Город продолжали бомбить с воздуха, а Ион Косташ уверял по радио, что национальная армия не применяла военную авиацию в Приднестровье. МИГи-29 с румынскими летчиками пытались разбомбить мост, но бомбы упали за мостом, на село Парканы.
В Бендерах начиналась паника, беженцы шли и шли, перебираясь на ту, тираспольскую сторону. Т. Зенович, бывший в Тирасполе, кинулся к Смирнову, мол, ежели вы не примете меры и сдадите город, оставшиеся в живых наши люди вас проклянут![5]
У нас резерва уже нет, боеприпасы кончаются, есть убитые и раненые. Смирнов вызвал министра госбезопасности МПР В. Шевцова и приказал ему: все, что есть, отправить в Бендеры. (Это «все» было – батальон «Днестр», два бронетранспортера, стрелковое оружие и боеприпасы.)
Но уже подразделения, участвовавшие в атаке на полицию, начали отходить, хотя Костенко и пытался удержать их, обещая поставить к стенке того, кто отдал приказ об отступлении. Но приказ об отступлении все-таки был дан… И тут опять начинается нечто непонятное.
Рассказывает Ф. Добров: «К 24 часам, сняв с позиций всех гвардейцев и технику, разъяренный, с глазами навыкате, Ю. Костенко ворвался в рабочий комитет, всех повыгонял, сел на стул и подозвал меня: «Видишь, - сказал он со злостью, - как нас предали!» Потом выругался и добавил, что надо собирать всех командиров».
Начался очень нелегкий разговор: надо ли оставлять город? Против ухода были Добров и какой-то азербайджанец, уверявший командиров, мол, уйдем, останутся женщины и дети, кто их защитит! Ю. Костенко говорил последним (цитирую по книге Волового): «Помню, сказал, что ему терять нечего – квартиры нет, жены здесь нет, дочке не дали закончить школу. А Когут, мол, пьет себе кофе и жрет колбасу. Так вот, он не хочет, ради того, чтобы они там, в подвале исполкома, ели и пили, посылать людей на смерть. Потом он предложил поставить вопрос об уходе из города на голосование. В рабочем комитете было тогда человек двадцать пять, только двое или трое были против, остальные проголосовали за вывод войск. Тут же Ю. Костенко позвонил в казармы гвардии и дал команду майору Дзюбе с остатками второго батальона отправиться на базу республиканской гвардии, захватить все документы и оружие».
«Появился Лосев, который долго с помощью женщин, уговаривал Ю. Костенко не уводить часть, бесполезно. Запомнилось также, что подошли ополченцы и укоряли командиров, что они, мол, с оружием уходят, а нам что делать, голыми руками пробиваться? Тут же открыли два ящика с автоматами, которые ополченцы сразу же разобрали».
А вот тут опять начинается неясность, которую Воловой обходит, но которую обойти нельзя. Меня согласно уверяли, что приказ оставить город был передан по телефону из Тирасполя. Позднее так и не удалось добиться, кто же отдал этот приказ? Никак не Костенко, который был тут, на месте, и у которого, вследствие постоянных измен, попросту сдали нервы. И хоть и взял он эту вину на себя, но… По приказу, отданному неизвестно кем (за протекшие годы никто так и не признался) из города ушли казаки, только что врывавшиеся в исполком и угрожавшие, ежели не придет техника «всех расстрелять», ушли иные формирования, торопливо уходили жители, оставляя город пустым, пробирались берегом под опорами автомобильного моста, лезли к железнодорожному мосту, где, дабы защитить их от пуль, стояли в ряд рефрижераторы, за их защитою перебегали на левый берег. Тут их грузили в машины и везли на станцию Раздельная, там кормили, устраивали. Многие уезжали совсем, кто отправлял родных или детей и позже возвращался в город.
Рассказывает председатель исполкома В. Когут:
«Помощи не было. Я звонил Смирнову, тот просил продержаться сколько возможно, что он едет в штаб к Неткачеву. Вскоре стал известно, что и казаки уводят свои бронетранспортеры из города. Меня уговаривали ехать в Тирасполь. Я сказал, что это будет истолковано, как бегство, и послал вместо себя В. Харченко и еще двоих депутатов. Те были поражены тишиной и спокойствием, царящими в Тирасполе. И. Смирнова нашли у генерала Неткачева. Постарались объяснить всем, что бои идут уже на подступах к горисполкому. Неткачев их успокоил, сказав, что это должно скоро кончиться, так как якобы Б. Ельцин говорил по телефону с Мирчо Снегуром и достигнута договоренность о прекращении огня с 23.00.
В 23.00 огонь прекратился. И тут мы узнали, что исполком оставлен, а выходящая из города колонна гвардейцев расстреляна своими же».
Когут уходил из исполкома вместе с последними ополченцами. Слышались звуки боя. Пробираясь задами к мосту, он узнал тут о произошедшей только что трагедии.
Оказывается, колонна, состоящая из гвардейцев и ополченцев, выходившая из города, шла по дуге, огибавшей вокзал, и, приближаясь к крепости, притушила фары – ибо кто-то сказал, что в крепости уже засели опоновцы. Был второй час ночи, не видать ни зги. Во тьме прошли какие-то машины и дежурный решил, что это как раз и прошел Ю. Костенко с гвардейцами. А тут какая-то женщина позвонила на командный пункт, сообщив, что со стороны села Притягайловки в направлении крепости идет колонна тяжелой техники, разумелось, румынской. Далее даю слово оперативному дежурному:
«Действительно, мимо нас в 2 часа 40 минут начала проходить колонна. Представьте себе абсолютно черную, безлунную ночь. Идущий впереди колонны танк, или еще что-то тяжелое, ревел очень громко. Вся техника шла с потушенными фарами. Несмотря на это, мы не начинали стрелять. Но ближе к автомобильному мосту возле крепости находились подразделения, по-моему, казаков и милиции. Первые выстрелы по колонне раздались именно оттуда. А так как на крепостном валу нервы у всех были напряжены до предела, то многие не выдержали, и тоже открывали огонь». (Да и хотелось, ох, как хотелось дать, наконец, прикурить этой снегуровской сволочи!). Из колонны ответили автоматным огнем. Стрелять по колонне начали и со стороны химбата. «Стрельба со всех сторон стояла страшная, - рассказывает один из гвардейцев, - такие ощущения, не дай Бог, никому испытать. Затем кто-то догадался осветить прожектором флаг на бронетранспортере. Раздались крики, постепенно стрельба стихла. Только были слышны стоны раненых». Продолжает дежурный: «С контрольно-пропускных пунктов в штаб стали докладывать о раненых и убитых. Звонят – двое убитых, затем – еще четверо, и т. д. Меня это поразило – такого не могло быть! Потом разобрались, и раненых, и убитых стали заносить в крепость. Позже ко мне пришел начальник штаба этого батальона, майор Дзюба. Он производил впечатление невменяемого, хотя шел, как говорит, в конце колонны. Кричал, но уже криком мертвых не оживишь. Потом от ребят, что попали под обстрел, мы узнали, что у них были сведения: в крепости ОПОН. Поэтому они и шли мимо него так «тихо», а недалеко от крепости даже остановились. Мое мнение такое: кто же так воюет! Ни разведки, ни прикрытия!»
«Огонь вели минут пять. Когда все это закончилось, и мы поняли, что расстреляли своих, многие из наших ребят вылезли из окопов, начали кидать каски под ноги и, проклиная все на свете, материться, кричать – что же мы наделали?!»
Вездесущая Нина Васильевна Усатенко оказалась рядом, и видела сама, как майор из крепости рвал на себе волосы и в прямом смысле слова бился головой об асфальт.
Вся колонна была разгромлена. На месте насчитали сорок шесть трупов (а кто говорит – семьдесят, а кто и все восемьдесят). Очень колоритен рассказ об одном эпизоде этого боя, который хочется привести целиком. Среди военных формирований Бендер был отряд некоего Полоши, кажется рэкетира, достаточно известного в городе. Отряд был примерно человек сорок, все с довольно темным прошлым. Рассказывает один из гвардейцев: «Воевали они, надо сказать, здорово и профессионально. Во многом помогали оборонять город в те тяжелые дни. И сражались прямо героически. Когда мы уходили из города, они тоже были в нашей колонне. Полоша сидел в третьей от начала колонны машине, когда нас атаковали свои. Его сразу ранило, и очень сильно. Одна рука была перебита, и держалась, очевидно, на сухожилиях. Но даже при таком тяжелом ранении он стрелял. Раненная рука, видимо, ему мешала и тогда он обратился ко мне – «Рви руку!» Я в первый момент опешил от неожиданности. Он начал материться и снова закричал: - «Рви руку, иначе пристрелю!» Тут я пришел в себя, схватил его за раненную руку и дернул. С первого раза ничего не получилось. Со всей силы дернул второй раз и почувствовал, что держу ее в руках. Но Полоши уже рядом не было. Стреляя одной рукой, он убежал, бой, хоть и со своими, но продолжался. Когда стрельба прекратилась, мы положили его в машину и помчались в Тирасполь, в госпиталь. Но было поздно, от большой потери крови он скончался». Рассказывает водитель машины В. Когута. Как раз к нему подошла мать убитого гвардейца, и Когут распорядился посадить ее в машину, а сам пошел пешком. «Перед мостом мы остановились. Из города шли ополченцы. Моя пассажирка вышла и стала уговаривать их вернуться, те огрызались. Скажу честно, тут я почувствовал унижение и страх. Поехал в штаб, разыскал наших депутатов. Они сразу решили, что надо убедить защитников не покидать города. Я отправился на машине за Андреевой, которая по общему мнению пользовалась авторитетом у Ю. Костенко и могла повлиять на него. Привез ее в Парканы. В это время уже произошел расстрел колонны. Андреева пошла пешком на мост, уговаривала гвардейцев не покидать город. Светало. По мосту шла колонна грузовых и санитарных машин, везли расстрелянных у крепости. Многие упрашивали Костенко оставить технику на мосту, чтобы не отвоевывать потом его еще раз. Но он отвечал, что пока не будет танков, назад никто не пойдет. Потом комбат сел в свою машину и с бронетехникой, всей колонной, уехал в Тирасполь».
Председатель рабочего комитета города Ф.Добров рассказывает, что когда вышли к Парканам, он удивился количеству техники, которой как раз не хватало в Бендерах. На наши упреки ополченцы отвечали, что ждут команды двигаться в Бендеры уже с 11 часов дня. Тут мне припомнилось, как Ш. Кицак говорил: обходитесь своими силами! В ярости помчался в Верховный Совет ПМР. Маракуцы не было, говорю заму: - Ну что, сдали город? – Он меня начал успокаивать. В это время Костенко прислал своих гвардейцев с техникой к Дому Советов. Там уже готовились к обороне. Подъехала Андреева. Гвардеец Танька начала кричать: - «Не слушайте эту бабу!» - подъехал комбат. Т. Зенович предложил Костенко отправиться в штаб 14-й армии к Неткачеву. Приехали с угрозой атаковать штаб. Неткачев отказался выйти. Вышли депутаты и Смирнов. Долго успокаивали комбата».
В. Когут из крепости позвонил Смирнову. После Смирнова трубку взял Г. Воловой и стал его убеждать вернуться в город, так как достигнуто соглашение и атака молдовских частей маловероятна. Тут зашел А. Нажимов, бывший начальник 1-го отдела Бендерского военкомата, говорит: «Чего вы здесь? Ведь в городе никого нет, пошли в город!»
Оказалось, что армия Молдовы тоже отошла, по неизвестным причинам и город целую ночь стоял пустой.
Спускаясь с моста, Когут с Нажимовым увидели двух гвардейцев. Когут предложил их взять с собой. В окружении пятнадцати-двадцати человек там уже стоял Костенко. «Гвардейцы сразу кинулись ко мне, - рассказывает Когут. – Спросили, кто отдал приказ покинуть город. Я отвечал, что не отдавал такого приказа. Стал уговаривать их вернуться назад. Какой там! Шум и крики усиливались. Костенко начал кричать: - А кто завел на меня уголовное дело? – кто-то из гвардейцев вскинул автомат и ударил меня прикладом. Затем передернул затвор и нажал курок. Чуть раньше его майор С. кинулся между нами и направил ствол вниз. Пули прошили асфальт у самых ног. Я посмотрел на них всех и сказал, что Бог им судья. Почти сразу после этого подъехала машина с бойцами ТСО из Тирасполя. Предложил и им идти в город, те ответили, что их задача охранять мост. Я повернулся и пошел в исполком. Позади раздались два выстрела и следом громкий мат». «Что ему неслось вслед, - досказывает один из бойцов, - нетрудно представить. Такое вряд ли больше где услышишь».
Когут шел по улице, обходя брошенную румынами искореженную бронетехнику, обходя гниющие, смрадные трупы и не думая о возможных снайперах. В такие минуты у человека в душе наступает удивительная пустота. Но на подходе к исполкому увидел, что флаг ПМР на прежнем месте. «Не удержался и побежал. Возле базара меня остановили две старушки, спрашивает, как там у нас? Я их успокоил, и у самого на душе стало легче». Вошел в исполком, а там никого нет, хрустела под ногами рухнувшая штукатурка, гулко отдавались шаги в пустых лестничных пролетах. Когут походил по этажам, нашел оставленный гранатомет и шесть гранат. «Вытащил все это в коридор, и там соорудил укрепление, чтобы отбиваться хотя одному. Было ощущение дикой обиды от людской подлости. Обида на Костенко, на гвардейцев, на всех. Телефонные кабели были перерублены, но, как оказалось, не все. В одной из комнат поднятая трубка ответила протяжным гудком. Позвонил по телефону Загрядскому в Тирасполь. Тот посоветовал сидеть в исполкоме и ждать. Вдруг слышу чьи-то шаги. Смотрю, подымается по лестнице мужчина в майке и каске. Чуть ли не одновременно спросили друг друга – ты кто? Он ответил, что из ТСО, и что неподалеку есть еще несколько человек. Вскоре подъехали еще бойцы. Исполком опять заполнялся людьми. Город жил».
Оказывается, не все ушли. Кто-то остался в окопах, пили, прощались с девушками, но стояли. Рано утром 23-го гвардейцы начали возвращаться на позиции. Костенко вернулся тоже. И уже 24 июня в военных действиях начался перелом. Еще шли сильные уличные бои, шли обстрелы и атаки, поскольку в город прибыли ветераны уличных боев ОПОНа из Дубоссар и Кочиер. По-прежнему город бомбили, a небо утюжили десятки самолетов и вертолетов.
Однако 23 июня днем в Приднестровье прибыл новый командующий 14-ой армией, генерал-лейтенант А. И. Лебедь. Несколько дней он присматривался, соблюдая инкогнито. Но 28-го прошел в штаб 14-ой армии и предъявил мандат. Он сразу потребовал единоначалия, потребовал отстранить Ш. Кицака и навести порядок у Костенко, который «по глупому бросался в атаку на полицию». Рассказывали, что позднее Лебедь и в полицию зашел, повелев им «сидеть тихо». Провокации продолжались еще и 29-го и 30-го июня, и еще до 7 июля шли перестрелки. Еще 12 июля по рассказу командира взвода гвардии, фарланданские волонтеры на его глазах ограбили и изнасиловали женщину. Стрелять было нельзя, но когда женщину, наконец, отпустили из окопа: «Ну тут мы им и дали».
24 июля объявили день прекращения огня, но еще и тогда убивали людей.
В том же июле, 16-го, бежал и был задержан Ю. Костенко, о чем, впрочем, пойдет речь ниже, поскольку тут неясности уже превращаются в какую-то всесоюзную компанию и выходят за рамки Приднестровья. Статья о «кровавом комбате» Костенко появилась аж в «Известиях».
Но сначала о генерале Лебеде и лице, которое мало известно за пределами МНР – начальнике Тираспольского гарнизона, Михаиле Бергмане, которого чаще зовут не Михаилом, а Моней, что будем делать и мы, дабы не нарушать традицию.
X