологии по-прежнему оставались замкнутыми в глубине «души», «духа».
Русским вариантом психологии, развивавшейся по образу и подобию субъективной интроспективной психологии Вундта, была так называемая эмпирическая психология Г.И. Челпанова. Эта психология, следуя по пятам вундтовских и титченеровских исследований, объявляла предметом своих изысканий «душевные переживания» (Челпанов, 1909, с. 6), которые имеют, согласно принципу эмпирического параллелизма, некий «особый источник» (там же, с. 142). Психическое расценивалось представителями эмпирической психологии как первичная реальность. Эта реальность есть исключительно достояние внутреннего мира субъекта, то есть обособленного от реальной жизни мира сознания. Единственным путем познания этой первичной и непосредственно данной лишь самому субъекту реальности считалось самонаблюдение. В ходе своего развития русская эмпирическая психология вступила в конфликт с естественнонаучной психологией, у истоков которой стояли И.М. Сеченов и Н.Н. Ланге. Этот конфликт, как известно, завершился полным и бесповоротным поражением эмпирической психологии в России (Выготский, 1982; Рубинштейн, 1935; Теплое, 1947, 1958; Ярошевский, 1976 и др.), которое наглядно доказало историческую бесперспективность и ложность исследования психических явлений в рамках парадигмы субъективности.
До сих пор мы касались направлений в психологии, непосредственно связанных с психологией Вундта, движение исследований которых в русле парадигмы субъективности — очевидный факт. Однако в психологии конца XIX и начала XX века существовали течения, которые открыто выступали против субъективной интроспективной психологии Вундта и различных ее вариантов. К таким течениям относятся столь разные направления как описательная (понимающая) психология В. Дильтея —Э. Шпрангера и функциональная психология У. Джемса. Можно ли охарактеризовать исследования, проводимые представителями этих течений, как исследования психики в рамках парадигмы субъективности?
В. Дильтей противопоставил психологии Вундта, которую он называл объяснительной психологией, описательную психологию. В центре внимания описательной психологии Дильтея были непосредственно переживаемые человеком факты, рассматриваемые им как первоначальная реальность, сводящаяся к внутренним переживаниям человека, которые существуют в замкнутом внутреннем мире. В основе психологии «всегда лежит, — писал Дильтей, — связь душевной жизни как первоначально данное. Природу мы объясняем, душевную жизнь мы постигаем. Во внутреннем опыте даны также процессы воздействия, связи... отдельных членов душевной жизни. Переживаемый комплекс тут является первичным, различение отдельных членов его — дело уже последующее» (1924, с. 8).
Отвергая причинную связь между более простыми и более сложными элементами сознания, эта психология ставила перед собой задачу описания связей душевной жизни (отсюда и ее название). Описание всегда предполагает, по мнению Дильтея, анализ, расчленение общей связи душевной жизни сначала на отдельные связи — на представления, чувства и волевые состояния. Затем эти связи будут подвергнуты дальнейшему анализу, в котором представление расчленяется на образ восприятия и собственно представление, а чувство — на такие тонкие его оттенки, как удовлетворение и неудовлетворение, одобрение и неодобрение и т.п.; воля — на желание, удовлетворение побуждений и т.д. В результате описательная психология обозначалась как расчленяющая психология.
Каким же образом осуществляются эти расчленения? — Внутренним восприятием («прямым усмотрением») (Дильтей, 1924, с. 39). Дильтей писал по этому поводу следующее: «Разрешение этой задачи (анализ, расчленение общей связи душевной жизни. — Ф.М.Х.) предполагает, прежде всего, что мы можем воспринимать внутренние состояния. Фактическое доказательство этому заключается в знании о душевных состояниях, которыми мы, несомненно, обладаем» (там же, с. 71). К этому наблюдению и сводилось понимание, постижение человеком человека, самого себя и другого. Словом, постижение и понимание, представляющие собой не что иное, как «прямое усмотрение», — полностью основаны на субъективных переживаниях той или иной связи душевной жизни.
Следует отметить, что общая связь душевной жизни понималась Дильтеем как сущность человека, обозначаемая как Я. Это Я — носитель переживаний и вместе с тем оно непосредственно переживается в нашем сознании. В результате, Я было «Я—сознанием» (Липпс, 1913, с. 129). Дильтей говорил, что история, представляющая собой, согласно гегелевскому учению об «объективном духе», результат работы общего духа, человеческого сознания, является ключом к распознанию психической жизни человека. Психология стала одной из «наук о духе» (Дильтей, 1924, с. 8). Такой подход к сознанию, содержащий в себе указание на связь духовной жизни человека с исторической, общественной действительностью, можно считать рациональным моментом «понимающей психологии» лишь при том условии, что как история, так и концепция психической жизни человека будут поняты материалистически. Но именно такое понимание истории и психической жизни человека было глубоко чуждо понимающей описательной психологии.
Итак, только на первый взгляд «описательная» психология могла показаться принципиально новым явлением на рубеже нашего века. В действительности же описательная психология была еще более крепко скована в рамках парадигмы субъективности, чем интроспективная субъективная психология Вундта.
Одним из самых ярких борцов против психологической системы Вундта и Титченера был выдающийся американский психолог У. Джемс, который по праву считается одним из основателей функциональной психологии. Именно благодаря тому, что Джемс обратил внимание исследователей на функциональную сторону психических явлений, объяснительная психология привела «так называемую функциональную психологию», по верному замечанию Л.С. Выготского, «к образованию целого ряда направлений, которые сейчас объединяются под названием объективной психологии... Отсюда очень сложный путь привел к образованию бихевиоризма в современной психологии, к крайнему выражению этих объективистических тенденций в современном психологическом исследовании» (Выготский, 1960, с. 468).
Основным понятием функционализма стало понятие «функция», которое было введено Джемсом с целью построения психологии по примеру биологических наук. Джемс в качестве основного принципа психологии выдвигал принцип, согласно которому признание очевидности психических явлений должно быть основано на той пользе, которую они приносят организму. Следовательно, психология должна изучать то, для чего существуют психические явления, то есть какими функциями они обладают. Ее не должно интересовать, что представляют собой элементы сознания и состоящие из них структуры.
Джемс, отвергая сознание как сущность и субстанцию, признавал его как реальность, данную в опыте человека, которая выполняет функцию познания объективных вещей. Необходимость сознания, согласно Джемсу, вызвана потребностью объяснить тот факт, что вещи не только существуют, но еще отмечаются и познаются. Роль сознания заключается лишь в том, что оно как бы является свидетелем протекающих во времени событий (Джемс, 1913, с. 103—107). Этот свидетель и был «опытной реальностью». А процессы, состояния, протекающие внутри субъекта в связи с этим «свидетелем», назывались сознательными, душевными процессами, представляющими собой «элементарные психологические факты (Джемс, 1905, с. 403).
На основе разработанных Джемсом понятия «функция» и «принципа полезности», Дж. Лэдд, Дж. Дьюи и Д. Анжелл построили свои работы, создавшие психологическое направление, известное под названием «функциональной психологии» (функционализм). В качестве первого условия, необходимого для построения психологии, Лэдд предлагал признание первоначально существующей у субъекта активности, одно из состояний которой — сознание. Последнее имеет определенную функцию, заключающуюся в том, что оно должно решать определенные задачи приспособления организма к среде. Решение таких задач представляет собой «интегральный» акт (Дж. Дьюи), направленный на конечный результат, необходимый для выживания организма. Функциональная психология должна изучать эту полезность, обеспечивающую жизнь организма (см.: Boring, 1929, р. 512).
Получая в работах функционалистов значительно более расширенное толкование, понятие «функция» сводилось не просто к роли «свидетеля» проистекающих во времени событий, а к (1) операциям, посредством которых сознание решает определенные задачи в приспособительном акте; (2) взаимоотношениям между организмом и средой, и, наконец, (3) отношениям всех психических процессов к практической жизни (см. Woodworth, 1971, р. 29).
Именно в положении об операциях, актах, реализующих отношения психика — тело, среда — организм, и обнаружилась некоторая созвучность методологического духа бихевиоризма и функционализма. Отсюда и вытекало понимание психологии как науки, объясняющей эти операции, акты и т.п. Следует также отметить родственность функционализма и бихевиоризма, обнаруживавшуюся в их биологическом, редукционистском подходе к пониманию психики человека, который до сих пор остается одной из серьезных преград на пути к подлинно научной психологии.
Как Джемс, так и другие представители функционализма в значительной мере работали посредством теории, законов, понятий, заданных парадигмой субъективности. Так, психологические факты, о которых говорилось, принимались Джемсом за непосредственные данные опыта, основанные на убеждении, что во внутреннем опыте происходят какие-то сознательные процессы, что состояния сознания постоянно происходят и сменяются в нем одно другим. Поэтому убеждение рассматривалось как основной психологический факт, на основе которого формируется «поток сознания». А «моя мысль» как непосредственная данность субъекту всегда протекает в «потоке сознания» (Джемс, 1914). Джемс отнес «мысль», «убеждение», составляющие «поток сознания», к самой специфической черте человека. В этом он оказался последователем Р. Декарта, сводящего сущность человека к мыслящей субстанции. Правда, в джемсовой системе идеалистическое понимание человека сочеталось с биологическим, указывающим на человека как на мыслящее животное. «Мы, — писал Джемс, — называем человека разумным животным» (там же, с. 300). В другом месте этой же работы он указывал, что «человек есть единственное способное к метафизическим умозрениям животное» (там же, с. 317).
Итак, психическая реальность, которая была взята Джемсом в качестве предмета психологии, по-прежнему, как и у Вундта, сводилась к чисто внутренним явлениям, состояниям сознания, которые должны быть изучены «аналитическим методом», исходящим не из ощущений как составляющих сознание элементов, а из конкретного факта внутреннего убеждения в протекании «потока сознания» во внутреннем опыте. Такой метод был назван методом интроспекции.
Надо подчеркнуть, что основанием для определения названных выше характеристик «функции» сознания стало признание внутренней активности субъекта, первоначально существующей в нем самом и затем проявляющейся в конкретных операциях, связывающих организм со средой. В результате все психические явления были рассмотрены функционализмом под углом зрения активной функции сознания как первоначального источника всех форм жизни человека.
Таким образом, есть все основания отнести как систему Джемса, так и чикагский функционализм к психологии, развивающейся в рамках парадигмы субъективности. Для них, так же как и для всех исследователей, принадлежавших к лагерю интроспекционистов, «бытие психики исчерпывается ее данностью, переживаемой в сознании» (Рубинштейн, 1973, с. 20). Для парадигмы субъективности были характерны (1) идеалистический взгляд на человека, который фактически не позволял ей «изучать человека как субъекта материального производства», как писали А.Н. Леонтьев и Д.Ю.Панов (1963, с. 394); (2) связанное с этим взглядом спиритуалистическое понимание психической жизни, определяющее метафизический разрыв между психикой, сознанием и материальной, продуктивной деятельностью человека; (3) интроспекция как единственный метод познания психических явлений.
Действовавшая в рамках парадигмы субъективности психология оказалась способной только на то, чтобы собрать некоторые интересные психологические факты, которые Джемс рассматривал как сырой фактический материал. И эта психология, как признавался сам Джемс, «еще не наука, это — нечто, обещающее в будущем стать наукой» (1905, с. 407). Стало понятным появление «описательной психологии», с одной стороны, и функциональной психологии, — с другой. Появление этих «психологии» подчеркнуло настоятельную необходимость перевода психологических исследований на объективные рельсы.
Такова была ситуация, сложившаяся в психологии в конце XIX и начале XX века, когда были предложены разные объяснительные схемы построения нашей науки: теория психоанализа, гештальтизм, бихевиоризм и т.д. Их объединило общее стремление отвергнуть традиционную психологию с ее интроспективным анализом сознания.
Среди них выделился бихевиоризм, который под влиянием со стороны традиций, проникших из естественных наук в экспериментальную психологию, — эволюционной теории, рефлекторного учения — обратился к психологам с призывом перейти к реальному изучению поведения, протекающего в повседневной жизни человека. Решительно отказавшись от парадигмы субъективности, бихевиоризм совершенно по-новому поставил основные проблемы психологии, при этом опираясь на механистическую материалистическую позицию. Появление бихевиоризма на арене мировой науки было достойно высокой оценки и вызвало живой отклик со стороны научной общественности всего мира. Бихевиоризм действительно внес большой вклад в развитие объективной линии в психологии. Именно благодаря понятию поведения, внесенному бихевиоризмом в объективную психологию в качестве стержневой категории ее понятийного аппарата, психологическая наука — ее предмет, метод, цель исследования — приобрела статус конкретной положительной науки. Заслуга бихевиоризма перед наукой как раз и состояла в устранении из психологии утвержденного интроспекционизмом «гомункулуса» («человечка»), несшего в себе, как предполагала традиционная психология, все источники человеческих деяний. Бихевиористическая парадигма пришла на смену интроспекционистской парадигме.
Однако, как отмечали Л.С. Выготский, А.Н. Леонтьев, С.Л. Рубинштейн, Д.Н. Узнадзе и др., бихевиоризм в свою основу положил постулат непосредственности, характерный для всей традиционной психологии. Бихевиористы придерживались той же концепции психики, сознания, из которой исходила субъективная идеалистическая психология, отделившая психику, сознание от реальной жизни, а также механического понимания поведения в отрыве от психики. Словом, как и другим направлениям, появившимся в начале нашего века в психологии, бихевиоризму, несшему в себе биологизацию, редукционизм, пассивистский взгляд на субъекта, было не под силу преодолеть эти методологические положения с характерным для них антиисторическим, асоциальным, метафизическим взглядом на человека, его деятельность и его психическую жизнь.
Советская психология, развивая материалистическую тенденцию, пошла по принципиально отличному от бихевиоризма пути. Она выросла на фундаменте философии марксизма и плодотворных конкретных исследований, ведущихся в русле естественнонаучного подхода, в частности, исследований И.М. Сеченова, И.П. Павлова, В.А. Вагнера и Н.Н. Ланге.
Сохраняя на первых порах принятую бихевиоризмом объективистскую линию в перестройке старой и создании новой психологии, марксистская психология вместе с тем принципиально иначе подходила к поведению и сознанию человека. Именно в этом смысле Л.С. Выготский говорил о бихевиористах и рефлексологах как о своих попутчиках на начальном этапе (Выготский, 1926г).
Новый этап развития советской психологии ознаменовал анализ деятельности, который «составляет решающий пункт и главный метод познания психического отражения, сознания» (Леонтьев, 1975, с. 23). В анализе строения предметной деятельности психология нашла ключ к научной постановке проблемы сознания, психики как конкретной психологической проблемы, то есть подошла к сознанию, психике как к реальным моментам предметной деятельности. А сама предметная деятельность рассматривается не просто как условие психического и его выражение, а как «процесс, несущий в себе те внутренние движущие противоречия, раздвоения и трансформации, которые порождают психику...» (там же, с. 12). В этом же процессе раскрывается регуляторная функция сознания, психики, которую они выполняют по отношению к деятельности. Взятая в этом движении деятельность входит в предмет психологии.
Такой подход к изучению психической жизни называется деятельностным подходом. Именно он привел науку к социально-историческому пониманию психики человека, раскрывающему его подлинно психологическую сущность: природа психического раскрывается в реальных объективных связях и отношениях. В результате психология, основанная на деятельностном подходе, представляет собой науку уже не об объективных (в механистическом смысле) поведенческих явлениях, а об объективной детерминированной (то есть порождаемой самой деятельностью) субъективности. В лице такой психологии мы имеем подлинно объективную психологию — психологию нового типа.
Без всякого преувеличения можно сказать: если отбросить концепцию интроспективной психологии, то остаются, прежде всего, категории поведения и деятельности как обладающие наибольшей эвристической силой для научной психологии. Благодаря первому понятию была осуществлена серьезная подготовка к созданию объективной психологии. Посредством второго понятия совершен революционный переворот, сделавший объективную психологию реальной, действенной наукой.
Однако, хотя в современной психологии не существует других таких категорий, которые имели бы столь решающее значение для ее развития, в мировой психологической литературе до сих пор отсутствуют работы, посвященные непосредственно анализу категорий поведения и деятельности. Лишь решив задачу сравнительного анализа категорий поведения и деятельности, мы сумеем осознать всю глубину принципиального различия между двумя путями развития психологии как объективной системы знаний. Анализу этих двух категорий — поведения и деятельности, а тем самым и двух различных путей современной психологической науки посвящено настоящее исследование.
Президентская речь, с которой П. Фресс выступил на открытии XXI Международного психологического конгресса, началась с таких слов: «Психология находится в кризисном состоянии» (Fraisse, 1976, р. 1). В речи был дан анализ положения современной психологии и ее будущего, который, по сути, представляет собой официальное признание одним из виднейших психологов Запада методологического тупика. Касаясь становления объективной психологии, Фресс подробно остановился на значении и роли, которую сыграли представители бихевиористского движения в этом процессе. В причинах, приведших это движение к распаду, он видел и источник кризисного положения психологии. Поэтому основной тезис его речи свелся к настойчивому последовательному проведению бихевиористической линии, правда, с некоторым изменением в определении предмета исследования и расширением схемы объяснения поведения. Для выхода из создавшегося в психологии кризиса Фресс предложил два принципиальных положения: (1) поведение берется как первоначальный материал для психолога; (2) человек должен быть в центре исследований.
Поведение, согласно Фрессу, представляет собой две системы: одна — это моторная система, рассматривающаяся как двучленная связь S—R и как средство, при помощи которого человек воздействует на внешнюю среду; вторая — система вербального поведения, являющаяся символической или семиотической, в которую включается знаки, символы.
«Поведение, будучи первоначальным материалом для психолога, — пишет Фресс, — снова возвращается в тот центр, где оно вырабатывается, в центр, который, чтобы оставить греческий термин "психология", я назову психикой» (там же, р. 3). Уточняя понятие «центра», он говорит, что это центр организации или разработки отношений, которые устанавливаются между внешними раздражителями и реакциями, движениями и действиями человека. Расширяя понятие «центр», Фресс включает в него и личность, и Я, представляющее собой функциональное единство всех психических процессов, какие только возможны у человека. Он говорит: «Мы знаем взаимосвязи между перцептивными, мнемическими, интеллектуальными, интенциональными процессами и самими действиями. Эти взаимосвязи реализуют настоящий центр выработки, контроля и также авторегуляции. Этот центр приобретает для себя функциональное единство, которое является ничем иным, как Я и личностью субъекта. Возможность познавать мир включает и возможность познавать себя» (там же, р. 10). Это напоминает идею о межфункциональных отношениях Л.С. Выготского.
Все сказанное означает, что и в наши дни задача преодоления кризиса, который переживает психологическая наука, является одной из ее самых злободневных задач. Путем, ведущим к решению этой задачи, мы считаем путь культурно-исторической психологии. Поэтому четкое уяснение становления и развития советской психологии через анализ категории предметной деятельности служит ориентиром как для преодоления имеющего место в нашей науке кризиса, так и для дальнейшего п