В истории готов того времени появляются упоминания о великом короле причерноморских готов, гревтунгов – Эрманарихе. Этот персонаж достоин отдельного рассмотрения, поскольку представляется достаточно неоднозначным. Так называемая держава Эрманариха устойчиво ассоциируется с взлетом могущества готов в Причерноморье до нашествия гуннов. Это позволяет предполагать, что значение Эрманариха для истории готов серьезно. Но в чем действительно заключается это значение? Помимо сведений Аммиана Марцеллина и Иордана, сообщения об Эрманарихе встречаются и в ряде древнегерманских саг, как то в Подстрекательстве Гудрун и Речах Хамдира Старшей Эдды, саге о Вельсунгах, Видсиде, Беовульфе, в средневековых германских сказаниях о Дитрихе Бернском. Также необходимо отметить довольно значительный фрагмент, касающийся Эрманариха, в Деяниях данов Саксона Грамматика, хронике позднего происхождения, однако дающей наиболее подробную картину правления этого короля. Тем не менее, сравнительное исследование этих источников пока не принесло значимых результатов[1]. Возможно, следует еще раз попытаться проанализировать корпус данных, касающихся фигуры Эрманариха, имея в виду при этом и дискурсивный контекст самих источников. Представляется, что он играет в рассматриваемом случае значимую роль, способную повлиять на восприятие образа Эрманариха современной историографией.
Пространный пассаж Иордана, посвященный описанию величия и могущества этого правителя, не вызывает доверия в деталях, поскольку Иордан слишком апологетичен по отношению к готской властной традиции, чтобы безоглядно принимать все его свидетельства; однако его слова в целом подтверждает Аммиан Марцеллин, несколько более беспристрастный и, что важнее, хронологически более близкий и аутентичный временам правления Эрманариха[2]. Возможно, что Марцеллин являлся источником для Иордана, однако вряд ли единственным. Тем не менее, В. П. Буданова склонна полагать, что сведения античных и средневековых авторов не дают возможности однозначно говорить о существовании обширной державы Эрманариха[3]. Иордан предвзят в своем прославлении остготской родословной и склонен проецировать на готскую легендарную традицию имперскую помпезность традиции римской, а Аммиан Марцеллин упоминает об Эрманарихе лишь как о чрезвычайно воинственном рексе, устрашившем – но не покорившем – соседние народы.
Археологические источники несколько проясняют картину, поскольку в науке сложилось мнение о тождественности археологической черняховской культуры и т.н. державы Эрманариха. М. Б. Щукин выдвигает на их основании небезынтересную версию о зависимости развития готов в первой половине IV века от выплат римской анноны по федератскому договору. В результате притока средств из империи резко возрастает благосостояние и обеспеченность готов, что приводит к демографическому взрыву. Это создает необходимость в сбросе излишнего демографического давления, который традиционно связан в среде варваров с военными походами. Однако привычные набеги на Рим находятся под запретом, и внимание готов обращается на северо-восток, в прибалтийские и центрально-русские земли. За счет этих походов и формируется держава[4]. Однако и здесь автор оговаривается, что это лишь наиболее вероятное предположение, объясняющее наличие отдельных предметов черняховской культуры в археологических памятниках северо-востока. Тем более это не говорит о постоянном и полном подчинении. Однако в рамках самой черняховской культуры, как полагает М. Б. Щукин, существовала политическая монолитность (в этом он расходится с В. П. Будановой, ссылающейся на традиции военной демократии и, соответственно, аморфности власти в этот период у готов). Исследователь приходит к такому выводу, пытаясь объяснить отсутствие в черняховских погребениях наборов римской пиршественной посуды, характерных для варварских погребений Северной и Центральной Европы. С помощью этих наборов, как он полагает, римляне подкупали отдельных вождей. В случае черняховской культуры, очевидно, этого не требовалось, поскольку единый король уже наличествовал[5]. Подобный вывод представляется несколько натянутым, но так или иначе он подтверждает наличие первичной степени консолидации среди готов в рамках черняховской культуры. Однако археологические сведения не позволяют говорить о собственно фигуре Эрманариха.
Как представляется, можно приблизиться к ответу на вопрос о значении фигуры Эрманариха с помощью непосредственно германских источников, пусть и относительно позднего происхождения. Видсид представляет Эрманариха как верховного короля готов, перечисляя в его дружине значительное количество легендарных героев готов, о которых существуют отдельные саги[6]. Среди них упоминаются Хеадорик и Сивека, Хлиде и Ингентеов, которые с очевидностью отождествляются с персонажами исландской саги о Хервер и Хейдреке, соответственно, Хейдреком, Хледом и Ангантюром. Ряд других сюжетов также позволяют отождествлять Эрманариха с Хейдреком, что, собственно, и делают такие отечественные историки, как М. Б. Щукин и И. В. Зиньковская. Поэтому можно с определенной долей уверенности использовать сведения как саг и хроник, повествующих о непосредственно Эрманарихе, так и саги о Хейдреке для выявления особенностей фигуры Эрманариха.
Сведения эти достаточно противоречивы и в огромной степени мифологизированы. Поэтому для их систематизации следует вновь обратиться к римским авторам. Аммиан Марцеллин, относительно беспристрастный сторонний наблюдатель, не выступает очевидцем событий, и, видимо, пересказывает некое сложившееся предание причерноморских готов, бежавших от гуннов. Полная историческая аутентичность подобного сообщения вызывает большие сомнения. Из него можно извлечь следующие утверждения: 1. гунны во время своего вторжения столкнулись с сопротивлением известного на тот момент вождя Эрманариха; 2. этот вождь добровольно принял смерть (voluntaria morte sedavit). Если первое подтверждается другими источниками, то второе фигурирует только у Аммиана Марцеллина. Х. Вольфрам считает наиболее вероятной точку зрения, что в этом фрагменте отражена сакральная жертва священного короля, перед лицом полного поражения и уничтожения народа приносящего себя на алтарь племенных богов ради победы[7].
Действительно, элементы сакральности прослеживаются в связи с фигурой Эрманариха-Хейдрека в древнегерманских источниках. Хейдрек играет с Одином в загадки, проигрывает и замахивается на него мечом, за что Один проклинает короля, пророча ему смерть от рук наихудших рабов[8]. Однако К. Толкиен в своем анализе саги о Хейдреке упоминает о неоднозначности роли Одина по отношению к Хейдреку. Он отождествляет с Одином Гицура Грютингалиди, воспитателя и приемного отца Хейдрека, который покровительствовал будущему королю в его молодые годы. К. Толкиен также приводит точку зрения шведского исследователя Э. Вессена, полагавшего, что Хейдрек изначально был фаворитом Одина, но вызвал гнев бога. Э. Вессен приходит к выводу, что в саге о Хейдреке в образе Гицура слились совершенно разные фигуры: Гицур-Один, воспитатель Хейдрека, и Гицур Грютингалиди, воин, вышедший на битву с гуннами[9]. Таким образом, Один выступает по отношению к Хейдреку не только в карающей, но в протекционистской роли. Впрочем, и Гицур Грютингалиди также может представлять собой воплощение Одина, бога-героя, олицетворяющего народ гревтунгов-остготов, защищая их от нашествия гуннов. Именно защитником представляет Одина Саксон Грамматик в эпизоде убийства Эрманариха[10].
Смерть Эрманариха представляет собой особый эпизод, которому уделяет много внимания Иордан. И. В. Зиньковская, продолжая критическую линию трактовки Иордана, обозначенную Е. Ч. Скржинской[11], справедливо предполагает, что историк в своем восхвалении Эрманариха пользуется в большей степени устными эпическими преданиями готов, что объясняет краткость и отрывочность его сведений[12]. В преданиях же наиболее распространенный сюжет, связанный с именем Эрманариха – мнимая или настоящая измена Сванхильд со своим пасынком Рандвером (Бродером у Саксона Грамматика), за которую королева была казнена – растоптана конями в соответствии с «Подстрекательством Гудрун» Старшей Эдды[13] или разорвана с точки зрения Иордана[14]. В саге о Хейдреке также присутствует сюжет об измене королевы при участии сына Хейдрека Ангантюра, пусть только в качестве свидетеля; кроме того, Хейдреку советуют не доверять Сивке – и ее смерть тоже связана с конем, который околел, потому что она стала слишком тяжелой, чтобы ее нести[15]. Это может быть логическим продолжением линии о лживости и предательстве королевы, в котором проявляется семантическое тождество предательства и тяжести. Сванхильд же первоначально взглядом отпугивает коней, в чем, возможно, также символически проявляется ее невиновность, и лишь с мешком на голове позволяет себя растоптать[16]. Саксон Грамматик утверждает, что причиной задержки казни Сванхильд была ее красота[17], перед которой даже животные оробели, но, во-первых, он находится здесь явно под влиянием средневековой традиции летописания, а во-вторых, в рамках этой традиции женская красота зачастую прямо ассоциировалась с невинностью. При всем различии сюжетов инверсия вины-невиновности Сивки-Сванхильд прослеживается явно, что семантически сближает эти образы.
Эрманарих погибает, по Иордану, из-за мести за убитую им женщину из некоего племени росомонов, идентификация которого до сих пор остается предметом споров. Однако в саге о Хейдреке прямо указывается, что Сивка является дочерью короля гуннов[18] – что и объясняет последующее столкновение готов и гуннов; косвенно о том же говорит и Саксон Грамматик, называя убийц Эрманариха геллеспонтцами[19], то есть пришельцами с юго-востока. «Подстрекательство Гудрун» также связывает убийц Эрманариха с гуннами через собственно Гудрун и Атли-Аттилу, ее супруга. Саксон Грамматик пишет о том, что король предпочел затвориться в крепости в ожидании нападения, нежели встречать врагов в чистом поле, что отчасти коррелирует с сообщением Аммиана Марцеллина о внезапном нашествии гуннов на незащищенные земли Эрманариха (Ermenrichi late patentes et uberes pagos)[20]. И. В. Зиньковская предлагает другую версию смерти короля – в результате заговора приближенных, выводя это предположение из очередной трактовки понятия «росомонов»[21]. Иордан же считает, что Эрманарих выжил после покушения, однако был тяжко ранен и поэтому не смог оказать достойного сопротивления гуннскому нашествию[22]. Действительно, скандинавские саги упоминают о том, что королю отрубили руки и ноги, но не голову, и поэтому он выжил и смог одолеть своих обидчиков. Возможно, в этом сюжете иносказательно отображается борьба готов с гуннами, в которой готы несли потери, но до поры сохраняли самостоятельность во главе со своими вождями. Возможно также, что вождей с именем Эрманарих было несколько, а Иордан объединяет всех лидеров причерноморских готов под одним известным в предании эпонимом, отчего у него и возникает 110-летний возраст Эрманариха.
Дальнейшему прояснению образа Эрманариха способствуют сказания о Дитрихе Бернском. Они описывают Эрманариха как великого императора, верховного повелителя и властелина Ромабурга. В последнем узнаваем Рим. Подобная ассоциация свидетельствует о семантическом уподоблении образов Эрманариха и римского императора в сознании германцев. Это подчеркивает роль Эрманариха как верховного короля, символа готского единства и могущества[23]. Однако в целом положительные эпитеты и характеристики Эрманариха в определенный момент резко сменяются негативными, и рубеж в этом – упоминавшаяся казнь Сванхильды. Следует отметить, что в хронике Саксона Грамматика и в сказаниях о Дитрихе Бернском упоминается советник Эрманариха Бикк[24] (Сибих, Сивека в Видсиде[25]), из личной мести королю провоцирующий эту ситуацию ложными обвинениями. Однако месть Эрманариху в свою очередь оправдывается неправедным поведением короля, поэтому выглядит вполне закономерной, а Эрманарих оказывается обречен только умножать свои злодеяния вплоть до гибели от рук очередных мстителей. В свете того, что и Хейдрек погибает от мести своих слуг, кажется, получает дополнительное обоснование предположение И. В. Зиньковской о заговоре приближенных короля. Но столь буквальное прочтение мифа не представляется исчерпывающим. Эрманарих, несмотря на свое могущество, совершает некую ошибку, он великий, но недостоин своего величия. Контекст мифа представляет короля не просто антигероем, который выполняет функцию антагониста Дитриха-Теодориха, Гудрун или Атли-Этцеля-Аттилы. Он видится скорее как проклятый герой, судьба которого пасть жертвой собственного рока, чтобы уступить место героям истинным и безупречным ‑ Ангантюру или Дитриху.
Вновь происходит возврат к смерти Эрманариха. Не естественен ли вопрос, почему в большинстве источников данных об этой фигуре такое внимание уделено его смерти? Почему Эрманарих должен умереть, причем умереть показательно? Фигура Эрманариха в логике мифа сочетает величие с неким изъяном, причем изъяном, существовавшем изначально. Очевидно, причина этого – попытка объяснить некую крупную неудачу в правлении короля. Если расценивать правление как результат расположения богов, то резкий надлом, крушение могущества могут быть восприняты только как воля сверхъестественных сил. Однако при этом возникает противоречие, связанное с тем, что подобное волеизъявление богов не может быть беспричинным. Эрманарих должен был вызвать их гнев собственными, не подобающими образу правителя, действиями, что он и делает – обрубает хвост соколу-Одину в саге о Хейдреке[26] или совращает жену своего советника в цикле о Дитрихе[27].
Остается выяснить, что же могло быть настолько серьезным просчетом Эрманариха, чтобы превратить его в мифе в обреченного короля? Высказывания Аммиана Марцеллина и Иордана заставляют предположить, что это было поражение, понесенное от гуннов. Эрманарих уступил гуннам и таким образом потерял возможность быть положительным героем, репрезентирующим готов. Однако готское народное сознание искало выход из кризиса, вызванного этим поражением. По меткому замечанию П. Хизера, попытка возвеличивания фигуры Эрманариха в Гетике Иордана и в готских легендах по сути представляет собою инкорпорирование черт Аттилы в готское сознание, дабы создать противовес подавляющей гуннской традиции[28]. Эрманарих – отражение Аттилы в готском зеркале, но он – проигравший, а следовательно – проклятый, утративший благословение богов, и поэтому это отражение искажено негативными контекстами злодеяний. Таким образом, Эрманарих предстает амбивалентным персонажем. Пользуясь покровительством Одина, удачливый в войнах и набегах, он, тем не менее, остается трикстером, фигурой явно негативного характера, навлекает на себя проклятие и бесславно погибает. При этом смерть его связана со славой гуннов, о чем недвусмысленно говорится в Подстрекательстве Гудрун. В поздних германских сказаниях о Дитрихе Бернском Эрманарих фигурирует как отрицательная фигура в противовес однозначно положительному Дитриху-Теодориху, воплотившему в явь мечты готов о собственном великом короле.
Пытаясь объединить и подытожить весь комплекс разноречивых свидетельств об Эрманарихе, следует констатировать, что эта фигура остается скорее легендарным, нежели в полной мере историческим персонажем, а следовательно, не может трактоваться в качестве показателя формирования готской идентичности. Гуннское завоевание, казалось бы, парадоксальным образом, стимулирует развитие народного предания, эпоса, объединяющего готов из размытого конгломерата мелких вождеств в осознанную племенную целостность. Эрманарих призван быть символом этой целостности, предводителем готов вообще. Поэтому вероятным представляется формирование этого образа как следствие гуннского вторжения, ответ народного сознания готов, оказавшихся перед лицом необоримого противника, на вызов культурной идентичности – потестарной, ритуальной, родовой. В действительности же готского единства могло изначально не существовать – о чем свидетельствует многочисленность группировок и фракций готов под предводительством различных вождей, упоминаемых античными источниками. Однако если единства не было, а потребность в нем проявлялась как форс-идея готского кризиса идентичности, то естественным выглядит его искусственное создание. Причем столь же естественно, что традиционное сознание в стремлении обоснования своих идей создает псевдоисторические проекции, в данном случае ‑ легенду о великом королевстве и могущественном короле.
Поздняя готская устная традиция постфактум придала одному из наиболее удачливых и воинственных вождей сакральное значение великого короля, которое отразил и усилил Иордан. Однако это никоим образом не подтверждает существование консолидированного и централизованного готского потестарного объединения в Причерноморье накануне нашествия гуннов. Тем более, что по словам того же Иордана после смерти Эрманариха среди готов были заметны фигуры двух вождей – Гезимунда и Винитария[29], а Аммиан Марцеллин упоминает о некоем Витимире[30]. Причерноморские племена, в том числе и готы, подчинились гуннам или тесно сотрудничали с ними. Однако, видимо, разные вожди понимали это сотрудничество по-разному, что и послужило причиной сражения между Винитарием и Гезимундом, которое М. Б. Щукин отождествляет с легендарным противостоянием Ангантюра и Хледа в саге о Хейдреке[31]. Таким образом, даже если Эрманариху удалось сформировать достаточно устойчивое потестарное объединение во главе с готским родом, оно не выдержало испытания гуннским нашествием и распалось на множество отдельных кланов, возглавляемых собственными вождями – состояние, характерное для традиционных властных отношений. Возможно, имела место архаизация общественных отношений под влиянием гуннов и общего кризиса, вызванного завоеванием.
Однако появление гуннов не прервало процесс становления потестарной идентичности готов, но, скорее, изменило аттрактор этого процесса, так же, как для дунайских готов подобную роль сыграла империя. Отношение к гуннам становится признаком не только политического курса вождя, но и идентификации групп готов. Прогуннские готы Гезимунда. Антигуннские готы Винитария. Гунны оказывают беспримерное влияние на последующую историю готов и в том числе на формирование готской идентичности. Х. Вольфрам обращает внимание на этимологическое сходство имен гуннского короля Баламбера и готского Валамира, предание о возникновении гуннов как потомков изгнанных готских ведьм-гулиурунн, изложенное Иорданом[32], а также ряд других моментов, позволяющих предполагать амбивалентное отношение готов к гуннам[33]. Действительно, упомянутое предание позволяет сделать вывод о стремлении готов установить отношения родства с гуннами, очевидно, чтобы легитимизировать свое подчинение; с другой стороны, гунны демонизируются своим происхождением от колдуний и злых духов, что свидетельствует о негативном восприятии гуннов в народном сознании готов, по крайней мере во время и в среде формирования данного предания.
Следовательно, в середине-второй половине IV в. среди причерноморских готов достаточно ярко проявляется племенное, этническое самосознание, непосредственной причиной чему и становятся гунны. Но при этом необходимо решить возникающее противоречие, связанное с двойственным отношением готов к гуннам – борьба и преклонение, презрение и зависть.