в эпоху мирного благоденствия было бы вполне достаточно, если бы высшие и
низшие сословия чтили своих предков и изучали их наследие. Ведь каждый
должен почитать владыку своего клана и основоположника своего учения. Для
самураев нашего клана все чужие учения не обладают ценностью. Мы знаем, что
человек может изучать другие традиции лишь в довершение к глубокому знанию
своей собственной. Но когда человек глубоко постигает свою собственную
традицию, он понимает, что у него нет больше нужды расширять свои знания.
В наши дни представитель другого клана может спросить о происхождении
родов Рюдзодзи и Набэсима, или же о том, почему наша провинция перешла от
первого рода другому. Он также может сказать: "Я слышал, что в былые времена
никто на всем острове Кюсю не мог сравниться в воинской доблести с
представителями родов Рюдзодзи и Набэсима. Расскажи мне о их подвигах".
Я уверен, что тот, кто никогда не изучал истории нашей провинции, в
ответ на такую просьбу не сможет произнести ни слова.
Для слуги не должно существовать ничего, кроме выполнения своих
обязанностей. Однако чаще всего люди пренебрегают своими обязанностями,
потому что находят чужие дела намного более интересными. Поэтому повсеместно
процветает непонимание, и близится великая смута. Жизни господина Наосигэ и
господина Кацусигэ в этом отношении являют нам образец для подражания. В их
времена все слуги прилежно выполняли свои обязанности. В высших сословиях
можно было обратиться за помощью к любому человеку, тогда как представители
низших сословий всегда были готовы оказать услугу. Представители всех
сословий жили в согласии, и могущество клана было на высоте.
Среди многих поколений наших владык не было ни одного недостойного или
легкомысленного правителя, и никто из них ни разу не был сочтен вторым или
третьим по влиятельности дайме в Японии. Наш клан воистину удивителен прежде
всего благодаря силе духа его основателей. Более того, наши владыки никогда
не отправляли своих подданных в соседние провинции, равно как и не принимали
к себе на службу выходцев из других мест. Люди, которые становились У нас
ренинами, никогда не покидали пределов своей провинции, так же как и потомки
тех, кому велели совершить сэппуку.
принадлежность к клану, в котором хозяева и слуги всегда были преданы
друг другу, -- это великое счастье, как для крестьянина,
так и для горожанина. Что уж говорить в этом отношении о самурае.
Самурай клана Набэсима должен прежде всего понимать это. За счастье
принадлежать к такому клану он должен платить своим неукоснительным
служением. Если хозяин благоволит ему, он должен служить еще более
самоотверженно. Он должен знать, что имеет возможность доказать свою
преданность, даже если его делают ренином или велят ему совершить сэппуку.
Он должен быть верным своему клану всегда даже когда его изгнали в горы или
закопали в землю. И хотя человек моего положения не должен говорить таких
вещей, я скажу, что не желаю после смерти становиться буддой ((1)). Я
исполнен решимости и дальше служить своей провинции, даже если для этого мне
придется перерождаться в теле самурая клана Набэсима еще семь раз. Для этого
мне не нужно никаких достоинств и талантов. Мне достаточно одной готовности
посвятить себя процветанию нашего клана.
Можно ли допустить, что другие достойнее тебя? Ведь человек ничего не
достигнет в обучении, если он не обладает великой уверенностью в себе. Ему
не принесут пользу никакие наставления, если он не направит свои усилия на
служение клану. Однако, наше рвение подчас остывает, подобно чайнику, в
котором заваривают чай, но есть средство предотвратить это. Для этого я
следую четырем заповедям:
Не позволяй другим превзойти себя на Пути Самурая.
Всегда будь полезен своему хозяину.
Помни сыновний долг перед родителями.
Проявляй великое сострадание и помогай людям.
Если ты будешь произносить эти четыре заповеди каждое утро перед всеми
божествами и буддами, твои силы удвоятся, и ты никогда не свернешь с
избранного пути. ТЫдолжен продвигаться к цели шаг за шагом, словно
маленький червячок. Божества и будды тоже начинали с заповедей.
юкио мисима ХАГАКУРЭ НЮМОН
Пролог: "Хагакурэ" и я
"Бал графа Орже" Раймона Радиге и "Собрание сочинений" Акинари Уэда
Духовные спутники нашей юности -- это друзья и книги. Друзья обладают
телом из плоти и крови и взрослеют вместе с нами. Увлечения одного периода
жизни со временем ослабевают и уступают место другим устремлениям, которые
человек делит с какими-то другими людьми. Нечто подобное можно сказать и о
книгах. Иногда бывает, что мы перечитываем книгу, окрылявшую нас в детстве,
и замечаем, что в наших глазах она потеряла яркость и привлекательность. Она
становится для нас мертвой книгой, которую мы знаем только по воспоминаниям.
Однако основное различие между книгами и живыми людьми состоит в том, что
книги остаются прежними, тогда как люди меняются. Даже если книга нашего
детства долго валялась в пыли в старом чемодане, она свято хранит свою
философию и характер. Принимая или отвергая книгу, читая или не читая ее, мы
не можем ее изменить. Мы можем изменить только свое отношение к ней, и
больше ничего.
Мое детство прошло в годы войны. В те Дни больше всего меня вдохновляла
книга Раймона Радиге "Бал графа Орже". Это -- шедевр классической
литературы, который поставил своего автора в ряды великих мастеров
французской прозы. Художественные Достоинства книги Радиге несомненны, но
когда я едва ли мог их оценить. Книга Ритягивала меня необычной судьбой
своего
автора, который еще юношей, в двадцатилетнем возрасте, ушел из жизни,
оставив
миру свой шедевр. Тогда казалось, что мне тоже суждено пойти воевать и
пасть в бою в ранней молодости, поэтому я легко отождествлял себя с автором
книги. Почему-то он стал для меня идеалом, и его литературные достижения
служили для меня ориентиром и вехой на пути, по которому мне в этой жизни
суждено было пройти. Впоследствии мои литературные вкусы изменились. Вопреки
своим ожиданиям, я дожил до конца войны, и тогда очарование романа Радиге
для меня немного померкло.
Другой моей любимой книгой было "Собрание сочинений" Акинари Уэда,
которое я носил с собой в бомбоубежище во время налетов авиации. Я до сих
пор не могу понять, почему мне тогда так сильно нравился Акинари Уэда.
Возможно, в те дни я уже вынашивал в себе свой идеал японской литературы, и
поэтому мне казалось близким глубокое уважение Акинари к прошлому и его
исключительное мастерство в жанре рассказа, который, в исполнении Акинари,
представлялся мне сверкающим самоцветом. Мое уважение к Акинари и Радиге не
уменьшилось до настоящего времени, но постепенно эти авторы перестали быть
моими постоянными спутниками.
Единственная и неповторимая книга для меня -- "Хагакурэ"
И есть еще одна книга. Я имею в виду "Хагакурэ" Дзете Ямамото. Я начал
читать ее во время войны и с тех пор всегда держу у себя на столе. Если
вообще существует книга, к которой я постоянно обращался в течение последних
двадцати лет, перечитывая к случаю тот или иной отрывок и всякий раз
восхищаясь им, -- то это "Хагакурэ". Между тем, подлинный свет "Хагакурэ"
засиял во мне лишь после войны, когда популярность книги пошла на убыль,
потому что люди больше не считали, что ее должен знать каждый. Видимо,
"Хагакурэ" всегда окружают парадоксы. Так, во время войны была подобна
источнику света в погожий летнтний день, но только в кромешной тьме
слевоенной поры эта книга засияла во всей своей красе.
Вскоре после войны я написал свой первый роман. В это время вокруг меня
набирали силу литературные течения новой эпохи Однако все то, что принято
называть послевоенной литературой, не находило во мне отклика ни с
интеллектуальной, ни с литературной точек зрения. Идеалы и устремления
людей, которые в своей жизни исходили из чуждых мне философских принципов и
проповедовали непонятные для меня эстетические ценности, не оказывали на
меня никакого влияния, проносясь мимо, словно ветер.
Конечно, я всегда чувствовал себя одиноким. И вот теперь я спрашиваю
себя: что служило моей путеводной звездой в годы войны и продолжает служить
ею сейчас, когда война осталась далеко позади? Это не был ни диалектический
материализм Маркса, ни императорский Указ об образовании. Моим духовным
компасом могла стать книга, которая содержала в себе основы морали и
полностью одобряла дерзания моей молодости. Это должна была быть книга,
которая оправдывала бы мое одиночество и благоговение перед прошлым. Более
того, это Должно было быть произведение, запрещенное в современном обществе.
"Хагакурэ" удовлетворяет всем этим условиям. Подобно другим книгам,
которые так много значили для людей во время воины, это произведение теперь
считается низким, мерзким и опасным. Его надлежит вычеркнуть из памяти, а
оставшиеся экземпляры грубо связать в тюки и отнести на свалку. Однако в
сумраке современности
"Хагакурэ" начинает излучать свой подлинный свет.
"Хагакурэ" учит свободе и страсти
Только сейчас все то, что я нашел "Хагакурэ" во время войны, начинает
про. являть свой глубинный смысл. Эта книга исповедует свободу, взывает к
страсти. Даже те, кто внимательно прочел одну только самую известную строку
из "Хагакурэ" -"Я постиг, что Путь Самурая -- это смерть" -- понимают, что
это произведение беспрецедентного фанатизма. Уже в одной этой строке виден
парадокс, который выражает суть книги в целом. Именно эти слова дали мне
силу жить.
Мое кредо
Впервые я заявил о своей преданности идеалам "Хагакурэ" в статье
"Праздник писателя", опубликованной после войны, в 1955 году. Вот несколько
выдержек из этой статьи.
Я начал читать "Хагакурэ" во время войны и время от времени обращаюсь к
этой книге даже сейчас. Ее моральные заповеди не имеют себе равных. Ее
ирония никогда не бывает циничной; это ирония, которая рождается
естественно, когда человек осознает противоречие между решимостью
действовать и пониманием правильного пути. Какая это насущная, вдохновенная,
человечная книга!
Те, кто читают "Хагакурэ" с точки зрения общественных условностей --
для знакомства с феодальной моралью, например, -- не замечают в ней
оптимизма. В этой книге отразилась великая свобода людей, жизнь которых
жестко регламентирована социальной моралью. Эта мораль проникла в саму ткань
общества, создала его экономическую систему. Без морали общество невозможно,
но эта мораль не только питает общество, но и позволяет людям общества
прославлять энергию и страсть.
Энергия -- это добро; застой -- это зло.
Это удивительное понимание мира изложено в "Хагакурэ" без малейшего
намека на
цинизм. Воздействие "Хагакурэ" на читателя полностью противоположно
впечатлению, которое остается у него от чтения афоризмов Ларошфуко,
например.
Редко встретишь книгу, которая с помощью этики пробуждает к себе
уважение в такой мере, в какой это свойственно "Хагакурэ". Невозможно ценить
энергию и в то же время не уважать себя. В честолюбии нельзя зайти слишком
далеко. Ведь высокомерие вполне допустимо с этической точки зрения -- однако
"Хагакурэ" не рассматривает его отдельно от других черт характера. "Молодых
самураев следует наставлять в боевых искусствах так, чтобы каждому из них
казалось, что он -- самый смелый воин в Японии". "Самурай должен гордиться
своей доблестью. Он должен быть исполнен решимости умереть смертью
фанатика". Для человека, который исполнен решимости, не существует таких
понятий, как правильность или уместность.
Практической этикой "Хагакурэ" в повседневной жизни можно назвать веру
человека в целесообразность своих действий. В отношении любых условностей
Дзете бесстрастно заявляет: "Главное -- поступать Достойно в любое время".
Целесообразность -- это не что иное, как этически обоснованный отказ от
любой изысканности, Нужно быть упрямым и решительным. С незапамятных времен
большинство самураев были решительны, отличались силой воли и мужеством.
Художественные произведения в любое время рождаются как отрицание
существующих ценностей. Подобно этому, все заповеди Дзете Ямамото появились
на фоне преувеличенных, до крайности изысканных вкусов японцев, живших в
эпохи Гэнроку (1688--1704) и Хоэй (1704--1709).
"Я постиг, что Путь Самурая -- это смерть"
Когда Дзете говорит: "Я постиг, что Путь Самурая -- это смерть", он
выражает свою Утопию, свои принципы свободы и счастья. Вот почему в
настоящее время мы можем читать "Хагакурэ" как сказание об идеальной стране.
Я почти уверен, что если такая идеальная страна когда-либо появится, ее
жители будут намного счастливее и свободнее, чем мы сегодня. Однако пока
реально существует только мечта Дзете.
Автор "Хагакурэ" изобрел средство, которого более чем достаточно для
того, чтобы излечить болезни современного мира. Предчувствуя дальнейшее
раздвоение человеческого духа, он предостерегает нас против мучительности
такого состояния: "Не следует устремляться одновременно к двум вещам". Мы
должны вернуть себе веру в чистоту. Дзете понимал также значимость подлинной
страсти и прекрасно осознавал, каким законам подчиняется эта страсть
Несчастье и счастье человека действия
Не имеет значения, какую смерть мы рассматриваем в качестве завершения
пути человека к совершенству -- естественную или же смерть в духе
"Хагакурэ", смерть от руки врага или в результате вскрытия себе живота. В
любом случае, требование быть человеком действия не меняет отношения к жизни
и не толкает нас на поиски легкого пути. "В ситуации "или--или" без
колебаний выбирай смерть". Дзете учит нас, что, в каком бы положении мы ни
оказались, самоотверженность позволяет нам проявить максимум добродетели. И,
к тому же, подлинная ситуация "или--или" возникает нечасто. Интересно, что,
хотя Дзете и подчеркивает необходимость быстрой смерти, он не торопится дать
нам определение ситуации "или--или".
Рассуждение, в результате которого человек принимает решение умереть,
приходит после многих других рассуждений и решений жить дальше. И это
длительное созревание человека для принятия окончательного решения требует,
чтобы он долго боролся и размышлял. Для такого человека жизнь -- это круг,
который может замкнуться, если к нему прибавить одну-единственную точку. Изо
дня в день он отбрасывает круги, которым недостает какой-нибудь точки, и
продолжает встречать последовательность таких же кругов. В противоположность
этому, жизнь писателя или философа представляется ему нагромождением
постепенно расширяющихся кругов, в центре которых находится он сам. Но когда
наконец наступает смерть, у кого возникает большее чувство завершенности --
у человека действия или у писателя? Я склонен считать, что смерть, которая
завершает наш мир добавлением к нему единственной точки, дает человеку
намного большее чувство завершенности.
Наибольшим несчастьем человеку действия представляется ситуация, в
которой он не умрет после того, как к его жизни добавлена завершающая точка.
Ейти Насу жил еще долго после того, как поразил стрелой веер, служивший
ему мишенью. Учение Дзете о смерти акцентирует наше внимание на счастье
человека действия и не интересуется тем, что делает этот человек. Сам Дзете
мечтал о достижения такого счастья, когда собирался совершить самоубийство в
возрасте сорока двух лет после смерти своего господина Мицусигэ Набэсима
(дайме второго поколения клана Набэсима), однако ему помешал запрет на
подобные самоубийства. Тогда Дзете побрил себе голову и стал буддийским
монахом. Он умер своей смертью в возрасте шестидесяти одного года, оставив
потомкам "Хагакурэ".
"Хагакурэ" -- источник моего литературного творчества
За все послевоенное время мое отношение к "Хагакурэ" почти не
изменилось. Пожалуй, лучше будет сказать, что когда я писал вышеупомянутую
статью, мое понимание "Хагакурэ" впервые обрело форму у меня в сознании, и с
тех пор я всегда сознательно строил свою жизнь в духе "Хагакурэ" и посвящал
ему свои силы и дерзания. С каждым годом "Хагакурэ" все глубже входило в мои
плоть и кровь. Однако, следуя по пути писателя и любимца публики, которых
"Хагакурэ" осуждает, я очень болезненно переживал несоответствие между
искусством и этикой действия. Это несоответствие терзало меня много лет,
потому что мне все время казалось, что за личиной литературы всегда
скрывается малодушие. Фактически, своей глубокой преданностью Пути ученого и
воина я обязан именно влиянию "Хагакурэ". Я отдаю себе отчет в том, что о
Пути ученого и воина легко говорить, но его очень трудно претворять в жизнь.
Но я понимаю также, что только этот Путь позволяет мне оправдать свою
литературную деятельность. Этим пониманием я также обязан "Хагакурэ".
Между тем, я убежден, что искусство, которое не выходит за узкие рамки
искусства, вскоре приходит в упадок и умирает, и поэтому я не причисляю себя
к сторонникам искусства для искусства. Ведь если искусству ничто не
угрожает, если оно не подвержено влиянию чего-то внешнего по отношению к
себе, оно быстро истощается.
Писательское искусство черпает свое вдохновение из жизни, и хотя жизнь
тем самым может быть названа источником искусства, она является также его
злейшим врагом. Жизнь присуща самому писателю, и в то же время она является
вечной антитезой искусства.
Неожиданно для себя я открыл в "Хагакурэ" философию жизни и
почувствовал, что прекрасный исконный мир этой книги может преобразить хаос
мира литературы. Подлинный смысл "Хагакурэ" для меня -- в видении этого
исконного мира, и хотя "Хагакурэ" сделало мою писательскую жизнь очень
трудной, оно стало источником моего литературного творчества. Снова и снова
"Хагакурэ" наполняет меня жизненной силой. Оно вдохновляет, наставляет и
оценивает меня. В нем я нахожу великую красоту -- красоту льда.
Мое "Хагакурэ": "Хагакурэ" продолжает жить
"Я верю, что высшая любовь -- это тайная любовь. Будучи однажды
облеченной в слова, любовь теряет свое достоинство. Всю жизнь тосковать по
возлюбленному и умереть от неразделенной любви, ни разу не произнеся его
имени, -- вот в чем подлинный смысл любви".
(Книга Вторая)
Современный юноша с унынием на лице
За двадцать лет, которые прошли после войны, Япония преобразилась в
точности так, как было предсказано в "Хагакурэ". Теперь в Японии нет
самураев, нет войны; экономика начала возрождаться; жизнь вошла в мирное
русло -- и юноша заскучал. Повторяю, "Хагакурэ" -- это, по существу,
парадоксальная книга. Когда "Хагакурэ" утверждает: "Цветок красный", публика
говорит: "Цветок белый". Когда "Хагакурэ" говорит: "Человек не должен так
поступать", оказывается, что весь мир предпочитает именно этот образ
действия. При пристальном рассмотрении выясняется, что за строгими
заповедями "Хагакурэ" лежат социальные условности и общественные мнения,
находящиеся в полном противоречии с современным миром. Эти условности и
мнения отражают традиционное мировоззрение японцев.
Приведем пример этого феномена. Очевидно, в наши дни не впервые мужская
мода словно подражает женской. И молодые люди, на лице у которых написано
уныние, появлялись в истории Японии уже не раз. В период Гэнроку (а Дзете
ушел от мирских забот и жил в уединении в течение тринадцати лет эпохи
Гэнроку, начиная с 1700 да) сердцами самураев овладела изысканность, которая
проявилась не только в одежде но и в форме мечей, и рисунках на ножнах.
Достаточно одного взгляда на стилизованные свитки Моноробу Хисикава (мастера
укие-э того времени) с изображениями роскошных доспехов и аристократических
манер тех времен, чтобы увидеть, как сильно барские традиции купцов и
горожан повлияли тогда на образ жизни самураев.
Если в наши дни поговорить с подростками или молодыми людьми
двадцати-тридцатилетнего возраста, можно убедиться, что все их интересы
сводятся к тому, чтобы модно одеваться и производить хорошее впечатление на
других. Однажды я зашел в кафе, в котором исполняли джазовую музыку. Не
успел я как следует расположиться за столиком, как молодой человек, сидевший
рядом, устроил мне настоящий допрос:
-- Где вы купили такие туфли? Или может быть, вам их сделали на заказ?
А манжеты -- где вы взяли манжеты? Где вы приобретали материал для своего
костюма? А кто вам его пошил? -- Он обрушил на меня целый поток столь
бестактных вопросов, что забеспокоился даже сидевший рядом с ним товарищ.
Эй, прекрати, -- сказал он другу. -- ты выглядишь нищим, когда задаешь
такие вопросы. Ты ведь можешь молча посмотреть на этого мужчину, а затем
поискать в магазинах что-то подобное для себя?
Нет, лучше я открыто расспрошу его обо всем - не соглашался первый.
Для них вся жизнь сводится к тому чтобы разбираться в мужской одежде и
показывать себя с лучшей стороны. Вот отрывок из "Хагакурэ", описывающий
похожее отношение:
За последние тридцать лет обычаи сильно изменились. В наши дни самураи
собираются только для того, чтобы поговорить о деньгах, об удачных покупках,
о новых стилях в одежде и о своих любовных похождениях. Старые традиции
умирают на глазах. Можно сказать, что раньше, когда человек достигал
возраста двадцати или тридцати лет, он не носил в своем сердце таких
презренных мыслей и никогда не говорил на такие темы. Когда другой случайно
упоминал о чем-то подобном, он считал это оскорблением в свой адрес. Этот
новый обычай появился потому, что люди теперь уделяют слишком много внимания
своей репутации и ведению домашнего хозяйства. Чего только не достиг бы
человек, если бы он не стремился во всем подражать другим!
(Книга Первая)
Феминизация мужчин
Кроме того, в современной Японии мы постоянно слышим о феминизации
мужчин. Очевидно, феминизация происходит вследствие подражания американскому
образу жизни с его установками наподобие принципа: "Пропустите женщин
вперед!". Но в прошлом мы уже сталкивались с этим явлением. Феминизация
японских мужчин началась еще тогда, когда правительство Токугава,
отказавшись от услуг великих воинов, прекратило вести боевые действия и
начало мирно управлять страной. Чтобы убедиться в этом, достаточно
посмотреть на оттиски мастера укие-э XVIII века Харунобу Судзуки. На многих
изображениях парочки сидят в обнимку на верандах и наблюдают за цветением
слив. При этом мужчина и женщина так похожи друг на друга своими прическами,
одеждой и выражением лица, что, как бы вы ни приглядывались, под каким бы
углом вы на них ни смотрели, вы не можете понять, кто из них кто. В эпоху
написания "Хагакурэ" эта тенденция уже давала о себе знать. Обратите
внимание на язвительный отрывок из этой книги, известный также под названием
"Предание о женском пульсе":
По словам одного человека, несколько лет назад Мацугума Кеан рассказал
такую историю:
"В практике медицины известно разделение лекарств на инъ и ян, в
соответствии, с мужским и 'женским началами. Женщины отличаются от мужчин
также пульсом. Но в последние пятьдесят лет пульс мужчин стал таким же, как
пульс женщин. Заметив это, я применил одно женское глазное лекарство при
лечении мужчин и обнаружил, что оно помогает. Когда же я попробовал
применить мужское лекарство для женщин, я не заметил улучшения. Тогда я
понял, что дух мужчин ослабевает. Они стали подобны женщинам, и приблизился
конец мира. Поскольку для меня в этом не может быть никаких сомнений, я
хранил это в тайне".
Если теперь посмотреть на мужчин нашего времени, можно видеть, что тех,
чей пульс похож на женский, стало очень много, тогда как настоящих мужчин
почтии не осталось...
(Книга Первая)
Аристократы-счетоводы
То же самое можно сказать о появлении в прошлом
аристократов-счетоводов, которые приходятся предками современным налоговым
инспекторам. Во времена Дзете уже начали появляться самураи-счетоводы,
которые не могли точно провести грань между своими деньгами и деньгами
своего хозяина. Тогда они работали не в промышленных корпорациях, а в имении
дайме -- но точно так же, как и теперь, они часто не заботились о
благосостоянии своего правителя, а преследовали лишь собственные интересы.
Когда молодые люди занимают свое внимание денежными вопросами, меркнет
героический блеск в их глазах, и они начинают смотреть на мир "подлыми
взглядами карманных воров".
Большинство молодых самураев, которые служат в наши дни, одержимы
мелочными устремлениями. Они смотрят на людей "подлыми взглядами карманных
воров". Большинство из них думают только о себе и заботятся только о том,
чтобы прослыть умными. И даже те из них, кто выглядят спокойными, всего лишь
притворяются. В этом нет ничего хорошего. Самурай должен готовить себя к
тому, чтобы отдать жизнь за своего господина, чтобы в любое время без
промедления умереть и стать духом. Если он постоянно не думает об усилении
клана и не заботится о благосостоянии своего дайме, его нельзя назвать
подлинным самураем на службе, у господина.
(Книга Первая)
Телезвезды и знаменитые бейсболисты
Дзете не скупится на порицания тем, кто достиг успеха в ремесле или
искусстве, и говорит, что в его век появилась тенденция идеализировать
людей, которые стали знаменитыми.
В наши дни мы видим, как становятся пулярными киноактеры и спортсмены.
Те, кому удалось пленить аудиторию, перестают быть обычными человеческими
личностями, а становятся хорошо выученными куклами. Можно сказать даже, что
популярность -- это идеал нашего времени. Все это в равной мере относится к
людям искусства и ученым.
Мы живем, в эпоху технократии и науки, но с другой стороны, это век
знаменитых людей искусства. Тот, кто достигает успеха в искусстве, получает
признание общества. Но чтобы добиться признания, люди понижают свои
жизненные цели, напускают на себя вид и играют на публику. Они забывают об
идеале полноценного человека, стараются стать уникальными и выполнять в
обществе какую-то особую функцию. Если мы обратимся к "Хагакурэ", мы найдем
довольно красноречивые слова:
Принцип: "Искусства помогают заработать человеку на жизнь" справедлив
для самураев других провинций. Для самураев клана Набэсима верно то, что
искусства разрушают тело. Поэтому искусствами под стать заниматься людям
искусства,
а не самураям.
(Книга Первая)
В современном мире нельзя красиво жить и достойно умереть
Если репутация человека ничем не запятнана, и он стоит перед выбором,
жить или умереть, лучше продолжать жить.
(Книга Первая)
Такой подход к жизни, конечно, существовал во времена "Хагакурэ". Когда
мы становимся перед выбором, жить или умереть, человеческие инстинкты
заставляют нас отдать предпочтение жизни. Но мы должны понять, что если