Ласказ с иронической улыбкой обернулся к коллеге. Зазвучала французская речь:
— Валентин бегло говорит по-французски, — сказал Буасье, — и его очень ценят в Музее. Он сделал сенсационные наблюдения над отрядом жесткокрылых альпийской зоны. Опубликовал несколько статей… Под псевдонимом, разумеется, — добавил он, многозначительно переглянувшись с Ласказом.
— Во всяком случае… — тоже по-французски начал доктор Тэушан.
— Продолжим по-румынски, — перебил его Ласказ. — Я тогда чувствую себя «больше как дома», если вы позволите мне так выразиться…
— В любом случае, — поправился Тэушан, — мне кажется по меньшей мере преувеличенным, если не противозаконным, подозревать нас и «приглашать» на Корсику только на том основании, что Валентин утверждает, будто он видел своего бывшего учителя истории, который что-то там такое им говорил…
— «Когда мы встретимся… — подсказал Ласказ, — когда мы встретимся под тенью лилии, в раю…»
Постэвару покраснел и полез за платком. Он снова не смел поднять глаз на Мэргэрита.
— Значит, вам и это известно, — прошептал Ефтимие, — про лицей Святого Саввы…
— От самого мсье Илиеску, — отвечал Ласказ.
— Оттуда все и пошло, — продолжал Ефтимие, — это все их историк. Какой смысл было говорить лицеистам, мальчишкам, про тень райских лилий?
— Вот и я тоже думаю — зачем? — подхватил Ласказ. — Но пока проблема нас интересует в другом аспекте… — он украдкой взглянул на часы, — а именно: сама фраза. Мой коллега, который понимает по-румынски, но говорить стесняется, предоставил мне спросить вас, нет ли в этом выражении, «под тенью лилии», нет ли тут для вас, румын, какого-то особого смысла — не метафора ли это?
— Метафора? — переспросил доктор. — То есть нет ли тут подтекста?.. Но какой же тут может быть подтекст?
Ласказ смерил его долгим испытующим взглядом, потом бегло оглядел всех присутствующих.
— Ну например, возврат из изгнания, — произнес он наконец. — Жан Буасье много беседовал с Валентином (что скрывать, энтомология и его «тайная страсть»), и в ходе этих бесед у него сложилось впечатление, что для Валентина Изгнание означает гораздо больше, чем положение эмигранта, как мы его понимаем. Так, его однажды поразило утверждение Валентина, что «весь мир живет в изгнании, но что об этом знают очень немногие…»
— Ничтожное меньшинство, — по-французски уточнил Буасье.
— И вот мой коллега интересуется, не намекает ли встреча под тенью лилии в раю на благодать триумфального возвращения из Изгнания, подобного исходу израильтян из вавилонского плена… Конечно, — добавил он после паузы, — в этом случае речь идет не только об изгнанниках из Восточной Европы, но и о подавляющем большинстве европейцев вообще…
— Мне бы такое и в голову не пришло, — сказал доктор.
— И мне тоже, — присоединился к нему Ефтимие. Ласказ, выждав минуту-другую, продолжал:
— Знаете, что говорил Валентин всякий раз, как мсье Илиеску пробовал выспросить у него, при каких обстоятельствах он встретил своего бывшего историка? Он говорил, что не смеет сказать, потому что его не примут всерьез.
— Но как может Илиеску, человек науки… — начал было доктор Тэушан.
— Может не может, — перебил его Ласказ, — но это вам не шутки. Последний раз Илиеску видел Валентина ровно неделю назад. Тот позвонил ему из Музея (замечу в скобках, что он никогда не информировал Илиеску, куда едет, а просто исчезал). И вот неделю назад он звонит, что приехал в Париж поработать в Музее. А когда они встречаются, дает все-таки согласие рассказать про свои свидания с учителем, но только какой-нибудь важной персоне, священнослужителю или научному светилу…
— Какая наглость! — вырвалось у Ефтимие. Ласказ взглянул на него с улыбкой.
— Это, конечно, поставило вас в затруднительное положение, — продолжал он. — Мы проконсультировались с кем следует и выбрали крупного религиозного деятеля, который бы вызвал у Валентина доверие. Но на это ушло несколько дней. И когда мы связались с мсье Илиеску и вместе с ним отправились самолетом в Бриансон за Валентином (в Париже он пробыл всего пару дней), того уже не было. Мы по крайней мере его не нашли…
— Хотя, — с улыбкой вставил доктор Тэушан, — я думаю, что за ним следили.
— Естественно. Как и за мсье Илиеску — сразу после статьи в «Ла депеш», — как и за всеми вами. Следили и следят.
— Мы знаем, — прошептал Ефтимие.
— Но долго он не сможет скрываться, — сказал Мэргэрит. — Все-таки иностранец, и неопытный. Найдется непременно.
— Конечно, мы его найдем, — согласился Ласказ. — Но время уходит. Мы уже потеряли слишком много времени. Никто из вас, сколько я понял, не встречал его последние дни…
— Нет, нет! — сказали все в один голос.
Зазвонил телефон, Буасье взглянул на часы и, резко поднявшись, бросил Маргариту:
— Пардон, это нам.
Взял трубку и несколько секунд слушал, не произнося ни слова. Потом кивком подозвал Ласказа и передал трубку ему. Слушая, Ласказ менялся в лице — от неприкрытого удивления до откровенной радости.
— Прекрасно! — воскликнул он раз, бросив многозначительный взгляд на Буасье, и снова смолк, время от времени посматривая на часы. Наконец, прошептав «тем лучше», аккуратно положил трубку на рычаг. Помедлил, выжидая, буравя взглядом всех четверых по очереди, потом вернулся на свой стул, ближе к кушетке.
— Итак? — выдохнул доктор Тэушан.
— Последние новости неплохие, но в то же время дело осложняется. Довожу до вашего сведения, что Валентин получил аудиенцию у Его Высокопреосвященства архиепископа Парижского. Каким образом Валентину передали, что аудиенция была назначена на сегодня, на три часа дня и именно у архиепископа Парижского, мы узнаем потом. Пока что Его Высокопреосвященство позвонил ответственному лицу и пересказал всю встречу с Валентином. Я не могу входить в подробности, позволю себе только отметить, что на Его Высокопреосвященство произвели сильное впечатление… э… признания нашего милого натуралиста. Впрочем, — с улыбкой добавил Ласказ, — Валентин проведет эту ночь в Архиепископстве, Его Высокопреосвященство попросил позволения, чтобы тот сопровождал его завтра, когда он полетит в Рим.
— Итак, старик понял, — пробормотал Буасье.
— Увы, не он один! — в тон ему процедил Ласказ. — Бедняга пилот!.. — И снова по-румынски, ко всем: — Похоже, аудиенция у архиепископа была подстроена гораздо раньше…
— Но какого рода «признания» сделал ему Валентин? — осмелился спросить доктор.
Ласказ пожал плечами, не заботясь больше о любезном выражении лица.
— Это уже нам доложат. Пока по крайней мере Его Высокопреосвященство заверил нас, что выражение «под тенью лилии, в раю» не содержит в себе ничего еретического. Он предложил нам перечесть Евангелие и Святых Отцов…
— Ну а бывший Валентинов учитель, они правда встречались? — напомнил Ефтимие.
— Во всяком случае, Его Высокопреосвященство заверил, что причин сомневаться в этом нет.
— Жив, значит! — воскликнул Мэргэрит. — Но где же он сейчас? В какой стране?
— Узнаем в свое время. Пока для нас и для вас, эмигрантов из Румынии, практический интерес в том, что вам не придется провести последующие пять-шесть суток в отеле на Корсике…
— Что ж, и на том спасибо! — съязвил доктор.
— Не за что, лишние хлопоты нам тоже ни к чему, — парировал Ласказ.
Ефтимие заерзал в кресле, собираясь задать вопрос.
— А грузовики? — опередил его Мэргэрит.
— Вот-вот, я тоже хотел спросить, — подхватил Ефтимие. — Что с грузовиками, которые исчезают, — это правда? — И, видя, что Ласказ переводит взгляд на коллегу, добавил: — Или, как считает Илиеску, речь идет о военной тайне?
— Я же сказал: новости хорошие, но дело в то же время осложняется. Осложняется, поскольку уходит из-под нашего контроля. Отныне этой загадкой — с машинами, которые становятся невидимыми в определенной точке пространства в определенный момент времени, — этой загадкой займутся теперь другие.
— То есть? — спросил Ефтимие.
— Валентин уверил Его Высокопреосвященство, что сии таинственные машины изменили маршрут. Теперь он будет пролегать через нейтральную страну.
— Через нейтральную страну? — вскинулся Буасье. Взгляд Ласказа остался спокойным, ясным.
— Именно так он выразился. И повторил: нейтральная страна.
Буасье, вскочив, разразился взволнованной французской тирадой:
— Но речь идет о метафоре! Я-то Валентина знаю! Мы можем его упустить, скорее за ним!
Ласказ тоже встал, зараженный его волнением. Зазвонил телефон, и, чуть поколебавшись, Мэргэрит снял трубку.
— Кто, кто? О!.. Да, он здесь. Даю его вам. Он сделал знак Ефтимие.
— Инженер Илиеску. Просит тебя.
Все поднялись с места и застыли. Ефтимие слушал с торжественным выражением лица, кивая. Иногда он нервно передергивал плечами, но не осмеливался вставить ни слова. Только напоследок робко пробормотал:
— Но они тоже здесь… Я им передам. Вообще нас тут много. Я скажу всем… Да, да, хорошо!
Он оглядел присутствующих с победоносным, хотя и несколько озадаченным видом. Пошел было к креслу, но раздумал и остался стоять, как и все остальные.
— Это был Илиеску, — начал он. — Четверть часа назад ему позвонил Валентин, сообщил, где мы, и попросил передать нам послание. Но разрази меня Бог, если я понял, что он хотел сказать этим своим посланием! Я уяснил одно: пока нам не грозит никакая опасность. Тем не менее мы не должны забывать, что близится Исход и что нам надо уже сейчас готовить себя к этому. Илиеску ему: «Как же себя готовить?» А Валентин: «Каждый готовит себя по-своему. Тот, кто никогда, допустим, не любил цветов, пусть научится их любить. И тогда они снова откроют ему свою тайну, которая открыта детям, но очень скоро забывается…» А что дальше, — в смущении добавил Ефтимие, — вылетело из головы, слишком мудрено…
— Что-нибудь про тень райских лилий? — подсказал Постэвару.
— Нет! — отрезал Ефтимие, — Про это я бы не забыл. Но погодите, не перебивайте, а то я перепутаю все Валентиновы рекомендации. Значит, так: сначала эта штука с цветами; потом: «Кто раньше говорил только со своей собакой или кошкой, пусть попробует поговорить с другой живностью, хотя бы с птицами в парках или со змеями в ботаническом саду. Пусть его не обескуражит, если сначала он не поймет, что ему отвечают. Пусть наберется любви и терпения — и так постепенно прозреет и увидит, сколь великолепна данная ему жизнь» (это приблизительно, дословно сказать не могу). А остальное, — продолжал Ефтимие, немного помолчав, — я вообще не понял. Например — Илиеску повторил мне эту фразу дважды, упирая на ее важность, — например: «Давайте смотреть и на небо без звезд, и на пустые вагоны без огней, давайте улыбаться при встрече всем, а первым — старикам и старушкам…» Ну и дальше в таком же роде, разве все упомнишь?..
— А сам Илиеску? — спросил доктор Тэушан. — Какая реакция была у Илиеску?
Ефтимие устало облокотился о спинку кресла и, покосившись на Ласказа, ответил:
— Мне показалось, что Илиеску под сильным впечатлением. Он сказал: «Валентин был прав, а не я. Он понял…»
— Что именно? — спросил Мэргэрит.
— Не знаю. «Он понял», и все.
— А как насчет грузовиков, которые исчезают после полуночи? — вступил Тэушан.
Ефтимие оторвался от спинки кресла, достал платок и отер лоб.
— Намеками. Сказал, что, благодаря Валентинову посланию, вот этому самому, телефонному, он понял — и мы тоже поймем, он уверен, — почему одни грузовики исчезают, а другие нет и что с ними происходит. А значит, поймем и то, что нас ждет, то есть некоторых из нас.
— Я пока что ничего не понимаю! — провозгласил Ласказ, направляясь к двери. Но вдруг, приостановись, спросил у Ефтимие: — Откуда он звонил, Илиеску?
— Из автомата. Он сказал, что там очередь, два-три человека, и что поэтому он так торопится.
— Мы тоже! — Ласказ улыбнулся, подавая Ефтимие руку.
У дверей он обернулся на Буасье, который озабоченно листал записную книжку.
— Надо поторапливаться, дорогой!
— Но это еще не все, — пробормотал Ефтимие. — Он сказал, что уезжает, прямо сейчас…
Ласказ засмеялся.
— Ну и что? Мы едем с ним. И он не удивится, когда нас увидит. Инженер Илиеску давно знает, что за ним следят, за каждым его шагом следят…
Ефтимие покачал головой и, помявшись, проговорил через силу:
— Вообще-то я не хотел повторять, что он сказал мне на прощанье…
Ласказ с любопытством вскинул на него глаза.
— Что же?
— Он сказал, чтобы вы больше не утруждали себя слежкой, что он выполнил свой долг, передал вам послание…
— Ну, это он так считает, — заметил Ласказ. — Есть и другие проблемы, которые нам надо обсудить вместе.
Ефтимие машинально вытер ладони носовым платком.
— …И еще он сказал: если инспектор Ласказ захочет во что бы то ни стало меня увидеть, пусть ждет послезавтра между двумя и тремя часами ночи на сто девятом километре шоссе Базель — Шафхаузен. Но поговорить мы не сможем. Я буду в третьем грузовике, вместе с Валентиновым учителем истории…
— Серьезно? — воскликнул Ласказ, чрезвычайно развеселившись. — А больше он ничего не сказал?
Ефтимие ответил не сразу, глядя на инспектора с ласковой грустью.
— Сказал. Он сказал: поблагодари мсье старшего инспектора Ласка-за за его любезность, и пусть вспомнит нашу первую беседу. Если бы в тот вечер он не сказал мне на прощанье: «Блаженны кроткие!» — что сталось бы с моей душой?..
Когда отстучали их быстрые шаги по ступеням и хозяин, вернувшись, бессильно опустился на стул, Ефтимие произнес чуть слышно:
— Не знаю, хорошо ли я сделал, что не все им сказал. Мэргэрит в удивлении обернулся к нему.
— Я только повторил послание Валентина, — продолжал Ефтимие, — но скрыл, к какому выводу пришел Илиеску относительно исчезающих грузовиков… Илиеску сказал: «Валентин был прав, опять готовится Ноев ковчег».
— В каком смысле? — заволновался Мэргэрит.
— Этими таинственными машинами перевозят людей, отобранных по всем странам. Грузовики не пропадают совсем, а просто переходят в пространство с другими, нежели у нас, измерениями…
— Выражайся, будь добр, яснее! — призвал его Мэргэрит. Ефтимие грустно усмехнулся.
— Да я и сам толком не разобрался, могу только повторить за Илиеску, по сути дела, речь идет о камуфляже, и у него такие же функции, как у всякого камуфляжа, а именно — замаскировать, но в то же время дать знать предупрежденным. Илиеску сказал, и это я запомнил слово в слово, что путь к Ноеву ковчегу, то есть к пространству с другими измерениями, может быть мгновенным и невидимым, но, для нашего же блага, иногда прибегают к такому вот транспортному камуфляжу, в виде машин…
— А почему «для нашего же блага»? — спросил доктор.
— Он не успел объяснить. Но из всего им сказанного я понял, что речь может идти о знаках, которые нам подают и которые кто-то из нас различает, а кто-то нет. Он дважды повторил: «Дорогой Ефтимие, нам постоянно подают самые разные знаки. Раскрой же глаза и потрудись их расшифровать».
— Вот оно что! — с горечью воскликнул Мэргэрит. — Выходит, скоро конец света. Всемирный потоп. Апокалипсис!..
— Нет, нет! — остановил его Ефтимие. — Илиеску сказал, что знаки нам подают давно, много веков. Только камуфляж меняется в соответствии с эпохой. Сейчас, когда во главе угла стоит техника…
— Ну-ну, — Мэргэрит даже подошел поближе. — Этого-то тебе Илиеску не говорил, про главенство техники в нашу эпоху…
Ефтимие покраснел.
— Положим, не говорил, просто не успел. Но я сам дошел. В сущности, Валентин и Илиеску правы: нам подают знаки, а мы проходим мимо, оставляя их без внимания…
И, поскольку Мэргэрит смотрел на него все так же недоверчиво, счел нужным распространиться:
— Взять хотя бы нашу сегодняшнюю встречу: четверо румын, двое французов и два телефонных звонка. И все это: встреча, разговор и звонки — вокруг одной фразы: «под тенью лилии, в раю». Вам это не кажется любопытным?
Все взгляды сосредоточились на нем.
— Ну и каков же вывод? — первым нарушил тревожное молчание доктор. — Что, по-твоему, с нами будет?
Ефтимие спокойно расположился в кресле.
— Подождем, — ответил он и улыбнулся. — Вдруг нам еще позвонят. По телефону или в дверь…
— А если даже и позвонят, — начал Мэргэрит, — если и позвонят… Но тут же, побледнев, бросился к телефону и схватил трубку.
— Алло! Алло!
Подождал секунду, Потом еще раз крикнул:
— Алло!
Все подошли и сгрудились вокруг него.
— Молчат, — прошептал Мэргэрит и медленно опустил трубку на рычаг. — Никого…
Чикаго, 1982 г.