Бойкоты перерабатывающих предприятий «второго эшелона»




Впрочем, обходные пути вокруг этого препятствия существуют, как выяснило племя любикон индейцев кри, когда японский целлюлозно-бумажный гигант Daishowa Marubeni-International обнародовал планы строительства крупней­шего лесозаготовительного и деревообрабатывающего комбината на земле, которую кри по праву считают своей. Этот регион на Севере провинции Аль­берта в Канаде давно уже вызывает ожесточенные территориальные споры, и канадское правительство ухитрилось в течение 65 лет избегать переговоров по их урегулированию. Тем временем лесозаготовки и шахты наносили огром­ный ущерб экосистеме и образу жизни племени любикон. И когда компания Daishowa объявила, что до урегулирования территориальных конфликтов от­казывается убрать оттуда свое 500-миллионнодолларовое производство, это переполнило чашу терпения племени. Если ни правительство, ни компания не хотят прислушаться, они станут действовать против Daishowa сами. Но как? Daishowa – не то имя, которое знают в каждом доме; компания валит деревья и превращает их в бумагу, которую потом продает оптом другим крупным кор­порациям. Как воевать с компанией, у которой нет абсолютно никакого кон­такта с широкой публикой?

Члены поддерживающей племя общественной группировки «Друзья лн>-биконов» (Friends of the Lubicon) мучились именно этим вопросом, когда, сидя однажды вечером 1989 года за пиццей, один из них взглянул на бумажный пакет, в котором фирма Pizza Pizza доставила их заказ, и увидел напечатанный внизу мелким шрифтом товарный знак Daishowa. Это было именно то, что нужно! Стратегией кампании, как вскоре решили активисты, будет организа­ция «бойкота перерабатывающих предприятий»: они предложат клиентам Daishowa, в числе которых Pizza Pizza, канадская сеть магазинов одежды Roots и транснациональная сеть дискаунтеров Woolworths, порвать связи с Daishowa – или самим столкнуться с бойкотом. Пусть саму Daishowa не заботит ее имидж, в отличие от многих ее клиентов, для которых хорошие отношения с потреби­телями жизненно важны. В скором времени многие из них начали закупать бумажные упаковочные пакеты в других компаниях. Эта стратегия оказалась настолько успешной, что в 1995 году Daishowa подала на «Друзей любиконов» в суд, утверждая, что бойкот незаконен и стоил компании 14 миллионов долла­ров недополученного дохода[173]. Но 14 апреля 1998 года суд в Онтарио вынес решение в пользу «Друзей любиконов». После этого племя любикон пообеща­ло возобновить бойкот с удвоенной силой, если Daishowa не согласится уйти со спорных территорий. Две недели спустя Daishowa объявила, что не будет «ру­бить или закупать лес» во всем спорном регионе, пока земельный конфликт не будет разрешен[174].

С самого начала своих столкновений с любиконскими индейцами кри Daishowa настаивала, что на нее нападают несправедливо, что она просто оказалась на линии огня в перестрелке между преступной группировкой и правительством. И это отчасти правда. Кампания против транснациональ­ной корпорации и ее клиентов была актом отчаяния. Пресс-представитель «Друзей любиконов» говорит: «Правительство так никогда и не раскачалось бы на урегулирование конфликта, если бы от этого страдали лишь любико-ны, если бы только они одни не могли больше жить нормально»[175]. Сделав так, чтобы и Daishowa больше не могла вести бизнес «нормально», любиконы продвинули процесс достижения устойчивого политического урегулирова­ния на шаг вперед. Грайдер прав: отдельные корпорации – лишь отдельные фрагменты головоломки. Но, как показывает дело Daishowa, они могут быть такими фрагментами, которые служат рычагами для достижения более ши­роких и более устойчивых политических перемен.

Созданный при рассмотрении дела Daishowa прецедент служит серьез­ным предупреждением всем другим безликим, имеющим дело с добычей природных ресурсов корпорациям, которые работают на рынке, остава­ясь безвестными. Дотошные активисты начинают отслеживать процесс движения природных ресурсов по всей цепочке перерабатывающих пред­приятий в рамках глобальной экономики – вплоть до того момента, когда они превращаются в потребительские товары; и тогда общественному дав­лению будут подвергаться моллы, супермаркеты и универмаги. Никель превращается в батарейки, генетически модифицированные сельскохозяй­ственные культуры – в расфасованные продукты питания, тропические и реликтовые леса – в мебель, золото – в украшения... Нет таких природ­ных ресурсов, которые, будучи переработанными, в конце концов не ста­новились бы брэндом.

Эта стратегия борьбы уже увенчалась огромным успехом в ходе европейс­кой кампании против генетически модифицированных продуктов. Годами ак­тивисты протестовали против агропромышленного гиганта Monsanto, этой са­мой неприступной из всех транснациональных корпораций, и ее отказа помечать на этикетках, какие продукты содержат генетически модифицированые ингри-диенты, а какие нет; она даже смешивала те и другие вместе – в случае соевых бобов. Но когда участники кампании посмотрели на ситуацию более широко и подвергли критике не только такие компании, как Monsanto и Novartis, занима­ющиеся генной инженерией, но и супермаркеты, их продукты продающие, воп­рос наконец привлек внимание всего мира Когда покупатели стали у их порога кричать о «франкенпродуктах», а активисты Greenpeace устраивать для потре­бителей «генетически-продовольственные экскурсии» по их стеллажам, супер­маркетам стало не по карману придерживаться свойственной Monsanto пози­ции отгороженности от мира. Кончилось тем, что несколько крупных британских сетей супермаркетов, включая Sainsbury, Tesco и Safeway, полностью убрали с полок произведенные с помощью биоинженерии продукты, выпускаемые под их собственными марками. Сеть Marks&Spencer пошла еще дальше, в марте 1999 года вообще отказавшись торговать любыми продуктами, содержащими гене­тически модифицированные ингредиенты[176]. Их примеру последовали ритейле-ры по всей Западной Европе, а также продовольственные гиганты Unilever U.K., Nestle U.K. и Cadbury.

Защитники окружающей среды стали использовать подобную тактику против лесозаготовительных компаний, вырубающих реликтовые леса в Бри­танской Колумбии. Вместо того чтобы выставлять против лесорубов пикеты в лесной чаще, как это было во времена демонстраций в районе пролива Клейо-куот в 1993 году, активисты Greenpeace и Rainforest Action Network теперь ока­зывают давление на крупнейшие брэнды, покупающие продукцию, в произ­водстве которой используется древесина реликтовых лесов. Под их нажимом двадцать корпораций, входящих в число пятисот крупнейших компаний мира по рейтингам Fortune 500, в том числе ЗМ, Kinko's, Hallmark, IBM и Nike, в 1998 году согласились постепенно отказаться от использования таких това­ров, причем сделали это публично, дав объявление на целую полосу в New York Times. А вот корпорация Home Depot[177], «крупнейший в мире торговец продук­цией, сделанной из древесины реликтовых лесов», как ее называют устроители кампании, не захотела присоединиться к этой акции, чем вызвала волну де­монстраций протеста у десятков магазинов Home Depot по всей Северной Аме­рике и на ежегодном общем собрании акционеров компании в Атланте в мае 1999 года. Стратегия оказалась успешной: в августе 1999 года корпорация Ноте Depot объявила, что перестанет продавать товары с использованием древеси­ны реликтовых лесов к 2002 году.

 

Письмена на стене

Несмотря на успех этой стратегии борьбы, кажется странным, что надо так изощряться, представляя социальную несправедливость и загрязнение ок­ружающей среды в таком контексте, чтобы они стали понятны нам, покупа­телям. Эти кампании, несомненно, делают нас неравнодушными к подобным проблемам, но не в силу их социальной значимости, а потому что в нашем сознании с ними связаны конкретные предметы – обувь от Nike, пепси-кола, трикотаж от Gap. Если для обретения чувства общей для всех принадлежно­сти к человечеству нам и впрямь так необходимо сверкающее присутствие известных брэндов, то антикорпоративные общественные движения в этом смысле являются, возможно, высшим достижением брэндинга. Согласно Дже-рарду Гринфилду, международная политическая солидарность становится настолько зависимой от самих брэндов, что эти корпоративные символы уже грозят заслонить собой ту самую несправедливость, о которой должны напо­минать. Разговоры о политике, разговоры о жизненных ценностях, разгово­ры о правах человека – все это замечательно, но заговори о шопинге – и тебе обеспечено настоящее, искреннее внимание. «Если мы можем говорить о пра­вах человека и о борьбе трудовых коллективов только в связи с тем, что люди решают покупать как потребители, – пишет Гринфилд, – то воспитать кри­тическую, всенародную социальную ответственность нам будет гораздо труд­нее, чем мы себе это представляем»[178].

Да, антикорпоративное движение действительно балансирует на тон­кой грани между эгоистической защитой прав потребителей и сознатель­ной политической деятельностью. Участники антикорпоративных кампа­ний вправе спекулировать на тех проблемах, которые брэнды создают в отношении соблюдения прав человека и охраны окружающей среды, но они должны быть осторожны, чтобы их кампании не опустились до уровня воз­вышенных наставлений по этичному шопингу или руководств по спасению мира с помощью бойкотов или путем выбора определенного стиля жизни. «Не применялась ли система потогонного труда при изготовлении твоих кроссовок?»; «А твой футбольный мяч? Не детскими ли руками он сделан?»; «Не пострадали ли животные при производстве твоего увлажнителя возду­ха?»; «Твой кофе был закуплен с соблюдением принципов «честной торгов­ли»?». У таких начинаний есть свои подлинные достоинства, но проблемы глобального рынка труда слишком велики, чтобы их можно было измерять – или ограничивать – только интересами потребителей.

Так, специальная комиссия при Белом доме, созданная после скандала с Кэти-Ли Гиффорд и ставящая своей задачей контроль за потогонным про­изводством, в мгновение ока превратилась просто в очередное наставление по шопингу. Все сколько-нибудь существенные требования реформирова­ния трудового законодательства были немедленно вытеснены более акту­альным вопросом повестки дня: каким требованиям должны удовлетворять американские компании, чтобы иметь право маркировать производимую ими одежду ярлыком «Без применения потогонного труда» (No Sweat)? Проблемой «номер один» стали поиски быстрого и легкого способа защи­тить право западного потребителя покупать фирменные товары, не испы­тывая при этом чувства вины. Характерно, что для исполнения идеи Билла Клинтона о введении маркировки No Sweat, в качестве образца было взято клеймо «Безопасно для дельфинов» (Dolphin Safe), стоящее на консервных банках с тунцом: оно успокаивает покупателей, заверяя их, что при ловле рыбы для последующей промышленной переработки и консервирования не погиб ни один из столь любимых ими дельфинов. К сожалению, это на­чинание не учитывает, что права рабочих, в отличие от дельфинов, невоз­можно гарантировать, размещая на этикетке соответствующий символ – «использовать до определенной даты»; а попытки все-таки делать это пред­ставляют собой не что иное, как узурпацию их (и наших) политических прав. И вообще, вся эта шарада напоминает мне карикатуру в журнале New Yorker: американская семья, будто сошедшая с картин Нормана Рокуэлла, разворачивает подарки под елкой. Родители вытаскивают из коробки но­вую пару кроссовок, и мать спрашивает: «А как у них обстоят дела с соблю­дением прав человека?»

Есть в этом «потребительском подходе» и еще одна проблема. Мы жи­вем, как заметила Сьюзен Зонтаг, «в век шопинга», и любое общественное движение, основанное на внушении людям чувства вины за то, что они ходят в супермаркеты, – это бомба замедленного действия, готовая взорвать­ся в любой момент. Кроме того, активисты, стоящие во главе этого движе­ния, отнюдь не аскеты или луддиты – принципиальные противники шо­пинга как такового. Многие из них – творческие молодые люди чуть за двадцать, создающие пародии на рекламу на своих ноутбуках от Macintosh, которые, так уж вышло, считают: в мире должно оставаться некоторое ко­личество свободного пространства, где им не пытаются что-нибудь про­дать и которое не забито мусором нашей потребительской культуры. Это молодые мужчины и женщины в Гонконге и Джакарте, которые носят «най-ки» и едят в McDonald's; обычно они говорят мне, что слишком заняты орга­низацией профсоюзов фабричных рабочих, чтобы еще и обращать внима­ние на западные призывы к изменению стиля жизни. И в то время как западные потребители размышляют над вопросом, какую обувь и одежду этичнее всего покупать, люди, проливающие пот на фабриках, обклеивают свои коморки в общежитиях рекламой McDonald's, украшают двери, как и все фанаты NBA, портретами любимых спортсменов, и обожают все, что связано с Микки Маусом.

Организаторы в зоне Кавите часто ходят на работу в эрзацах футболок Disney или Tommy Hilfiger – дешевых подделках с местной барахолки. Как совмещается эта одежда с их возмущением против транснациональных кор­пораций? Да нет, говорят они мне, мы никогда и не задумывались об этом: на Кавите политика – это борьба за конкретные улучшения жизни рабо­чих, а не за то, какие названия написаны на футболках, в которых ты хо­дишь на работу.

Самым, быть может, спорным побочным продуктом антикорпоратив­ной общественной деятельности стали корпоративные кодексы поведения. Как только транснациональные корпорации, такие, как Nike, Shell, Mattel и Gap, перестали отрицать наличие злоупотреблений на своих производствах и в местах добычи природных ресурсов, они начали разрабатывать заявле­ния о принципах ведения бизнеса, моральные кодексы, меморандумы и прочие юридически ни к чему не обязывающие документы о благих наме­рениях. Эти вороха бумаги содержат заявления о приверженности высо­ким стандартам деловой этики: отказ от дискриминации, уважение к окру­жающей среде и к власти закона. Если какой-нибудь настырный покупатель захочет узнать, как и в каких условиях производятся их товары, отдел по связям с общественностью просто высылает ему экземпляр такого кодекса, словно это информация об ингридиентах и их пищевой ценности на коробке диетической каши от Lean Cuisine.

Когда читаешь эти кодексы, невольно поддаешься обаянию их наивного идеализма. Эти документы демонстрируют читателям полную внеистори-ческую невинность, как бы спрашивая: «А что вас, собственно, удивляет? Мы всегда были именно такими!» И да простится читателю, если он, пусть на минутку, усомнится: а не пытается ли компания сказать, что все это просто недоразумение, «помехи на линии» с мошенником-подрядчиком, ну, в конце концов, ошибка в переводе!

Корпоративные кодексы поведения характеризуются уклончивостью и неопределенностью. В отличие от законов, их невозможно проводить в жизнь. В отличие от профсоюзных контрактов, их не писали в сотрудни­честве с менеджерами фабрик в ответ на конкретные требования и нужды работающих. Все они без исключения разрабатывались отделами по свя­зям с общественностью в крупных городах, таких, как Нью-Йорк и Сан-Франциско, на волне разоблачительных журналистских расследований: кодекс компании Wal-Mart появился после обнародования сведений о том, что ее фабрики-поставщики в Бангладеш используют детский труд; ко­декс Disney родился из гаитянских разоблачений; Levi's написала свои правила после скандальных обвинений в использовании труда заключен­ных. Их исходная цель – не провести реформы, а «надеть намордники на наблюдателей оффшорных зон», как советовал своим клиентам Алан Рол-ник, адвокат, консультирующий Американскую ассоциацию производи­телей одежды[179].

Но компании, поспешившие принять подобные кодексы, серьезно про­считались: они вновь, в который уже раз, недооценили объем информации, циркулирующей между рабочими и крестьянами в Африке, Центральной Америке и Азии и участниками кампаний в Европе и Северной Америке. В результате эти документы вместо того, чтобы заткнуть рты, еще больше развязали языки. Почему Shell не перевела свой манифест «Прибыли и принципы» ни на один другой язык, кроме английского и голландского? Почему еще два года назад кодексы Nike и Gap вообще не были переведены с английского? Почему их не раздали рабочим на фабриках? Почему про­возглашенные в них принципы так сильно расходятся с фактами, добыты­ми непосредственно в зонах и на нефтепромыслах? Кому полагается сле­дить за исполнением этих кодексов на всех уровнях, на предприятиях подрядчиков и субподрядчиков? Кто будет проводить их в жизнь? Каково наказание за их неисполнение?

Короче говоря, этот гибрид рекламного буклета с Коммунистическим манифестом дал осечку. «Сторожевые псы» оффшорных зон продолжали подавать голос, и это неудивительно. Основное топливо для антикорпора­тивных кампаний, по крайней мере, отчасти – глубоко проникшее в душу людей чувство маркетинговой перегруженности, и потому наблюдателей невозможно умаслить еще большим количеством маркетинга. Очень ярко продемонстрировала это группа активистов в марте 1999 года, после того, как Shell запустила маркетинговую кампанию стоимостью в 32 млн. долла­ров, которая с безупречной ловкостью впитала в себя риторику кампаний протеста против самой Shell – инциденты с нефтяной платморфой Brent Spar и уничтожением земли народа огони. «Эксплуатация или разведка за­пасов?» – вопрошает глянцевый рекламный буклет Shell.

Каждая компания хочет оставить после себя след. Но в особенно чув­ствительных зонах мира, например в тропических лесах или на океанах, рубцы индустриализации стали слишком заметны. Наша общая для всех атмосфера и отнюдь не безграничные природные запасы вызывают та­кую озабоченность, как никогда прежде, и уже нет места позиции: «А, это где-то у черта на рогах, кто об этом узнает?» Мы, сотрудники Shell, снова и снова познаем, что уважение к природе в процессе ведения бизне­са вознаграждается. Проводя разведку нефтяных и газовых месторож­дений в особенно чувствительных зонах мира, мы ведем широкие кон­сультации с различными местными и международными организациями и группами, выражающими те или иные интересы. В нашей совместной работе мы ставим себе целью проследить, чтобы биологическое много­образие каждой местности было сохранено. Мы также поощряем мо­ниторинг нашей работы со стороны этих общественных организаций и групп, чтобы иметь возможность анализировать и совершенствовать методы своей работы. [180]

Но вместо того чтобы перекрыть поток критики, эти непомерные расходы Shell на корпоративный пиар (при том, что споры с огони оставались нераз­решенными, а требования о внешнем мониторинге деятельности корпора­ции постоянно отвергались) вызвали вполне определенную ответную реакцию: возмущение. Активистов возмутила эта фальшивая риторика, пустая болтовня для «зеленых». Группа Essential Action, стоящая в центре бойкота Shell, организовала рассылку открыток, в которых руководство Shell призы­вали «тратить деньги на уборку оставленного после себя бардака, а не на отмывку своего имиджа». А в апреле 1999 года лондонские активисты заля­пали красной и зеленой краской двери штаб-квартиры компании. Зеленая краска, сказали анонимные нарушители порядка, была попыткой дать Shell возможность «отведать собственной болтовни для «зеленых»[181].

Мазать двери краской – лишь один из возможных подходов. Другой, обретающий все большую популярность, – это возвращать обещания, содер­жащиеся в кодексах поведения, корпорациям, их разработавшим. Здесь сно­ва работает теория Сола Алински о политическом «джиу-джитсу»: «Ни одна организация... не может в точности исполнять свои собственные правила. Но корпорации можно забить до смерти их собственным уставом»[182]. Бама Ат-рейя, руководитель базирующегося в США Международного фонда за права трудящихся (International Labor Rights Fund) объясняет, как эта стратегия может сработать в отношении высоколобого кодекса поведения Nike: «He бу­дем лукавить: лицемеры гораздо интереснее, чем простые грешники; гораздо легче привлечь внимание прессы и общества к тому, что Nike не проводит в жизнь собственный кодекс поведения, чем к тому, что она нарушает индоне­зийское трудовое законодательство»[183].

Постепенно становилось ясно, что эти «бумажные» кодексы поведения не ути­хомирили недовольных (разве что еще больше разозлили), и тогда неко­торые транснациональные компании стали переходить к более продвинуто­му типу корпоративных кодексов. Новые кодексы по-прежнему юридически необязательны, по-прежнему проводятся в жизнь на добровольной основе и при отсутствии серьезного мониторинга, но они все-таки более осмысленны, чем просто выражение благих намерений. К 1998 году накопилось столько различных образцов подобных кодексов, что даже самые убежденные борцы с потогонной системой производства должны были признаться, что потеряли им счет. Некоторые кодексы были разработаны при содействии западных правозащитных группировок или специалистов по этическим принципам инвестирования. Другие, подобные инициированному Биллом Клинтоном кодексу компаний швейной промышленности, были составлены по геогра­фическому принципу. У Gap есть кодекс, относящийся к одной фабрике в Сальвадоре, и местным правозащитникам позволено следить за его исполне­нием; кодексы, принятые Levi's, Mattel and Reebok, особо регламентируют принципы ведения бизнеса в Китае. Кодекс о детском труде, составленный Детским фондом ООН, Международной организацией труда и Пакистанс­кой ассоциацией промышленников, был подписан всеми крупными произво­дителями футбольных мячей; в нем предусмотрен внешний мониторинг, пре­доставление работающим детям образования и реабилитационного лечения. На волне студенческих «антипотогонных» кампаний 1998-1999 годов соб­ственные кодексы приняли и десятки университетов – только для того, впро­чем, чтобы потом всем вместе подписаться под клинтоновским кодексом ком­паний швейной промышленности, хотя это и совершенно другой текст. Тем временем Collegiate Licensing Company предложила собственный вариант «антипотогонного» кодекса для всех 160 представляемых ею американских учебных заведений – в результате некоторые из них теперь взирают на три кодекса. И в отличие от строгих кодексов, принятых университетами типа Дюка, кодекс CLC не предусматривает никакого разглашения информации и требует от подрядчиков выплаты не зарплат, обеспечивающих прожиточ­ный уровень, а только предусмотренных законом минимальных.

И венчает всю эту гору документов еще один кодекс, разработанный Сове­том по неотложным экономическим задачам (Council on Economic Priorities), нью-йоркской Группой по наблюдению за правами потребителей, составлен­ный в сотрудничестве с несколькими крупными корпорациями. Этот кодекс предусматривает инспектирование фабрик на соответствие требованиям и стандартам по таким основным вопросам, как охрана труда, техника безопас­ности, сверхурочная работа, детский труд и и многое другое. Согласно этой модели, транснациональные компании, такие, как Avon и Toys 'R' Us, вместо того чтобы стараться проводить в жизнь свои собственные кодексы, просто размещают заказы только на тех фабриках, которые подчиняются данному. Далее, фабрики подвергаются проверкам независимой аудиторской компании, которая присваивает добросовестно исполняющим кодекс сертификат S А 8000 (SA означает Social Accountability, «социальная ответственность»). Для неко­торых транснациональных корпораций этот кодекс оказался непомерно тре­бовательным; например, American Apparel Manufacturers Association приняла свой собственный, не такой строгий, добровольный кодекс, который тоже пре­дусматривает сертификацию фабрик по критерию «производство без пото­гонной системы».

В свете всего этого не приходится удивляться, что к середине 1999 года вся совокупность проблем потогонной системы производства выродилась в лабиринт соперничающих между собой кодексов. Профсоюзы и религи­озные организации, ранее присоединившиеся к клинтоновскому кодексу ком­паний швейной промышленности, вышли из него в знак протеста против слабости мер по проведению его установок в жизнь и отсутствию монито­ринга фабрик и обвинили правозащитников, не вышедших вслед за ними, в продажности. Активисты студенческого «антипотогонного» движения пове­ли наступление против участия в клинтоновском кодексе своих университе­тов, настаивая, что никакой кодекс, составленный самими корпорациями или поднадзорный им, пусть даже и косвенно, не может иметь никаких досто­инств. Надзор должен осуществляться профсоюзами или правозащитными организациями.

Еще больше путаницы внесло странное объединение нескольких круп­ных правозащитных групп с корпоративным сектором. В 1999 году не­сколько транснациональных корпораций, пользующихся самой дурной славой на планете – Dow Chemical, Nestle, Rio Tinto и Unocal – устреми­лись к сотрудничеству с правозащитными группировками и Программой ООН по развитию. Вместе они сформировали небывалого дотоле образ­ца «зонтичные» организации с названиями «Форум гуманного бизнеса», «Партнеры по всемирному развитию» и «Организация содействия все­мирному устойчивому развитию», которые сулили «улучшить взаимодей­ствие и сотрудничество между глобальными корпорациями и обществен­ными организациями»[184]. Цели у транснациональных корпораций и правозащитных групп, утверждали они, на самом деле общие; права чело­века полезны для бизнеса: их соблюдение – важный критерий успешной работы. Очень соблазнительно воспринять эту радикальную перемену курса многих транснациональных корпораций как большую победу учас­тников антикорпоративных кампаний. Может быть, и впрямь корпора­ции увидели свет истинный, и все мы теперь – друзья и братья? Гарвард­ский профессор бизнеса Дебора Л. Спар – одна из тех, кто провозглашает эту зарю нового века. Она утверждает, что антикорпоративная обществен­ная деятельность настолько сильно пристыдила корпорации, что злоупот­ребления теперь противоречат их финансовым интересам. Она называет это «феноменом прожектора». Внешнее регулирование теперь ни к чему, потому что «фирмы будут отказывать допускающим злоупотребления поставщикам или заставлять их исправиться, потому что теперь это в их финансовых интересах, – пишет она. – Прожектор общественного вни­мания не изменяет нравственных качеств американских производителей. Он изменяет их финансовые результаты».[185]

Несомненно, компании, подобные Nike, поняли, что пренебрежение правами трудящихся может обходиться им дорого. Но луч прожектора, направленный на эти компании, – блуждающий и случайный: он может высветить несколько участков глобального производственного конвейе­ра, но все остальное по-прежнему окутывает мгла. Права человека при таком подходе не защищаются, а лишь выборочно уважаются: реформы вводятся исключительно в связи с тем, на что в последний раз был на­правлен луч. Нет ни малейших признаков, что эта реформаторская дея­тельность хоть в какой-нибудь мере выливается в универсальные нормы этичного корпоративного поведения, которые будут применяться во всем мире, и никакая универсальная система проведения их в жизнь даже и не маячит на горизонте.

Вместо этого ситуация с накоплением добровольных кодексов пове­дения и инициатив по этическим принципам ведения бизнеса представля­ет собой нагромождение половинчатых и непоследовательных решений в отдельных аварийных ситуациях. Например, в середине 1999 года, когда Nike выступала спасителем рабочих в Индонезии, объявляя о повышении ставок, она одновременно отказывалась от более высокооплачиваемых ра­бочих в той же Индонезии и перебиралась в Китай, где права рабочих менее всего защищены, надзор практически невозможен, а ставки самые низкие. Levi's ушла из Бирмы, потому что ее пребывание там стало невоз­можным, но тут же вернулась в Китай, который покинула несколько лет назад по той же причине. Затем компания разработала судьбоносный ко­декс поведения для Китая, но в это же самое время сокращала тысячи ра­бочих мест в Европе и Северной Америке. В то время как все превозноси­ли Gap в качестве образца открытости и реформирования в Сальвадоре, демонстранты у дверей магазинов компании в Нью-Йорке и Сан-Фран­циско кричали о невыносимых условиях работы на ее фабриках на Сайпа­не и в России. Кроме того, циркулировали крайне противоречивые сооб­щения о том, как фактически выполняются или не выполняются на фабриках даже самые строгие корпоративные кодексы, и слышало ли о них вообще подавляющее большинство рабочих во всем мире. И разумеется, никакой системы контроля для получения точной картины того, что реально происходит на производстве, не существует. Спору нет, из всей этой пиаровской бучи выделилось несколько творческих и эффективных начинаний, но факт остается фактом – этот фрагментарный подход не поможет сформулировать устойчивую политику в области трудовых от­ношений и защиты окружающей среды для глобальной экономики.

Если способы, с помощью которых транснациональные корпорации, такие, как Nike и Shell, справлялись со своими скандалами, выглядят слиш­ком хаотичными для столь четко налаженных предприятий, то этот хаос впол­не может быть преднамеренным. Пусть кодексы поведения и не искореняют злоупотреблений, но им весьма успешно удается затушевывать тот факт, что, когда речь заходит о способах устранения злоупотреблений в трудовых от­ношениях и в вопросах охраны окружающей среды, цели у транснациональ­ных корпораций и у граждан разные. Даже когда есть искреннее единодушие в понимании того, что проблемой необходимо заниматься (скажем, пробле­мой детского труда), за разговорами о нравственности и партнерстве стоит классическая борьба за власть.

С тех самых пор, когда крупнейшие транснациональные корпорации перестали отрицать наличие в их глобальных операциях нарушений прав человека, идет борьба, но не за то, следует или не следует устанавливать кон­троль, а за то, кто этот контроль будет осуществлять. Будет ли это народ и его выборные представители? Или сами глобальные корпорации? Из корпора­тивных кодексов видно, какое направление предпочитают корпорации. Воп­рос в том, чем ответят на это граждане.

Подтекст кодексов поведения – враждебность по отношению к идее о том, что граждане могут через профсоюзы, законы и международные согла­шения взять в свои руки контроль над условиями труда и экологическими последствиями индустриализации. В 20-х и 30-х годах прошлого века, ког­да проблемы потогонной системы производства, детского труда и здоровья трудящихся составляли на Западе приоритетные пункты политической повестки дня, эти проблемы разрешались с помощью массового профсоюз­ного движения, непосредственных переговоров между рабочими и работо­дателями и через правительства, принимавшие новые жесткие законы. То же самое можно было бы осуществлять и теперь, только уже в международ­ном масштабе, путем проведения в жизнь существующих соглашений Меж­дународной организации труда, если бы за выполнением этих соглашений следили с таким же рвением, с каким Всемирная торговая организация ныне стремится обеспечивать выполнение правил международной торговли.

Всемирная декларация прав человека давно провозгласила свободу объединений. Если бы уважение к этому праву стало необходимым усло­вием для торговли и инвестиций, это изменило бы зоны свободной тор­говли буквально за один день. Если бы рабочие в этих зонах имели воз­можность договариваться о своих правах без страха репрессий со стороны правительств или немедленного «перелета» фабрик в другие регионы, не­обходимость в корпоративных кодексах и независимом контроле практи­чески отпала бы. Правительства таких стран, как Филиппины и Индоне­зия, следили бы за выполнением этих норм и своих собственных законов из страха перед экономическими последствиями. Но ведь жесткий конт­роль такого рода и есть именно то, против чего, с тех самых пор, как была введена свободная торговля, агрессивно борется корпоративный мир, де­лая беззубыми декларации и соглашения ООН и сопротивляясь любым предложениям увязать торговые соглашения с соблюдением нацио­нальных трудовых кодексов и мерами по охране окружающей среды. Соб­ственно говоря, именно такого контроля транснациональные корпора­ции лихорадочно пытаются избежать с помощью принятия собственных добровольных кодексов.

Вот почему после того, как Nike и десятки университетов вошли в так называемое «Партнерство Белого дома», Чарлз Кернаген сказал, что «анти­потогонное движение», одним из зачинателей которого он был, стало те­перь совсем другой историей. Прошли те дни, когда самой насущной зада­чей было убедить компании, что у них вообще есть проблемы. «Nike надеется возглавить нашу борьбу, – пишет он. – И то, что мы сейчас наблюдаем, – это не более и не менее, как битва за то, кто будет определять пути устране­ния злоупотреблений потогонной системы. Nike как бы говорит: «Предос­тавьте это нам. У нас есть добровольно взятый на себя кодекс корпоратив­ного поведения. У нас есть специально назначенные люди. Мы сами все решим. Идите домой и забудьте обо всем»[186].

Есть нечто орвеллианское в идее превращения борьбы за фундамен­тальные права человека в международный бизнес, «продукция» которого подлежит обязательной сертификации и контролю качества, как и любой другой товар, – к этому ведут корпоративные кодексы поведения. Гло­бальные трудовые и экологические стандарты должны устанавливать законы и правительства, а не консорциум транснациональных корпораций и их руководители, следующие рекомендациям консультирующих их спе­циалистов по связям с общественностью. Суть дела здесь в том, что корпо­ративные кодексы поведения – составлены ли они отдельными компани­ями или их группами, предусмотрены ли в них механизмы независимого общественного контроля или они являются просто бесполезными клочка­ми бумаги – нельзя назвать демократически контролируемыми закона­ми. Даже самые строгие, добровольно принятые кодексы не могут подчи­нить транснациональные корпорации внешней коллективной власти. Наоборот, они дают самим корпорациям беспрецедентную власть друго­го свойства: власть строить свои собственные частные юридические сис­темы, самим вершить над собой суд и расправу, как будто они являются некими самостоятельными государствами.

Так что не стоит заблуждаться – это именно борьба за власть. Передо­вая статья в Journal of Commerce недвусмысленно представляет работодате­лям кодексы поведения как менее травматическую альтернативу обществен­ному контролю, осуществляемому извне. «Добровольный корпоративный кодекс помогает убрать камень преткновения на пути международных тор­говых переговоров – вопрос о том, следует ли делать требование о соблюде­нии норм трудового кодекса частью торгового соглашения. Если... проблема потогонных цехов будет решена вне контекста торговых отношений, их нор­мы перестанут быть орудием в руках протекционистов»[187].

Такие предупреждения неявно содержат в себе намек, что, несмотря на неэффективность правительств и победоносную корпоративную ри­торику, механизмы регулирования деятельности транснациональных кор­пораций все-таки существуют. Как мы видели, существуют и торговые соглашения, и местные законы об избирательных закупках, и кампании за этические принципы инвестирования. Но ведь можно еще поставить в за­висимость от выполнения корпорациями определенных условий и прави­тельственные займы, и страховые гарантии иностранным инвесторам, и участие в работе торговых представительств. Можно, конечно, сомневать­ся, что транснациональные корпорации согласятся с такими ограничени­ями своей глобальной мобильности. Но ведь последние четыре года пока­зали, что можно заставить самые могущественные и прибыльные корпорации постоянно повышать планку требований к своей деятельнос­ти в отношении социальной ответственности. И если общество остается обществом, планку можно поднимать еще выше и, в конце концов, вывести эти вопросы из-под корпоративного контроля и перевести их в сферу об­щественных интересов.

 

Заключение



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-04-02 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: