Но недолго пришлось поработать в этом медсанбате (рис 8). В 1955 году 100 дивизия ВДВ попала под расформирование. Каждый из нас получил новое назначение в другие части ВДВ. Я – в Новоград-Волынский Житомирской обл., в 31 ВДД на должность старшего ординатора операционно-перевязочного взвода медсанбата. Снова сборы в дорогу. Мать уехала на Смоленщину, а я с женой и дочерью – в Новоград-Волынский. И снова квартирный вопрос, поиски частной квартиры. Какое-то время мы жили в комнате нашего замполита, но когда приехала его семья, мы перешли на частную квартиру, затем сменили эту частную на другую частную, более благоустроенную. Под конец службы в Новоград-Волынском мы самовольно заняли одну комнату в ДОСе с общей кухней на две семьи.
Новоград-Волынский встретил меня холодно. Хороших кадров в медсанбате не было. Командир медроты майор м/с Булагин был своеобразным человеком. С этим коллективом у меня не завязались дружеские связи. Здесь мне присвоили воинское звание майор м/с (капитан м/с было присвоено в 1950 г. по окончании академии) (рис. 9).
Рис. 8. Капитан м/с А.П.Алексеев в г. Кировограде (лето 1955 года).
Служба в Новоград-Волынске связана с венгерскими событиями 1956 г. В этом году в Венгрии начала оживать контрреволюция, главной движущей силой которой была молодежь. Венгерская армия занимала выжидательную позицию и в события открыто не вмешивалась.
30 октября 1956 г., в воскресенье, во второй половине дня наша дивизия была поднята по боевой тревоге. Когда я прибыл в часть, то сразу же заметил необычность тревоги. Весь личный состав был в сборе, но никто ничего не делал, все чего-то ждали. Было приказано сформировать хирургическую группу для оказания реальной помощи раненым, получить НЗ (его, как правило, получают для войны, а не игры в войну), погрузиться на машины и ждать дальнейших распоряжений.
Интересно сколачивалась хирургическая группа. В нее вошли Булыгин, Алексеев, Кирелис, а у Рабиновича не оказалось сапог, его сапоги были в ремонте, и он увильнул от войны.
Машины и боевая техника выстроились в колонну, и своим ходом мы двинулись на Львов. Расстояние в 400 км мы преодолели за одну ночь и прибыли на аэродром г. Львова. Львов встретил нас настороженно, неприветливо. Раздавались враждебные крики, грозили кулаками и т.п. Таким образом, уже в то время украинский национализм проявлялся без ретуши. Этот же вывод подтверждает и бандеровщина в Западной Украине. Часов в 10 утра 31 октября мы прибыли на военный аэродром. Нас ждали самолеты, но приказа на загрузку самолетов не было. Приказа ждали около суток. В это время началась война Израиля с Египтом. События осложнялись с каждым часом. Не исключалась большая война.
1 ноября, во второй половине дня, был получен приказ, самолеты загрузились и поднялись в воздух. Настроение было у всех подавленное, но когда мы пролетали над Карпатами, мы восторгались красотой гор, лесами, шапками снега на вершинах и деревушками, приютившимися у подножия гор.
Курс был взят на аэродром в районе г. Веспрем, что на берегу озера Балатон. В воздухе мы были около двух часов. Под медсанбат нам было отдано здание военного училища, а стрелковые части и подразделения пошли выполнять боевую задачу: разоружение венгерской армии и боевые действия с контрреволюцией. В первую очередь был освобожден из-под ареста командир венгерской дивизии, генерал.
Мы начали разворачивать медсанбат и готовиться к приему раненых. Проходя по коридору, на одной из дверей я прочитал надпись: «Начальник медслужбы училища, майор м/с Гелашвили Бежан Михайлович». Открываю дверь и вижу моего старшего врача 656 сп. в годы войны. Мы обнялись и расцеловались. Но обстановка гостеприимству не способствовала.
На следующий день начали поступать раненые и убитые. Наша хирургическая группа работала день и ночь, без отдыха и сна. Раненых и убитых было очень много. К 6 ноября поток раненых уменьшился. Раненых эвакуировали в г. Львов. Этими самолетами эвакуировали и семьи офицеров, которые бросив все свои вещи, хватали детей и бежали в Союз. У одной из женщин прямо в самолете наступили роды. Пришлось вылет задержать. Новорожденного закутали в тряпки и только потом дали команду на вылет и эвакуацию. А в это горячее время наш командир медсанбата Никитенко и еще двое – рентгенотехник и старшина занялись мародерством. Каждый час из Веспрема в медсанбат шли машины с награбленным имуществом. Грабили все, что можно было увезти: ткани, швейные изделия, кожи, обувь, хрусталь, посуду и т.д. Кругом льется кровь, а эта тройка грабит. Я не выдержал этого произвола, зашел к командиру и сказал, что Венгрия - наша дружественная нам страна, и мародерство ему как командиру части, не к лицу, особенно в такое время. Он мне показал на дверь и сказал: «Яйцо курицу не учит». На том мы и разошлись, но отношения после этого стали несовместимыми. Грабеж Венгрии продолжался. Как мне стало известно позже, грабил не только Никитенко. Грабили большие чины и в гораздо большем объеме. А последовавший приказ Министра Обороны очень мягко наказал мародеров. Это говорит о том, что в наживе были замешаны самые большие начальники, вплоть до начальников тылов соединений, корпусов, армий и др.
Прошло некоторое время, обстановка стала нормализоваться. Из Новоград-Волынска в адрес командира дивизии пришла телеграмма, что моя жена лежит в инфекционном отделении больницы с болезнью Боткина, а пятилетняя дочь брошена на произвол судьбы. К этому времени у меня сильно разболелись зубы, и мне удалили четыре передних зуба. Под предлогом протезирования зубов, а больше всего, чтобы избавиться от меня, как нежелательного свидетеля, меня отправили в Новоград-Волынский. Когда я приехал, то увидел такую картину: жена в инфекционной больнице, дочь приютили соседи (евреи) по квартире, у которых была своя такая же девочка, как наша дочка, над которой они тряслись. Но они не побоялись взять к себе Наташу, хотя она была в контакте с матерью и могла их заразить. Наши же все жены военных отвернулись от ребенка.
К Новому 1957 году наши возвратились из Венгрии.
Еще одно событие, связанное с Новоград-Волынском, но еще до венгерских событий. Поступило сообщение, что Военно-медицинская академия проводит набор в адъюнктуру на ряд кафедр, в т.ч. и хирургических. По всем параметрам в адъюнкты я подходил и я подал рапорт. Кандидатура моя была утверждена, и я поехал сдавать экзамены. Я претендовал на торакальную хирургию. Кандидатов на это место было 4 человека. Но, когда я приехал, то было ясно, что нужного кандидата кафедра подобрала заранее, это один из сотрудников академии, а предстоящие экзамены для него пустая формальность. На военно-полевую хирургию к Л.Н. Беркутову и травматологию к И.Л. Крупко набор не проводился. Несмотря на ничтожную долю вероятности, я все же рискнул сдавать экзамены. Из 15 возможных баллов я получил 13 – две пятерки и тройку по немецкому языку. Моя кандидатура не прошла. Я возвратился в Новоград-Волынский.
В 1957 г. поступил приказ о расформировании 31 ВДД. К этому времени я послал рапорт на имя командующего ВДВ с просьбой о переводе меня в Витебск по трем причинам:
· В Новоград-Волынске не было никакой промышленности. Серафима Васильевна нигде не могла устроиться на работу;
· Витебск – областной центр, в котором есть завод измерительных приборов;
· И, наконец, Витебск близко от Демидова, где в последние два года жила моя мать.
Просьбу мою командующий удовлетворил, и я сразу же получил назначение в Витебск еще до начала перетасовки офицеров. Новый переезд к новому месту службы. Скудные офицерские вещички, плюс жена и дочка – и снова на поезд.
Г. Витебск
В Витебск мы прибыли 30 июля 1957 г. Встретили нас гостеприимно. Командир медсанбата подполковник м/с С.Н. Винниченко (ныне покойный) выслал на вокзал автомашину, солдаты забрали наши чемоданы и всех нас троих доставили в медсанбат. Квартиры снова нет. Но нас временно разместили в кабинете командира части. Вскоре освободилась одна однокомнатная квартира в доме казарменного типа с частичными удобствами, и мы заняли ее. К нам приехала мать. В этой квартире мы прожили три года, затем сменили ее на более благоустроенную двухкомнатную с общей кухней на две семьи, приплатив хозяину 1000 руб. Коллектив в Витебске оказался хорошим. Взаимоотношения у нас складывались самые доброжелательные. Всю неделю мы трудились добросовестно, а в субботу после работы ездили на рыбалку или охоту. В то время рыбалка была хорошая, всегда возвращался с уловом, особенно ловился судак. В дальнейшем рыбалка стала моим хобби, за что я многократно получал нагоняи от жены. Ловили рыбу мы обычно на пару с моим коллегой по работе и хорошим товарищем М.А. Дмитриевым. Однажды с ним за три дня поймали более 200 кг рыбы, в т.ч. одного судака весом 14 кг 600 г. В тот же день такого же размера судак сошел с крючка, точнее из его пасти мы вытащили хорошего окуня, которого судак не успел заглотить. Тот раз мы объездили весь город, раздавая своим сослуживцам рыбу, я себе взял 4 судака кг. на 3-4, остальную рыбу отдали на кухню. Всего за эту рыбалку мы поймали 43 судака, в т.ч. одного на 14 кг. Серафима Васильевна так рассердилась на меня, что всех 4 судаков выбросила через форточку. Служба в Витебске шла хорошо, время летело быстро. В 1958 г я выезжал на переподготовку (рис.10).
Здесь мы почти ежегодно ездили в Крым или на Кавказ по семейным путевкам, или я по путевке, а Сима с Наташей дикарями. И сейчас у нас хранится большая коллекция южных фотографий (рис.11).
Рис. 11. С женой в санатории в Крыму в 1960 г.
Кроме основной работы, я часто посещал областную больницу и другие клиники, был хорошо знаком со многими или почти всеми хирургами города, посещал все хирургические общества, нередко выступал на обществах с сообщениями. Короче говоря, в городе меня хирурги знали. Мое пребывание в Витебске стабилизировалось. Никуда больше переезжать мы не собирались, квартирные условия стали сносными. Выслуга в армии приближалась к 20 годам в календарном исчислении. Дочке исполнилось 12 лет. Дочка радовала своими успехами в учебе. Время наступило подумать о сыне, и он родился 29 июня 1963 г. Моей радости не было предела. А на работе это событие мы хорошо отметили. Сослуживцы до сих пор вспоминают это «омовение». Начались новые хлопоты: пеленки, купанья, прогулки, горшки, бессонные ночи.
Когда сыну исполнилось полтора месяца, я внезапно заболел. Началось с покраснения зева и болей в горле при глотании. Затем наступило затруднение дыхания, не хватало воздуха. После ингаляции паром дышать стало еще труднее. Это было во время обеда. Я побежал в МСБ. Кроме дежурного врача, в МСБ никого не было. Многие были в отпуске, другие обедали. Вызвали майора м/с В.Н. Филина, командира операционно-перевязочного взвода. Мне с каждой минутой становилось все хуже и хуже, от недостатка воздуха я посинел. Я просил, чтобы мне сделали трахеотомию, но Филин не решался.
Наконец, я последний раз вздохнул и провалился в бездну, потерял сознание. Лицо посинело, дыхание остановилось, пульс почти не прощупывался. Только тогда Филин В.Н. решился на трахеотомию. Подключили аппарат искусственного дыхания, начали закрытый массаж сердца. Появились первые признаки жизни. Операция осложнилась подкожной эмфиземой. После того, как заменили трубку на другую, большего диаметра, эмфизема начала рассасываться. Очнулся я на следующие сутки. У кровати сидела мать. Разговаривать я не мог, мешала трубка. Постепенно все закончилось благополучно, а через 10 дней я выписался из МСБ. После операции, как осложнение, остался сиплый голос. Я объездил специалистов многих городов СССР, но голос так и не восстановили.
После рождения сына пристрастие к рыбалке убавилось. Да плюс к этому я начал работу над диссертацией. Было не до рыбалки.
Примерно году в 1961 или 1962 меня на беседу по личному вопросу вызвал командир дивизии полковник Кобзарь. В кабинете у него сидел юноша лет 16-17. Это был его сын. Во время работы на каком-то станке в школе сын повредил сухожилие сгибателя указательного пальца правой кисти. Палец не сгибался, а юноша хотел поступать в Рязанское воздушно-десантное училище. С таким дефектом медкомиссия в училище его не пропустит. Речь шла о том, можно ли ему чем-либо помочь. С момента травмы прошло 6 месяцев, срок неблагоприятный, но больше ждать нельзя, будет потерян год. Я рискнул на операцию. Опыт по сшиванию сухожилий у меня был. Мы положили юношу в МСБ, я сшил ему сухожилие. Функция пальца была полностью восстановлена. Через год он поступил в училище. Прошло года полтора. Полковник Кобзарь вновь вызывает меня на беседу. Интересуется моими квартирными условиями. Я ответил, что занимаю полуторку с общей кухней на две семьи, семья 5 человек. Квартиру только что отремонтировал. «Я дам вам трехкомнатную отдельную квартиру со всеми удобствами, в т.ч. и с газом». В то время такая квартира казалась роскошью. Я получил ордер и занял эту квартиру на Московском пр. 52. В ней мы прожили 20 лет. Связано ли получение этой квартиры с пальцем, или кто-то подсказал комдиву, до сих пор не знаю.
Работа над диссертацией
Научная работа меня давно привлекала. Еще в бытность военфельдшером на фронте я подружился с инженером полка капитаном В.Б. Колпаковым (ныне покойным). Человек он был ищущий даже в условиях фронта. Он много вносил полезного в работу саперов, связистов, артиллеристов. Он был всесторонне развит. Впоследствии он стал доктором технических наук, заведовал какой-то лабораторией по изучению сверхскоростей. Видимо, он первый заставил обратить мое внимание на науку. Учеба в академии, общение с крупными учеными углубили мое внимание к науке. Наконец, наукой мне рекомендовали заняться Е.Е. Бонч-Осмоловский, А.Н. Беркутов, И.Л. Крупко. Но, самое главное, трудно, оказывается, начать, решиться.
Мысль изучить влияние ударных нагрузок на поясничный отдел позвоночника при совершении прыжков с парашютом возникла давно. Еще в Кировограде я обратил внимание на большое количество больных десантников, жалующихся на поясничные боли. Особенно часто поясничные боли встречаются у лиц, совершивших 100 и более прыжков. Длительное наблюдение за позвоночником подтвердило связь болей с ударными нагрузками, но величину этих нагрузок никто не изучал. Я начал знакомиться с литературой по данному вопросу. В литературе ничего близкого по данной теме не было. Начал изучать рентгеновские снимки позвоночника, но хорошо читать их в то время я еще не научился.
Помог случай.
К нам в МСБ поступил солдат с ожогами пламенем, преимущественно III степени, более половины поверхности тела. После выведения пострадавшего из шока встал вопрос об эвакуации его в ожоговый центр, в Ленинградскую военно-медицинскую академию. Сопровождать больного напросился я. К этому времени у меня накопилось десятка два-три рентгеновских снимков поясничного отдела позвоночника наших офицеров, у которых за плечами 100 и более прыжков. Больной был доставлен самолетом. С собою я захватил снимки, чтобы их проконсультировать у высококвалифицированных специалистов. Больного я положил в ожоговый центр (к сожалению он через неделю умер), а сам связался с рентгенологами клиники ортопедии и травматологии и клиники нейрохирургии. Когда они посмотрели эти снимки, то в один голос сказали, что это готовая кандидатская диссертация.
В Ленинграде я задержался на несколько дней, меня научили хорошо разбираться в рентгеновских снимках позвоночного столба, выделили мне научных руководителей и дали «добро» теме. Это был 1965 год. Вот тогда я вплотную приступил к выполнению темы. Командование дивизии шло мне навстречу. Детально был продуман план работы. Научные руководители по специфике работы ничем мне помочь не могли, но они были сильны в общем плане и много помогли советом, логикой, предположениями. Не зря их относят к разряду ученых. Не зря говорят, что видят все, а замечают только умные. При содействии командующего ВДВ, генерала армии В.Ф. Маргелова в мой адрес из Москвы было выслано 2500 рентгеновских пленок размером 30х40. Работа закипела. Многократно приходилось выезжать в Москву, Ленинград, Минск для работы в библиотеках. С помощью инженеров Ленинградского политехнического института им. Калинина В.Г. Кукекова, В.К. Савчкова и М.М. Мишина был разработан прибор – предельный акселерометр, предназначенный для замера ударных нагрузок на различных частях тела парашютиста. С помощью моей Серафимы Васильевны приборы были изготовлены на Витебском заводе электроизмерительных приборов, а отградуированы во Всесоюзном научно-исследовательском институте метрологии им. Д.И. Менделеева. Началось обследование парашютистов. Часть я обследовал в условиях МСБ, часть - в 432-м окружном госпитале по договоренности, часть – в клинике нейрохирургии ВМОЛА им. Кирова (тоже по договоренности). Результаты обследования подтверждали связь заболевания с ударными нагрузками при приземлении. Нагрузки оказались очень высокими. Всего обследован 101 парашютист, совершивший свыше 100 прыжков, один человек до 2400. Три человека из числа обследованных погибли при разных обстоятельствах. У них я забрал межпозвонковые диски и направил на гистологию в академию. Клинический материал был подкреплен гистологией. На 735 человек были получены анкетные данные из других дивизий ВДВ (вновь при содействии командующего). Контрольную группу составляли 100 чел. военнослужащих, не совершивших прыжков. Для снижения ударных нагрузок мною были предложены амортизирующие ботинки, которые впоследствии были внедрены в производство. Этими ботинками в настоящее время оснащены все части ВДВ, и прыжки совершаются только в них. Говорят, что на подобные ботинки перешли десантники стран НАТО. Выполнение темы осуществлялось в тяжелейших условиях: текущая работа по службе, дома престарелая мать и маленький ребенок, ночные вызовы на операции. Выполняя научное исследование, мне пришлось чуть ли не ежедневно прыгать с парашютом, с приборами в амортизирующих ботинках и в обычной обуви. Всего мною было совершено около 300 прыжков, из них за последние два года около 150.
Обрабатывал и писал диссертацию по ночам, оставляя на сон 3-4 часа в сутки. К середине 1967 г. основную работу закончил. Оставалось печатанье, переплет. Времени не хватало. Печатанье осложнялось тем, что оно шло под грифом «Секретно».
В 1967 г. к нам в дивизию приехал командующий ВДВ. Я обратился к нему с просьбой предоставить мне трехмесячный творческий отпуск для завершения диссертации. Командующий сказал комдиву Кашникову М.Н. следующее: «От моего имени предоставьте майору Алексееву отпуск на 3, 6 или более месяцев, но чтобы диссертация к концу года у меня лежала на столе». Был предоставлен 3-х месячный отпуск, и я работу полностью завершил. С помощью генерала Зайцева, командира военно-транспортной авиадивизии, была снят кинофильм, в котором были зафиксированы все этапы прыжка.
Осенью 1967 г., когда готовая диссертация была уже в штабе ВДВ, я поехал в Москву на прием к командующему. Положил ему на стол диссертацию, поставил новые амортизирующие ботинки, изготовленные в полку в нескольких экземплярах. Командующий перелистал диссертацию, посмотрел ботинки, вышел из-за стола и сказал: «Это то, что я 25 лет ждал». Поинтересовался, как у меня с квартирой.
Во время работы над диссертацией мне много раз приходилось встречаться с главным хирургом БВО полковником м/с И.И. Голиковым. Он давал внешний отзыв на диссертацию. В одну из таких встреч в Минске он предложил мне ряд должностей в сухопутных войсках: начальником хирургического отделения Слуцкого военного госпиталя, начальником хирургического отделения Брестского госпиталя и старшим ординатором Минского окружного госпиталя с перспективой через год-два занять должность начальника отделения. От Слуцка я отказался сразу, от Бреста тоже, сказал, что не потяну отделение на 300 коек. Последнее предложение, Минск, было заманчиво, но я не хотел нового переезда и снова ждать квартиру. Кроме того, еще предстояло шлифование диссертации. Было желание отказаться и от этого предложения, но случилось так, что больше он к этой теме не возвращался, а я не напоминал.
Итак, тема завершена, диссертация переплетена, выверена, разослана по адресам. Началось томительное ожидание защиты. В феврале 1968 г. я получил извещение, что защита назначена на 5 марта 1968 г. Времени на раздумье не оставалось. Я поехал в Ленинград. Наступило 5 марта. Часа за два до защиты меня вызвал генерал Ивановский, начальник кафедры организации и тактики медицинской службы, для беседы. Позже он был начальником академии. Он сказал: «Я познакомился с Вашей диссертацией и одобрил ее». Он посоветовал мне не волноваться, в положительном решении Ученого Совета он не сомневался. Пожал мне руку и потом добавил: «Известно ли Вам, что Ваша диссертация единственная за всю историю Советской Армии, выполненная в условиях медсанбата? Имейте же это в виду, а Вашим официальным оппонентам я уже сообщил об этом». Мы расстались
Наступило время защиты. Моя диссертация шла второй. Зал переполнен. Первую диссертацию защищала какая-то женщина на гинекологическую тему. Я ее не слушал. Когда первая диссертация была защищена, попросили освободить зал. В зале остались только члены Совета и я. В зал не пустили даже И.В. Мельника, моего дивизионного врача. Началась моя защита. Уложился в 17 минут. Затем я предложил прокрутить через кинопроектор мой кинофильм. Ушло еще минут 5. Когда ученые мужи посмотрели, как обрабатывает воздушная струя парашютиста, и как он ударяется об землю, вопросов ко мне не было. Был единственный вопрос, сколько я совершил прыжков. Затем хвалебные выступления официальных и неофициальных оппонентов, зачитали два внешних отзыва, в том числе отзыв командующего ВДВ. Голосование: всего членов Совета - 23, за –23, против - нет. После защиты я дал банкет в Доме офицеров. В организации банкета многое сделал И.М. Машуков.
Вернулся в Витебск числа 10 марта уже кандидатом наук.
Чехословацкие события
По возвращении в Витебск чувствовалась тревожная обстановка. Назревали чехословацкие события. В частях укладывали парашюты, затаривали грузы, готовились к чему-то серьезному. В апреле части были выведены в «теплый лес». Начали призывать военнообязанных на сборы. Укомплектовали и наш медсанбат женщинами до полного штата. В «теплом лесу» стояли до 20 августа. 20 августа был получен приказ на десантирование, на аэродром г. Брно. В три часа ночи по радио было сообщено о введении советских войск в Чехословакию. В это время наш самолет был над Польшей. В 3 часа 40 мин мы приземлились. К обеду 21 августа подошли наши танки. Чехословакия встретила нас враждебно. Нам плевали в лицо, угрожали кулаками, провоцировали на столкновение. Мы вели себя весьма сдержанно, не подавали никакого повода для эксцессов. На окраине аэродрома мы развернули палатки для всех функциональных подразделений МСБ и готовы были к работе. Но, к великому счастью, раненых было мало.
Вспоминается один случай:
К нам поступил раненый старшина. Автоматная очередь прошила его со стороны поясницы. Нужно было оперировать. Нужна была кровь. Где ее взять? Поехали в г. Брно, в чехословацкий госпиталь, поехали на санитарной машине в сопровождении двух танков и четырех бронетранспортеров с солдатами. Вот такая была напряженная обстановка. Если куда-то надо было идти, то обязательно шли группой в несколько человек, держались кучно, иначе, если зазеваешься, то тебя оттиснут от своих и возьмут в заложники, либо изобьют, либо просто убьют. Такое напряжение длилось несколько месяцев. Почти до тех пор, пока нас не вывели оттуда. Связей с семьями почти не было. Изредка удавалось передать письмо с летчиками. К 7 ноября все части возвратились в Витебск. Причина чехословацких событий общая и для Венгрии, и для Польши, и для Румынии, и для бывшего СССР. Верх взяла реакция. К власти пришел Дубчек, аналог нашего Горбачева. Он и развалил все. Главенствующую роль сыграло ЦРУ, а ставка была сделана на молодежь, как на наиболее мобильную и незрелую часть общества.
Приведу пример. Мне предстояло лететь на самолете из Брно в Будапешт, в наш советский госпиталь, и посмотреть там нашего раненого старшину, о котором я упоминал, которого оперировал я и Вороненко дней 10 назад. Я ожидал самолет. Взлетную полосу подметал один пожилой чех. Я подошел к нему, и мы разговорились, он отлично говорил по-русски, даже без акцента. В свое время он бежал из нацистского концлагеря, попал на Украину, воевал в партизанском соединении Ковпака, а когда был создан чехословацкий корпус генерала Свободы, воевал в этом корпусе с фашистами. Он сказал следующее: «У меня трое детей, два сына и одна дочка. Я всей душой люблю русских, я старый коммунист. Но дома, в присутствии сыновей, я даже подумать не могу хорошо о русских, сыновья меня убьют». Вот такое было отношение чехословацкой молодежи к нам. То же самое можно было сказать и о венгерской молодежи: бизнес, порнография, секс, легкая жизнь.
Во время моего пребывания в Чехословакии меня вызвал на прием командир дивизии генерал-майор Яценко. Цель вызова была ясна. Выслуга в армии 27 лет в календарном исчислении и больше 35 лет в льготном, возраст 45 лет, перспективы роста в ВДВ нет. После короткой беседы он сообщил о намерении командования уволить меня из армии. Спрашивал мое согласие. Я согласие дал, т.к. рано или поздно увольнения не миновать. По возвращении в Витебск меня направили на обследование в ОВГ 432. Я получил негодность к службе в мирное время, ограниченную годность II ст. в военное. 18 декабря 1968 г. прибыл приказ начальника тыла Советской Армии о моем увольнении. В офицерской столовой военного городка я дал прощальный ужин. И на этом моя служба закончилась.
Итак, я прослужил в рядах Вооруженных Сил 27 лет, из них 3 года войны, 5 лет в академии, 1 год в мехвойсках и остальное время в ВДВ. ВДВ – один из тяжелейших родов войск. Десантники испытывают огромнейшие физические и психические перегрузки. При совершении одного прыжка десантник теряет в весе 3-4 кг. Тем не менее, служба в ВДВ закаляет организм, вырабатывает смелость, решительность, выносливость. Я считаю, что эти качества я получил сполна.
Р.S. Как я указывал выше, предложенные мною амортизирующие ботинки внедрены в практику, в них десантники совершают прыжки. Не знаю, имеет ли моя диссертация отношение к другим событиям или нет, но по времени эти события совпали с защитой диссертации.
1. Десантникам-офицерам с 1968 г. засчитывается год службы за полтора при совершении 5 прыжков в год. Такое положение когда-то существовало, но затем Н.С. Хрущев эту льготу отменил. Вновь она введена в 1968 г.
2. Десантникам усилили паек: добавили 100,0 мяса, 100,0 рыбы и 25,0 сахара в день. Я в какой-то степени причастен к этим нововведениям, т.к., кроме работы над диссертацией, входил в общесоюзную группу под названием «Купол» по изучению особенностей службы в ВДВ. Эта группа изучала все стороны жизни и деятельности десантников. А моя фамилия появилась в книге командующего ВДВ «Советские воздушно-десантные». В числе других и я внес вклад в развитие ВДВ.
Гражданская жизнь
Переход от военной жизни к гражданской – это тоже существенный перелом. Но к гражданским условиям я быстро адаптировался.
Еще не имея на руках приказа об увольнении, я начал подыскивать себе работу. Прибыло из ВАКа сообщение об утверждении диссертации. Получил диплом. В облздравотделе мне порекомендовали областную больницу. Главврачем был в то время Е.О. Непокойчицкий.
Он меня знал как военного хирурга и направил ординатором травматологического отделения областной больницы. Зав. отделением, Е.С. Галай, принял меня настороженно. Галай боялся, что я буду претендовать на заведование отделением. Но у меня такой мысли даже не возникало. Итак, 18 декабря 1968 г. я уволен из армии и с 18 декабря 1968 г. зачислен на работу в травматологию. Характер у зав. отделением был тяжелый, об этом говорили все сотрудники отделения. Возникали небольшие конфликты с ним и у меня, особенно по вопросу организации работы отделения и операционной. Но в общей сложности мы расходились мирно. Об этом он вспоминает до сих пор.
Проработал я в травматологии 6 месяцев. Как-то однажды на территории больницы меня встретил ректор медицинского института Евгений Никандрович Медведский. Он хорошо меня знал еще задолго до работы в областной больнице. Он предложил мне должность ассистента на кафедре анатомии человека. С перспективой через два года возглавить курс военно-полевой хирургии при вновь организующейся кафедре травматологии. Хорошо знать анатомию стало моей мечтой после случая в Киеве с мочеточником. Я без колебаний согласился, предварительно побеседовав с зав. кафедрой проф. З.И. Ибрагимовой. Она пообещала золотые горы. Но я не знал тогда, что эта женщина властолюбивая, но не все зависело от нее. В период работы на кафедре мы с ней иногда конфликтовали по житейским вопросам. У нас с ней были разные взгляды на жизнь. Сказывалось различие в происхождении, национальном менталитете, перенесенными в жизни трудностями. Я же по характеру придерживаюсь принципа Чацкого: «Служить бы рад, прислуживаться тошно». Когда я пришел на эту кафедру, то в числе сотрудников, кроме зав. кафедрой, был всего один кандидат мед. наук, Осипович Ж.С., она же доцент кафедры. У П.Г. Миховича с утверждением кандидатской не клеилось, он повторно защищался, у Г.Г. Бурака кандидатская была не завершена, В.В. Ольшанникова была далека от завершения диссертации. Поэтому, через год-два З.И. Ибрагимова вполне бы могла представить меня на должность доцента. Но так как должности доцентов в институте были ограничены, выдвижение на них проходило только с ведома руководителя. А поскольку я был военным пенсионером и не планировался на заведование кафедрой, меня не выдвинули на должность доцента.
С приходом на кафедру анатомии мне пришлось почти заново осваивать этот труднейший предмет мединститута. Я просиживал вечера, готовясь к каждому занятию. Я старался залезть вглубь предмета, понять его. В течение двух-трех лет я овладел предметом.
Через два года моей работы на кафедре анатомии в мединституте организовалась кафедра травматологии и ортопедии с курсом военно-полевой хирургии при ней. Возглавил кафедру доцент Железняк Василий Алексеевич (ныне покойный). Когда встал вопрос о замещении должности доцента курса военно-полевой хирургии, то и здесь моя кандидатура не прошла по тем же причинам, так как с точки зрения руководства начинать работу над докторской диссертацией было уже поздно. Я окончил Военно-медицинскую академию, всю жизнь прослужил в армии, десятки лет был на хирургических должностях, кандидат наук – и я не прошел по конкурсу. Взвесив все «за» и «против», я расстался с мыслью о переходе на кафедру травматологии и работал на кафедре анатомии тихо, спокойно до тех пор, пока не ушел на заслуженный отдых. Работу на кафедре анатомии в первые годы я сочетал с ночными дежурствами в клинике травматологии. Но с течением времени такое сочетание становилось трудным. Иногда всю ночь оперирую, а утром к 800 бегу на занятия. От работы по совместительству я отказался. На этом и закончилась моя хирургия.
Через год-два после защиты кандидатской диссертации у меня возникло желание взяться за докторскую. В академии мне предложили тему: «Гормональные сдвиги в организме при травмах». Тема очень заманчивая, со 100% гарантией на успех. Суть работы такова: при различных травмах в организм пострадавшего льют массу гормональных препаратов. А нужно ли это? Если нужно, то какие и сколько? Или не нужно вообще. В те годы этот вопрос ни кем не освещался. Я загорелся темой. Но когда об этом сказал жене, она была категорически против. Ей надоела моя кандидатская. Кроме того, когда я поговорил по этому вопросу с ректором института и проректором по науке, я понял, что из этой затеи ничего не выйдет. Для выполнения этой темы надо создавать новую лабораторию. Для этого в институте нет ни денег, ни помещения, ни штата лаборантов, надо было их готовить в Минске. Возраст мой приближался к 50 годам. 10 лет уйдет на работу над темой, кому будет нужен новый доктор наук в 60 лет? И я от мечты отказался.
В медицинском институте я проработал ровно 23 года. Уволен 30 июня 1992 г при сокращении штата кафедры. Набор студентов с 450-500 человек сократился до 150, затем до 125 чел., а в 1994 г. планировался набор всего 100 человек. Соответственно уменьшению количества студентов уменьшилось и количество преподавателей. Я попал под первое сокращение, т.к. мой возраст, был почти 70 лет.
Педагогическая работа мне нравилась. От работы я испытывал удовольствие. Изучение анатомии постоянно увязывал с клиникой. У студентов пользовался огромным авторитетом. Об этом свидетельствуют многочисленные сувениры, подарки, преподнесенные студентами, старших курсов и выпускниками, давно ушедшими с кафедры анатомии. За время моей работы в институте мне приходилось несколько раз лежать в больнице. Студенты осаждали больницу целыми группами и ежедневно. Больные удивлялись такой привязанности студентов к преподавателю. Мне много раз приходилось слышать из уст студентов: «По вашим конспектам весь институт учится». Эти строки дописываются в больнице, в неврологическом отделении, где я уже второй месяц лежу с радикулитом. Я не работаю полтора года. Но студенты посещают меня и в этот раз.
В своей педагогической работе я придерживался принципа: если студент меня не понимает, виноват я сам, не мог доходчиво и просто объяснить излагаемый материал. Поэтому, какой бы трудный материал не был, я старался как можно проще объяснить его, показать на трупе, на схеме, на муляже. Но не все студенты одинаковы. Один схватывает налету, до другого доходит медленно, а третьему на все наплевать. Я старался больше работать с теми, до кого доходит медленно. Они хотят знать, и я им помогал больше, чем другим. Всего мною опубликовано около 30 печатных работ, часть из них в соавторстве.
Рис. 18. Ассистент А.П. Алексеев демонстрирует приемы препарирования иностранным студентам 1 курса ВГМИ.
§ 22. Теперь о разном.
Осенью 1967 г. я получил дачный участок размером 0,04 га, в районе Уланович, на бывшем стрельбище. Участок мы освоили, построили домик. В нынешнее трудное время участок является хорошим подспорьем в семейном бюджете. В 1992 г. получили в дополнение к этому участку новый кусок земли размером около 0,09 га. Чтобы участок освоить, на нем пришлось много поработать. Но к настоящему времени участок в основном освоен, даже построен сарайчик 2х2 м.
В 1971 г. у нас появилась автомашина «Москвич-412». В 1972 г., в октябре, я попал в аварию, получил компрессионный перелом нескольких позвонков. Лечился в травматологическом отделении. В 1975 г. получил тяжелейший перелом обеих костей левой голени. После лечения функция конечности восстановилась полностью.
За последние 10-15 лет болел пневмонией, железодефицитной анемией, по поводу которой до сих пор периодически принимаю железистые препараты и осуществляю периодический контроль за кровью. В 1986 г. оперирован по поводу левосторонней паховомошоночной грыжи. На протяжении десятков лет страдаю остеохондрозом позвоночника. Видимо, кроме возраста, сказывается и большое количество прыжков.
В 1986 г. по настоянию жены и с согласия детей сменили трехкомнатную квартиру «хрущевку» на современную двухкомнатную со всеми удобствами. Квартира приватизирована.
Дети. Дочь Наташа закончила среднюю школу в 1968 г. с серебряной медалью. В аттестате была только одна четверка, по химии. Решался вопрос: куда поступать? Она выбрала Ленинградский политехнический институт им. Калинина. Я не стал возражать, хотя в душе мне хотелось, чтобы она стала врачом. Несмотря на то, что она была сильна в математике, с первого захода в институт не поступила. Сказалась преднамеренная предвзятость к абитуриенту: почему поступаете в наш институт, у вас в Белоруссии есть свой, кончали ли вы математическую школу и т.д. Я в это время сидел в «теплом лесу» и ждал приказ на десантирование в Чехословакию. О том, что она не поступила, я узнал только по возвращении из Брно. В течение года он<