Настоящий брэндовый университет

В то время как одни обитатели кампусов энергично нападают на корпора­ции-брэнды, нарушающие торговые границы, другие начинают понимать, что их университеты и сами являются брэндами. Университеты «Лиги Плюща»[134] и колледжи с известными спортивными командами выпускают одежду под собственными торговыми марками, причем некоторые из них соперни­чают на рынке со знаменитыми фирмами модной одежды от известных ди­зайнеров. И проблемы с работниками у них такие же, как у большинства компаний. В 1998 году профсоюз работников швейной промышленности UNITE опубликовал отчет о принадлежащей компании BJ&B фабрике в зоне экспортного производства в Доминиканской Республике. Рабочие BJ&B, од­ного из крупнейших в мире производителей бейсболок, вышивают на кепках логотипы и гербы по меньшей мере девяти крупных американских университетов, включая Корнель, Дкж, Джорджтаун, Гарвард и Мичиганский. Усло­вия труда на BJ&B типичны для зон свободной торговли: обязательная мно­гочасовая сверхурочная работа, жестокая расправа с профсоюзами (вклю­чая увольнение организаторов), краткосрочные контракты, низкая зарплата, регулярные тесты на беременность, сексуальные домогательства, жесткий стиль руководства, низкое качество питьевой воды и гигантские прибыли (бейсболки продаются в среднем по 19 долларов 95 центов, из которых рабо­чим достается лишь 8 центов)[135]. И конечно же, в основном там работают мо­лодые девушки, что нашло особенный отклик на кампусах, когда UNITE спон­сировал поездку в США двух бывших работниц фабрики, 19-летней Кении Родригец и 20-летней Розалии Рейсе. Они посетили многие из тех универси­тетов, чьи логотипы когда-то вышивали на бейсболках. Они выступали пе­ред своими ровесниками. «От имени 2050 рабочих этой фабрики и всех жите­лей этого города мы просим вас о поддержке», – сказала Рейсе студенческой аудитории Университета штата Иллинойс[136].

Эти откровения об условиях работы на фабриках вряд ли кого-нибудь удивили. Лицензионное производство одежды, аксессуаров и атрибутики с символикой известных университетов – большой бизнес, и его игроки – Fruit of the Loom, Champion, Russell – перешли на контрактную систему размещения заказов у субподрядчиков и вместе со всей швейной промыш­ленностью вволю пользуются благами зон свободной торговли по всему миру. В США лицензирование производства продукции с названиями и символикой колледжей и университетов представляет собой отрасль с обо­ротом 2,5 миллиарда долларов ежегодно; немалая часть сделок проходит через брокерскую контору Collegiate Licensing Company. Один только Уни­верситет Дюка продает каждый год примерно на 25 миллионов долларов одежды, связанной с его знаменитой баскетбольной командой. Для удов­летворения спроса на эту одежду университет сотрудничает с 700 лицензи­атами, которые размещают заказы на сотнях предприятий в США и в де­сятке других стран[137].

Благодаря ведущей роли Университета Дюка в производстве одежды с университетской символикой, группа активистов решила превратить уни­верситет в образцовую модель этичного производства в пример не только другим учебным заведениям, но и всей сотрясаемой скандалами швейной промышленности. В марте 1998 года Университет Дюка обнародовал новый знаменательный принцип своей экономической политики: все компании, производящие футболки, бейсбольные кепки и трикотаж с символикой «Дюк», должны соответствовать четко сформулированным стандартам в области охраны труда и в отношениях с сотрудниками. Новый кодекс требовал, что­бы подрядчики платили не меньше установленного законом минимального оклада, соблюдали технику безопасности и позволяли работникам органи­зовывать профсоюзы, где бы производство ни находилось. Эта политика была основательнее, чем большинство других кодексов трудовых отношений в швейной промышленности: в ней предусматривался мониторинг фабрик со стороны независимых инспекторов – положение, от которого Nike и Shell с воплями бежали прочь из-за стола переговоров, несмотря на неопровержи­мые свидетельства того, что провозглашенных ими самими принципов тру­довых отношений на местах никто не соблюдает. Два месяца спустя примеру Дюка последовал Университет Брауна, тоже выдвинув собственный жест­кий кодекс требований к лицензиатам.

Тико Алмейда, третьекурсник Университета Дюка, рассказывает, что многие студенты, узнав о жизни рабочих, производящих их спортивную форму в зонах свободной торговли, реагируют очень резко. «Глядя на это, понимаешь, что есть два класса людей, примерно одного возраста, с кото­рыми одни и те же учреждения обращаются совершенно по-разному», – говорит он. И снова, по словам Дэвида Тенненбаума, старшекурсника Принстона, брэнд (на сей раз, логотип университета) здесь является ос­новным связующим звеном. «В то время как рабочие производят нашу одежду за тысячи миль отсюда, в каком-то смысле мы к ней ближе – мы каждый день ее надеваем»[138].

Лето того года, когда были приняты кодексы университетов Дюка и Бра­уна, отличалось особой студенческой активностью. В июле организаторы движения против потогонных производств съехались в Нью-Йорк и сфор­мировали «Союз студентов против потогонной системы». В августе делега­ция из восьми студентов, в их числе и Тико Алмейда, направились собирать факты по зонам свободной торговли в Никарагуа, Сальвадоре и Гондурасе. Алмейда рассказал мне, что он надеялся найти там дюковский трикотаж, потому что видел ярлыки Made in Honduras на продаваемой на их кампусе одежде. Но он очень скоро встретился с тем, с чем встречаются все посетители зон экспортного производства: секретность, перекладывание ответственнос­ти с одного на другого и военизированные порядки образуют в комбинации мощную силу, выстраивая вокруг предприятий швейной промышленности непреодолимую стену. «Так чувствуешь себя, когда пытаешься двигаться в темноте на ощупь», – вспоминает он.

Когда в сентябре 1998 года занятия возобновились, и путешественни­ки вернулись на свои кампусы с новой информацией, дебаты вокруг воп­роса о потогонной системе производства вызвали, по словам New York Times, «крупнейшую волну активности на кампусах за последние 20 лет»[139]. В Дюке, Джорджтауне, Висконсине, Северной Каролине, Аризоне, Мичи­гане, Принстоне, Стэнфорде, Гарварде, Брауне, Корнеле и Беркли про­шли конференции, диспуты, семинары, акции протеста и сидячие демон­страции – некоторые продолжались по три-четыре дня. Под нажимом этих акций университетская администрация соглашалась потребовать от ком­паний, производящих их одежду и обувь, соблюдения более высоких стан­дартов в трудовых отношениях.

У этого стремительно растущего движения несколько неожиданный бо­евой клич: «Корпорации – разоблачайтесь!» Главное требование – чтобы компании, производящие одежду и обувь с университетской символикой, об­народовали названия и адреса своих разбросанных по миру фабрик и допус­тили на них независимых инспекторов. Студенты уверены: информация о том, кто именно производит твою одежду, не должна быть секретной. И раз уж швейная промышленность, утверждают они, представляет собой такое глобальное хитросплетение заказчиков, подрядчиков и субподрядчиков, то бремя доказательства должно лежать на корпорациях: пусть они сами дока­зывают, что их добро не изготовлено в потогонных цехах, не дожидаясь, пока ведущие дознание активисты докажут, что изготовлено. Студенты, кроме того, оказывают давление на администрацию своих учебных заведений, чтобы та требовала от подрядчиков выплаты зарплаты на реальном прожиточном уровне, а не просто минимальной, установленной законом. К маю 1999 года не менее четырех администраций университетов дали принципиальное со­гласие ставить перед своими поставщиками вопрос о достойной заработной плате их работников. Как мы увидим в следующей главе, согласие по вопросу о том, как превратить эти благие намерения в реальные перемены на экспор­тных фабриках, еще не достигнуто. Но все участвующие в «антипотогонном» движении согласны в том, что сам факт постановки таких вопросов, как про­зрачность корпораций и оплата труда, на переговорах с производителями представляет существенную победу, которая многие годы ускользала от уст­роителей подобных кампаний.

Архиепископ Теодор Маккаррик тоже проявил инициативу, пусть и в мень­шем масштабе, но не менее важную в смысле создания прецедента: в октяб­ре 1997 года он объявил, что его епархия – Ньюарк, штат Нью-Джерси, – становится «беспотогонной зоной». В программу входило введение курсов лекций, разъясняющих порочность потогонной системы производства, во всех 185 католических школах региона, выявление производителей всей их школьной формы и контроль за ними в отношении справедливых условий труда – так же, как это решили сделать в школе Сент-Мери в Пикеринге, штат Онтарио.

Итак, школьники и студенты с энтузиазмом подхватили эстафету борьбы с потогонной системой производства из рук стареющего движения за права тру­дящихся. Всего за год существования «Союза студентов против потогонной сис­темы» местные ячейки были созданы на ста американских кампусах, плюс сест­ринская сеть ячеек Союза в Канаде. Тем временем в средних и начальных школах по всему миру набирала силу базирующаяся в Торонто организация борьбы против использования детского труда «Свободу детям», возглавляемая юным Крейгом Килбергером (тем самым, который в 13 лет заставил премьер-мини­стра Канады обратить внимание на практику применения детского труда в Ин­дии). Пусть Чарлз Кернаген своим «выведением на чистую воду» Кэти-Ли Гиф-форд и Микки Мауса и поднял эту новую волну движения за права трудящихся, к концу 1998/99 учебного года он осознавал, что больше не является ее един­ственным вождем. В своем послании «Союзу студентов против потогонной сис­темы» он пишет: «В настоящее время именно ваше студенческое движение стоит на переднем крае и несет основное бремя борьбы за прекращение злоупотребле­ний на производстве и использования детского труда Ваши эффективные дей­ствия заставляют компании производить перемены»[140].

Времена изменились. Во время забастовки 1912 года на фабрике Lawrence Mill, как пишет ее историк Уильям Кан, «расположенный поблизости Гар­вардский университет повышал экзаменационные оценки студентам, согла­сившимся служить в ополчении против забастовщиков. «Наглые, холеные гарвардские парни, – писала газета New York Call, – маршировали по ули­цам; винтовки заряжены, штыки блещут»[141]. Сегодня студенты на противопо­ложной стороне баррикад: будучи «целевой потребительской аудиторией» для всего на свете, от джинсов Guess до футбольных мячей Nike и бейсболок с символикой Дюка, молодежь воспринимает проблему существования в мире потогонной системы производства как свою личную.

Акции на местах: избирательные закупки как способ воздействия на транснациональные корпорации

Поскольку федеральные правительства в Северной Америке и Европе не очень хотят применять действенные меры против таких нарушителей прав человека, как Бирма, Нигерия, Индонезия и Китай, предпочитая «конст­руктивно вовлекать» эти страны в торговлю, инициативу взяли в свои руки правительства менее высокого уровня. В США советы мелких и крупных городов, школьные отделы муниципальных администраций и даже прави­тельства отдельных штатов пытаются обойти этот балаган «торговых мис­сий», что нынче называется «внешней политикой», и вырабатывают свою собственную политику – на местном уровне.

Местные законодатели знают, что они не могут запретить транснацио­нальным корпорациям давать деньги диктаторским режимам Нигерии и Бир­мы или запретить импорт продукции компаний, использующих труд детей и заключенных в Пакистане и Китае, но могут сделать нечто другое. Они могут коллективно отказаться закупать у таких компаний товары и услуги, когда приходит время выбирать деловых партнеров во всех областях – от мобиль­ной связи до футбольных мячей для детских спортивных школ. Цель у этих «избирательных закупочных соглашений», как называют такую политику этичной торговли, двоякая. Во-первых, такие соглашения могут привести отдельные компании к решению, что продолжать вести бизнес в неэтичных условиях за границей невыгодно, – например, если это означает потерю кон­трактов дома. Во-вторых, действия местных правительств могут оказать дав­ление на правительство федеральное, чтобы то заняло более принципиаль­ную позицию в вопросах своей внешней политики.

Переняв многое от подобных начинаний в годы борьбы с апартеидом, нынешний «бзюс» (как язвительно назвал его один комментатор-республи­канец) внешней политики на местном уровне зародился, как и многие другие движения за социальную справедливость, в США, в Беркли, штат Калифор­ния[142]. В феврале 1995 года городской совет Беркли принял резолюцию, запре­щающую закупку товаров и услуг у компаний, имеющих предприятия или дочерние компании в Бирме, или инвестирующих в экономику этой страны. Разумеется, эти компании могли по-прежнему продавать свой товар в черте города, – но только не муниципальным учреждениям, например, не полиции и не санитарной службе. Это вызвало «эффект домино» по всей стране: по последним подсчетам, двадцать два города, один округ и два штата имеют избира­тельные закупочные соглашения, исключающие сделки с компаниями, веду­щими бизнес в Бирме, а в ряде городов запрещена закупка у компаний, инвес­тирующих в предприятия на территории Нигерии.

Формулировки этих регулирующих актов слегка отличаются друг от друга, но их дух хорошо передает резолюция, принятая единогласно прави­тельством города Кембриджа, штат Массачусетс, 8 июня 1998 года:

ПРИНИМАЯ ВО ВНИМАНИЕ, ЧТО

Правительство города Кембриджа провозглашает свое право оценивать нравственные качества своих деловых партнеров при определении того, с кем оно стремится иметь деловые отношения,

ПОСТАНОВЛЯЕТСЯ:

В качестве одного из пунктов своей политики правительство города Кембриджа провозглашает, что оно не будет закупать товары и услу­ги ни у какой компании или корпорации, которая ведет бизнес в Бирме...

Самый значительный шаг был сделан в июне 1996 года, когда Законода­тельное собрание штата Массачусетс провело «Массачусетский закон о Бирме», сильно затрудняющий компаниям, ведущим бизнес в этой стране с диктаторским режимом, получить в штате правительственный контракт. Как отметила влиятельная газета Journal of Commerce, «хотя мишени находят­ся далеко от их дома, местные власти неожиданно показали, что могут про­стирать свое влияние по всему миру»[143].

Другое пользующееся популярностью ограничение на закупки целит не во все корпорации в данной стране, а в те, что замечены в той или иной неприемлемой деятельности конкретно, например, в использовании пото­гонной системы производства или детского труда. Один из примеров тако­го рода – средняя школа им. Монро в Лос-Анджелесе. Прочтя в журнале Life статью о производстве в Пакистане футбольных мячей, вспоминает школьница из Монро Шэрон Полсон, она и несколько ее одноклассников «сбежали с урока и стали проверять мячи, и там везде было написано Made in Pakistan. И тогда все стало как бы реальней. Раньше это было нечто та­кое, про что мы просто читали, а тут... «Эй, мы победили на городских со­ревнованиях, а ведь там были эти самые мячи». Мы сразу поняли, за что бороться». А боролись они – и победили! – за то, чтобы отдел образования Лос-Анджелеса приостановил заказы на мячи, сделанные в Пакистане, а городской совет «провел расследование производства футбольных мячей, изготовленных в странах, где используется детский труд»[144]. Согласно Ис­следовательскому центру по ответственности инвесторов, «в 1997 году око­ло двадцати больших и малых городов США... приняли «антипотогонные» постановления, требующие, чтобы продукция, закупаемая правительства­ми этих городов (в том числе форменная одежда и обмундирование для по­лицейских, пожарных и работников коммунального хозяйства), произво­дилась без применения потогонной системы труда».

Хотя поначалу избирательные закупочные соглашения были в первую очередь явлением американским, теперь они начинают появляться и в дру­гих местах. Город Сент-Джонс в Ньюфаундленде принял «антипотогонную» резолюцию в июне 1998 года, а группа школьников в Форт-Макмуррее, провинция Альберта, смогла заставить свой городской совет принять резо­люцию, запрещающую использование изготовленных детьми футбольных мячей и петард в общественных местах. Тем временем резолюции, включаю­щие пункт об освобождении Бирмы, стали распространяться по всему миру. 17 марта 1998 года городской совет Марриквилля в австралийском штате Новый Южный Уэльс «единогласно проголосовал за то, чтобы стать первым органом власти за пределами США, принявшим закон об избирательных закупках в связи с Бирмой»[145].

За последние четыре года городской совет Беркли принял множество резолюций о бойкотах – против компаний, ведущих бизнес в Бирме, Ниге­рии и Тибете, связанных с военной промышленностью или атомной энерги­ей. В связи с этим депутат совета Полли Армстронг пошутила: «Скоро нам придется самим бурить нефтяные скважины»[146]. Действительно, в силу резо­люций по Нигерии и Бирме и истории с разливом нефти из танкера Exxon Valdez, муниципальный совет не имеет права пользоваться услугами ни од­ной крупной нефтяной компании, поэтому ему приходится заправлять свои машины «скорой помощи» и поливальную технику бензином малоизвестной компании Golden Gate Petroleum. Беркли прекратил отношения с Pepsi как с поставщиком для своих муниципальных торговых автоматов из-за ее инвес­тиций в Бирме, но позже, когда корпорация прервала свои связи с Рангуном, возобновил контракты с ней; затем было принято решение бойкотировать компанию Coke из-за ее связей с Нигерией.

Возможно, все это звучит, как история из «Алисы в стране чудес», но подоб­ные бойкоты действительно оказывают влияние на транснациональные корпо­рации. Они могут хихикать над одетым в «варенки» студенческим городком Бер­кли, бойкотирующим все, кроме самокруток из марихуаны и второсортного кофе, но когда в дело вступают богатые штаты типа Массачусетса или Вермонта, кор­поративному миру это удовольствия не доставляет. В мае 1999 года еще три штата – Техас, Вашингтон и Нью-Йорк – приняли (пока еще не вступившие в силу) «законы о Бирме». Наконец вся эта деятельность начала приносить реаль­ные результаты. Перед уходом из Бирмы вследствие скандала с Селин Дион, компания Ericsson проиграла тендер на модернизацию телекоммуникационно­го оборудования «Службы спасения 911» в Сан-Франциско из-за своих деловых связей с Бирмой; сообщается, что и Hewlett-Packard лишилась нескольких круп­ных муниципальных контрактов.

То, что многие компании начали уступать требованиям правозащит­ников, неудивительно. С тех пор как в июне 1996 года Массачусетс принял «закон о Бирме», начался массовый исход из диктаторских государств боль­ших и знаменитых транснациональных корпораций, в том числе Eastman Kodak, Hewlett-Packard, Philips Electronics, Apple computers и Texaco. Ho то, что эти компании решили уступить, вовсе не означает, что они готовы без боя принять новые препоны международным коммерческим трансакци­ям со стороны местных властей. Как объясняет в Wall Street Journal Роберт С. Гринбергер, «контракты на поставку в одной только, например, Кали­форнии ценнее для некоторых компаний, чем любой бизнес, который они могут вести во многих странах, но они не хотят, чтобы их заставляли де­лать выбор »[147].

Именно потому, что переведенная на местный уровень внешняя полити­ка заставляет компании делать такой нелегкий выбор, многие убеждены се­годня, что она является самым эффективным политическим средством для завоевания хотя бы некоторого контроля над транснациональными корпо­рациями. «Избирательные закупки по «бирманской модели», – говорит Дэн-ни Кеннеди, координатор лоббистской организации шахтеров Project Underground, – наша самая большая надежда»[148].

Заявления такого рода приводят в бешенство деловое сообщество, ко­торое, будучи застигнуто врасплох неожиданной волной муниципальных постановлений об избирательных закупках, полно решимости не повто­рять одну и ту же ошибку дважды. Группа компаний, в том числе ключевые бирманские и нигерийские инвесторы, такие, как Unocal или Mobil, объединилась в «Национальный совет по внешней торговле» (National Foreign Trade Council, NFTC) с целью массированного наступления на местные соглашения по избирательным закупкам. В апреле 1997 года этот совет сформировал коалицию USA*Engage, представляющую, по его соб­ственному утверждению, 670 корпораций и торговых ассоциаций. Ее кон­кретная цель – коллективно бороться против подобных законов, чтобы отдельным компаниям не приходилось подставляться под огонь в оди­ночку. Фрэнк Киттридж, президент NFTC и одновременно вице-предсе­датель US A* Engage, объясняет, что «многие компании отнюдь не стре­мятся прослыть пособниками Ирана или Бирмы. Чтобы этого избежать, нужно объединиться в коалицию»[149].

Аргумент коалиции таков: внешняя политика – прерогатива федераль­ного правительства, а муниципальным и местным органам власти в ней де­лать нечего. С этой целью USA*Engage разработала «Перечень указаний для наблюдения за действиями муниципальных властей и властей штатов», что­бы отслеживать все штаты, города и поселки, в которых принимаются согла­шения по избирательным закупкам, а также и те, где возможность введения подобных мер только рассматривается, и которые пока еще подвержены внеш­нему нажиму. С помощью агрессивного лоббирования члены US A* Engage уже успели провалить законопроект по Нигерии, который должен был в марте 1998 года быть принят штатом Мериленд, а компания Unocal (которой не удалось не впутать свое имя в эти дебаты) сумела убедить законодательное собрание штата Калифорния не принимать «закона о Бирме» по массачусет-ской модели.

Наступление пошло также и с более отдаленных рубежей. Действуя в интересах транснациональных корпораций, размещенных в Европе, Ев­ропейский союз официально оспорил массачусетский «закон о Бирме» во Всемирной торговой организации, утверждая, что он нарушает норму ВТО, запрещающую правительствам принимать решения о закупках, исходя из «политических» соображений[150]. Шли даже разговоры о том, что муници­пальные власти и правительства штатов могут быть привлечены к суду их собственным федеральным правительством за нарушение устава ВТО. Хотя федеральные законодатели категорически отрицают наличие у себя такого рода намерений, Конгресс США лишь незначительным большин­ством голосов отклонил 5 августа 1998 года проект резолюции, которая должна была запретить правительству тратить деньги налогоплательщи­ков на подобные судебные иски.

Пока продолжались эти торговые баталии, транснациональные корпо­рации отнюдь не предавались пассивному ожиданию, гадая, уцелеют ли в этих битвах соглашения по избирательным закупкам. В апреле 1998 года Национальный внешнеторговый совет возбудил дело в федеральном окруж­ном суде в Бостоне, оспаривая массачусетский «закон о Бирме» как антикон­ституционный. NFTC утверждал, что «массачусетский «закон о Бирме» не­посредственно посягает на принадлежащее исключительно федеральному правительству право и власть определять внешнюю политику, дискримини­рует компании, занятые международной коммерцией, и противоречит прин­ципам политики и целям федерального закона, самостоятельно налагая сан­кции на Союз Мьянмы»[151]. NFTC сумел добиться судебного решения, включающего запрет на разглашение сведений об отдельных корпорациях, подававших иск, и в суде заявил только, что опротестовываемый закон отра­зился на тридцати его членах. В ноябре 1998 года NFTC выиграл дело: суд признал массачусетский «закон о Бирме» неконституционным, потому что он «непозволительно посягает на право федерального правительства прово­дить внешнюю политику государства»[152].

Штат уже проиграл одну апелляцию, но обе стороны заявляют, что пре­исполнены решимости дойти до Верховного суда. NFTC открыто при­знает, что его иск – это попытка создать прецедент, который полностью ис­коренит все муниципальные соглашения по избирательным закупкам и запреты, принятые на кампусах и в школьных отделах образования. «Мы считаем этот иск важным, создающим прецедент делом, которое решит чрез­вычайно значимый, запутанный и давно уже тянущийся спор о конститу­ционности санкций местных властей и правительств штатов», – сказал Фрэнк Киттридж[153].

Сторонники соглашений по избирательным закупкам возражают: они не пытаются вести собственную внешнюю политику. Они говорят, что назы­вать эти законы «санкциями», как неизменно делают их критики, неправиль­но: это не правила, регулирующие бизнес, а крупномасштабное давление со стороны потребителей. Саймон Билленнесс, участник «бирманской кампа­нии», один из составителей этих законодательных актов, образно характери­зует их как «запрет на употребление стероидов»[154]. Подобно тому, как потре­бители имеют право личного выбора на рынке, они имеют и право выбора коллективного – в составе школьных советов, муниципальных властей или правительств штатов. Он указывает также на то, что у таких соглашений есть демонстрируемый послужной список важных побед в деле защиты прав человека. Во времена движения против апартеида пять американских шта­тов, девять городов и 59 университетов приняли резолюции, либо совершен­но запрещавшие закупки у компаний в Южной Африке, либо требовавшие от них следования принципам Салливана[155]. «Если бы USA*Engage преуспела в своей тактике в годы апартеида, Нельсон Мандела мог бы все еще сидеть в тюрьме», – говорит Саймон Билленнесс[156].

И может быть, самое важное: нападки на соглашения по избиратель­ным закупкам превратили то, что начиналось как кампании за права граж­дан дальних стран, в битву за свои собственные права и свободы. Биллен­несс, например, называет попытки объявить соглашения по избирательным закупкам криминальными «нарушением суверенитета штатов и демокра­тии на местах»[157]. И это, несомненно, тактический просчет. Объявив войну этим местным начинаниям, NFTC фактически подкрепил убеждения, кото­рые их, собственно, и породили: что корпорации стали более могуществен­ными, чем правительства, и что федеральные правительства перестали слу­жить интересам народа. Вследствие двух этих факторов у граждан не остается иного выбора, как только противостоять корпоративной власти собственными силами.

Находящееся в стадии обсуждения Многостороннее соглашение по ин­вестициям (Multilateral Agreement on Investment, MAI) проблемы не ре­шит. В настоящий момент дискуссии по нему приостановлены, но его сто­ронники никоим образом не отказались от своего замысла. Согласно просочившемуся в прессу проекту 1997 года, соглашения по избиратель­ным закупкам могут в любой момент стать незаконными. MAI недвусмыс­ленно запрещает дискриминацию корпораций на основании их торговых отношений с другими странами и утверждает, что этот прецедент будет иметь приоритетную силу над любым предшествующим законом на всех уровнях управления, включая муниципалитеты. Мало того, транснацио­нальным корпорациям будет дано право непосредственно подавать судеб­ные иски на правительства за любое подозрение в нарушении постановления. Многие считают, что эти пункты положения будут вынесены на обсуж­дение уже в ходе следующего раунда переговоров во Всемирной торговой организации.

Так же, как в 1998 году, группировки граждан по всему миру мобилизо­вались на борьбу с MAI, многие подобные организации теперь провозгла­сили готовность противостоять лобовой атаке делового сообщества на из­бирательные закупки. Участники движения за свободную Бирму клянутся вывести из тени корпорации, стоящие за судебным иском NFTC, и органи­зовать их бойкотирование. Они также указывают, что местные правитель­ства могут легко осуществлять свой «запрет на употребление стероидов» и без запротоколированных формальных резолюций. Примером тому слу­жит правительство города Ванкувера. В 1989 году Ванкувер принял резо­люцию о соглашении по избирательным закупкам, перекрывшую доступ бензина корпорации Shell в находящийся в муниципальной собственности автопарк – из-за сомнительной деятельности компании в Южной Африке. Подобные резолюции были приняты – главным образом против банков, выдававших займы Южной Африке, – советами Торонто, Оттавы и Вик­тории. Но Shell Canada решила подать на город Ванкувер в суд за дискри­минацию. Процесс тянулся почти пять лет, и в феврале 1994 года Верхов­ный суд Канады пятью голосами против четырех вынес решение в пользу Shell. Судья Джон Сопинка написал, что совет действительно дискримини­ровал Shell, а депутаты обязаны действовать в рамках своих полномочий и при принятии решений о поставках должны ограничиваться заботой о жи­телях Ванкувера, а не о народе Южной Африки. Цель бойкота Shell, заклю­чил он, «состоит в том, чтобы воздействовать на происходящее вне границ города без какой-либо заметной выгоды для его жителей»[158].

Shell получила то, чего хотела: контракт на поставку бензина влас­тям города Ванкувера. Но на этом проблемы компании отнюдь не закон­чились. Когда Shell снова стала предметом международного внимания после казни Кена Саро-Вивы, активисты местного Sierra Club[159] снова на­чали давить на ванкуверский городской совет, чтобы он порвал связи с Shell. В свете постановления Верховного суда совет не мог формально принять еще одну резолюцию по избирательным закупкам. Но случилось так, что 8 июля 1997 года он передал шестимиллионный контракт на зап­равку своего парка машин «скорой помощи», полицейской и пожарной тех­ники во всем округе Большого Ванкувера конкуренту Shell – компании Chevron. Вполне возможно, что решение совета было принято исключи­тельно после анализа тендерных заявок каждой из компаний, но вряд ли можно сомневаться, что вопрос о правах человека тоже был не обойден вниманием. В административный округ Большого Ванкувера входит на­селенный пункт Северный Ванкувер; за четыре месяца до того, как кон­тракт перешел к Chevron, депутаты его муниципального совета едино­душно проголосовали за осуждение поведения Shell на земле народа огони и призвали всех сотрудников совета не пользоваться ее заправочными станциями. «Мы должны занять твердую позицию в отношении корпора­ций: нельзя забывать, как Shell грабила народ огони», – сказал тогда один из депутатов[160]. И поскольку резолюция Северного Ванкувера была про­сто выражением убеждений совета, без всякого упоминания о муниципаль­ных контрактах, Shell не могла опротестовать ее в суде. Когда контракт перешел к Chevron, местные защитники окружающей среды, уже год уст­раивавшие еженедельные бдения у заправочных станций Shell в Ванкуве­ре, праздновали это как победу.

Но было ли это победой? Не пройдет и года, и Бола Ойинбо, 33-летний активист, который будет руководить захватом принадлежащей Chevron нефтеналивной баржи в нигерийском штате Ондо, напишет в своем отчете:

Мы уже собирались уходить, как вдруг увидели три вертолета. Они нале­тели на нас, как коршуны на цыплят, и того, что произошло дальше, ник­то не мог предвидеть. Вертолеты сели один за другим, из них посыпались солдаты, раздались ружейные выстрелы и автоматные очереди. Соб­ственно, они начали в нас стрелять, как командос, даже не приземлившись. Они стреляли отовсюду. Арулика и Джолли упали. Они умерли мгновен­но... Ларри был поблизости, бросился к ним на помощь, но его тоже заст­релили. Потом солдат стало еще больше, стрельба не прекращалась ни на минуту. Некоторые измоихдрузей прыгали за борт в океан, другие убега­ли в трюм. Это был кромешный ад. Они взрывали гранаты со слезоточи­вым газом. Пилоты были все белые... А ведь мы были беззащитны, и не представляли для них никакой угрозы... [161]

Протест мирно начался 25 мая 1998 года, а три дня спустя закончился бой­ней – два активиста были убиты. Обстоятельства зловеще напоминали те, что пятью годами раньше вызвали кампанию против Shell под руководством Кена Саро-Вивы. «Приезжайте в поселок Авойе и посмотрите, что они наде­лали, – пишет Ойинбо. – Там все мертвое – мангровые рощи, тропический лес, рыба, пресная вода, природа – все. Chevron убила все... Наш народ опла­кивает «мертвые ручьи». По словам Ойинбо, местная община несколько раз пыталась вести переговоры с Chevron, но ее начальство так ни разу и не по­явилось. Захват стоявшей на рейде баржи, по их словам, был для них край­ним средством, а единственным требованием – официальные переговоры с руководством Chevron.

Ойинбо и его товарищи обвиняют компанию в том, что она наняла солдат, совершивших рейд на баржу, убивших двоих и ранивших около тридцати человек. Chevron утверждает, что не несет ответственности за действия полицейских на своем судне: они просто действовали согласно закону против «пиратов». Пресс-представитель Chevron Майк Либби от­рицает, что компания заплатила охранникам за «вмешательство, хотя и признает, что она оповестила власти и предоставила средства транспор­тировки. «Очень жаль, что люди погибли, в этом, возможно, необходимо­сти не было, но это никак не меняет того обстоятельства, что Chevron, чтобы вести бизнес в девяноста странах мира, должна сотрудничать с са­мыми разными правительствами», – сказал он журналистам. Компания еще больше возмутила общественность тем, что отказалась выплатить компенсацию семьям погибших – только стоимость похорон. «Если они хотят еще какой-то компенсации, пусть напишут нам, и компания, воз­можно, решит помочь им из гуманных соображений», – сказал Дежи Хаа-струп, менеджер Chevron по связям с общественностью[162]. По-видимому, не случайно CEO Chevron Кен Дерр – один из самых активных участников USA*Engage и ее «крестового похода» против общественных санкций и избирательных закупок.

В отличие от Shell, Chevron еще не стала мишенью международного бойкота брэндов, хотя все больше и больше людей в мире узнают о гибели двух активистов 28 мая. Поначалу смерть коллег Болы Ойинбо даже не попала в газеты за пределами Нигерии, может быть, потому, что у него нет таких международных связей, какие были у Кена Саро-Вивы. Печальная ирония состоит в том, что Chevron, несомненно, извлекла выгоду из того, что общественные активисты приняли стратегическое решение сосредото­чить свою критику на компании Shell, а не на всей нигерийской нефтяной промышленности в целом. Это указывает на самую значительную, време­нами вызывающую досаду, ограниченность антикорпоративных полити­ческих движений.

Глава восемнадцатая

По ту сторону брэндинга