Дар, приносимый кому-либо или чему-либо священному, чаще всего в форме убитого животного или человеческого существа. Большинство современных религий считает, что человеческие жертвоприношения суть святотатства, точнее, что каждый человек имеет право приносить в жертву только лично себя. В этом проявляется подчинение религии морали, что можно только приветствовать и что служит одним из самых верных признаков новейшего мышления. Но тогда, скажут нам, отсчет новейшего времени следует вести с Авраама. Почему бы и нет? Хотя понимать это мы начали, пожалуй, только после Канта.
В более общем значении жертвоприношением называют дар, приносимый кому-то или во имя чего-то, что человек любит и уважает. Высшим жертвоприношением является собственная жизнь, но не потому, что мы считаем ее бесценной, а потому, что она обретает ценность, только служа чему-то другому, какой-то высшей цели либо какому-то другому человеку, измена которому будет означать измену самому себе. Именно так поступают герои, и по этому поступку мы их и узнаем – посмертно.
Жестокость (Cruauté)
Стремление причинять другим страдание, получая при этом удовольствие. Этим жестокость близка к садизму, но еще более предосудительна. Садизм – одна из форм извращения, тогда как жестокость – порок. На мой взгляд, жестокость – один из самых тяжких грехов, хуже которого нет и быть не может.
Животного-Машины Теория (Animaux Machines, Théorie Des-)
Предложенная Декартом и картезианцами теория, согласно которой животные суть механизмы, лишенные способности мыслить и чувствовать. Собака скулит, когда ее бьют? Ну и что? Будильник тоже звенит, а дверь скрипит. Но никому из нас и в голову не придет пожалеть будильник или дверь. К счастью, здравый смысл и достижения биологии довольно скоро положили конец этой бредовой философской теории. Это не значит, что в животном нет ничего механического. Это значит, что животное является животным постольку, поскольку наделено определенными механизмами, позволяющими ему испытывать ощущения и чувства. Бесчувственное животное перестало бы быть животным и превратилось в робот природного происхождения. И напротив, робот, наделенный способностью чувствовать, становится, как это демонстрируют научно-фантастические фильмы, искусственным животным. В этом понятии нет ничего противоречивого, и лично я не вижу ничего, что могло бы препятствовать определению его правового статуса.
Животные (Animaux)
Существа, наделенные способностью двигаться и чувствовать. Наделены ли они также способностью мыслить? Конечно, ведь человек мыслит, а он тоже животное. Разум других животных, хоть он обычно и ниже человеческого, различается по степеням сложности, которые могут быть измерены. Шимпанзе умнее собаки, а собака умнее устрицы. Впрочем, ум в животном не главное. В законченном дебиле животного не больше и не меньше, чем в гении. Можно ли сказать, что в дебиле меньше человеческого? Нет, нельзя, ибо при всей своей дебильности он по-прежнему принадлежит к тому же виду. Биология в этом смысле более надежный, хотя и более «требовательный» проводник, чем антропология. Человек не может быть определен как мыслящее животное. Человек – это животное, родившееся от двух человеческих существ. Во всяком случае, именно так обстояло дело до последнего времени, и это одна из причин моего враждебного отношения к клонированию. Естественное рождение предполагает разнообразие существ, а клонирование ограничивается их простым повторением, вот почему первое лучше второго.
Натуралисты традиционно выделяют три царства: царство минералов, растительное царство и царство животных. Но переход от одного царства к другому далеко не так нагляден, как многие об этом думают. В качестве примера достаточно указать на кораллы и губки. Однако принципиальные различия между царствами остаются достаточно очевидными. Минералы не относятся к живым существам. Растения лишены души. Только животные имеют душу, только они чувствуют, что живут. Это открывает перед ними мир удовольствия и страдания. А нас, людей, заставляет почувствовать перед ними ответственность. Декарт был гуманистом, но его подход к животным бесчеловечен.
Жизнь (Vie)
Самое красивое из определений жизни принадлежит, на мой взгляд, Биша (110): «Жизнь – это совокупность функций, противостоящих смерти» («Физиологические исследования», I, 1). Это одно из проявлений conatus ’а, но весьма специфическое. Это определенный способ, каким данное существо продолжает свое бытие, включающий развитие (рост), восстановление (обмен с окружающей средой посредством питания, дыхания, фотосинтеза и т. д.), адаптацию и стремление к воспроизведению (размножение). Жить значит предпринимать жизненные усилия. Твердое желание продолжаться – вот что такое подлинный вкус к жизни и, как показал Спиноза, принцип всякой добродетели («Этика», IV, теорема 21, 22 и королларий).
Словом «жизнь» обозначают также и продолжительность этого усилия – тот временной промежуток, который отделяет зачатие от смерти. Однако ценность жизни определяется не столько в зависимости от величины этого промежутка, сколько от того, чем этот промежуток заполнен. Во всяком случае, это справедливо по отношению к большинству людей. Цель их жизни – счастье, а не долгожительство, норма их жизни – человечность, а не здоровье. Здесь Биша с его биологией нам больше не помощник, и мы обратимся к Монтеню и к философии: «Смерть действительно конец, однако не венец жизни. Это ее последняя грань, ее предел, но не в этом же смысл жизни, которая должна ставить себе свои собственные цели, свои особые задачи. В жизни надо учиться тому, как упорядочить ее, должным образом прожить, стойко перенося все жизненные невзгоды» («Опыты», книга III, глава 12). Нужно ли учиться умирать? А зачем, если так или иначе все равно с этим справишься? Нужно ли учиться жить? Вот это другое дело, и этому учит философия.
З
Забвение (Oubli)
Понятие, обратное не памяти (забвение подразумевает память), а воспоминанию. Забыть значит перестать помнить о чем-то, что по меньшей мере в течение какого-то времени удерживалось в памяти. Забвение совсем не обязательно свидетельствует о патологии или связано с чувством вины; довольно часто оно выступает как своего рода форма сохранения здоровья или даже великодушия. Вот что пишет Ницше во второй главе своих «Несвоевременных размышлений»:
«Кто не может замереть на пороге мгновения, забыв обо всех минувших событиях, кто не может без страха и головокружения на мгновение застыть на одной точке, тот никогда не узнает, что такое счастье, хуже того, никогда не совершит ничего такого, чтобы сделать счастливыми других […]. Всякое действие требует забвения. […] Жить можно почти без воспоминаний, и жить счастливо, как показывает пример животных, но жить, ни о чем не забывая, – нельзя… Когда бессонница и постоянное пережевывание исторического смысла достигают определенной степени, они начинают вредить всему живому и в конце концов разрушают его, идет ли речь об отдельном человеке, нации или культуре».
В то же время нельзя забыть обо всем, иначе придется отречься от собственной человечности. Вот почему забывание является неотъемлемой частью работы памяти. Это ее отрицательный полюс, помогающий осуществлять обязательный отбор, в результате которого мы запоминаем лишь то, что полезно, приятно или необходимо (то, о чем мы вспоминаем под влиянием интереса, благодарности или долга).
Забота (Souci)
Память о будущем, вызывающая не столько доверие, сколько беспокойство. Человек всегда озабочен – постольку, поскольку он обладает разумом (а значит, и памятью) и отличается хрупкостью (а значит, вынужден беспокоиться). Хайдеггер прав, причисляя заботу к структурным единицам «бытия в мире», постоянно обращенного вперед, постоянно преисполненного тревоги, постоянно повернутого к будущему и смерти. Впрочем, правы были и древние греки, видевшие в заботе нечто прямо противоположное мудрости. Люди, и только они, не мудры, и это их главное свойство. Вот почему им приходится заниматься философией. Это позволяет им хотя бы немного приблизиться к мудрости и отойти от самих себя. Значит ли это, что они становятся менее человечными? Отнюдь. Но они становятся менее эгоистичными, менее беспокойными, менее озабоченными и все успешнее открываются настоящему, действию и всему миру.
Загадка (Énigme)
Задача, которую мы не в силах решить, но не потому, что она превосходит наши средства познания (тогда это была бы тайна), и не потому, что она не поддается доводам логики (тогда это будет апория), а потому, что она неверно поставлена. Вот почему Витгенштейн (111) говорил, что «загадки не существует». Точнее будет сказать, что загадка существует только для того, кто попался на ее удочку; на самом деле это не более чем игра, иллюзия.
Заключение (Inférence)
Переход от высказывания, принимаемого за истинное, к другому высказыванию, которое в качестве следствия первого также принимается за истинное в силу необходимой или полагаемой необходимой связи между ними. Этот переход может быть индуктивным (если от частных фактов переходить к более общему выводу) или дедуктивным (если от одного суждения переходить к одному из его следствий). Принято считать, что индуктивное заключение позволяет осуществить переход лишь от истинного к вероятному, а дедуктивное – от истинного к истинному. Не следует однако торопиться с выводом о том, что факты ничего не значат. Ведь одного-единственного факта может хватить, чтобы опровергнуть самую громкую теорию: достаточно применить принцип дедуктивного заключения, в крайнем случае – в виде modus tollens (по умолчанию (лат.)). Именно такой подход Карл Поппер назвал фальсификацией («Логика научного исследования», главы I, III и IV).
Закон (Loi)
Универсальное и обязательное к исполнению высказывание. Очевидно, что понимаемых в этом смысле «законов природы» не бывает. Мы употребляем это слово по аналогии, имея в виду определенные наблюдаемые закономерности. Напротив, разумность универсума молчалива (никаких высказываний) и проста (никаких категорических требований). Ей хватает порядка тождества, а ее необходимость, если бы вдруг понадобилось дать ей формулировку, звучала бы не в повелительном, а в изъявительном наклонении. Человеческие законы стремятся к этой модели («каждому приговоренному к смерти отрубят голову»), но полностью не достигают ее никогда. Это происходит от недостатка возможностей или избытка желания. Отсюда идея Бога, являющего собой всемогущую волю: Бог существует одновременно в изъявительном и в повелительном наклонениях. Доведенная до предела идея молчания избавляет нас от антропоморфизма в обоих этих видах.
Закон есть то, что исполняется обязательно (необходимость) или должно исполняться обязательно (правила и обязательства). В первом случае мы говорим о законах природы, во втором – о нравственных и юридических законах. Первые не зависят от нашего желания или нежелания, но действуют одинаково неизбежно на всех. Вторые, устанавливаемые согласно воле большинства, никому не навязываются: они существуют в качестве законов постольку, поскольку мы обладаем возможностью их нарушать. Если бы убийство было невозможным, не нужен был бы ни один закон, запрещающий убийство. Если бы земное притяжение можно было отменить, оно перестало бы быть законом.
Первостепенное значение имеет юридическое значение термина. Закон это прежде всего обязательство, налагаемое властью. О законах природы можно говорить лишь во вторую очередь, потому что в нашем воображении существует представление, что природа тоже подчиняется какой-то власти, которая должна быть Богом. Разумеется, это не более чем метафора. Природа не настолько свободна, чтобы кому-то повиноваться. Что касается Бога, то он слишком свободен, чтобы командовать.
Было бы непростительным упущением не привести знаменитое определение, предложенное Монтескье: «Законы в самом широком значении этого слова суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей» («Дух законов», книга I, глава 1). Впрочем, удовлетвориться этим определением мы также не можем. Ведь если признать, что это определение верно, откуда же тогда берутся плохие законы? Дело в том, что Монтескье, как позже и Огюст Конт, думал в первую очередь о законах природы, которые не бывают ни хорошими, ни плохими и являют собой всего лишь «постоянные отношения между наблюдаемыми явлениями» («Речь о позитивном разуме», § 12). Человеческие законы иные: они обязательны ровно настолько, насколько мы делаем их обязательными, что не гарантирует ни их справедливости, ни необходимости им подчиняться. Следовательно, понятие закона остается смешанным и служит главным образом маскировке той самой двойственности, которая и составляет его суть. Это делается для того, чтобы мы могли назвать тот или иной факт справедливым, а справедливость – действующей. Таким путем мы пытаемся уйти от хаоса и отчаяния. Истина же состоит в том, что не существует ничего, кроме фактов. Но разве найдется человек, способный ее вынести?
Законность (Légalité)
Фактическое соответствие закону. Не следует путать законность с легитимностью, предполагающей оценочное суждение, и нравственностью, порой толкающей на нарушение юридического закона и не сводимой к соответствию нравственному закону. Например, поясняет Кант, таков купец, ведущий свои дела честно с единственной целью – сохранить покупателей. Он действует в согласии с долгом, но отнюдь не из чувства долга (действует как должно, но в корыстных интересах). Его поступки, совершенно законные (в обоих смыслах слова – юридически и нравственно), тем не менее лишены собственно нравственной ценности (поскольку поведение может иметь нравственную ценность только при условии, что оно бескорыстно). Таким образом, законность является не более чем фактом, ничего не говорящим ни об обоснованности того или иного поступка, ни тем более о его нравственной стороне. Антиеврейские законы правительства Виши, даже если признать их юридическую неуязвимость, не были легитимны: их принятие, применение и даже подчинение им (исключая жертв, у которых просто не было другого выхода) – безнравственны.
Запирательство (Dénégation)
Отрицание, сознательное или неосознанное, того, что известно в качестве истины.
Запирательство – своего рода ложь или заблуждение (отрицание истины означает безоговорочное утверждение лжи), носящие скорее оборонительный характер. В психоанализе запирательством часто называют защитный механизм, смысл которого заключается в том, что человек формулирует вытесненное желание или чувство, отказываясь признать, что испытывает его. «Не хочу сказать, что я желаю смерти своему отцу, но…» Этот механизм позволяет приоткрыть клапан подсознания, не только полностью не снимая с него «крышку», но даже позволяя ей удержаться на месте. Аналогичный механизм действует и в повседневной жизни. Если человек начинает свою речь словами: «Я не расист, но…», можно быть почти уверенным, что перед нами все то же внутреннее запирательство.
Заслуга (Mérite)
То, что делает достойным похвалы или награды. Часто думают, что заслуга зависит от человеческой воли, однако это заблуждение. Никто из нас не рождается талантливым или гениальным по собственному желанию, но разве это причина, чтобы воздавать хвалу трудолюбивой посредственности? Также нельзя с уверенностью сказать, что храбрость целиком обусловлена свободой воли, но это не мешает нам восхищаться храбрецами и осыпать их наградами. Странно выглядело бы такое понимание заслуги, в соответствии с которым мы считали бы Моцарта менее достойным восхищения, чем Сальери (ведь он сочинял музыку, прикладывая куда больше усилий), а святость и героизм – не такими высокими достижениями, как наши собственные скромные старания вырваться за грань посредственности…
Тот, кто отдает без удовольствия, не может считаться щедрым, учил Аристотель. Это не щедрость, а преодолевающая себя скупость. Неужели же мы станем превозносить такого скупца и воздавать ему по заслугам больше, чем человеку, расстающемуся со своим добром легко, спонтанно, почти не задумываясь, потому что любовь и щедрость успели стать для него чем-то вроде второй натуры?
Сердцу не прикажешь, отмечал Кант, и любовь не возникает по приказу. Несмотря на это, я по-прежнему твердо придерживаюсь убеждения, что любовь, во всяком случае любовь дающая (греч. philia, agape), – заслуга, и притом величайшая из всех. Иначе с чего бы христианам превозносить Христа?
Зверство (Brutalité)
Склонность к насилию. Мы называем зверем того, кому не просто не хватает мягкости (в этом случае мы сказали бы, что перед нами грубиян), а того, кому также не хватает ума, тонкости, самоконтроля, уважения к другим людям и сострадания к ним. Жалкое создание – зверь.
Зверь (Béte)
Всякое животное, не являющееся частью человеческого ро да. Главным отличительным признаком человека от зверя является его способность к мышлению. Действительно, если не принимать во внимание случаи врожденной патологии или жертв несчастных случаев, самый глупый человек все равно умнее самого умного шимпанзе. Мышление связано с телом посредством мозга, следовательно, с родом – посредством генов. Гены не заменяют воспитания, это очевидно. Но разве можно воспитать безмозглое существо? Приобретенное здесь предполагает врожденное, а культура является частью природы. Имеют ли звери какие-либо права? Между собой – нет (пожирая свою жертву, лев не нарушает прав газели, а воробей – прав земляного червя). Но вот у нас, людей, есть перед зверями обязательства: обязательство не причинять им бессмысленных страданий, обязательство не истреблять их, не унижать их, не мучить их. Тон всему этому задает страдание, в отношении человека к зверям означающее сострадание. Способны ли на сострадание звери? Судя по всему, нет. Но это не освобождает нас от необходимости быть сострадательными к тем, кто этой способности лишен.
Здоровье (Santé)
«Здоровье – ненадежное состояние, не сулящее ничего хорошего». Автор этого высказывания доктор Нок (112), очевидно, прав. Если ты не болен, то можешь заболеть, мало того, если с тобой не произойдет несчастный случай со смертельным исходом, ты обязательно заболеешь. Абсолютного, окончательного здоровья не бывает; есть лишь сражение против болезни, против смерти, против изнашивания организма, – это сражение и есть здоровье. Это не просто отсутствие болезней (говорим же мы о «плохом здоровье»), это та сила, которая существует внутри нас и помогает противостоять болезням. Иначе говоря, здоровье есть сама жизнь в своем действующем и действенном равновесии. «Жизнь – это продолжительная победа», – сказал Жан Баруа (113), но каждый из нас знает, что вечно она продолжаться не будет. Здоровье – не триумф жизни, а вечный бой за жизнь.
Всемирная организация здравоохранения (ВОЗ) дает свое определение здоровья, настолько нелепое, что мы не можем удержаться, чтобы не привести его здесь. «Здоровье это не просто отсутствие болезней или физических изъянов. Это состояние полного физического, психического и социального благополучия». По этой логике, в Советском Союзе поступали совершенно правильно, запирая диссидентов в психиатрические лечебницы: эти люди были действительно больны, ведь их благополучие, особенно психическое и социальное, было далеко не полным… Что касается меня, то за всю свою жизнь, начиная с самого рождения, я навряд ли припомню хоть три дня, когда чувствовал себя настолько здоровым, чтобы отвечать требованиям ВОЗ. Хотя довольно часто я чувствую себя просто хорошо. Но о «полном благополучии», конечно, не идет и речи. «Всегда есть что-нибудь, что идет наперекосяк», – писал Монтень. Или мы чем-то озабочены, или у нас что-нибудь болит, или мы чего-то опасаемся… «Доктор, сегодня утром я думал о смерти. Это тревожит меня. Я чувствую, что мое состояние не полностью благополучно. Может, что-нибудь пропишете?» Рассуждать подобным образом значит смешивать здоровье и спасение, то есть медицину и религию. Бог умер, да здравствует медицинское страхование!
Впрочем, и в начале статьи я уже упоминал об этом, здоровье и в самом деле не равнозначно простому отсутствию болезней. В обратном случае следовало бы допустить, что мертвецы и камни обладают отменным здоровьем. Значит, здоровье – это не отсутствие болезней, а та потенциальная сила – конечная, непостоянная и действительно преходящая, которая позволяет бороться с болезнями и преодолевать их. Вот почему здоровье – самый драгоценный дар. Более дорогой, чем мудрость? Конечно. Ведь никакая мудрость не возможна без здоровья, во всяком случае умственного. Здоровье – не высшее благо (оно не заменяет ни счастья, ни добродетели), но оно самое важное из благ, ибо является условием для всех остальных. Не спасение, а бой. Не цель, а средство. Не победа, а сила. Здоровье – это conatus всякого живого существа, пока ему худо-бедно удается оставаться в живых.
Здравомыслие (Bon Sens)
Обыденный человеческий разум, не претендующий сколько-нибудь в качестве присущего всем людям свойства. Здравомыслие – это отношение человека к истине или, как говорит Декарт, «способность верно судить и отличать истинное от ложного».
Монтень шутливо отмечает, что здравомыслие есть такая вещь, которой все люди владеют в достатке, поскольку ни один из нас никогда не жалуется на его нехватку («Опыты», книга II, глава 17). Декарт на основании этого, и, возможно, не без иронии, приходит к выводу, что «здравомыслие есть вещь, распределенная справедливее всего», которая «от природы одинакова у всех людей» («Рассуждение о методе», I). Но подобный вывод выражает не только смешение здравомыслия с разумом, что Декарт делает намеренно, но и смешение универсальности как теоретического понятия с равенством как фактическим явлением. Все мы обладаем одним и тем же разумом, потому что другого не существует, но это ни в коем случае не служит доказательством того, что все мы обладаем им в равной или в достаточной мере. Здравомыслие в том и заключается, чтобы это сознавать – так же, как свое отличие от разума и невозможность ни тому ни другому претендовать на звание абсолютного.
Абсолютным разумом может быть только Бог. Здравомыслие как проявление чисто человеческого разума и отделяет нас от Бога и служит ему заменой.