Судить ли о книге по обложке




Одна из неизбежных проблем вступления в группу и идентификации с ней заключается в том, что при этом формируются стереотипы, влияющие в дальнейшем на нашу оценку окружающих и отношение к ним. Стереотипы — это устоявшиеся обобщенные представления обо всех членах одной и той же группы. Проблема в том, что стереотипы часто ведут к неверным (и несправедливым) выводам. Возьмите хотя бы вот такую историю о неожиданном потрясении, пережитом на работе.

«Отец и сын попадают в автомобильную аварию, где отец погибает, а сын получает серьезные травмы. Скорая увозит мальчика в ближайшую больницу. Вызывают хирурга. Войдя в операционную, дежурный врач восклицает при виде пациента: “О господи, это же мой сын!”»

Как такое может быть? Если отец погиб, как он может оказаться хирургом? Может быть, речь идет о каком-то хитром сюжетном ходе или настоящий отец не тот, кого таковым считали? Может быть, погиб отчим? Около половины читающих этот текст теряются и не могут объяснить, что происходит. Почему большинству из нас нужно так много времени, чтобы сообразить, что хирург на самом деле женщина, мать мальчика?

Как написал Дэниел Канеман из Принстона в своей книге-бестселлере «Думай медленно… Решай быстро»[6], у человека два режима мышления. Один — мышление быстрое и автоматическое — включается и работает без осознанного намерения и усилий. Мы принимаем мгновенные решения в отношении людей, быстро навешивая на них ярлычки в соответствии с имеющимися у нас стереотипами. Второй тип — более медленное мышление — проходит под контролем сознания и связан с рефлексией. Такое мышление позволяет нам рассматривать исключения из правил. Однако при оценке людей мы склонны скорее доверять первому впечатлению (то есть оценивать быстро), чем подходить к этому вдумчиво, особенно если мы находимся в затруднительном положении. Для большинства из нас стереотип хирурга — это белый мужчина; встретив слово в первый раз, мы включаем стереотипный образ хирурга, и потом нам уже трудно переключиться и вспомнить, что врачом-то может быть и женщина.

Мгновенная оценка плохо справляется с расовыми предрассудками. В ходе одного теста на быструю реакцию взрослые участники зарабатывали деньги, «стреляя» в нарушителя на экране, если видели, что он держит в руках пистолет, но подвергались наказанию, если оказывалось, что вместо пистолета человек держал в руках камеру. Конечно, ошибка случаются всегда, но в данном случае они несли в себе дополнительную информацию. Участники эксперимента охотнее решали, что чернокожий мужчина на экране держит пистолет, а не камеру (как на самом деле), и наоборот, что белый мужчина держит камеру, а не пистолет (как на самом деле). Причем эта закономерность не зависела от того, какого цвета кожу имел сам участник эксперимента: и белые, и чернокожие ошибались в одну и ту же сторону. Американское общество заражено стереотипами, и мы применяем их беспорядочно и вне контекста. Такого рода стереотипное мышление нелегко победить, а если решение принимает вооруженный полицейский, то оно вполне может привести к фатальным последствиям.

Мозг всегда старается отыскать в окружающем мире закономерности и потому постоянно создает стереотипы. Наш мозг делает это не без причины. Мы строим модели окружающего мира, позволяющие нам быстрее и эффективнее интерпретировать его. Кроме того, мир сложен и запутан, и модели, которые мы строим, помогают в нем разобраться. По сочетанию скорости, затратности и эффективности мозг, опирающийся на стереотипы, лучше приспособлен справляться с ситуациями, которые требуют важных решений и не оставляют времени для сосредоточенных раздумий. Не то чтобы у нас в этом отношении был какой-то выбор. Человек не может обойтись без моделирования окружающего мира, поскольку все его восприятие фильтруется через ментальный аппарат, создающий категории, — он суммирует весь наш опыт и «нарезает» мир осмысленными ломтями. Процесс категоризации можно часто наблюдать и в животном мире; он свидетельствует о том, что мозг данного вида достаточно развит, чтобы отыскивать и группировать закономерности. Этот процесс в мозгу охватывает нервную систему снизу доверху — от простых ощущений до сложных мыслей. В зависимости от того, какую экологическую нишу занимает тот или иной вид, категоризация может охватывать, к примеру, только слух и зрение, но если говорить о человеке, то она включает также оценку социальных групп, к которым, по нашему мнению, принадлежат окружающие, и всех стереотипов, имеющих отношение к этим группам.

Категории личности относятся к различным классам людей, с которыми мы встречаемся: богатый или бедный, бродяга или вор. Каждая из этих категорий может иметь множество разных форм в плане информации: как человек выглядит, как он говорит, как думает и чем занимается. Ни один человек не может обладать всеми без исключения качествами той категории, к которой он принадлежит, но люди, относящиеся к одной категории, ближе друг к другу, чем к тем, кто в эту категорию не входит. Если человек относится к определенной категории, мы считаем, что он разделяет ее характерные черты. Дело в том, что категории представляют собой совокупность взаимосвязанных концепций, запускаемых автоматически.

Еще одна проблема с распределением людей по категориям состоит в том, что стереотипы очень сложно преодолевать. Мы принимаем их, даже если никак не можем их ни доказать, ни опровергнуть. Мы с готовностью верим окружающим, потому что стереотипы усиливают разделение на своих и чужих, приписывая отрицательные качества чужакам и положительные — членам собственной группы. Мы присваиваем какие-то обобщенные характеристики всем нечленам группы и при этом утверждаем, что наша группа обладает гораздо большей индивидуальностью. Наконец, мы всюду высматриваем свидетельства, подтверждающие наши стереотипы, вместо того чтобы искать исключения. Когнитивная черта, известная как предвзятость подтверждения, состоит в том, что мы отбираем только те аспекты поведения человека, которые соответствуют нашему стереотипу, и делаем вывод, что этот человек типичен.

Возьмите, к примеру, вопрос о женщинах за рулем. Вы ведь наверняка замечали, как много вокруг плохих водителей-женщин? Это, разумеется, всего лишь отрицательный стереотип, широко распространенный на Западе. В 2012 г. мэр небольшого немецкого городка Триберг объявил об открытии новой стоянки с десятком мест «только для женщин» — они больше по размеру, хорошо освещены и располагаются неподалеку от выезда.

Но неужели женщины и вправду так плохо водят машину? Как правило, эксперименты говорят о том, что мужчины обладают лучшими пространственными навыками — и этим часто стараются оправдать утверждение, что женщины отвратительно паркуются. Однако в реальном мире все совсем не так. В Великобритании компания National Car Parks провела собственное негласное исследование 2500 мужчин и женщин. Выяснилось, что женщины в среднем паркуются лучше мужчин, в том числе и задним ходом. Реальный анализ показывает, что женщины — лучшие водители; при этом, по данным британского Driving Standards Agency, женщины-водители вдвое чаще, чем мужчины, проваливаются на экзамене по вождению, причем именно на парковке задним ходом. Так кто лучше паркуется?

Может быть, женщины действительно показывают худшие пространственные навыки в компьютерных лабораторных тестах. Вероятно, именно из-за этого стереотипа они так плохо сдают это упражнение во время экзамена. Если напомнить женщинам, что мужчины-де лучше них разбираются в математике, они хуже напишут тест, чем дамы, которым об этом стереотипе не напоминали. Тот же эффект наблюдается у афроамериканцев, которым ненавязчиво напоминают об их этнической принадлежности, попросив указать ее на бланке в начале теста на интеллект. Сделавшие это выполняли тест хуже, чем те, кому не напоминали о цвете их кожи (это ведь тоже стереотип). Так что, когда дело доходит до парковки под строгим взглядом инспектора дорожной полиции, женщины теряются и заваливают экзамен. Простая похвала добавляет дамам уверенности и улучшает результаты экзамена. Проблема стереотипа и его вред (помимо создаваемого им неравенства) состоят в том, что стереотип может превратиться в самосбывающееся пророчество.

Порочен до мозга костей

Когда дело доходит до мыслей о других, мы склонны к суждениям, апеллирующим к глубинной сущности и чувству самости. Как будто внутри человека есть нечто, делающее его тем, кто он есть. Такая точка зрения объясняет некоторые удивительные убеждения.

Согласились бы вы на пересадку себе сердца убийцы? В соответствующих обстоятельствах, когда решается вопрос жизни и смерти, мне кажется, большинство людей пошли бы на это, но неохотно и с большими сомнениями. Имея возможность выбора между донором-злодеем и добродетельным донором, мы выбрали бы праведника. И дело не только в том, что злодей — злодей. Согласно распространенному убеждению очень многих, личность человека после пересадки органа может измениться. В 1999 г. британской девочке-подростку пришлось пересаживать сердце против ее воли: она боялась, что с чужим сердцем станет «другой». Говоря об этом, она выражала общую тревогу по поводу того, что с органами может передаваться и личность. Кстати говоря, пациенты, пережившие трансплантацию, нередко жалуются на психологические сложности, которые сами они объясняют личностными качествами донора, однако никаких научных данных о механизме, посредством которого такой перенос мог бы осуществляться, нет. Существует гораздо более правдоподобное объяснение, основанное на том, как мы рассуждаем о других.

Психологический эссенциализм — это представление о том, что сходную внешность и поведение людей, принадлежащих к одной категории, определяет некая внутренняя невидимая сущность или сила. В детстве мы интуитивно уверены, что у собак собачья сущность, а у кошек кошачья, потому они и отличаются друг от друга. Разумеется, разница между собаками и кошками обеспечивается генетическими механизмами, но задолго до открытий современной биологии люди думали о чем-то подобном как о сущности. Более того, греческий философ Платон говорил о внутреннем качестве, которое делает вещи такими, какие они есть на самом деле. Даже если человек не может сказать в точности, что такое сущность, тем не менее есть представление о чем-то глубинном, внутреннем и неизменном, что делает людей именно такими. В этом смысле это психологический заменитель, объясняющий членство в одной категории в противоположность другой.

Детский психолог Сьюзен Гельман из Университета Мичигана показала, что психологический эссенциализм характерен для детских рассуждений о многих аспектах живого мира. К четырем годам дети понимают, что можно вырастить щенка в помете котят, но щенок от этого не станет котом. Они понимают, что насекомое палочник, хоть и выглядит как палочка, на самом деле является насекомым. И дети, и взрослые уверены, что животные должны оставаться собой, даже если меняются внешние поверхностные их свойства. Они постепенно научаются, судя об истинной природе вещей, не останавливаться на внешних чертах, а идти глубже и дальше.

Это объясняет, почему взрослые люди с неохотой идут на пересадку органов, если считают донора плохим. У детей тоже постепенно развивается такой эссенциалистский взгляд. На вопрос, изменит ли их как-нибудь пересадка сердца, шести-семилетние (но не четырехлетние) дети отвечали, что они станут либо более дурными, либо менее, а также либо более умными, либо менее, в зависимости от соответствующих качеств донора.

Эссенциализм развивается и во взрослом состоянии, когда дело доходит до распределения окружающих по разным социальным группам. Нацисты под руководством Йозефа Геббельса были большими специалистами по пропаганде, которая демонизировала преследуемых, объявляла их неполноценными, но вообще-то можно было так сильно и не стараться. Как только мы проводим четкое различие между «мы» и «они», люди начинают считать, что все различия имеют внутренний, фундаментальный и непропорциональный характер — что «мы» и «они» различаются сущностно. Встав на эссенциалистскую позицию, мы создаем еще более глубокий уровень оправдания для своих предубеждений. Мы не хотим с «ними» соприкасаться. Мы хотим держаться обособленно. Мы смело судим о глубинных свойствах «их» натуры, потому что уверены: они дурны до мозга костей. Степень нашей убежденности в том, что внутренние качества каждого человека определяют, кто он есть, свидетельствует о предвзятости эссенциализма — систематической ошибке, которая сказывается на раннем этапе нашего развития и вновь усиливается в старости. Психолог Гил Дизендрук изучает эссенциалистские рассуждения детей, выросших в Израиле в разных социальных группах: светских евреев, сионистов и арабов-мусульман. Он выяснил, что к пяти годам дети уже используют категорию членства в группе, чтобы судить о характере других детей; эти оценки, основанные на предубеждении, с возрастом только усугубляются.

Постепенно эссенциализм воплощается в моральном кодексе, который закрепляет положение и еще сильнее разделяет людей. В биологическом смысле эссенциализм — полезный инструмент категоризации окружающего мира, но этот инструмент легко может быть испорчен теми, кто держит камень за пазухой и лелеет свои предубеждения. Примечательно, что в человеке, судя по всему, заложена эта мина: он всегда готов выдумывать эти различия и цепляться за них без всякой разумной оценки. В групповом членстве есть что-то очень автоматическое, и одним из лучших примеров стремительности любых изменений в этой системе может служить ситуация, когда мы внезапно обнаруживаем, что исключены из группы.

Социальная смерть

Однажды психолог Кип Уильямс из Университета Пердью выгуливал свою собаку в парке, неожиданно ему в спину прилетела игрушка — «летающая тарелка». Он поднял ее и запустил обратно одному из двоих игравших мужчин. Тот, к удивлению психолога, снова запустил ее Уильямсу. Вскоре тот уже вовсю играл с двумя незнакомцами. Однако эта вновь зародившаяся дружба прожила недолго. Через минуту-другую незнакомцы без всяких объяснений и прощаний вернулись к игре между собой. Уильямс почувствовал себя задетым. Его исключили из группы.

Надо сказать, больше всего Уильямса поразила собственная автоматическая реакция на это безобидное происшествие, та боль, которую он испытал, будучи отвергнутым, и скорость, с которой возникла эта реакция. Он почувствовал себя по-настоящему униженным, но после этого случая у него появилась замечательная идея. Он разработал компьютерную игру под названием Cyberball, в которой двое виртуальных участников перекидывались мячом; при этом компьютер, как в той памятной ситуации, время от времени включал ненадолго в игру нового игрока (испытуемого), а затем неожиданно исключал его из игры. При этом игрок чувствовал себя отвергнутым. Кроме того, он ощущал физическую боль, и ее можно было зарегистрировать. Когда взрослый человек участвовал в этой игре, лежа в МРТ-аппарате, и его исключали, у него в мозгу активировалась передняя поясная кора — область, связанная с физической болью. Его чувства были серьезно задеты. Но больно бывает не только тогда, когда тебя исключают из группы; человек испытывает боль и тогда, когда делает больно другим. Недавнее исследование, построенное примерно по той же методике, показало, что человек, вынужденный изгонять кого-то из группы, тоже страдает. Человек, которого вынуждали не обращать внимания на другого — того, с кем он только что играл, испытывал сильную неловкость. Нам не нравится, когда нас заставляют кого-то игнорировать.

Эксперименты с Cyberball показывают, как легко вызвать социальное страдание, но почему социальный остракизм оказывается столь болезненным? Большинство болевых реакций призваны предупредить организм о том, что ему нанесен или вот-вот будет нанесен какой-то вред. Одна из гипотез звучит так: социальная изоляция настолько губительна, что у человека в процессе эволюции даже появился механизм регистрации опасности такой изоляции. Эта опасность воспринимается как боль. Она призвана запустить механизмы подражания и восстановить положение в группе, грозящей нас отвергнуть. Как только опасность остракизма становится очевидной, мы активируем весь свой социальный шарм и изо всех сил стараемся понравиться. Мы становимся особенно дружелюбными и просто горим желанием оказать услугу любому члену группы. Мы можем стать угодливыми, во всем соглашаться с другими членами группы и заискивать перед ними, даже если они откровенно не правы.

Это первоначальная реакция на остракизм, но, если все попытки вернуться в группу потерпят неудачу, поведение человека принимает угрожающий оборот. У многих попытки вновь войти в группу сменяются в этих обстоятельствах агрессией против нее. Эта агрессия была экспериментально исследована в варианте шокового эксперимента Милгрэма, в котором испытуемые были уверены, что включают болезненный шум, чтобы наказывать других участников. При этом их просили самих установить начальный уровень шума (от 0 до 110 дБ), а перед выбором говорили, что по мере усиления шум вызывает все большие страдания и что 110 дБ — это максимум. Если перед началом эксперимента некоторые его участники (на самом деле подсадные утки, действовавшие по договоренности с экспериментатором) затевали с настоящим испытуемым ссору и как будто исключали его из группы, он в отместку назначал для них более болезненный уровень шума. Если же испытуемый не воспринимал остальных как группу, уровень шума назначался более скромный.

Иногда жертвы остракизма могут быть совершенно ни при чем. В другом эксперименте на эту тему отвергнутые добавляли в пищу следующему участнику неприятный острый соус, даже если знали, что он невиновен. Это экспериментальный эквивалент смещенной агрессии, когда человек, у которого что-то где-то пошло не так, пинает ни в чем не повинную собаку. Судя по всему, для многих агрессия — просто способ отомстить несправедливому миру, когда их кто-то обидел мыслью или действием. У некоторых это желание может принимать крайние формы.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: