Понятие «военной демократии», особенности ее организации

Период разложения первобытнообщинного строя характе­рен существенными изменениями и в формах общественной организации. Имущественное неравенство порождало и обще­ственное неравенство. Из общей массы членов рода выделяет­ся обособленная группа вождей, военачальников, жрецов.

Появление войн как постоянного промысла способствова­ло развитию военной техники и военной организации. В этих условиях большое значение приобретает военный предводитель. Поначалу это был обычный старейшина, но в дальнейшем, как правило, появлялся особый военный вождь племени или союза племен, оттеснявший на задний план других старейшин.
Возникла специфическая организация власти, которую Маркс
и Энгельс вслед за Морганом назвали военной демократией.
Это была пока демократия, потому что еще сохранялись все
первобытные демократические учреждения: народное собрание,
совет старейшин, племенной вождь. Но, с другой стороны, это
была уже иная, военная демократия, потому что народное собрание было собранием лишь вооруженных воинов, а военный
предводитель, окруженный и поддерживаемый своей дружи­
ной, приобретал все больше влияния и власти за счет других
старейшин. Система военной демократии еще предполагала ра­венство всех воинов: каждый участник грабительского похода имел право на свою долю добычи. Но, с другой стороны, она уже не знала фактического равенства: не только военный предводитель, но и его приближенные и дружинники забирали себе большую и лучшую часть награбленного. Эти лица, используя общественное положение, обращали в свою собственность лучшие участки земли, приобретали большее количество скота, брали себе большую часть военной добычи. Свою власть они использовали для защиты личных интересов, для удержания в повиновении рабов и неимущих соплеменников. Вошедшее в обычай замещение родовых должностей из определенных се­мей превращается в почти неоспоримое право этих семей на их занятие. Власть вождей и военачальников становится наслед­ственной и усиливается вследствие постоянных войн. Вокруг вождя группируются его приближенные, образующие военную дружину, которая с течением времени выделяется в качестве особой привилегированной общественной группы. Это зародыш постоянного войска.

Старая родовая демократия все более уступает место новой форме общественной власти — военной демократии, по имени которой эпоха распада родового строя получила условное на­звание эпохи военной демократии. Это была демократия, по­скольку, несмотря на имущественное и общественное расслое­ние, племенная верхушка была вынуждена считаться с мнени­ем рядовых членов племени. Наряду с дружиной определен­ную роль в управлении обществом играют все взрослые бое­способные мужчины племени, образующие народное собрание. Сохраняются и другие родовые учреждения: вожди, совет ста­рейшин. Но характер этих учреждений существенно изменяет­ся. Вожди и старейшины, представляющие богатые патриар­хальные семьи и опирающиеся на вооруженную дружину, фак­тически решали все дела. Народное собрание, как правило, лишь выслушивало их решения. Так органы общественной власти все более отрываются от народа и превращаются в органы гос­подства и угнетения, в органы насилия по отношению как к своему народу, так и к другим племенам. «Военачальник, со­вет, народное собрание,— писал Энгельс,— образуют органы родового общества, развивающегося в военную демократию. Военную потому, что война и организация для войны стано­вятся теперь регулярными функциями народной жизни»[77].

В свою очередь органы родового строя по мере разложения первобытнообщинного строя, социальной дифференциации первобытного общества в результате дальнейшего разделения труда трансформируются либо в органы «военной демократии», либо в органы политического властвования, характерные уже для раннеклассового общества. По традиции, идущей от Л. Г. Моргана, генезис институтов военной демократии связывается с тем этапом в эволюции родового общества, на котором ко­мандование войском стало важнейшей формой управления, а общинная организация переросла границы рода, фратрии и ста­новится племенной. В ряде случаев (как, например, у ироке­зов) эта организация разрослась до масштабов конфедерации племен. Единого определения военной демократии у Моргана нет, он выделяет те или иные ее черты в их конкретно-истори­ческих проявлениях у разных народов. Правда, попытку обоб­щить эти черты он сделал: «Это была особая организация, не имеющая параллели в современном обществе, и она не может быть описана в терминах, принятых для монархических учреж­дений. Военная демократия с сенатом, народным собранием и назначенным и избранным полководцем — таково приблизи­тельное, хотя и не совсем точное, определение этой столь свое­образной формы правления, принадлежащей исключительно древнему обществу и покоившейся на чисто демократических учреждениях»[78].

Военная демократия обычно связывается с периодом, ког­да мирному состоянию патриархальных общин приходил ко­нец, а ведение войн приобретало все большее значение. Для пополнения числа рабов, труд которых начинает использовать­ся уже в эпоху патриархата (домашнее или семейное рабство), требовались военные набеги. Военная добыча играла особую роль в экономике общины, являясь дополнительным (а подчас и основным) источником существования.

Военная организация племени накладывала отпечаток на учреждения родовой демократии: «Грабительские войны уси­ливают власть верховного военачальника, равно как и подчи­ненных ему военачальников; установленное обычаем избрание их приемников из одних и тех же семейств мало-помалу, в осо­бенности со времени утверждения отцовского права, перехо­дит в наследственную власть, которую сначала терпят, затем требуют и, наконец, узурпируют...»[79] Разделение военных и гражданских функций управления наступило не сразу, оно про­изошло, вероятно, уже в период создания конфедераций племен, организуемых в целях обороны или для военных набегов и захвата добычи и рабов.

Однако видеть в войнах единственную причину перестрой­ки организации общественной власти в общинах было бы не­верно. Следует назвать в ряду таких причин усложнение струк­туры производства, вызванное совершенствованием произво­дительных сил. Это позволяло совершенство­вать как орудия плужного земледелия, так и оружие и военное снаряжение. Углубление имущественного неравенства, диффе­ренциация хозяйственной деятельности и имущественных от­ношений, эксплуатация труда пленников вели к стратифика­ции общества, а вместе с ней к столкновению групповых и лич­ных интересов. Появлялась необходимость в придании внут­ренней организации общины большей гибкости, не ослабляя при этом дисциплины «осадного положения». Возрастала и роль внешних контактов племени, вынужденного заключать воен­ные союзы с другими племенами, т.е. появлялась функция «внешних отношений».

Решение внутренних споров и претензий переносилось в совет старейшин родов. Вождь становился верховным арбит­ром племени, хотя роль собрания в решении общих дел от­нюдь не падала, а даже возрастала. Но речь шла уже об уровне племени или конфедерации племен, т.е. прежде всего об уров­не военной организации. Более того, народное собрание, как и совет старейшин, превращалось в постоянный орган управле­ния со своей процедурой. Это собрание «панку» по родовому признаку у хеттов[80]; собрание боеспособных воинов в Древнем Шумере, собрания рядовых свободных граждан «гожень», о которых известно из китайских древних источников; народ­ные собрания «сабха» или «самити», упоминаемые индийски­ми хрониками, народные собрания древних германцев эпохи раннефеодального (варварского) государства, скандинавские тинги, древнерусские вече были, очевидно, преемниками дав­них традиций родовой и военной демократии[81]. Такая преемствен­ность особенно отчетливо прослеживается на классическом примере Древней Греции.

От сходки сородичей времен родовой демократии народное ахейское собрание отличалось не только более сложной проце­дурой своего проведения, но и расширением круга своих пол­номочий. Оно решало вопросы войны и примирения с соседя­ми, раздела добычи, переселения, изгнания или казни преда­телей, проведения общественных работ, наконец, оно обсуж­дало кандидатуру и выбирало вождя. Можно сказать, что если раньше общинники от мала до велика толпились вокруг засе­дающего совета старейшин, выражая криками согласие или несогласие с его решениями, то теперь собрание превратилось в работающий орган, на который допускались только взрослые воины-мужчины и на котором каждый воин имел право выска­заться.

В начальный период военной демократии наблюдалось широкое участие рядовых общинников во всех сферах жизни общины. Народное собрание, совет и вождь-военачальник были постоянными органами управления. «Это была наиболее раз-, витая организация управления, какая вообще могла сложиться при родовом строе; для высшей ступени варварства она была образцовой»,— писал Ф. Энгельс[82].

Демократические черты «поздней» военной демократии на первый взгляд во многом еще напоминали общественный по­рядок родовой демократии. Вместе с тем, несмотря на повы­шение роли собрания, оно уже являлось не собранием всего взрослого населения общины, а собранием только воинов. В мирное время это было собрание свободных общинников-соб­ственников, причем из круга его участников были исключены женщины, пришельцы и рабы. Иными словами, собрание эпо­хи военной демократии, его решения, уже не совпадали с ин­тересами всего взрослого населения, принадлежащего к дан­ному роду, племени. Присвоение большей и лучшей части военной добычи, дани или прибавочного продукта общины родоплеменной верхушкой не могло не вести к постепенному отстранению рядовых общинников от повседневного управле­ния общинными делами, к усилению позиций племенной ари­стократии в управлении, проявлявшей тем большую агрессив­ность и стремление к упрочению своего положения, чем боль­ше, война становилась естественным состоянием обществен­ной жизни.

Если в эпоху родовой демократии ограничения на учас­тие в органах публичной власти носили чаще всего половоз­растной характер, то у племен индейцев Северной Америки в эпоху военной демократии ограничения на участие в уп­равлении уже были связаны с иными критериями: «Демок­ратические основы политического управления этих племен постепенно сужались, и власть все больше сосредоточива­лась в племенном совете, в заседаниях которого принимали участие четыре класса должностных лиц: 1) мирные вожди; 2) военачальники; 3) жрецы —хранители племенных святынь; 4) заслуженные воины, заменившие собой участие вооружен­ного народа»[83].

Как ни велика была еще роль народного собрания в жиз­ни племени, основную роль играли племенная знать и вождь. Прежде их сила заключалась в моральном авторитете, те­перь — в богатстве, родовитости, влиянии на рядовых общин­ников, а вождя — ив военных заслугах перед племенем. Воз­вышению военачальника-вождя способствовала формировав­шаяся вокруг него группа воинов, живших в основном воен­ным промыслом (дружинников). Усиление роли племенной аристократии как самостоятельной социальной силы в управ­лении жизнью племени происходило и по мере того, как пле­менная организация получала преобладание над родовой и разрушалось кровнородственное единство коллектива. Влия­ние племенной знати увеличивалось и в результате сочетания управления отдельным родом с управлением всей общиной как социально цельной единицей.

Свои экономические и социальные привилегии племен­ная аристократия и вождь стремились передать по наследству. В целом происходила борьба демократических и олигархичес­ких начал в управлении. Одним из инструментов этой борьбы была постепенная сакрализация власти вождя, в которой пле­менная знать видела важный фактор укрепления и своих по­зиций, поскольку они охранялись авторитетом этой власти.

Следует отметить, что ученые XIX—начала XX в. в боль­шинстве своем переоценивали «патерналистские» элементы в общинной жизни. В действительности принцип старшинства в роду и родословная служили лишь дополнительным обо­снованием претензий племенной верхушки на укрепление сво­их экономических и социальных позиций в период, когда ее попытки узурпировать власть наталкивались на сопротивле­ние рядовых общинников. В этих же целях использовались жреческие функции. О разнообразии средств, используемых родовой знатью для упрочения своей власти, свидетельству­ют исследования этнографов: это и внесение за молодых об­щинников выкупа за жен, и так называемые престижные пиры, и проведение расчистки общинных земель за свой счет и т.д. Но за всем этим скрывалось присвоение совокупного приба­вочного продукта общины и использование труда общинни­ков в самых различных формах: подношения с урожая или удачной охоты; право первого доступа к военной добыче; «доб­ровольная» работа общинников на землях старейшин. К чис­лу упомянутых средств относились и союзы знати (мужские союзы).

В то же время интересы племенной аристократии подчас вступали в конфликт и с интересами вождя и дружины. Л.Г. Морган говорил о конфликте гражданской власти в лице совета с военной в лице высшего военного вождя[84]. Соперниче­ство этих двух сил способствовало в течение довольно длитель­ного времени сохранению суверенитета народного собрания, по­скольку последние могли апеллировать к нему, к примеру, что­бы использовать его право смещать вождей. В повествовании Геродота о скифах показана относительно значительная роль народного собрания, несмотря на далеко зашедшее социальное расслоение и образование наследственной родовой и военной аристократии. В данном случае народное собрание можно, на наш взгляд, рассматривать как важный инструмент «равнове­сия властей» — родоплеменной и военной. В тех же общностях, в которых родоплеменная и военная власть были собраны, образно говоря, в единый кулак и персонифицировались од­ним вождем-предводителем, иерархизация организации влас­ти и ее обособление от остального населения зашли уже дале­ко (здесь, видимо, уже имело место «правительство без госу­дарства»).

Иерархическое начало, отчетливо выраженное в поздней военной демократии, стало со временем основой политической организации формирующегося классового общества и государ­ственности. Следует, однако, уточнить, что военная иерархия местами не получила развития, к примеру, в полинезийских обществах, где власть оставалась в руках родоплеменной зна­ти, или же в обществах тропической Африки, где сакрализация и иерархпзация власти шли по пути выдвижения религиозных руководителей общины или «гражданского» вождя. Особые формы приобрело отчуждение управленческой власти в вос­точных обществах, характеризовавшихся большими особенно­стями классообразования[85]. (Выявление этих особенностей, став­ших объектом научной дискуссии, — предмет отдельного ис­следования.) Напротив, у кочевых племен и народов, находив­шихся в состоянии войны на протяжении веков, военная демократия часто сохранялась как устойчивая форма организа­ции общественной власти¹.

Исследование процесса иерархизации управления к отчуж­дения функций властвования на поздней стадии военной де­мократии часто рассматривается современной наукой через при­зму феномена «вождизма» как предтечи отношений классового господства и подчинения и формирования органов политичес­кого властвования и государственности.

Период «вождизма» как переходный период от военной де­мократии к государственности со всеми ее признаками выде­ляется специалистами по истории древности, востоковедами, этнографами у различных народов: у индейцев майя и индей­цев Северной Америки, у народностей Сибири, Африки, у обитателей островов Океании, у народов Дальнего Востока

Большинство исследователей, опираясь на данные историчес­кой науки, этнографии и археологии, на анализ содержания мифов и древнейших памятников письменности, считают, что формированию государства предшествовали предгосударственные властные структуры. Некоторые авторы (прежде всего Л. С. Васильев) ввели в научный оборот новое (и пока еще вы­зывающее споры) понятие протогосударства — чифдом (от англ, chief— вождь), которое охватывает период формирования го­сударства[86].