1. «Три китайчонка — личики чуть намечены…»
Три китайчонка — личики чуть намечены
И прямые черные волосы в скобку —
Нашли на улице таз искалеченный
И от бисквитов большую коробку.
Влезли и, узко мерцая глазками,
Смеются и в гонг ударяют яро, —
Плывут за океан за драконьими сказками
От заплеванного тротуара.
2. «Злой локоть оттиснул прочь…»
Злой локоть оттиснул прочь,
В напоре сжатые челюсти…
Трясет железная ночь
Толпу в ее дикой прелести.
И где уж нам не позабыть,
Как небо зарей румянится.
Здесь жизнь земную любить
Умеют — дети да пьяницы.
ИЗ ЦИКЛА «СЕВАСТОПОЛЬ»
На колени просилась к няне,
Прижималась к ней, присмирев, —
Потому что в ночном бурьяне
Притаился и смотрит — лев…
Светляков проплывали искры,
Что глаза. А над срезом крыш,
Заметавшись, грозила быстро
Злым крылом летучая мышь.
И русалий хохот лягушек
Шевелил безлунную ночь,
Словно их зеленые души
Улетали с хохотом прочь…
…Пахла няня кофе и ситцем,
А ладонь как терка была.
Даже страхом легко томиться
Под оградой ее тепла.
«На песке рисую тростью…»
На песке рисую тростью
Дым витым столбом.
Полно быть смущенной гостьей, –
Где-то есть мой дом.
Или только боль разлуки
В долгом забытьи?
Никогда в родные руки
Не вложить свои?..
Пусто, пусто в мире новом,
Где одни бредем, –
На песке лишь нарисован
Наш ненужный дом.
«Боль за болью и за годом год…»
Боль за болью и за годом год,
Словно платье, душу износили, –
Даже странно, что весна придет
В неизменной свежести и силе,
Что и я к весне могу прийти,
Нищая, и сесть несмело с краю.
Пусть уже на солнечном пути
Я живых цветов не собираю, —
Память крепче жадности земной,
Что берет любимое насильем, —
Память медленным подобна крыльям
Над нетленно-радостной весной.
«Жарко небо дымно-голубое…»
Жарко небо дымно-голубое,
Жарок берег, каменист и крут.
Золотые метлы зверобоя
В жарком щебне полудня цветут.
Время сонное плывет без шума,
Как рекою плоские баржи…
Ты прикрой глаза, не жди, не думай,
Узелок заботы развяжи.
Шорох осторожного прибоя,
Брызги, сохнущие на лету.
Золотые метлы зверобоя
В неподвижном солнечном цвету.
«Пенек в чернике на опушке…»
Пенек в чернике на опушке.
Два мухомора. Муравьи.
В лесу — далекий зов кукушки
И след замшелой колеи.
В сиреневых потеках воска
Стоят еловые стволы,
Как терема смолистой мглы,
Вдруг озаренные березкой;
Коры прозрачный лоскуток
Срываю — шелковый и белый, —
Как раз на палец загорелый
Мне обручальный завиток.
Вздохну — и ухожу проворней,
Пока не побежали корни
От ног, а руки от земли
Сырой листвой не проросли.
ДЕТСТВО
Детство пахнет щенком,
Свежим морем, пчелиным гуденьем,
Самоварным дымком
И малиновым теплым вареньем,
Затхлым запахом книг,
Красноватою бронзой загара, —
Как у них, у живых
Благородных индейцев Эмара.
«Мне оттого зимой так одиноко…»
Мне оттого зимой так одиноко,
Что так прямы и узки тротуары,
Так пуст их лоск нечистый, сероватый:
Не разбегутся солнечным извивом,
Тропинкой росной в золотой орешник;
По мягкой осыпи не съедут к речке;
Не взгромоздятся холмиком зеленым,
Чтоб оглядеться и вздохнуть привольно…
Вокруг меня снуют чужие люди,
Снуют чужие люди и толкают.
Их суета мешает тихо мыслить.
И давят душу сплющенные стены
Домов, глядящих мрачными, пустыми
Глазами окон, плоско застекленных.
Нет у меня блаженной тяги к людям, —
А все мои друзья теперь далёко, —
Одни — сорвались с тонким щебетаньем,
Растаяли стремительным полетом
В воздушной, легкой, голубой пустыне,
Они сейчас, проворные, щебечут
В стране, где сухи и прозрачны дали,
Где солнечный песок хранит бездумно
Людской тщеты торжественные склепы,
Разграбленные хищником беспечным.
Другой мой друг — мохнатый — спит в берлоге
И лапу грузную сосет уютно, —
А третьи — там, под звонким, синеватым
Наречным льдом, во мгле, остановили
Упругих, блестких тел живые веретена,
Так пресно пахнущие сыростью глубинной.
Мне так внятн а их жизнь, друзей моих далеких,
Не доверяющих любви моей по праву
Звериного чутья, звериной правды, — ибо
Бессмысленной и праздной им она
Должна казаться. Птица ищет птицу,
И вместе вьют гнездо, и птенчиков пискливых
В заботе резвой кормят червячками, —
Пока горластые не опушатся
И не распустят глупенькие крылья
Навстречу жизни вольной и тревожной.
Так ищет зверя зверь, и рыба рыбу ищет,
И мотылька цветистый мотылек.
И тянут стаи, и стада пасутся,
И табуны грохочут по равнинам…
Един закон – и он могуч и прост,
И в простоте таинственной божествен.
Но нет во мне блаженной тяги к людям,
Моим законным братьям. Тщетно я
К ним обращаю ищущую душу —
Иль немы души их, иль я для них глуха.
Мне сладостней, мне ближе гул прибрежный,
И шорох ветра в травах полевых,
И майского жука гуденье на закате,
И неуклюжий, молодой полет
Дрожащих крылышек под влажной, рыжеватой
Скорлупкою надкрылий. О, земля!
О, свежий дух над пахотою жирной!
О, дождь, пронизанный весенним легким солнцем.
О, радуги раскидистой цветенье
На теплой влаге сбитых облаков…
Нет у меня блаженной тяги к людям,
Моим законным братьям, о земля!
«Из щепочек аэроплан подклеен…»
Из щепочек аэроплан подклеен,
Пропеллеры бумажные пестры,
И негритенок на ветру аллеи
Летит на крыльях радостной игры.
Пропеллеры вращаются всё чаще
И дисками гуманными шурша, –
Глаза мальчишки выпукло-блестящи,
Летит, летит, взволнованно дыша…
И разом к матери – сейчас покажет:
Но до кафе полета не донес –
На щепке банты четырех бумажек
И на глазах густые капли слез.
«Из тьмы бездонной на короткий миг…»
Из тьмы бездонной на короткий миг
Раскрыть глаза и а синеватом блеске
Увидеть стул, и столку пестрых книг,
И крылья кружевные занавески.
А за окном веселый детский крик
И колокол по ком-то мерно плачет…
И, распахнув одну из многих книг,
Спросить – зачем? И что всё это значит?
Нет мудреца, которому ясна
Его дорога в странном мире этом,
И колокол, и дети, и весна…
И книга тоже не спешит с ответом.
«Я всё утро бродила в неясной тревоге…»
Я всё утро бродила в неясной тревоге
И рассеянно слушала улицы гул:
Почтальон оступился на нашем пороге,
Покачал головой и письмо протянул.
И когда уходил, осторожно ступая,
И болталась тяжелая сбоку сума, –
Он не видел, как разом надежда слепая
Прозревает – и счастьем глядит из письма.
ПАМЯТИ Б.Л. ПАСТЕРНАКА
Последний вздох, как взмах крыла –
Начавшийся полет.
Погоня близко – догнала –
Взяла… Но дух живет.
Был пленом твой земной удел –
И вот закончен плен.
Но ты не к смерти отлетел –
Ты словом смерть преодолел, –
Отдав себя взамен.
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Вот снежинка слегает разведчицей
И в полете кивает второй,
А за ними толчется и мечется
Серой вьюги развязанный рой.
Шелестит, и кружится, и падает,
Словно в обмороке или сне…
Почему он, как музыка, радует?
Чьим ответом слетает ко мне?
«Задержался в окне вагона…»
Задержался в окне вагона
Меж акаций, цветущих тесно,
Дачный домик с косым балконом
И продавленным низким креслом.
На перилах — костюм купальный,
По газону — литые гномы…
Почему мне за них печально,
Словно были во сне знакомы?
Но колеса грохочут слитно, —
Вот проселок, сосна, болото.
Как чужая жизнь беззащитна!
Как беспомощно жаль кого-то!
МУЗЕ
В сердце постоем стала
Властная жалость,
А для тебя в нем мало
Места осталось, —
Лишь уголок укромный
В дальней светлице,
Чтобы моей бездомной
В нем притулиться.
Темен твой угол, тесен.
Что же, родная!
Жалость не хочет песен,
Не понимает.
Склон в сухой полыни
И соленый зной.
Помнишь, морок синий
Плоской полз волной?
Наши скалы щупал,
Трогал берег наш,
Чуть толкая трупы
На пологий пляж.
Было море ярко
И ворсила гладь,
Но земля подарка
Не могла принять.
Море ж ей твердило:
Ох, не лицемерь, —
Тех, что породила,
Мучила, убила,
Забирай теперь!
«Перебирая пальцами траву…»
Перебирая пальцами траву,
Как шерсть любимого большого зверя,
Я ничего цветущего не рву,
Мне даже серый одуванчик верит.
И бабочка, мне на руку садясь,
Подробно шарит хоботком по коже, —
Рука роняет травяную вязь,
Рука от счастья двинуться не может.
Ведь для меня в доверьи малых сих —
Предчувствие, воспоминанье рая:
Оно, как в детстве незабытый стих,
Горит в душе и греет, не сгорая.
«Как влюбленный, кого забыли…»
Как влюбленный, кого забыли,
Кто на холоде ждет давно,
Белой горстью мраморной пыли
Брошу ночью в твое окно.
И сквозь сон, свернувшись тепло,
Ты подумаешь, чуть зевая, —
Это веткой клен задевает,
Клен стучится в мое окно.
«Я смотрю на солнечное пламя…»
Я смотрю на солнечное пламя, –
Ты уже забылся где-то сном.
Где-то – за морями, за долами
В лунном свете спит наш старый дом.
Лунный свет котом ползет по крыше,
Черепицу трогает легко…
Может быть, во сне меня услышишь, –
Наяву, пожалуй, далеко.
«Свежий ветер идет, и вздыхают легко занавески…»
Свежий ветер идет, и вздыхают легко занавески,
В теплых зайчиках пол, в узкой рюмке подснежник цветет.
И сосульки бренчат, обрываются в тающем блеске,
И усами дрожит на весенних воробушков кот.
А над мутной рекой – вербы в мягких серебряных точках,
И теплеют деревья и тянутся сладко от сна…
И, как белый цветок, запеленатый в тесных листочках,
Расцветает душа, потому что сегодня весна.
«Трещит костер и рвется, золотея…»
Трещит костер и рвется, золотея;
Смотрю на пламя, не смыкая глаз.
В прохладе ночи, за спиной моею,
Пасется мой стреноженный Пегас.
Привал в пути. Мы оба отдыхаем
От дня земного и его забот.
И ласковым, глубоким черным раем
К огню костра спустился небосвод.
ПО НЬЮ-ЙОРКСКИМ СКВЕРАМ
1. «В плюще запыленного сквера…»
В плюще запыленного сквера
Обертки дешевых конфет,
Окурки, и скомкано-серый
Платок, и разбитый браслет;
И узкий отрез городского
Неловкого солнца лежит
На мусоре спеха людского –
Объятий, обетов, обид.
2. «В городском цветнике было скудное лето…»
В городском цветнике было скудное лето:
Темный жилистый плющ припылен, недвижим,
И петуньи такого дешевого цвета,
Что хотелось заплакать от жалости к ним.
А ребенок в очках, с голубым пистолетом,
Всех прохожих в индейцев легко превратил –
И доверчиво счастлив и парком, и летом,
И храпящим мустангом садовых перил.
3. «Парк черен, убог – растертый рисунок…»
Парк черен, убог – растертый рисунок.
У входа бульдог, тяжелый но юный.
Белея, к нему вдруг облачко шпица
Сквозь грязную тьму по воздуху мчится.
Нос к носу дыша, знакомятся – зная,
Сейчас их, спеша, растащит хозяин:
Мечта без границ, а жизнь – одни точки.
И облачный шпиц уже на цепочке.
ДИАЛОГ С ЖИЗНЬЮ
С миною довольной
Мучит, как всегда.
Спрашивает: «Больно?»
Отвечаю: «Да».
«Очень больно?» – «Очень».
«Что ж, погасим свет?
Отвечай же – хочешь?»
Отвечаю: «Нет».
«Гладко обласканный морем…»
Гладко обласканный морем
Смугло-серебряный корень
Брошен в песок на покой, –
Море заботилось много –
Каждую веточку рога
Влажной ваяло рукой.
Вот он – почти невесомый, –
Я положу его дома
Между бумаг на столе:
Пусть он коснется чудесно
Плотью морской и древесной
Песен моих на земле.
«На подоконнике синеет…»
На подоконнике синеет
От солнца теплый переплет, –
Укрытый им, веками зреет
Стихов Гомера дикий мед.
И всё древнее и моложе
Они звучат весенним днем,
На ветер солнечный похожи
На подоконнике моем.
«Старый дом — и кот на крыльце…»
Старый дом — и кот на крыльце,
И в садовой тени — качели…
Для того ли мы о конце
И начале спорили, пели, —
Чтобы сесть на теплый порог,
Отодвинуть пустую лейку,
И коту, разгоняя блох,
Почесать осторожно шейку,
И на облако посмотреть,
Что горит над вечерним садом, —
И простую песенку спеть
Про клубок, мурлычащий рядом?..
МОЛИТВА
Не прошу, — но за всё, что дал мне,
Говорю покорно: спасибо!
За песок на прибрежном камне,
Влажно пахнущий блесткой рыбой,
За суровый берег и море,
Синий шорох твоих сокровищ,
За слезы огневую горечь,
За живое биенье крови, —
Когда ласточкой дух — к пожару,
В облаков закатное пламя, –
И за легкий летящий парус
В ту страну, где смолкает память.
«Блеск ящериц на парапете…»
Блеск ящериц на парапете.
Сухой олеандровый сад.
А в море сквозь парусный ветер
Взволнованно чайки летят.
В слияньи двух ровных лазурей
Дымок по границе ползет, —
Глаза от сиянья прищуря,
Я вижу большой пароход.
Он тянет на черточку мола,
На гавань, мечтая давно,
Как ринется якорь тяжелый
У пристани теплой на дно.
Как радостно это прибытье
И город родной наяву…
А я сквозь года и событья
Плыву, и плыву, и плыву.
«Небо в отсветах янтаря…»
Небо в отсветах янтаря,
Облаков темны веретёна.
Вот уходит, ушла заря, –
А в кустах запищал котенок.
В их сырых мохнатых потьмах
Он настаивал крепким писком, –
Нужен только единый шаг,
И он будет тобой отыскан.
Черной ночи спустился цвет,
Стали звезды точней и чище…
У котенка сомненья нет,
Что его кто-то добрый ищет.
«Шла веселая, молодая…»
Шла веселая, молодая,
Уронила цветок из руки.
Он лежит и ждет, увядая,
Морща нежные лепестки.
Умирает малое чудо!
Подберу, поставлю в стакан
И весь день удивлять буду
Оживающим лепесткам.
Ведь не только для пчел рабочих
Или бабочки и шмеля
В щедрой радости, как и прочих,
Сотворила его земля, —
Для меня, для тебя, для взгляда
Благодарных и зорких глаз, —
Чтоб запомнил и эту радость
И цветок от забвенья спас.
«День лежит лазурной повязкой…»
День лежит лазурной повязкой
На глазах, притворяясь раем.
С ним, слепящим солнечной маской,
Мы, как дети, в жмурки играем.
И, как дети, забыв тревогу,
Шаря в воздухе торопливо,
Над обрывом заносим ногу,
И — не вскрикнув, летим с обрыва.
ПОСЕЩЕНЬЕ
Здесь сонной комнаты застой, —
Давай окно раскроем,
И ветер, свежий и простой,
Войдет в тепло застоя.
Он брел по рощам и лесам,
По пахоте и лугу,
И вот войдет спокойно сам
Без приглашенья к другу.
Войдет, поставит в угол трость
За узкой книжной полкой,
Запахнет деревенский гость
И чабрецом, и телкой.
С улыбкой примем старика,
Послушаем скитальца
И будем вежливы, пока
Не занемеют пальцы…
Окно прикроем. И теплу
Опять верны, как были.
И гостя нет. А трость в углу
Лежит комочком пыли.
«Как в чужой приглашенная дом…»
Как в чужой приглашенная дом,
В этом мире смущенно стою
И, глаза поднимая с трудом,
Вдруг встречаю улыбку твою.
И в ее мимолетном тепле
Тает памяти горестный груз, —
Я теперь не одна на земле,
Я и жизни теперь не боюсь.
«В лесу нескошенные травы…»
В лесу нескошенные травы
Сомкнулись у седого пня,
Где корни, как потоки лавы,
Застыли — и зовут меня.
Иду к зеленому покою
И лес прошу: благослови
На одиночество с тобою,
Что крепче дружбы и любви.
«Старенький пропойца…»
Старенький пропойца
Дремлет на скамье;
Он не беспокоится
О своей семье:
Лишь бы кто-то ужином
С бранью накормил.
Никому не нужен он,
Никому не мил.
Вот сидит, сутулится,
Хлеб чужой крошит.
Воробьями улица
Весело кишит.
Смотрит в умилении
И всплакнуть готов:
И ему почтение —
Хоть от воробьев!
«Песня вспыхнула мгновенно…»
Песня вспыхнула мгновенно
И поет во мне, —
Песня так же несомненна,
Как полет во сне.
Так уверенно и стройно
Пробивает путь,
Как во сне летишь спокойно,
Распрямляя грудь.
И как там не знаешь цели,
Только свой полет,
Так и песня в пленном теле
Вольная живет.
«Не увлекайся оторочкой…»
Не увлекайся оторочкой,
Не кутай мысли в кружева, —
Пусть будут шиты крепкой строчкой
Необходимые слова.
И пусть в них тайны нет — и даже
Затейного узора нет, —
Но улыбнется друг и скажет:
Откуда этот тихий свет?
«Когда облако ложится в долину…»
Когда облако ложится в долину,
Из мглы жемчужной и слепой
Я ощупью взбираюсь на вершину
Легко и жарко дышащей тропой.
Туда, туда, где в солнечном уборе,
Как острова, хребты вознесены,
А подо мной клубится мягко море
Ничем не омраченной белизны.
Вот если б так же… Я сижу на камне.
Впивает вереск ветра чистый мед…
Как хорошо, что эта жизнь дана мне, –
Как хорошо, что эта жизнь пройдет!
«На закате вода густая…»
На закате вода густая
Щедро мочит сухие грядки,
И колибри, в цветы слетая,
Сок сосут их солнечно-сладкий.
И усталых ласточек пары
Возвращаются на ночь в гнезда.
Догорает светлым пожаром
Золотой и прозрачный воздух.
И холмов оранжевых груди
Зеленеют, темнеют, блекнут…
Входят в дом озябшие люди,
Зажигаются светом окна.
А луга напивает плоско,
Белой дымкой ползет прохлада,
Пахнет ночь росой, и березкой,
И землей уснувшего сада…
Что тебе еще в мире надо?
«Было небо серо-жемчужным…»
Было небо серо-жемчужным,
Пухлый снег еще не обмяк,
И казалось радостно-нужным
В нем отметить глубокий шаг.
А за синью пятого шага —
Куст шиповника на снегу:
Жар его оранжевых ягод
До сих пор забыть не могу.
Столько грозных лет отшумело,
Но, презрев их злые дела,
Память выбрала эту мелочь
И к моим глазам поднесла.
«Круглый пруд с ладошку глубиной…»
Круглый пруд с ладошку глубиной,
Теплый ил на дне да жабий камень,
Но и небо, то, что надо мной,
Мчится в нем, сияя облаками.
Облаков валящийся размах
Проклубил и стаял невозвратно.
И на лягушиных головах
Мокро блещут солнечные пятна.
Небом подсиненная вода,
Солнцем шелестящая осока…
Словно бы от неба до пруда,
Как листу от ветки, недалёко.
«Еще звенело в трубах водосточных…»
Еще звенело в трубах водосточных,
Но в сумрак солнце прорвалось — и вдруг
На хмуром небе и холмах восточных
Встал радуги нежнейший полукруг.
Небесные ворота. Приглашенье
В покой вечерний, влажно-золотой,
Где светит нам смиренным утешенье
Печаль и чудо жизни прожитой.
НА АДРИАТИКЕ
Под серой глыбой крепости старинной
Вздыхает море мерно и тепло.
Оно у берега колышет чинно
Густое изумрудное стекло.
А дальше — ярче синева морская,
Она искрится, светится, поет,
Она зовет, сияя и лаская,
В далекий край, под новый небосвод.
Но я люблю и неподвижный камень,
Монахинь черных и голодных коз, —
Как тот, кто здесь неспешными веками
Мальчишкой смуглым и беспечным рос.
И юношей, уйдя в пути морские,
В грозящий пеной океанский вал, —
Светлейший храм Заступницы Марии
С неколебимой верой призывал.
«Стою и щурюсь удивленно…»
Стою и щурюсь удивленно
На блестки в тающем снегу,
И первой бабочке лимонной
Не улыбнуться не могу.
Мне было тяжко, было больно, —
Каким же чудом я полна
Весенней радости невольной,
Неотвратимой, как весна?..
КАРТИНКА С УЛИЦЫ
Старичок и рыжий пес,
Угол улицы, киоск,
В нем по пояс, как валет,
Продавец сырых газет.
Вздув суконное плечо,
Медь считает старичок,
А газету в теплый рот
Псу вильнувшему кладет.
Так идут они домой,
Пес веселый, он хромой.
К дому короток пробег.
Сыро. Тихо. Будет снег.
«Укрывая ветвями лису…»
Укрывая ветвями лису,
Снегиря замедляя полет,
Где-то в русском далеком лесу
Оснеженная елка растет.
Хлопья снега повисли на ней,
Словно нежные кружева,
И мерцают разливом огней
В недозволенный день Рождества.
То видение, а не забава —
Свет над миром, лежащим во зле.
И поют над ней ангелы: «Слава
В вышних Богу и мир на земле!»
«Пока одни подснежники цвели…»
Пока одни подснежники цвели
И опушились вербы серебристо,
И пахло от протаявшей земли
Еще пустынно, холодно и чисто.
Ручьями пели бывшие снега,
Земли раздетой зимние одежды,
И в эту ночь страстного четверга
Брели по мраку огоньки надежды.
Их осторожно, медленно несли
Сквозь этот мрак, еще такой печальный,
Навстречу Солнцу сердца и земли,
Навстречу близкой радости пасхальной!
«Хорошо бы отстать от погони…»
Хорошо бы отстать от погони
За придуманным счастьем людским,
И остаться на солнечном склоне,
И довериться соснам моим.
Хорошо бы на теплом обрыве
Безымянной повиснуть сосной,
Чтобы время ленивей, ленивей
Облаками текло надо мной.
Чтоб веткам раздаться просторней
В чистом ветре и синем тепле,
Чтобы крепче змеистые корни
Прижимались к любимой земле.
«Зелень первая чуть наметится…»
Зелень первая чуть наметится,
Чуть побрызгает теплый дождь,
Золотистые ивы светятся
В наготе сероватых рощ.
А у пня прохладно-фарфоровый
Белый крокус тихо расцвел,
Ожидая прилета скорого
Птиц, и песен, и первых пчел.
В БОЛГАРИИ
Было жить чудеснее и проще,
Видеть солнца ранние лучи,
Темные ореховые рощи,
Горные холодные ключи.
Виноградник на холме пологом,
Буйволов неспешные стада –
Долгий день, благословенный Богом,
Данный мне однажды навсегда.
«Так странно жить на свете без корней…»
Так странно жить на свете без корней,
Перелетать легко чужие страны,
И только тайно вспоминать о ней –
Несбывшейся, жестокой и желанной.
Так я бреду – невидная почти
В чужой стране, всё тише и покорней, –
Стараясь незаметно пронести
Мои судьбой оборванные корни.
«Был ли он, приснился ли когда-то…»
Был ли он, приснился ли когда-то,
Бело-синий город мой далекий –
Запах просмоленного каната,
Водорослей мокрых на припеке?
Серых скал нависнувшая груда,
Теплая бревенчатая пристань
И скользящий парус полногрудый,
Свежим ветром выбеленный чисто…
Веером раскинут пенный след
Той кормы, которой больше нет.
«Садись-ка в лодочку воспоминаний…»
Садись-ка в лодочку воспоминаний,
Не дрогнув веслами, в себя плыви
Всё глубже, медленней — и вот сиянье
Судьбой задушенной твоей любви.
И глубже молодость, где в раннем свете
К еще не бывшему на холм бегу,
А дальше — серые рыбачьи сети
И детство теплое на берегу.
А если лодочка пристать забудет,
Уйдешь в беспамятство такое ты,
Как то, что минуло, и то, что будет,
Где повстречаются две темноты…
«Дни идут так странно похожи…»
Дни идут так странно похожи,
Что вздохнешь — всё одно и то же.
Но на деле это обман, —
Каждый миг нам однажды дан.
И хотите верьте, не верьте –
Но равно рождение смерти.
То, что есть, его уже нет, –
Только в памяти ложный след.
«Осень тише, золотистей…»
Осень тише, золотистей,
Облаков округлы горы.
Просто жаль ступать на листья,
Так прекрасны их узоры.
Поднимаю темно-красный,
И табачный, и лимонный –
В хрупкой прелести напрасной
Только тленью обреченный.
Для кого рисунок четкий
И горенье красок жарких?
Для кого их лёт короткий
В золотом осеннем парке?
«У чемоданов строгий вид…»
У чемоданов строгий вид
А мебель у стены теснится, —
И вновь соринка норовит
В моих запутаться ресницах.
И подоконник и карниз,
В окне поблекший угол крыши
Вдруг комом к горлу поднялись
И поднимаются всё выше, —
И не удержишь больше слез,
Как ни скрывай полой газетной, —
Пусть счастье здесь не удалось,
Пусть дни сменялись незаметно,
Пусть впереди иное… Ложь!
Стянув ремни на чемодане,
Ты в сердце погружаешь нож
И поворачиваешь в ране.
«Смотрю в себя как в омут: отражая…»
Смотрю в себя как в омут: отражая
Мои глаза, мерцает верхний слой,
Но дальше — дальше я себе чужая,
Заслонена молчащей глубиной.
Зачем мое сознанье — да мое ли? —
Зажглось и тлеет в чуждом существе,
Как лунный луч, как точка острой боли,
Как светлячок в полуночной траве?
И те глаза, что я зову моими,
Вдруг прикрывает это существо…
И, откликаясь на чужое имя,
Я имени не знаю своего.
«Ты, родная, нечасто приходишь ко мне…»
Ты, родная, нечасто приходишь ко мне —
Наяву не приходишь, а только во сне.
И я счастлива этой нещедрой судьбой,
Хоть немного, обманом, побуду с тобой.
Ты приходишь спокойна, проста, весела,
И во сне я не знаю, что ты умерла.
Мы, как прежде, куда-то стремимся вдвоем,
Мы, как прежде, торопимся, едем, плывем.
И, как прежде, уходят во мглу поезда,
Но во сне я не знаю, зачем и куда.
Всё неважно в мельканьи ночной суеты,
Только радость одна моя верная — ты.
И наутро, вернувшись из милого сна,
Я вздохну, вспоминая, что снова одна.
«Потерям и слезам уже не видно дна…»
Потерям и слезам уже не видно дна,
И песенка моя, как говорится, спета, —
Но вот опять, опять зовет меня весна
Воздушным золотом прохладного рассвета.
И на единый миг мне кажется, что — нет!
Что он не может лгать, безоблачный рассвет.
И ранняя в кустах проснувшаяся птица,
И свежая роса — всё это неспроста,
И где-то мудрая сияет красота,
И есть за что страдать, и есть о чем томиться!
«Липко пахнет теплый бурьян…»
Липко пахнет теплый бурьян,
Столько трав в него вплетено!
Мотылек им и сыт, и пьян —
Сладко солнечное вино!
Трепет бабочки, гуд шмелей,
Мирный блеск золотистых пчел —
Малый мир, что в жизни своей
И без поисков смысл нашел.
Вот прополз грузноватый жук
И метнулась вкось стрекоза.
Я в высокой траве лежу
И от света щурю глаза.
И приветствую малых сих,
Тех, которым я не нужна,
Но которыми в серый стих
Золотая нить вплетена.
«Так мягок был декабрь…»
Так мягок был декабрь,
Что вишня зацвела,
Что захотелось петь, –
А жизнь почти прошла.
И солнечную вязь
Моих запевших строк
Перечеркнул
Холодный ветерок.
МОЕМУ ПОКОЛЕНИЮ
С облаков наплывают летучие тени
В чащу кленов, осин и берез.
Мы – последние листья на ветке осенней,
Многих ветер, играя, унес.
Но пока еще солнце проходит по кругу
И последняя птица поет,
Мы дрожим на ветру и киваем друг другу,
Собираясь в прощальный полет.
И о счастье зеленом своем вспоминая,
Лист листу, торопясь, говорит…
А когда облетит наша ветка родная,
Всех нас ласковый снег усмирит.
Май, 1987.
ДЕТСТВО
1. «Пахло утренней влагой земли…»
Пахло утренней влагой земли,
Тихих яблоней ветви цвели.
Через сонную речку и луг
Золотой загорланил петух.
И скользнули в оконную щель
Брызги солнца к тебе на постель –
На подушку в тепле кружевном,
На ресницы, сожженные сном, –
Чтоб ночную повытряхнуть муть,
Чтобы новому утру чихнуть!
2. «Полдень в небе высоком…»
Полдень в небе высоком,
Плеск ночами в ручье,
Шарик липкого сока
На кисейном плече.
Жалит шею украдкой
Отощалый комар,
Пахнут солоно-сладко
Пыль, усталость, загар.
Чай в вечерней прохладе,
Самовар и рояль…
Сон вихры мои гладит, —
Ах, уснуть бы — да жаль!
3. «Ты присела у калитки…»
Ты присела у калитки,
Где бурьян тепло притих.
Я — упругий шар на нитке
В детских пальчиках твоих.
Я колеблю плавно-кругло
Пышно-легкую красу
Над твоей улыбкой смуглой
С белым шрамом на носу, —
Так колюча ежевика
У дорожного плетня.
Ветер взмыл нежданно, дико,
Ветер ввысь унес меня!
Что тебе, дитя, мой жребий?
Что? Усмешка или грусть?
Я плыву в вечернем небе,
Я на землю не вернусь.
Там белеют маргаритки
И гудят шмелей круги,
Там на пальчике от нитки
Сетка рубчиков тугих.
Здесь — и птица не щебечет
В неоглядной тишине.
Может, только этот вечер
Будешь помнить обо мне!
РОЖДЕСТВО В НЬЮ-ЙОРКЕ
За окном плывут антильские напевы,
Частым трепетом исходит барабан.
Сверху песни, снизу песни, справа, слева –
Каждый нынче полноправно сыт и пьян.
Я сижу в шкатулке музыкальной.
Пахнет елка, высыхая на столе.
Нам уютно, мне и елке, нам печально,
Что недолго длится праздник на земле…
«Распахнулась роща золотая…»
Распахнулась роща золотая
И стоит, прозрачно облетая,
Слабо и доверчиво шурша,
Словно отходящая душа.
Не прося о невозможном чуде,
Отлетая, молится: да будет
На закате стынущего дня
Воля Сотворившего меня!
«Меж елочных огней Бродвея…»
Меж елочных огней Бродвея
Ползет, пульсируя слегка,
Двойной мерцающий конвейер —
Автомобильная река
И омывает скверик тощий.
Где в ряд старушки на скамье,
Как в холодке вечерней рощи,
Сидят в спокойном забытье.
Пускай бензином пахнет воздух,
Ползет асфальтовым теплом,
Но где-то в небе светят звезды,
Но светит память о былом.
«ПОНОРНИЦА»
(Карстовая река в Югославии)
Из ледяной пещеры,
Шумя, бежит река,
Омыла камень серый,
Прозрачна и звонка.
И солнце вниз червонцы
Швыряет ей на дно,
И пенится на солнце
Зеленое вино.
И снова, полный звона,
В пещере скрылся бег –
Из лона тьмы и в лоно.
Как жизнь. Как человек.
«Не ветра вздох, не трепет тени…»
Не ветра вздох, не трепет тени,
Не наши бедные слова –
Смиренной мудростью осенней
Шуршит покорная листва.
Остановись, молчи и слушай,
И слухом облака коснись –
На нем легко всплывают души
В земле обещанную высь.
«Теплый день. И ветра мягкий веер…»
Теплый день. И ветра мягкий веер
Лишь целует, но не обдает.
По тропинке движется конвейер
Муравьев — с похода и в поход.
А по веткам, прутьям и побегам,
Что вокруг сквозную сеть сплели,
Словно брызнуло зеленым снегом,
И не с неба, а из недр земли.
Скоро сплошь зазеленеет роща,
Ветер первой зашумит листвой…
Помоги мне петь светлей и проще,
Господи, весенний праздник Твой!
|
| Поделиться: |
Поиск по сайту
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных