Еще до начала занятий мы ознакомились с кафедрами 1 курса.
Первый день, первая лекция была по анатомии человека. Читал ее академик АМН В.Н. Тонков, автор учебника по анатомии. Этот учебник выдержал 11 изданий.
Первое издание В.Н. Тонков написал в возрасте 26 лет. Лекция нам очень понравилась. Дальнейшее знакомство с историей академии и педагогическими кадрами вызывало у каждого из нас чувство гордости. Возраст академии к тому времени приближался к 150 годам. Она основана в 1798 г. В стенах академии работали такие великие ученые, как Н.И. Пирогов, Бородин, Лебедев, Боткин, Павлов и многие, многие другие, именами которых гордится русская наука. В мою бытность в академии работали такие выдающиеся ученые, как Л.А. Орбели, Е.Н. Павловский, С.С. Гирголав, В.Н. Шамов, П.А. Куприянов, В.И. Шевкуненко и др., внесшие большой вклад в советскую науку. Мы многократно встречались с ними, слушали их лекции, сдавали им экзамены. Занимались мы по учебникам, написанным в основном учеными из академии.
В 1948 г. отмечалось 150-летие академии. Торжественная часть проводилась в Ленинградском театре оперы и балета им. С.М. Кирова (Мариинском театре). Мы, слушатели академии, тоже были приглашены на торжественное собрание. Сотрудники, ученые сидели в партере, мы – на балконах. Сверху мы смотрели на седые головы ученых. И невольно в мозгу проскользнула мысль: «Какая глыба ума сосредоточена в этом партере».
Учиться в академии было очень трудно. Предъявлялись высокие требования. Как правило, по каждому предмету, кроме учебника, давался перечень дополнительной литературы по разделам. Кроме знания учебника требовали знания и дополнительной литературы. Уже на 1 курсе нас начали учить работе с картотекой, привлекали к составлению серьезных рефератов, на старших курсах - к научной и экспериментальной работе.
Учебу по программе серьезно осложняли дополнительные работы. Так, на 1 и 2 курсах мы несли караульную службу в качестве часовых, охраняли склады и др. объекты. Пропущенные занятия, как правило, отрабатывались по всем предметам. Были случаи нападения на посты и часовых. Некоторым приходилось применять оружие. Меня такая судьба миновала. Один из наших товарищей на посту был ранен.
Кроме караульной службы, мы ездили в лес на заготовку дров для академии. Заготовленные дрова в лесу грузили на платформы и привозили их в академию, потом их пилили, кололи.
Много времени отнимали тренировки для подготовки к парадам. Так, 10 сентября начиналась подготовка к параду, посвященному годовщине Октябрьской революции, с 10–15 марта – к первомайскому параду. Тренировки проводились по 2-3 раза в неделю, а накануне праздников – ежедневно. Но никто из нас не жаловался на трудности. Все выполняли приказ и считали эти трудности временными.
Так продолжалось два года. В конце 1947 г. был прислан батальон, который нес и караульную службу, и выполнял хозяйственные работы. Нам стало легче.
Забегая вперед, хочется отметить высочайший класс лекций по большинству предметов. Так, по неорганической химии, скучнейшему, казалось бы, предмету мы излагаемый материал слушали с увлечением. Лекции читал полковник, профессор Слободин, ученик Лебедева, соавтор разработки и производства синтетического каучука. Лекция, как правило, начиналась скучно, затем демонстрировался какой-либо опыт, аудитория оживлялась. Но у профессора бала маленькая слабость. Лаборантка в графинчике приносила лектору «коктейль». Он во время лекции смачивал горло. Лекция становилась интереснее, а к концу нам не хотелось покидать аудиторию. Сотрудники помогали профессору переставлять ноги, а графинчик был пуст. На старших курсах на клинические лекции приходило множество врачей из города и других институтов. Аудитории были переполнены. Люди стояли в проходах. Очень хорошо читали лекции академики Л.А.Орбели, Е.Н. Павловский, профессора Петров (автор разработки кровезамещающей жидкости), Попов (автор противошоковой жидкости).
Проф. Курковский читал лекции по анатомии. Кроме блестящего лекторского мастерства, он очень хорошо рисовал. Излагаемый материал он всегда дополнял рисунком цветными мелками, демонстрировал слайды, интересные препараты. Высочайший класс преподавания определял и высочайшую требовательность. Слушатели академии по уровню подготовки были на целую голову выше своих сверстников из мединститутов.
Курс наш был первым из послевоенного набора. Учиться пришли серьезные люди. Поэтому курс был очень сильный. Так, из 120-130 чел. у нас половина были Сталинскими стипендиатами. Лодырей, если такие оказывались, исключали, не смотрели на чины и ранги родителей. После сдачи госэкзамена по анатомии было исключено 33 чел. В число исключенных попал Герой Советского Союза Вася Коляда и Юра Парашубский, очень толковый, способный, но лодырь, сын начальника сануправления 3-го Украинского фронта. Только тогда нам стали понятны слова В.Н. Тонкова, который говорил, что, несмотря на то, что вы и на 2, и на 3 курсе – конкурс продолжается. Я много работал над собой, просиживал за книгами дни и ночи. Ослабление памяти компенсировал усидчивостью. Успеваемость была хорошая. Идя на экзамен, я боялся получить четверку.
После сдачи летней сессии мы, как правило, выезжали на один месяц в лагеря, в 1946 г. на Корельский перешеек, в остальные годы – в Красное Село. В лагерях проводилась усиленно военно-медицинская подготовка, работа на картах и местности, развертывание медицинских учреждений в полевых условиях, изучались военные дисциплины, методы санитарной обработки войск, топография и ориентирование на местности, хождение по азимуту и др. После лагерей нам предоставлялся месячный отпуск. Мы разъезжались кто куда, а с 1 октября начинался новый учебный год. Снова кропотливая работа над книгой, работа с больным непосредственно в палате, дежурства по клиникам и т.д.
Я был фанатично влюблен в хирургию и из хирургических клиник практически не вылезал. Особенно любил дежурить в тех клиниках, в которых принимали больных и травмированных по скорой помощи. Из каждого такого дежурства я выносил много полезного, приобретая опыт.
К особенностям учебы в академии следует отнести насаждение в сознание слушателя доброго, чуткого, внимательного отношения к больному. На каждом практическом занятии, на каждой лекции нам внушали, что надо к больному относиться с пониманием и взамен получать его расположение к себе. Не больной существует для врача, а врач для больного. Изо дня в день мы повторяли мудрые слова Гиппократа и старались нести их в жизни. В связи с этим вспоминается один случай. На одном из дежурств в клинике госпитальной хирургии, возглавляемой генерал-лейтенантом м/с С.С. Гирголавом, по скорой помощи поступила девушка лет 17-18 с острыми болями в животе, с очень запутанной, неясной клинической картиной, но состояние больной требовало оперативного вмешательства. Для консультации был вызван второй профессор клиники Ванштейн. Во время операции выяснилось, что у больной туберкулезный перитонит, первичный очаг – туберкулезное поражение правого яичника. Яичник был удален, брюшная полость аэрирована и осушена. Во время операции проф. Вайнштейн сказал: «Как бы хорошо было ввести этой больной стрептомицин». Стрептомицин только что появился в нашей фармакопее и он ценился на вес золота. В аптеке академии было всего 26,0 стрептомицина, отпустить который могли только с письменного разрешения начальника академии. После операции прошли сутки. Персонал клиники в приобретении стрептомицина инициативы не проявляет. Больной становилось все хуже и хуже. Тогда за спасение больной взялись мы, слушатели. Нас было трое, в том числе и я. Ночью, на вторые сутки после операции, состояние больной было критическим. И мы втроем, в два часа ночи, решили вначале позвонить, а потом идти на квартиру начальника академии просить стрептомицин. Разрешение на получение 13,0 стрептомицина было получено. Начальник академии нас поблагодарил за чуткость к больной, сделал разнос врачам клиники. В 4 часа ночи, через 28 часов после операции, больной была введена под нашим контролем первая доза стрептомицина. Последний подействовал сказочно. К 10 часам утра на лице больной появилась улыбка. Больная была спасена от верной смерти. В последующем, при нашем содействии больная получила путевку в какой-то южный санаторий, а спустя несколько лет из уст Саши Гущина, одного из нашей тройки, я узнал, что больная выздоровела полностью, через несколько лет вышла замуж и родила двоих детей.
Помимо чисто врачебной подготовки от нас, слушателей, требовали повышения культурного уровня, чтения художественной литературы, особенно из серии о жизни замечательных людей, посещения театров, музеев, выставок, организовывали встречи с артистами, особенно часто с Черкасовым, бывшим в молодости слушателем академии, но покинувшим ее из-за любви к театру. Была организована встреча с Героем Советского Союза А. Маресьевым, мы видели, как он ходил своими ногами по сцене и немножко пританцовывал. Большую роль в становлении нашего курса сыграл начальник курса полковник м/с А.И. Сенкевич, отец Юрия Александровича Сенкевича – известного географа, путешественника, соратника Тура Хейердала. Наш курс помнит Юру озорным мальчишкой 12-13 лет, мешавшим своими проказами нам нормально заниматься.
Сверх обязательных дисциплин в академии преподавалась история народов СССР, организовывались другие лекции по темам искусства, жизни замечательных людей. Иностранные языки были обязательной дисциплиной на первых двух курсах. На старших курсах проводились факультативные занятия. Я изучал французский язык и на 5 курсе свободно переводил медицинскую литературу.
Взаимоотношения с профессорско-преподавательским составом у нас были товарищеские, несмотря на их высокие воинские звания и ученые титулы.
Мое пристрастие к хирургии заметили генерал-майор м/с проф. Беркутов А.Н., начальник кафедры военно-полевой хирургии, генерал-майор м/с И.Л. Крупко, член-корр. АМН, начальник кафедры ортопедии и травматологии. Оба они меня звали просто Сашей, помогали советом и добрым словом. По предложению А.Н. Беркутова я выполнил реферативную работу на тему ««Разлитые перитониты на фоне лучевой болезни» и доложил ее на закрытом заседании хирургического общества Пирогова. После этого доклада Александр Николаевич пророчил мне светлое будущее и прямую дорогу в науку. Но получилось все по-другому. Особой любовью у слушателей и сотрудников академии пользовался начальник академии, генерал-полковник м/с Леон Абгарович Орбели, академик ряда иностранных и наших академий, всемирно известный физиолог, ученик И.П. Павлова. Его любили за глыбу ума, человеческую доброту, справедливость и честность в науке. Даже после известной сессии ВАСХНИЛ в 1948 г., после которой началось гонение на наследственность, вейсманизм, морганизм, когда восторжествовала пресловутая лысенковщина, Л.А. Орбели в числе очень немногих ученых остался верен своим научным убеждениям, за что поплатился своими должностями, научными званиями, а чуть позже и жизнью.
Мне дважды пришлось встречаться с этим великим человеком. Один раз ночью в его квартире, когда мы добывали стрептомицин для больной (см. выше), другой раз в его кабинете в управлении академии.
3 апреля 1947 г. умер мой брат Федя. Я получил скорбную телеграмму. Мне предстояло ехать в Демидов на похороны. Вначале, как положено, я обратился к начальнику курса. Он разрешил поездку. Пошел в строевой отдел оформлять документы. Начальник строевого отдела, генерал-майор Кичаев воспротивился моей поездке. Тогда я самовольно с рапортом в руках, на котором стояла виза Кичаева «отказать», обратился к начальнику академии. Он любезно принял меня. Прочитал рапорт, посмотрел на визу «отказать» и под нос себе пробубнил «бесчеловечно». А мне чуть ли не дословно сказал следующее: «Я только что похоронил свою дочь, представляю ваше горе, сочувствую и соболезную вашей матери. Я отпускаю вас на две недели, если успеете все уладить быстрее, приедете раньше, Вы не заинтересованы пропускать занятия». Я в рапорте просил всего 7 дней. Поблагодарил генерала и пошел на выход. Вдруг он меня останавливает и спрашивает: «А как Вы достанете железнодорожный билет? Ведь с билетами сейчас трудно». И тут же вызывает генерала Кичаева. «У нас есть бронь на Витебском вокзале?» «Есть, тов. генерал». «Выдайте один билет из нашей брони лейтенанту Алексееву для поездки в Смоленскую область на похороны брата». «Есть, тов. начальник академии».
Я был поражен человечностью этого человека: у него нашлось время побеспокоиться о железнодорожном билете для какого-то слушателя. Эта встреча оставила в моей душе глубочайший след на всю жизнь.
Спустя 15-16 лет после окончания академии жизнь заставила меня обратиться за помощью к И.Л. Крупко. Я был уверен, что он меня давным-давно забыл. Оказывается, нет. Примерно году в 1966, когда сыну было более двух лет, он пошел в детские ясли или детский сад фабрики КИМ. Юра не любил сад, всегда закатывал истерики. То ли завхозом, то ли кладовщицей в этом садике работала Мария Васильевна. Ей жалко становилось мальчика, и иногда она его брала к себе, забавляла, кое-чем угощала. Доброту этой женщины мы знали. Как-то раз Мария Васильевна подошла ко мне и поделилась своим горем. Ее девочка Аленка, 6 лет, в двухлетнем возрасте перенесла полиомиелит и с тех пор не становится на ножки, а только ползает. Просит меня посмотреть девочку и дать совет. Я не мог отказать. С моей стороны это было бы сверхсвинством. Когда я посмотрел ребенка, то сложилось впечатление, что еще не все потеряно, но нужны очень хорошие руки и условия. Подумав немного, предложил поехать со мной в Ленинград и показать ребенка И.Л. Крупко. Я подумал, что даже если он меня и забыл, то не откажет в консультации. В Ленинград я поехал по вопросу диссертации, а Аленку взял с собой попутно. Мария Васильевна поехала со мной. Аленку мы попеременно тащили на руках. Добрались до клиники. Мария Васильевна осталась в вестибюле, а я пошел в кабинет проф. И.Л. Крупко, повторяю, он же член-корр. АМН. Стучу, открываю дверь. Иван Леонтьевич смотрит на меня и вдруг: «Саша! Какими судьбами? Сколько лет не видел тебя, как живешь? Где работаешь, рассказывай!» Минут 15-20 мы побеседовали, на большее у него не было времени, и я это понимал. Я ему рассказал об Аленке. Мария Васильевна принесла Аленку к нему в кабинет, он внимательно посмотрел ее. Пригласил посмотреть своих сотрудников. При осмотре были использованы аппараты. Короче говоря, после тщательного исследования все сели вокруг стола и стали советоваться, что можно сделать, где лучше и как? Пришли к выводу, что лучше всего ей можно помочь в институте детской ортопедии. Клиника Крупко уже много лет не занимается детской ортопедией. Иван Леонтьевич звонит директору института: «Лена! Я сейчас пришлю к тебе одного военного с ребенком 6 лет. Очень прошу тебя, посмотри сама, пусть посмотрят твои сотрудники и сделай все, что в твоих силах». Ответ: «Иван Леонтьевич! О чем вы говорите? Будет сделано все возможное. Присылайте».
Мы поблагодарили Ивана Леонтьевича и повезли Аленку в институт. В институте Аленку посмотрели все, кто имел к этому отношение, а Лена, директор института, оказалось женщиной лет 70. Когда оформляли госпитализацию, я увидел, что в этом институте очередь на 3-4 года вперед. Аленку положили в институт, трижды оперировали. Она начала ходить вначале на костылях. Сейчас ходит почти не хромая, поступила в мединститут, окончила его почти на одни пятерки, работала несколько лет педиатром, вышла замуж, родила дочку, защитила кандидатскую диссертацию, сейчас лечит больных и учит студентов. Можно много рассказывать о доброте и человечности других профессоров и преподавателей академии, и каждый из них оставил в наших сердцах след доброты.
Время летело незаметно, один курс сменялся другим. Мы набирались клинического опыта (рис. 4).
Рис. 4. Слушатель 4 курса А.П.Алексеев осматривает больного в терапевтической клинике (1949 год).
В короткие перерывы мы радовались солнцу, фотографировались на память (рис. 5, 6).
Рис. 5. Слушатель 4 курса А.П.Алексеев с другом во дворе военно-медицинской академии (март 1949 год).
На пороге был последний, пятый курс. К этому времени мы выросли во всех отношениях: почти приобрели профессию, окрепли духовно, расширился кругозор. Постоянное общение с умными людьми вырабатывало у нас привычку работать над собой ежедневно, ежечасно. Нам постоянно не хватало времени, его мы приучались беречь и ценить.
Настало время подумать и о семейной жизни. Мне было уже 25-26 лет. Многие слушатели уже женились на 1-2 курсах. Как-то однажды мой близкий товарищ по курсу и по группе сказал, что если я хочу познакомиться с девушкой, то он познакомит меня с одной девушкой, студенткой 5 курса электротехнического института им. Ульянова, подругой его жены Жени. Предложил знакомство организовать в его квартире на Васильевском острове. Коля женился сам еще на 1 курсе. Я дал согласие, знакомство состоялось. Это был 1948 г. Первое впечатление от этого знакомства было приятное. Сима показалась мне простой, скромной, не навязчивой девушкой. Мне она понравилась, я проводил ее домой на Невский проспект и мы договорились о следующей встрече у театра Пушкина. На частые встречи не хватало времени у обоих, и поэтому встречи были примерно раз в неделю. Регулярные встречи, хотя и нечастые, более тесное знакомство постепенно переросли в любовь. Меня стало тянуть на Невский, у Симы появилось желание видеть меня чаще. А однажды, в день моего рождения, в 1949 г., она с кем-то приехала на мою частную квартиру в Озерки и подарила, точнее, оставила моей матери театральный бинокль с гравировкой «дорогому братику». Я в это время был на занятиях. Подарок этот взял за душу, и я стал подумывать о более серьезном намерении. Во время одной из поездок в Петергоф цыганка предсказала нам совместную жизнь. Позже Сима познакомила меня со своими родителями и сестрой Валей, которую я узнал сразу же, когда мне было позволено заходить в квартиру Симы. Какое впечатление я произвел на родителей Симы, не знаю, но я не рисовался, не прикидывался добреньким. Мое же впечатление о будущей теще было благоприятное. Мне она показалась простой женщиной, но не играющей ведущей роли в семье. Мне показалось, что она всю жизнь от кого-то зависима, чем-то придавлена, т.е. в какой-то степени похожа на рабу. А будущий тесть мне показался своенравным и даже эгоистичным человеком, но недалеким. Я посчитал, что у каждого человека есть недостатки, с той только разницей, что у одного их меньше, у другого больше. Я подумал, что с родителями Симы мне не жить, и летом 1949 г. я предложил своей невесте руку и сердце. Сима без колебаний согласилась на брак. Заявление было подано в Куйбышевский ЗАГС г. Ленинграда. Через неделю брак был зарегистрирован. 11 августа 1949 г., по настоянию тещи Марии Васильевны, нас тайно обвенчали в одной из церквей Вырицы. Никакой свадьбы у нас не было. Тогда это было не принято. В Вырице, в доме тестя и тещи, собрались самые близкие: с моей стороны была только мать, со стороны Симы – ее родители, ее сестра Валя и муж Вали – Иван Михайлович. Так началась наша семейная жизнь. К моменту написания этих строк мы совместно прожили более 44 лет. В нашей семейной жизни было все: и радости, и огорчения, иногда и скандалы, чаще всего по пустякам, а иногда и из-за моей матери, которая продолжала с нами жить. Характер у Серафимы Васильевны тяжелый, и чем ближе к старости, то становится все более и более тяжелым. Иногда мне кажется, что только со мной она смогла прожить совместно 44 года, хотя я считаю себя далеко не идеальным человеком.
В первые годы семейной жизни Сима невзлюбила мою мать, у которой не было ни дома, ни квартиры, ни семьи, ни пенсии. Я оставался единственной ее надеждой. Ей некуда было деться, и она вынуждена была жить с нами. Со мной мать жила в Ленинграде до женитьбы. С нами - в Ленинграде, Кировограде, Витебске. Все эти годы Сима требовала, чтобы моя мать уехала, уехала куда угодно, но чтобы от нас подальше. Я оставался между молотом и наковальней. С одной стороны, мне было жалко мать, а с другой стороны – я боялся распада семьи, что жена очень хорошо понимала. Я не мог занять твердую позицию и сказать: «Ты как хочешь, а мать будет со мной». Такая моя нерешительность вызывала законную обиду матери. Мать продолжала жить с нами.
Чтобы не возвращаться к этому вопросу, скажу сейчас, что в 1965 г. 30 июня в 3 часа ночи мать умерла. 29 июня Юре исполнилось два годика. Бабушка поздравила внука с днем рождения. Часов в 10 утра понесла свою одежду, приготовленную на смерть, на улицу, чтобы ее просушить. Часть вещей повесила, часть не успела. Наступило кровоизлияние в мозг, она упала, потеряла сознание. Люди принесли ее домой. Я был на службе, меня долго не могли найти. В бессознательном состоянии она пролежала до 3 часов ночи. Когда я пришел домой и позвал мать, она открыла глаза, но ничего не ответила. Взгляд ее говорил: «Ну, вот, я освободила вас от хлопот». Похоронена мать в Демидове, в одной ограде с сыном Федором, своим братом Терентием, его женой Марковной и племянником Володей. С момента смерти матери прошло более 28 лет. Мать мне очень часто снится по ночам. Видимо, я заслужил ее законную обиду. Признаю свою вину, но поздно.
Шел 1949/50 учебный год. Я учился на 5 курсе (рис. 7).
Рис. 7. Слушатель 5 курса военно-медицинской академии ст. лейтенант А.П.Алексеев накануне госэкзаменов (май 1950 год).
Приближались государственные экзамены. Первым госэкзаменом был марксизм-ленинизм. На подготовку к нему был отведен целый месяц, и курс в полном составе для подготовки к экзамену был отправлен в дом отдыха в Тарховку. Это академический дом отдыха. Готовились серьезно, читали почти все рекомендуемые первоисточники.
В экзаменационном билете у меня было три вопроса:
1. Причины поражения революции 1905 г.
2. Историческое значение работы т. Сталина о диалектическом и историческом материализме.
3. Борьба с космополитизмом.
На все три вопроса я дал исчерпывающие ответы, но кому-то понадобилось меня «подсадить». Мне задали дополнительный вопрос: «А за что был приговорен к смертной казни Достоевский?» Я не знал о его связи с Петрашевским и петрашевцами. Один минус я получил.
Мне задают второй дополнительный вопрос: «А Горький революционер?» «Да, революционер, он написал «Мать», «Песню о Соколе», «Песню о Буревестнике», но у Горького были отклонения, он считал, человек должен верить в Бога, не важно, кто этот Бог. Иисус Христос или кто-то другой. Он создал в Италии школу богоискателей, но потом Ленин вытащил его из этого заблуждения и до конца жизни Горький оставался революционером». Вот о его богоискательстве надо было помолчать. Шел ведь 1950 г. Он не намного отличался от 1937 г. Еще один минус. И, наконец, третий дополнительный: «А кто ответственный редактор газеты Красная Звезда?» Я не ответил. «Так ты что и Красную Звезду не читаешь?» «Да нет, читаю, но кто редактор – не смотрю». Поэтому я получил оценку за экзамен – тройку. Получил тройку по марксизму-ленинизму. Мне, как «политически незрелому» дали назначение врачом автошколы в Прибалтику, в г. Советск, бывший г. Тильзит (Тильзитский мир) в 28 механизированную дивизию. Поэтому я с полным основанием могу утверждать, что эта единственная тройка в приложении к диплому сыграла в моей жизни роковую роль. Остальные экзамены я сдал успешно, но они уже не играли никакой роли в моем будущем. Настроение было отвратительное, вера в справедливость потеряна. После госэкзаменов нам, выпускникам, вручили дипломы. предоставили отпуска. Я с Симой поехал в Демидов, познакомил с женой всех родственников.
Сима окончила электротехнический институт немного раньше. Диплом она защищала в феврале 1950 г. Защита прошла успешно. После защиты работала на одном из заводов в Ленинграде.
Служба в частях
Г. Советск
После возвращения из отпуска я с женой поехал к месту назначения, вначале в Ригу, а затем в г. Советск. Город был разрушен, потрескавшиеся кирпичные стены продолжали разваливаться на глазах. Квартир не было. Какое-то время мы размещались в примитивной гостинице, а когда гостиницу начали ремонтировать, мы вынуждены были переехать в санчасть и поселиться в одной комнате с больными.
У жены Симы беременность была 5 месяцев. Квартирный вопрос стоял так остро, что я вынужден был выступить на одном из партактивов дивизии по квартирному вопросу и покритиковать высокое начальство, которое занимало особняки по 10-14 комнат, в которых жили «каштанки», гуси и др. живность, а офицеры ютились, где попало. Мое выступление закончилось аплодисментами зала и гробовым молчанием начальства. На следующий день мне была предоставлена однокомнатная квартира без элементарных удобств, с печным отоплением. Да плюс ко всему мне пришлось уплатить 1000 руб. ее бывшему владельцу. Была зима. Я заболел паратифом А. Меня поместили в инфекционное отделение госпиталя, а у Симы наступили роды. Роды патологические, преждевременные роды. Поэтому, когда выписывали жену из роддома, я был в инфекционном отделении. Спасибо людям! Они помогли. Спустя несколько дней я выписался из госпиталя. Началось выхаживание дочери. Она была искусственница. Все доктора говорили, что девочка нежизнеспособна. Кроватку обогревали электрическими лампочками. Поочередно дежурили у ее кроватки. Смесей для кормления в то время не было, они просто не изготавливались. Пришлось придумывать самим. Одна женщина, жившая за несколько километров от нашей квартиры, ежедневно приносила свежее молоко для ребенка. Когда Наташе было 5 месяцев, у нее развилась сильнейшая диспепсия. От девочки остались только кожа и косточки. Я у командира медсанбата майора Двали (грузин) выпросил несколько граммов синтомицина, который в то время только появился. И этот синтомицин спас ребенка. Короче говоря, как бы ни было трудно, но мы выходили ребенка.
Летом 1951 г. мы сменили свою квартиру на другую, двухкомнатную, более удобную. Но пожить, в этой квартире нам не удалось. Начальство вспомнило мое озлобленное выступление на партактиве, и моя кандидатура оказалась самой подходящей для направления в ВДВ.
Г. Кировоград
С предписанием на руках я прибыл в Ригу, в штаб Прибалтийского военного округа, прошел медкомиссию на годность к службе в ВДВ и получил направление в Москву, в штаб ВДВ. Прежде чем ехать в Москву, я возвратился в Советск, забрал семью и отвез ее к родителям жены в Ленинград. Была глубокая осень, в вагонах пусто и холодно. Мы очень боялись простудить дочь. Из Ленинграда поехал в Москву, где задержался недели на две, пока мне подобрали место. Предлагали ехать в Ефремов Тульской области, на должность старшего врача полка.
Отказался, я не хотел административных должностей. Потом были другие предложения, и я согласился младшим врачом полка в Кировоград, в 301 парашютно-десантный полк 100 воздушно-десантной дивизии. Кировоград мне был знаком по 1944 г. Наша дивизия участвовала в его освобождении. Кроме того, в ожидании назначения я встретил одного военного в Москве, который служил в Кировограде и многое мне о нем рассказал. Действительно, жизнь в Кировограде была хорошая, на рынке все дешево, материальных затруднений мы не испытывали. Плюс ко всему позже, когда приехала к нам мать, Сима устроилась на работу в заготзерно в техотдел, и лишняя тысяча рублей нам помогала жить безбедно.
Воздушно-десантные войска – войска романтичные. Здесь вырабатывается и смелость, и решительность, и выносливость. Но в то же время для медработников эти войска бесперспективны. Продвижения по службе нет никакого. Высшей инстанцией для врача является медсанбат, а высшим воинским званием – майор м/с. Своих госпиталей ВДВ не имеет. Добиться перевода в наземные войска практически невозможно, что я вскоре ощутил. ВДВ держится за свои кадры смертельной хваткой. Но в то время я всего этого не знал.
Кировоград встретил меня гостеприимно, но возник снова квартирный вопрос. Я нашел частную квартиру в 2-2,5 км от части и занял ее. Привез семью из Ленинграда. Мать в течение года жила на Смоленщине, позже и она приехала к нам в Кировоград. Работал я около года младшим врачом полка. Здесь же совершил первый прыжок с парашютом с аэростата. Помню, волновался как перед экзаменом, боялся, что не раскроется парашют, боялся, что не хватит смелости покинуть гондолу. Сел в гондолу, ноги трясутся, меня успокаивают. Я глянул вниз, стало страшно. Мне кричат: «Вниз не смотри, смотри перед собой». Ветер вверху очень сильный. Аэростат набрал высоту 400 м. Мне подали команду «приготовиться». Я встал на порожек, сгруппировался и прыгнул. Купол парашюта раскрылся, на земле все видно как на ладони, только в мелком масштабе. Кажется, спускаюсь очень медленно. Но это не так – 7-8 м/сек. И вдруг земля. Я стиснул ноги до боли, вынес их немного вперед и врезался в землю. Ко мне подбегают, поздравляют, и тут же командир полка полковник Рыбинцев Василий Иванович вручает парашютный значок. Чтобы преодолеть боязнь к прыжкам с парашютом, мне предложили немедленно совершить второй прыжок. Парашют мне дал начальник ПДС. И так в один день я совершил два прыжка. Был очень доволен собой, радовался своей «храбрости». На седьмом прыжке я порвал связки в левом голеностопном суставе, несколько месяцев не прыгал.
Прослужив около года младшим врачом полка, меня направили на усовершенствование, а точнее на первичную специализацию в Киевский окружной военный госпиталь № 408. Сима снова с дочкой осталась одна на целых полгода. Во время специализации я полностью отдавал себя работе в госпитале. За шесть месяцев я самостоятельно прооперировал 83 больных, в то время как другие только 3-4 человек. Это был рекорд в истории госпиталя. Мое рвение к хирургии заметил главный хирург Киевского военного округа, генерал-майор м/с профессор И.Н. Ищенко. Он ходатайствовал о моем переводе из ВДВ в Киевский окружной военный госпиталь, но штаб ВДВ отказал. Только тогда я понял, какую глупость я совершил, дав согласие на службу в ВДВ.
Нельзя не упомянуть о двух случаях во время специализации в Киеве. Оба случая оставили неизгладимый след в памяти, в моей профессиональной деятельности.
Случай 1. Примерно в октябре 1952 г. в госпиталь был доставлен самолетом офицер-сапер с ранением в область левой ключицы. Ранение получил во время разминирования в Черниговской области. При клиническом и рентгенологическом обследовании было установлено повреждение, а точнее сдавление левой подключичной артерии осколком, с возможным повреждением сосуда. Так как в госпитале никто не имел опыта работы на сосудах, решено было пригласить для операции уже в то время известного хирурга Н.М. Амосова. Последний посмотрел пострадавшего и решил оперировать. Меня поставили третьим ассистентом, т.е. только держал крючки и видел, что делается в ране, но стоял рядом с Амосовым, за одним операционным столом. На операции оказалось, что у офицера пристеночное ранение подключичной артерии. Осколок прикрывал отверстие в стенке сосуда, сдавливал артерию. Стоило только пинцетом прикоснуться к осколку, как началось профузное кровотечение. Фонтан крови залил лампу, лигатуры заранее не были подведены к сосуду. Больной погиб от кровотечения. Н.М. Амосов очень переживал летальный исход, а вместе с ним и мы. Была допущена врачебная ошибка. Возможно, сыграла роль самонадеянность.
Случай 2. Ночью, примерно в конце октября – начале ноября, в госпиталь был доставлен больной солдат с неустановленным диагнозом. Клиника напоминала острый аппендицит. Но со слов больного, его в Чугуеве оперировали по поводу аппендицита. Но больной не знал, удалили ему отросток или нет. В правой подвздошной области был рубец, в глубине брюшной полости справа прошупывалось уплотнение, похожее на опухоль или инфильтрат. Решено было больного оперировать. Операцию поручили мне. Ассистировал начальник хирургического отделения подполковник м/с Меранов, опытный хирург, с большим стажем. После вскрытия брюшной полости в правой подвздошной области было обнаружено какое-то бугристое образование, напоминающее опухоль. Подполковник Меранов предположил, что это рак. Операция большая, сложная, я хотел поменяться местами с начальником отделения, но он сказал: «Трус в карты не играет». Я взялся за резекцию илеоцекального угла. По ходу операции в глубине брюшной полости попался под руки какой-то тяж. Ткани очень сильно изменены, топография тоже изменена. По ходу операции, мы даже не заметили, как вскрыли брюшину на задней брюшной стенке. Пересекли этот тяж. Кровотечения нет. Ну и слава Богу! Операцию закончили. Состояние больного тяжелое, соответствует тяжести операции.
Утром на пятиминутке п/п Меранов докладывает, что молодой хирург Алексеев хорошо справился с тяжелой операцией. Однако к утру состояние больного утяжелилось, появилась мочевая флегмона. К обеду больной был прооперирован повторно, была удалена правая почка, т.к. тяж, который мы перевязали, оказался правым мочеточником. Больного спасли, но на всю жизнь оставили с одной почкой. Из этого случая я сделал два важных вывода:
1. Поднятую руку вовремя останови.
2. Хирургу надо прекрасно знать анатомию во всех ее многочисленных нюансах.
Специализацию окончил с блестящей характеристикой, возвратился в Кировоград, но уже не в 301 полк, а в медсанбат, на должность ординатора операционно-перевязочного взвода. Кадры в медсанбате были хорошие. А душой коллектива был подполковник м/с В.К. Добрадин, командир медсанбата, хороший хирург. Коллектив принял меня хорошо, и я вскоре стал своим человеком. Дружеские связи мы поддерживали долго, а бывший мой командир Ага Али Кусум-оглы Гусейнов (азербайджанец) даже заезжал ко мне на квартиру в Витебск.
Моя очередная квартира располагалась недалеко от медсанбата. Мы занимали две комнаты в отличном частном доме, с отдельным входом. Хозяева, в прошлом состоятельные люди (имели свою кондитерскую фабрику), относились к нам как к родным детям. С ними мы поддерживали переписку на протяжении многих лет после нашего убытия из Кировограда. В нашей квартире часто собирались врачи медсанбата, делились впечатлениями, а нередко распивали и бутылку. Кусок сала у нас всегда был в запасе. Моя супруга Серафима Васильевна любила спорить с Гусейновым. Когда он ее не мог переспорить, то говорил: «Какое ты право имеешь со мной спорить? Ты женщина!» Т.е. проявлялось его кавказское самолюбие. Тогда моя половина так расходилась, что чуть не выгоняла спорщика – мужчину, т.е. проявляла свое русское самолюбие в русском стиле. Поспорив, расходились мирно.
Наташа ходила в гарнизонный детский сад. По пути в сад нам всегда навстречу попадался Б.М. Лыткин, подполковник м/с, врач медсанбата. Он шел в это время на работу. Он всегда с Наташей шутил, и она эти шутки принимала за чистую монету. Работая в медсанбате, я часто ходил на операции в областную больницу.
Служба в Кировограде осложнялась нашим ежегодным выездом в лагеря под Кривой Рог. Выезжали мы обычно в первых числах мая, возвращались на зимние квартиры к 7 ноября. Ежегодно все лето Сима с Наташей оставались одни. Я за лето к семье мог приехать только два раза на два-три дня. Здесь, в Криворожских лагерях, я успешно выдержал экзамен на профессиональную зрелость.
30 августа 1954 г., это было воскресенье, я дежурил по медсанбату, весь персонал, кроме меня, выехал на пляж. В часов в 6 вечера прибегает в медсанбат запыхавшийся солдат и молит помочь его товарищу Матросову, который лежит на берегу водохранилища раненый. Матросов и этот солдат были любителями рыбалки. На крючок одной из удочек подцепился громадный сом, вдвоем они вытащили сома на берег, но Матросов оказался в воде, а сом плавником отбросил Матросова на корягу. В результате огромная зияющая рана на ягодице 20-30см, в глубину до 12 см с рваными краями. Когда я подъехал к берегу на санитарной машине, то увидел следующую картину. Матросов лежал вниз лицом, полностью обескровленный. В огромнейшую рану было затолкнуто полотенце, майка и еще какая-то тряпка типа портянки. Все это было пропитано кровью, в траве лужа крови. В глубине раны видна зияющая слабо пульсирующая артерия. Я зажимом передавил конец артерии, пер