Перемена лиц.
1) Гл. 24 имеет два параграфа, один о переходе права, другой о переводе долга, однако в силу ФЗ-367 первый параграф теперь имеет «общую» часть – в нём собраны общие правила, относящиеся как к уступке требования (цессии то есть), так и о переходе права в силу закона. Соответственно, специальные правила имеют приоритет над общими: напр., уступку денежного обязательства нельзя оспаривать (специальная норма – п. 3 ст. 388), даже если цессионарий знал о её запрете в договоре между цедентом и должником (общие положения – абз. 2 п. 2 ст. 382).
2) П. 2 ст. 382 – это всё о степени юридической значимости волеизъявления должника в отношении перехода права.
а) Согласие должника, разумеется, не требуется. В ГК теперь включено общее правило об абсолютной защите против цессии в нарушение договорённости между кредитором и должником (pactа de non cedendo). Должник (и только должник!) сохраняет эти средства защиты (то есть направленные не против своего кредитора) при условии, что докажет: цессионарий тоже знал о запрете уступки (абз. 2 п. 2 ст. 382). Но даже и это правило не действует, если речь идёт о банкротстве или об исп. производстве (абз. 3).
Б) Почему эти два абзаца включены в разд. 1 параграфа 1, т.е. в общие положения, а не в раздел 3 – ведь оба они об уступке, а правила об уступке именно в разделе 3? Дело в том, что их присовокупили к общему правилу – о том, что согласия должника не требуется для перехода прав к новому кредитору, но иное может быть предусмотрено договором или законом. А это правило действует не только в отношении уступки, но и в отношении перехода в силу закона. Казалось бы, при переходе права в силу закона не может быть и речи о воспрепятствовании ему договорным условием, поскольку потому и основан такой переход на законе, что он должен свершиться при любых условиях, независимо от наличия или отсутствия цессии, а уж тем более запретительных условий в договоре между должником и кредитором. Тем более, как мы увидели, даже уступке права в силу сделки такой запрет не всегда может помешать. И тем не менее, когда переход права предусматривается законом, договор между сторонами может его исключать (см., напр., ст. 965).
В) В отдельный пункт 4 ст. 382 вынесено еще одно новое правило: если согласия должника всё же не было, а он был физическим лицом, то новый и старый кредитор будут возмещать ему солидарно убытки.
Г) Мелкая деталь: исчезло указание на то, что правила о переходе права не применимы к регрессу. Действительно, это ведь и так понятно, что неприменимы. Регресс – это НОВОЕ требование. Оно возникает к должнику у третьего лица, которое исполнило обязанность должника перед кредитором. Перемены лиц при регрессе нет.
3) Ст. 383 остается той же, но отметим, что неразрывная связь с кредитором перестаёт иметь значение тогда, когда требование кредитора получает судебную защиту. Вступивший в законную силу судебный акт – новое, самостоятельное основание требования, и связи с кредитором уже нет. По этой причине, если судебным решением, вступившим в законную силу, удовлетворено требование о компенсации морального вреда, однако это решение не было исполнено при жизни истца, оно включается в наследственную массу. Судебная практика согласна: https://www.vsrf.ru/vscourt_detale.php?id=1872
Действительно, требование об исполнении судебного решения имеет иное основание, чем материально-правовое требование. При вступлении решения в силу оно носит бесспорный характер, теряя связь с материально-правовой каузой. ЕСПЧ давно уже занял аналогичную позицию: любое судебное решение является "имуществом" (possession) в значении ст. 1 протокола № 1 Конвенции о защите прав и свобод,
https://www.allpravo.ru/library/doc117p/instrum6086/item6087.html#_ftn6
в настоящее время ratio decidendi ЕСПЧ по любым делам (не только по тем, где Россия являлась ответчиком) являются частью правовой системы России и подлежат применению российскими судами если только не противоречат Конституции (что несколько раз подтвердил КС), международным договорам и общепринятым нормам и принципам международного права. У меня есть статья, кому интересно, но к нашему предмету это не имеет отношения:
https://vestnik.spbu.ru/html14/s14/s14v1/s14v1_02.html
4) Произошли изменения в правилах об объёмах переходящего требования. Считается, что при переходе требования имеет место транслятивное сингулярное правопреемство: к новому кредитору переходило то же самое право, что имелось у цедента (Черепахин и др.). Отсюда – старинные правила о том, что к нему цепляются акцессорные требования, о «том же объёме» и о сохранении у должника тех же exceptiones. Все эти правила в новой редакции сохранены: это, соответственно, п. 1 ст. 384, ст. 386. Более того, сама идея об отсутствии необходимости получать на переход права согласия должника основана на том, что изменения в обязательстве касаются исключительно другой (кредиторской) стороны, но не других его элементов, в том числе его содержания. Регресс, например, был бы невозможен без наличия какого-либо правоотношения между должником и новым кредитором, в силу которого у последнего, после исполнения обязательства должника, возникает к нему, к должнику, основанное на этом правоотношении между ними требование. Но для перехода права отношения между новым кредитором и должником не имеют значения.
Тем не менее, в ст. 384 теперь предусматриваются возможности для частичного перехода права (п. 2 и п. 3). Такая возможность, как вытекает из п. 3, явно основана на представлении о дискретности некоторых обязательств, то есть о том, что «часть обязательства» может являться уменьшенным в масштабе полным обязательством: все его элементы, в том числе и содержательные, в соответствующей пропорции могут сохраняться. Причём неденежное обязательство может перейти к другому лицу только в части права на получение исполнения и при условии, что не сделает исполнение для должника «значительно более обременительным».
Отметим, что эта позиция не нова, она вошла в своё время и в Инфорационное Письмо ВАС № 120 от 30.10.2007 – см. п. 5 и п. 15.
https://www.arbitr.ru/as/pract/vas_info_letter/18448.html
Затем она была поддержана и в Концепции развития гражданского законодательства (п. 4.1.5)
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=LAW&n=95075&fld=134&dst=100460,0&rnd=0.6187839709719583#0
При транслятивным преемстве к новому кредитору переходит в случае уступки части требования не доля в требовании, а обособленная часть требования. Единое требование не сохраняется. Возникают два или более новых требований. Это означает, что новый кредитор волен в свою очередь передать своё требование другому кредитору, а может и разделить его, как его правопредшественник. Этим же может заняться, собственно, и первоначальный кредитор. Возникает клонирование тождественных, отличных только по арифметическому объёму, требований. Как при таких обстоятельствах избежать «значительной обременительности» для должника, неясно, учитывая, что перейдут еще и акцессорные требования в соответствующей части и, возможно, с каждым из кредиторов придётся вести судебные тяжбы, обсуждая уменьшение неустойки. Однако законодатель ограничивает оговоркой об обременительности только право на получение исполнения по неденежному требованию. «Закошмарить» кредиторы-клоны могут и поручителя – ведь, если мы говорим о транслятивном переходе, к ним должны перейти в соответствующей части и обеспечительные права. Они, далее, приобретают права залога, – причем опять же, каждый своё право, они становятся созалогодержателями, имеющими равные по старшинству права (ст. 335.1). Таким образом, дискредитируется сама идея о неизменности права при транслятивном переходе – идея о том, что изменение стороны-кредитора, если только изначальная его персонификация не важна для должника, ни малейшим образом не скажется на обязательственном правоотношении. В случае дробления обязательства, изменение кредитора, абсолютно независимо от его личных качеств, то есть при переходе обязательства «в части», существенно затрагивает интересы должника. Причем в условиях, когда помешать переходу прав в принципе стало сложно (абз. 2 п. 2 ст. 382, о чем уже говорилось), а в случае с денежными обязательствами и невозможно (п. 3 ст. 388, о чем позже), дозволенная законодателем вольность при делении права может стать серьёзной проблемой.
Далее, «право на получение исполнения» – в отличие от права третьего лица в силу конструкции ст. 430, где договор заключался в его «пользу», – это не обязательственное право, оно не обеспечено каким-либо требованием исполнения обязательства к должнику. Полагаю, это способ указания лица, управомоченного принять исполнение (ст. 312). Поэтому, на мой взгляд, указание в гл. 24, где речь идёт о перемене лиц в обязательстве, на такое лицо, неверно.
Если же прийти к выводу о том, что дробления места не имеет, то есть происходит перенос части права на нового кредитора, а обязательство первоначального кредитора остается неизменным, то это уже конститутивное преемство и новая революция – производность права нового кредитора лишает его возможности самостоятельно им распоряжаться, приводит к применению принципа старшинства при залоге и многое другое. Но самое главное – к доктрине цессии и, шире, замены кредитора такая конструкция неприменима вовсе.
5) Детализированы отношения по самому переходу. Теперь ясно, что должник уже вправе исполнять обязательство новому кредитору, как только он получит уведомление, причем не важно, от кого из кредиторов. Тем не менее, если уведомил его новый кредитор, должник не обязан это делать до получения доказательств состоявшегося перехода; если же первоначальный – доказательства в этом случае не нужны, поскольку определенность в факте перехода имеется.
6) Переход на основании закона. Ст. 387. Важно обратить внимание на то, что есть и названные не в этой статье, а в других федеральных законах, случаи: перечень не исчерпывающий. Отметим, что переход к поручителю права также является суброгацией, хотя таковой и не назван, – поручитель исполняет своё собственное обязательство, содержание которого – исполнение обязательства основного должника (доктрина плюс п. 12 Постановление Пленума ВАС № 42 от 12.07.2012); последнее обязательство, поэтому, юридически не прекращается, и поручитель приобретает то же требование к должнику, что было у кредитора. Это именно суброгация, не регресс. Кстати, исковая давность, естественно, течет с момента неисполнения должником основного обязательства.
Каковы же другие случаи, предусмотренные законом? Два наиболее важных примера: правило п. 5 ст. 313 (третье лицо, исполнившее обязательство должника, становится правопреемником кредитора), очень специфический и отличный от описанного выше случай суброгации, о котором позже. Ещё один случай – не менее маргинальный – переход права к новому должнику, на которого был произведён перевод долга по предпринимательскому обязательству (абз. 2 п. 3 ст. 391) и который это обязательство исполнил. Эта ситуация также разбирается ниже.
Наконец, еще раз напомню, что суброгация может быть исключена соглашением сторон, если по смыслу правового регулирования это допустимо (п. 2 Б этого обзора; абз. 1 п. 2 ст. 382, пример ст. 965).
7) Уступка права – ст. 388.
А) Важнейшее изменение в п. 1 ст. 388 – теперь ограничение цессии возможно только в силу закона (одно из таких ограничений здесь же, в п. 2 – когда личность кредитора имеет существенное значение). Ни договором, ни иным правовым актом она запрещена быть не может. Конструкция pactum de non cedendo, оговорка о запрете уступки, работает, как уже говорилось, лишь в том случае, когда о наличии такого запрета знал или должен был знать цессионарий, и это было доказано должником: тогда суд может признать сделку недействительной (абз. 2 п. 2 ст. 382) – абсолютная защита сохраняется. Таким образом, основанием для обессиливания сделки является не договорный запрет, а недобросовестность участников цессии. Кроме того, договор, конечно, может содержать санкции за нарушение запрета, и независимо от сохранения в силе цессии цедент должен будет возместить убытки. Если же цессия будет признана недействительной, то цедент и цессионарий обязаны будут вернуть еще и неосновательное обогащение (ст. 1103).
Б) Если же уступается денежное требование (п. 3), то абсолютный способ защиты отпадает. Причём в силу ФЗ-42 с 1.06.2015 г. правило о невозможности оспаривания сделки по уступке денежного требования, запрещённой договором, через внесённые в п. 3 разбираемой статьи поправки, было распространено на всех должников, включая граждан (и граждан-потребителей!).
Эта последняя новелла является наиболее скандальной. Происхождение её мне неизвестно.
Тотальный запрет на уступку денежного требования отсутствовал в Концепции развития гражданского законодательства России, которая, ссылаясь на международную практику и на Оттавскую Конвенцию УНИДРУА по международным факторинговым операциям (п. 4.1.1), исходила из того, что подчиняться особым правилам должна уступка требований, возникающих из предпринимательских отношений.
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=LAW&n=95075&fld=134&dst=100460,0&rnd=0.6187839709719583#0
Из п. 4.1.7 следует, что авторы Концепции предлагали абсолютную защиту (абз. 2 п. 2 ст. 382) сделать недоступной именно и только для предпринимателей по денежному требованию. И пусть это, мягко говоря, неочевидный взгляд на цессию и свободу договора, с учётом того, что Оттавская Конвенция УНИДРУА по международным факторинговым операциям (см. ст. 6)
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=LAW&n=4966&fld=134&dst=1000000001,0&rnd=0.9078480340006527#0
на которую ссылается Концепция, относила данное правило, ex definitio, только к факторинговым сделкам, и более того, даже по отношению к ним имела диспозитивную модальность (п. 2 ст. 6 Оттавской Конвенции), Концепция, безусловно, исключала тотальный (то есть для всех категорий субъектов) запрет на абсолютные меры защиты против недобросовестной (в нарушение pactum de non cedendo) цессии: см. пп. 4.1.1, 4.1.2, в контексте которых следует понимать п. 4.1.7.
Данного правила, соответственно, не было в Проекте изменений в ГК, внесённом в Государственную думу в апреле 2012 г.
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc;base=PRJ;n=91549#0
В Пояснительной записке к ГК
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc;base=PRJ;n=93951;dst=0#0
также подчёркивалось: «Проект предусматривает дифференцированное регулирование отношений, связанных с уступкой прав (требований), определяя существенные особенности уступки прав (требований) в рамках сделок, совершаемых в сфере предпринимательской деятельности».
В первой редакции блока поправок, введённой ФЗ-367, обсуждаемое ограничение действовало, в соответствии с Концепцией, Проектом и Пояснительной запиской, только в отношении предпринимателей, но ФЗ-42, который вступил в силу 1.06.2015, распространил это правило на всех участников оборота. Объяснить эти последние поправки присоединением России к Оттавской Конвенции в мае 2014 г. никак нельзя – потому что Оттавская Конвенция ни к чему подобному не обязывает.
Итак, теперь даже запрет на уступку денежного права предпринимателя, включённый в его договор с потребителем, тоже становится бессилен. Впрочем, во всех случаях нарушения pactum de non cedendo не исключается применение мер договорной ответственности, в том числе и взыскание убытков. Но, ещё раз – только по отношению к цеденту, а не цессионарию.
Как и любая абсурдная конструкция, такая laisser-faire по-русски, в данном случае – laisser-faire с явным попранием принципа договорной свободы, неминуемо само попирается гражданским оборотом: в практике уже хорошо известны pactum de non cedendo, в которых стороны, по требованию должника, включают неустойку за нарушение запрета цессии в размере 100 % денежного требования. Конечно, это само по себе явное злоупотребление и по существу не неустойка, а скрытое условие о запрете, которое должно пониматься судами как притворная сделка. Однако любые притворные сделки возникают только тогда, когда позитивное право устанавливает неблагоприятный правовой режим для участников оборота. В данном случае пример особенно поучителен тем, что неблагоприятный режим является следствием либерализации – но за чужой счёт. И этот счёт неминуемо будет предъявлен.
Показательно, что такая конструкция применялась и ранее, но только в гл. 43 (см. ст 828), то есть по отношению к «договору финансирования под уступку денежного требования» – в ГК России это договор между банком и предпринимателем, который нуждается в текущем кредитовании. Что, собственно, и соответствовало Оттавской Конвенции (вынося за скобки ремарку о том, что факторинг в Оттавской конвенции – категория более широкая, чем в гл. 43). Экономическое своеобразие этого договора, в рамках которого ранее применялась неограниченная цессия, благодаря своему контрасту с общими положениями о перемене лиц, среди которых нашлось теперь место обсуждаемому правилу, также говорит о многом.
Дополнительно возникает уже системный вопрос: как соотносится новое право с правилом ст. 828 – а точнее, нужна ли специальная, рассчитанная на факторинг, норма, если есть общее правило об отмене договорных барьеров на цессию?
8) Допускаются ограничения уступки права на получение неденежного исполнения – но, как уже говорилось, «право на получение исполнения» невозможно считать требованием из обязательства.
9) Ст. 388.1 допускает уступку будущего требования. Однако ничего нового – это уже было и есть в гл. 43 (ст. 826), кроме того, см. п. 4 упомянутого выше Информационного письма ВАС
https://www.arbitr.ru/as/pract/vas_info_letter/18448.html
и это вытекает из Концепции развития гражданского законодательства (п. 4.1.4).
10) Параграф 2 гл. 24 – это о переводе долга. Пассивная делегация. Конечно, сохраняется классическое правило о необходимости согласия кредитора (делегатария). Добавлены правила о взаимоотношениях кредитора и нового должника (делегата), о границах возражений нового должника (допустимо всё, кроме зачёта).
Однако законодатель и здесь внедряет правила, упрощающие оборот обязательств за счёт интересов первоначального должника (делеганта), на сей раз допуская перевод долга без его согласия. В соответствии с ФЗ-367, перевод долга в отношениях между предпринимателями теперь может быть произведен по соглашению между кредитором и новым должником (абз. 2 п. 1 ст. 391). Это так наз. интерцессия. Для первоначального должника, которого даже не спросили о его готовности расстаться с обязательством, такой перевод отнюдь не безвреден. Во-первых, он несёт солидарную, по умолчанию, или субсидиарную, если она предусмотрена договором (между кредитором и новым должником) о переводе, ответственность наряду с новым должником, а во-вторых, к новому должнику, исполнившему обязательство, в порядке суброгации перейдёт требование кредитора (абз. 2 п. 3). Таким образом, если в договоре между первым должником и кредитором имелся запрет на цессию, то законодатель словно подсказывает сторонам способ его обойти. Новый «должник» (кандидат в цессионарии) может заключить с кредитором притворное соглашение о том, что он примет на себя обязательство, затем последует инсценировка его исполнения, и к новому «должнику» перейдут права кредитора. И хотя первый должник может отказаться от освобождения от исполнения (последнее предложение абз. 1 п. 3 ст. 391), воспрепятствовать переводу предпринимательского долга, производимого на основании соглашения кредитора и нового «должника», он не вправе. Запретить суброгацию первый должник сможет только если включит такое условие в собственное соглашение о переводе долга с новым должником (абз. 2 п. 3), но мы уже увидели, что кредитор и новый должник могут обойтись без волеизъявления первого должника. Помимо элегантного способа не попасть под неустойки и возмещение убытков за нарушение кредитором запрета на уступку, если таковой запрет включен в договор с должником, законодатель, кроме того, подсказывает ещё и способ собирания обязательств должника у определённых лиц, то есть построение фундамента для банкротных процедур. Как мы увидим чуть позже, та же технология имплицитно заложена в новую конструкцию исполнения обязательства третьим лицом.
Конструкция, закреплённая в п. 3 ст. 391, не соответствует Концепции развития гражданского законодательства, в п. 4.2.1 которой допускается перевод предпринимательского долга по соглашению между кредитором и должником
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=LAW&n=95075&fld=134&dst=100460,0&rnd=0.6187839709719583#0
но подчёркивается, что такой переход допускается исключительно с согласия первоначального должника.
О переходе требования к новому должнику, исполнившему обязательство, в Концепции тоже нет ни слова.
Однако данная редакция появилась в Проекте.
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc;base=PRJ;n=91549#0
11) Долги, тесно связанные с личностью должника, не могут переходить в силу закона, но могут переходить с согласия кредитора, если только иное не вытекает из существа обязательства – некоторые обязательства просто имеют ограниченный субъектный состав (банковские и страховые услуги, перевозка, договор авторского заказа, розничная купля-продажа, договоры на осуществление деятельности, подлежащей лицензированию и т.п.). Что же касается перевода долга в силу закона, то очевидный пример – наследственное правопреемство, которое ex lege не допускается в отношении не только прав, но и обязанностей, неразрывно связанных с личностью наследодателя (ст. 1112). Однако не так давно Верховный Суд вновь подтвердил, что обязанность исполнения судебного решения основано на ином, чем обязательство, юридическом составе. Руководствуясь, видимо, тем же ratio decidendi, что и в приведенном примере с моральным вредом в п. 3), где неисполненное денежное обязательство компенсировать моральный вред, возложенное на ответчика судом, включается в наследственную массу, СК по гражданским делам в определении 1.03.2016 г. указала на то, что «судебное постановление, предусматривающее взыскание алиментов с обязанного лица, возлагает на него обязанность ежемесячно выплачивать определенную денежную сумму, неуплата которой влечет за собой возникновение денежной задолженности (денежного обязательства). Такое денежное обязательство является долгом, не связанным с личностью, а потому обязанность по его уплате переходит к наследнику должника, которую последний, при условии принятия им наследства, обязан погасить в пределах стоимости перешедшего к нему наследственного имущества».
https://www.vsrf.ru/stor_pdf.php?id=1420682
А теперь немного об исполнении обязательства третьим лицом (ст. 313).
Опять-таки, самые важные, самые заметные и самые проблемные положения.
Рассматриваются три группы правоотношений.
1) Между кредитором и третьим лицом.
2) Между должником и третьим лицом.
3) Между кредитором и должником с учётом исполнения третьим лицом.
Все три группы законодатель попытался урегулировать в одной норме. Вторая попытка, в Ф3-42, оказалась ещё хуже, чем изначальный текст ГК.
1) Отношения первой группы. Кредитор <–> 3-е лицо.
Различаем две ситуации: когда кредитор 1.1. вправе, а когда 1.2. обязан принимать исполнение, предложенное 3-м лицом.
1.1. Когда вправе? Доктрина: кредитор всегда вправе принимать исполнение, убедившись, что 3-м лицом исполняется обязательство между ним и должником. Это исполнение будет считаться надлежащим и прекращать обязательство. Негативные последствия исполнения 3-м лицом, если они могут возникнуть для должника – это проблема должника и 3-го лица. Об этом в разделе 2). Есть одно исключение из правила «кредитор всегда вправе принять исполнение 3-го лица, если оно его устраивает»: договорное условие, обязывающее кредитора не принимать исполнение за должника, предложенное третьим лицом. Однако это условие, по-моему, не имеет шансов получить абсолютную защиту именно потому, что и для кредитора, и для должника, при условии надлежащих правовых средств защиты против недобросовестных исполнений, это всегда не более, чем вопрос о «цене вопроса», то есть размера неустойки и объёма подлежащих возмещению убытков.
1.2.Когда обязан? Вместе с тем, кредитор не только должен быть наделён правом, но и должен быть обязан принять исполнение 3-го лица, кроме случаев, когда из существа обязательства или из закона следует, что должник должен исполнить обязательство лично. И это снова объясняется тем, что отношения между должником и 3-м лицом его не касаются.
Именно такой правовой режим отношений данной группы следовал из прежней редакции ст. 313, при всей его скудности и неразвитости.
Но нашему законодателю было угодно устроить революцию. Теперь, то есть в соответствии с ред. ГК, закрепленной ФЗ-42, кредитор не обязан принимать исполнение, предложенное третьим лицом, если на последнее оно должником не возлагалось (п. 1 ст. 313), и есть лишь два исключения, указанные в п. 2 ст. 313 – просроченное денежное обязательство и «опасность утратить свое право на имущество должника вследствие обращения взыскания на это имущество». Объяснить логику такого подхода я не берусь. На мой (и если бы только на мой!) взгляд, кредитору не должно быть дела до отношений между должником и 3-м лицом. Гражданско-правовой закон должен обеспечить защиту интересов должника против недобросовестных исполнений, а не перекладывать эту миссию на постороннее лицо – кредитора. В прежней редакции указание на право 3-го лица исполнять обязательство без возложения относилось исключительно к его правоотношениям с должником, порождая суброгацию (переход к 3-му лицу требования кредитора) и, субсидиарно, кондикционный иск к должнику. В новой редакции положительно можно оценить только уклонение законодателя от выделения, как это было в прежней редакции, двух примеров инициативного исполнения третьим лицом обязательства при опасности утратить свое имущества (аренда и залог).
Концепция развития гражданского законодательства также исходила из того, что обязанность кредитора принять исполнение не зависит от наличия или отсутствия возложения. В п. 2.2. прямо говорилось о том, что упоминания о возложении следует исключить из правового режима исполнения 3-м лицом ввиду их принадлежности к иным правоотношениям, а в п. 2.3, в виде специального исключения из этого подхода, предлагалось оговорить диспозитивную возможность исполнения просроченного денежного обязательства без возложения, причём оговорить для того, чтобы указать на возникновение здесь особого случая суброгации:
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc&base=LAW&n=95075&fld=134&dst=100460,0&rnd=0.6187839709719583#0
Отметим, что суброгация эксплицитно допускалась только в упомянутом случае исполнения без возложения.
В Проекте поправок, внесённых в Госдуму, эти идеи Концепции были сохранены и, вполне разумно, дополнены имевшемся и в прежней редакции положением об инициативном исполнении под угрозой лишиться имущества. Суброгация эксплицитно предусматривалась только для этих двух случаев.
https://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi?req=doc;base=PRJ;n=91549#0
Но кроме того, и в Концепции, и в Проекте, возможность инициативного (без возложения) исполнения 3-м лицом денежного обязательства должника обуславливалось его законным интересом в исполнении, что должно было защитить должников от недобросовестных исполнений с целью дальнейшей суброгации.
Никаких из этих умных идей в действующей редакции ст. 313 не сохранилось:
Принятие исполнения ограничено случаями возложения.
Упоминание исключений из этого правила (п. 2 ст.313) объясняются не возможностью суброгации, а, видимо, уважительностью причин, которые имелись у 3-го лица для исполнения вопреки воле должника (при том, что кредитору вообще не должно быть дела до отношений между должником и 3-м лицом).
Исключения эти, далее, не имеют диспозитивной оговорки.
Просроченное денежное обязательство можно почему-то исполнять независимо от собственного законного интереса 3-го лица.
И, наконец, в п. 5 говорится о суброгации требования должника 3-му лицу, исполнившему обязательство должника – и говорится так, что, не вникая в суть отношений, можно решить, будто это правило относится ко всем случаям исполнения, а не только к исполнению без возложения, хотя в действительности верно последнее.
Отметим, что имеется классическое, бесспорное основание для уклонения кредитора от принятия любого исполнения – он вправе это делать, когда из договора, существа обязательства или из закона следует обязанность должника исполнить обязательство лично (п. 3 ст. 313).
1)Отношения второй группы. Должник <–> 3-е лицо.
Хотя напрямую это не относится к изучению института исполнения обязательства 3-м лицом, думаю, об этом стоит поговорить. Всё-таки иначе картина будет неполной или, точнее, необъёмной.
Есть два варианта исполнения третьим лицом обязательства:
А) Когда на него исполнение возложено должником. В этом случае может заключаться договор поручения, комиссии, агентирования, возмездного оказания услуг или какой-либо другой. В целом, ещё раз, эти правоотношения должны быть за пределами ст. 313. Укажем, что правило п. 5 ст. 313 о суброгации (переходе права в силу закона) к исполнившему обязательство 3-му лицу, несмотря на крайне неудачную редакцию, не может применяться к случаям возложения, хотя прямо из неё это не следует. И тем не менее, иное толкование невозможно. Дело в том, что в таких случаях отношения между должником и 3-м лицом определяются условиями договора, по которому исполнение было возложено на 3-е лицо; императивное правило о насильственном переходе к 3-му лицу права кредитора было бы здесь неуместно.
Б) Когда 3-е лицо действует по своей инициативе. Этот вариант Б) имеет три разных сценария. Как уже говорилось, все последствия такого самовольного исполнения подконтрольны должнику и поэтому не должны препятствовать кредитору принимать исполнение.
Б1) Третье лицо действует без возложения, но с согласия, в том числе с последующего одобрения, должника. Последствия аналогичны варианту А). Если 3-е лицо исполняет обязательство без предварительного согласия должника, но в его интересах, к его явной выгоде, исходя из его предполагаемых или очевидных намерений, и при этом не имеет возможности запросить его согласие, то возникают обязательства из действий в чужом интересе без поручения (ст. 980). При последующем одобрении должником действий 3-го лица обязательства из действий в чужом интересе без поручения преобразуются в соответствующие договорные обязательства (ст. 982).
Б2) Третье лицо действует без возложения и без предварительного согласия, и, как и в Б1), все его действия соответствуют требованиям к действиям в чужом интересе без поручения (гл. 50 и см. Б1). Однако должник (доминус) их отказывается одобрить. Так как 3-е лицо действовало без возложения и без его предварительного согласия, и в его, должника, интересах, здесь также возникает обязательство в чужом интересе без поручения – но у гестора (3-го лица) есть лишь право требовать возмещения убытков (п. 1 ст. 984) у доминуса (должника). Переквалификации отношений в договорное обязательство между должником и третьим лицом (ст. 982) не возникает.
Б3) Нет не только ни согласия, ни одобрения со стороны должника, но нет и соответствия действий 3-го лица интересам должника. Например, должник просто не принимает предложения 3-го лица об исполнении, а третье лицо, тем не менее, исполняет обязательство, зная о несогласии должника. Сюда же относится случай, когда третье лицо игнорирует явную возможность запросить согласие должника. Ещё один вариант – третье лицо не запрашивало согласия должника и пусть бы даже не имеет возможности его запросить, но исполняет обязательство должника вовсе не для того, чтобы помочь ему, а в собственных целях – например, опорочить должника. Или в надежде на суброгацию, которую, как мы увидели, действующий закон для таких случаев почему-то не исключает – по крайней мере, эксплицитно не исключает. Во всех описанных ситуациях обязательство из действий в чужом интересе без поручения не возникает. Появляется неосновательное обогащение, однако и для кондикции оснований нет: см. п. 4 ст. 1109 (истцу было известно или должно было быть известно об отсутствии оснований для обязательства).
3)Отношения третьей группы: кредитор <-> должник, с учётом исполнения 3-м лицом.
Есть классическое правило: за неисполнение или ненадлежащее исполнение 3-го лица отвечает должник. Ведь замены должника не происходит, обязательство остается в неизменном виде. В соответствии со ст. 403, это именно так, при условии, что исполнение было на 3-е лицо возложено. Такая оговорка необходима – ведь до одобрения действий 3-го лица (ст. 982), последнее, пусть бы даже добросовестно действуя в интересах должника, не имеет для этих действий никаких договорных, то есть обеспеченных волей должника, оснований. Это «самодеятельность» 3-го лица. Но если исполнение на 3-е лицо должником возложено (очевидно, и тогда, когда оно одобрено впоследствии), перед кредитором отвечает должник.
В новой редакции ст. 313 появился п. 6, в котором содержится следующее правило: «Если третье лицо исполнило обязанность должника, не являющуюся денежной, оно несет перед кредитором установленную для данного обязательства ответственность за недостатки исполнения вместо должника». Это ещё один «сфинкс» энигматичной новой редакции ст. 313, желание истолковать тайну которого питает обильный научный дискурс.
Есть мнение (С. В. Сарбаш и др.), что данное правило «телеологически» относится только к тем случаям, когда 3-е лицо действовало без возложения. Это мнение поддержал и Пленум Верховного Суда в Постановлении № 54 от 22.11.2016 в п. 22
https://rg.ru/2016/12/05/plenum-dok.html
У меня другое мнение, и я его уже излагал несколько раз нашим магистрантам и коллегам по кафедре в СПбГЭУ, а его обоснование, задолго до появления ФЗ-42, также в статье «К вопросу об актуальных проблемах правового регулирования рынка путешествий» (В сб. «Пути улучшения качества подготовки кадров сферы гостиничного и туристского бизнеса». Материалы VII науч.-практ. конф. факультета туризма и гостиничного хозяйства 25 февр. 2011 г./Отв. ред.: М.А. Морозова, О.В. Архипова. СПб.: СПБГИЭУ, 2011. - с.42-45.).
Но вот еще раз. Сначала отступление, точнее вступление, без которого мысль моя будет неясна.
В современной экономике исполнение третьим лицом встречается едва ли не чаще, чем самостоятельное исполнение обязательства должником. Информационные площадки располагаются сейчас максимально близко от потребителей, заказчиков, покупателей, и на этих площадках кучно размещаются торговые точки. Другими словами, возможности доведения до потенциальных кредиторов публичных, да и индивидуальных оферт, и как следствие – совершения сделок, растут в геометрической прогрессии по отношению к хозяйственным возможностям исполнения обязательств по сделкам теми, кто размещает оферты. Следовательно, на рынке возрастает присутствие посредников, которые становятся должниками по договору. Необходимо наконец осознать, что многие из таких посредников, особенно в сфере услуг, не только не могут, но и не должны выступать должниками по гражданско-правовому обязательству. Или, во всяком случае, третьи лица, исполнители, не должны избегать ответственности за его неисполнение или ненадлежащее исполнение. Лично исполнять обязательство такие должники не могут по определению. Они возлагают исполнение на третье лицо – профессионального участника рынка, чья хозяйственная деятельность, собственно, и производит благо, искомое кредитором. Однако положение, при котором профессиональная деятельность, зачастую требующая высокого уровня компетенции и (или) применения специальных технических средств, не возлагает на исполнителя юридических последствий, ненормально и ведет к деградации такого услугодателя и как следствие – рынка в целом. Примеры – услуги медицинского учреждения, которые оказываются им в качестве 3-го лица застрахованному по добровольному страхованию пациенту в силу договора, заключённого МУ со страховщиком; услуги работающего на приём групп отеля – он тоже третье лицо по отношению к своим клиентам. Обе ситуации, если у пациента и у клиента нет правовых средств контролировать уров