И туманы расступились, и я увидела перед собою знакомый, залитый солнцем берег, куда привезла меня Владычица семь лет назад, и я ступила на твердую землю своего родного дома, и зарыдала, как в тот день, когда впервые оказалась здесь перепуганным ребенком. И тогда мне между бровями рука самой Богини начертала знак полумесяца… но это — таинство, о коем писать запрещено. Те, что ощутили на своем челе обжигающий поцелуй Керидвен, поймут, о чем я говорю.
На вторую весну после этого, когда меня освободили от обета молчания, Галахад, уже отличившийся в битвах с саксами под началом своего отца Бона, короля Малой Британии, возвратился на Авалон».
Глава 12
Поднявшись до определенной ступени, жрицы по очереди прислуживали Владычице Озера, а этой весной, когда Вивиана была постоянно занята, готовясь к празднеству летнего солнцестояния, одна из жриц даже спала в маленьком сплетенном из прутьев домике, чтобы при Владычице кто-то находился неотлучно и днем и ночью. Ни свет ни заря, когда солнце еще пряталось в тумане у края горизонта, Вивиана вошла в комнату, смежную с ее собственной, где спала ее прислужница, и безмолвным жестом разбудила ее.
Прислужница села на постели и поспешно натянула тунику из оленьей кожи поверх нижнего платья.
— Вели гребцам приготовиться. И пойди позови ко мне мою родственницу Моргейну.
Несколько минут спустя Моргейна уже почтительно застыла у входа. Вивиана, стоя на коленях, разводила огонь. Появилась девушка совершенно беззвучно: после девяти лет обучения искусствам жрицы передвигалась она так бесшумно, что о приближении ее не возвещали ни звук шагов, ни даже дуновение ветерка. Однако ж после стольких лет обучения Моргейна так привыкла к обычаям жриц, что ничуть не удивилась, когда, едва она встала на пороге, Вивиана обернулась и молвила:
— Входи, Моргейна.
Вопреки обыкновению Вивиана не пригласила родственницу присесть, но окинула изучающим взглядом.
Моргейна была невысока и в росте вряд ли прибавит, за годы, проведенные на Авалоне, она уже выросла до отведенного ей предела — на какой-нибудь дюйм выше Владычицы. Темные волосы, заплетенные в косу, перехватывал ремешок из оленьей кожи. На ней было темно-синее платье и кожаная верхняя туника, как носят жрицы, а между бровями загадочно поблескивал синий полумесяц. И тем не менее, при том, что спокойная, уверенная в себе девушка ничем не выделялась среди прочих жриц, в глазах ее виделся стальной блеск под стать тому, что отличал взгляд Вивианы, и Вивиана знала по опыту: даже будучи миниатюрной и хрупкой, при желании девушка может облечься в чары и явиться не только высокой и статной, но и исполненной величия и могущества. Уже сейчас она казалась вне возраста и времени, Вивиана знала, что внешне она почти не изменится даже тогда, когда в темных волосах ее пробьется седина.
«Нет, она некрасива», — подумала Вивиана не без облегчения и тут же задумалась, а почему для нее это так важно. Не приходилось сомневаться, что Моргейна, подобно всем прочим девушкам — и даже будучи жрицей, посвятившей себя служению Богине, — мечтает быть красавицей и остро переживает, что это не так. «Вот доживешь до моих лет, девочка, — подумала Вивиана, презрительно скривив губы, — и тебе будет все равно, красива ты или нет, ибо все вокруг сочтут тебя ослепительно прекрасной, ежели ты того пожелаешь, а ежели нет, ты сможешь устроиться в уголке, притворяясь никчемной старухой, что давным-давно уже ни о чем таком и не помышляет». Более двадцати лет назад Вивиане самой пришлось выдержать мучительную внутреннюю борьбу, когда на ее глазах подрастала и расцветала Игрейна, обретая яркую, рыже-каштановую красоту, за которую Вивиана, тогда еще совсем молодая, охотно продала бы и душу, и все свое могущество. Порою, в минуты сомнения и неуверенности, Вивиана гадала, а не выдала ли она Игрейну за Горлойса лишь для того, чтобы прелесть молодой женщины не стояла вечно у нее перед глазами, словно в насмешку над ее собственной суровой смуглостью. «Но ведь я привела Игрейну к любви того самого мужчины, что был предназначен ей еще до того, как воздвигли круг камней Солсбери…»
С запозданием осознав, что Моргейна все еще стоит неподвижно, дожидаясь приказаний, Владычица улыбнулась.
— Воистину, я старею, — промолвила она. — На мгновение я ушла в воспоминания. Ты уже не дитя, что привезли сюда много лет назад, но порою я об этом забываю, моя Моргейна.
Моргейна улыбнулась, и улыбка эта чудесным образом преобразила ее лицо, обычно несколько мрачное. «Как у Моргаузы, — подумала про себя Вивиана, — хотя ни в чем другом они не схожи. Это — кровь Талиесина».
— Сдается мне, ты ничего не забываешь, госпожа.
— Пожалуй, что и нет. Ты уже завтракала, дитя?
— Нет. Но я не голодна.
— Хорошо. Я хочу послать тебя с ладьей.
Моргейна, привычная к молчанию, лишь почтительно кивнула.
Ничего необычного в этой просьбе, разумеется, не было — ладью от Авалона всегда направляла жрица, знающая тайный путь через туманы.
— Это семейное поручение, — продолжала между тем Вивиана. — Ибо к острову направляется мой сын, и я подумала, должно бы родственнице встретить его и приветить, как подобает.
— Как, Балан? — не сдержала улыбки Моргейна. — А разве приемный брат Балин не устрашится за его душу, ежели тот ненароком удалится за пределы слышимости церковных колоколов?
В глазах Вивианы заплясали смешинки.
— Оба они — гордые мужи и закаленные в боях воины и ведут безупречную жизнь, даже по меркам друидов: не причиняют вреда ближнему, не притесняют слабого и неизменно стремятся исправить зло везде, где оказываются. Не сомневаюсь, что, сражаясь бок о бок, в глазах саксов они становятся в четыре раза ужаснее… По чести говоря, эти двое не страшатся ничего, кроме разве вредоносной магии злобной колдуньи, что родила одного из них… — Вивиана хихикнула, точно девчонка, и вслед за нею прыснула и Моргейна.
— Право слово, я ничуть не жалею, что отправила Балана на воспитание во внешний мир, — отсмеявшись, проговорила Владычица. — Призванию друида он чужд, и друид из него получился бы не ахти какой; и ежели для Богини он потерян, так не сомневаюсь, что она приглядит за ним сама и по-своему, даже если он молится ей, перебирая четки, и зовет ее именем Девы Марии. Нет, Балан на побережье, сражается с саксами под знаменами Утера, и я этому рада. А говорю я про своего младшенького.
— Мне казалось, Галахад сейчас в Малой Британии.
— И мне тоже так казалось, но прошлой ночью я увидела его при помощи Зрения… он здесь. Когда мы встречались в последний раз, ему было не больше двенадцати. Он заметно подрос, скажу я тебе; сейчас ему, надо думать, уже семнадцатый год пошел; впору оружие в руки брать, вот только не знаю доподлинно, суждено ли ему стать воином.
Моргейна улыбнулась, и Вивиана припомнила, как Моргейна впервые появилась на острове одинокой, неприкаянной девочкой, в свободное время ей иногда позволяли играть с Галахадом, с единственным ребенком, что воспитывался на острове помимо нее.
— Бан Бенвикский, верно, уже стар, — заметила Моргейна.
— Стар, это верно, и сыновей у него много, так что мой сын среди них — всего лишь один из многих бастардов короля. Но сводные братья его опасаются: они предпочли бы, чтобы Галахад уехал куда-нибудь с глаз долой, ведь с ребенком от Великого Брака нельзя обращаться, точно с самым обычным бастардом, — ответила Вивиана на невысказанный вопрос. — Отец готов подарить ему землю и замки в Бретани, но я уж позаботилась — ему в ту пору еще шести не исполнилось, — чтобы сердце Галахада всегда оставалось здесь, на Озере.
В глазах Моргейны что-то вспыхнуло, и Вивиана вновь отозвалась на то, что произнесено вслух не было.
— Жестоко — навсегда лишить его покоя? Это не я жестока, но Богиня. Его судьба — здесь, на Авалоне, и при помощи Зрения я видела, как он преклоняет колени перед Священной Чашей…
И вновь, не без иронии, еле заметным движением Моргейна изъявила согласие, — к этому жесту прибегают жрицы, связанные обетом молчания, в знак того, что выслушали повеление и готовы повиноваться.
Внезапно Вивиана рассердилась сама на себя. «Я сижу здесь, оправдываясь в том, что сделала со своей жизнью и жизнями моих сыновей, перед девчонкой несмышленой! Я не должна ей давать объяснений!» Владычица заговорила, и на сей раз голос ее зазвучал холодно и отчужденно.
— Отправляйся с ладьей, Моргейна, и привези его ко мне.
И в третий раз безмолвным жестом Моргейна подтвердила согласие — и повернулась уходить.
— Погоди, — остановила ее Вивиана. — Вот привезешь ко мне сына — и позавтракаешь здесь, с нами, он тебе кузен и родич, в конце концов.
Моргейна вновь улыбнулась, а Вивиана вдруг осознала, что намеренно пыталась вызвать улыбку на ее устах, — и удивилась себе самой.
Моргейна спустилась вниз по тропе к краю Озера. Сердце ее все еще билось быстрее, чем обычно; в последнее время очень часто случалось так, что в беседах с Владычицей душу ее переполняли любовь и гнев, и ни то, ни другое выказывать не полагалось, так что в мыслях у юной жрицы творилось что-то странное. Девушка сама на себя изумлялась: не ее ли учили контролировать свои чувства так же, как слова и даже мысли?
Галахада она помнила по первым своим годам пребывания на Авалоне — этакий тощенький, смуглый, впечатлительный мальчуган. Особо теплых чувств он у Моргейны не вызывал, но, истосковавшись сердцем по своему родному маленькому братишке, девочка позволяла одинокому, неприкаянному малышу бегать за ней по пятам. А потом его отослали на воспитание, и с тех пор Моргейна видела его только раз (тому тогда исполнилось двенадцать) — сплошные глаза, зубы и кости, торчащие из-под одежды, которую мальчишка перерос. К тому времени Галахад преисполнился яростного презрения ко всему женскому, а сама она перешла на самую трудную ступень обучения и внимания на него почти не обращала.
Низкорослые, смуглые гребцы склонились перед нею в безмолвном поклоне из почтения к Богине, обличие которой, как считалось, принимали старшие жрицы. Моргейна молча подала им знак и заняла свое место на носу.
Стремительно и безмолвно задрапированная тканью ладья заскользила в туман. Моргейна чувствовала, как на лбу у нее оседают капли влаги, как волосы ее пропитываются сыростью, ее мучил голод, она продрогла до костей, однако ее обучили не обращать внимания и на это тоже. Когда ладья выплыла из тумана, над дальним берегом уже взошло солнце, и жрица отчетливо различала у воды коня и всадника. Весла неспешно опускались и поднимались, увлекая ладью все дальше, но Моргейна, в кои-то веки забывшись на минуту, застыла на месте, любуясь на конника. Он был худощав, лицо смуглое, красивое, с орлиным носом, на голове алая шапочка с орлиным пером, воткнутым за ленту, на плечах алый же плащ. Всадник спешился, и от непринужденной грации его движений, грации танцора, у Моргейны перехватило дыхание. И с какой стати она всегда мечтала быть светловолосой и пышной, если смуглая хрупкость заключает в себе подобную красоту? В глазах его, тоже темных, поблескивали озорные искорки — только благодаря им Моргейна осознала, кого видит перед собою, в остальном ничто больше не напоминало ей о тощеньком, долговязом мальчишке, длинноногом, с непомерно большими ступнями.
— Галахад, — промолвила Моргейна, понижая голос, чтобы он не дрожал: еще одна уловка из арсенала жрицы. — А я бы тебя и не узнала.
Тот непринужденно поклонился, взметнулся и опал широкий плащ. Неужто она когда-то презирала этот трюк ярмарочного акробата? У Галахада это движение казалось исполненным врожденного изящества.
— Леди, — промолвил он.
«Он меня тоже не узнал. Оно и к лучшему».
Отчего в этот самый миг Моргейне вспомнились слова Вивианы? «Твоя девственность посвящена Богине. Смотри, сбереги ее до тех пор, пока Мать не объявит свою волю». Моргейна потрясенно осознала, что впервые в жизни посмотрела на мужчину с желанием. Зная, что подобные вещи не для нее, что ей предстоит распорядиться своей жизнью так, как решит Богиня, она взирала на мужчин с презрением, как на законную добычу Богини в обличий ее жриц, — их принимают или отвергают, исходя из того, что требуется в данный момент. Вивиана распорядилась, что в этом году ей не следует участвовать в обрядах костров Белтайна, из которых такие же жрицы, как она, выходили, волею Богини обзаведшись ребенком — эти дети либо рождались на свет, либо изгонялись из чрева при помощи изученных ею трав и настоев: крайне неприятный процесс, но, если к нему не прибегнуть, неизбежным уделом становились еще более неприятные роды и надоедливые младенцы; их либо растили на острове, либо отсылали на воспитание по слову Владычицы. Моргейна немало порадовалась, что на сей раз избежала участия в обрядах, зная, что у Вивианы иные замыслы на ее счет.
Жестом она пригласила гостя на борт. «Никогда не прикасайся к чужаку из внешнего мира, — так поучала ее старая наставница, — жрица Авалона — это всегда пришелица из мира потустороннего». Интересно, почему ей пришлось останавливать свою руку, уже потянувшуюся к его запястью? Моргейна знала — и от уверенности этой кровь чаще застучала в висках, — что под гладкой кожей скрываются твердые, пульсирующие жизнью мускулы, она изнывала от желания вновь встретиться с юношей взглядом. Моргейна отвела глаза, пытаясь справиться с волнением.
— О, вот теперь я узнал тебя — по движениям рук, — глубоким, мелодичным голосом проговорил гость. — Жрица, не ты ли некогда приходилась мне родственницей именем Моргейна? — Темные глаза блеснули. — Все изменилось, канули в прошлое те времена, когда я дразнил тебя Моргейной Волшебницей…
— Так было, так есть. Но минуло много лет, — промолвила она, отворачиваясь и давая знак безмолвным слугам ладьи отчаливать от берега.
— Но магия Авалона вовеки неизменна, — прошептал он, и девушка поняла: Галахад говорит не с ней. — Туманы, тростники, крик озерных птиц… и ладья, что беззвучно отходит от немого берега, точно по волшебству… Я знаю, что не обрету здесь ничего, и все-таки зачем-то возвращаюсь…
Ладья безмолвно скользила по Озеру. Даже теперь, спустя годы, отлично зная, что это никакая не магия, но долгим трудом усвоенное искусство грести неслышно, Моргейну завораживала царящая вокруг мистическая тишина. Она отвернулась, дабы призвать туманы, остро ощущая присутствие юноши. Галахад стоял рядом с лошадью, положив одну руку на чепрак, и легко балансировал на ногах, без видимого усилия смещая вес то туда, то сюда, так что он не потерял равновесия и даже не пошатнулся, когда ладья стронулась с места и развернулась. Самой Моргейне это стоило долгого обучения.
Она подошла к носу и воздела руки, длинные рукава развевались по ветру. Ей казалось, что под взглядом темных глаз по спине ее разливается осязаемое тепло. Она глубоко вздохнула, готовясь к магическому действу, зная, что ей потребуется вся ее сила, и яростно негодуя на себя за то, что ощущает на себе взор спутника.
«Так пусть смотрит! Пусть убоится меня, пусть узнает во мне саму Богиню! — Но некая мятежная часть ее существа, давно подавленная, взывала:
— Нет же, я хочу, чтобы он видел во мне женщину, а не Богиню и даже не жрицу». Однако девушка вдохнула поглубже, и от мечты этой не осталось даже воспоминания.
Руки ее взметнулись к небесному своду — и пали вниз, и вслед за взмахом длинных рукавов хлынула пелена туманов. Над ладьей сомкнулась безмолвная мгла. Моргейна стояла недвижно, чувствуя исходящее от юноши тепло. Если она чуть подастся в сторону, то коснется его руки, и рука эта обожжет ей пальцы. Она слегка отстранилась, взметнулись и опали складки платья, отчужденность окутала ее точно покрывалом. И все это время девушка не переставала дивиться сама на себя и мысленно твердила: это же только мой кузен, это же сын Вивианы, он — тот самый неприкаянный малыш, что взбирался ко мне на колени! Усилием воли Моргейна воскресила в памяти образ неуклюжего мальчишки, исцарапанного ежевикой, но едва ладья выплыла из тумана, темные глаза приветливо глянули на нее, и голова у девушки закружилась.
«Ну, конечно, я чувствую дурноту, я же еще не завтракала», — сказала она себе. А Галахад глядел на Авалон, и в глазах его читалась странная тоска. Он порывисто перекрестился. То-то рассердилась бы Вивиана, если бы это видела!
— Воистину, здесь — земля волшебного народа, — тихо промолвил он, — а ты — Моргейна Волшебница, как и прежде… но теперь ты — женщина, прекрасная женщина, родственница.
«Я вовсе не прекрасна; то, что он видит, — это чары Авалона», — с досадой подумала девушка. И некая мятежная часть ее сознания воскликнула: «Хочу, чтобы он считал прекрасной меня — меня саму, а вовсе не чары!» Она поджала губы с видом строгим и отчужденным, вновь — жрица до мозга костей.
— Сюда, — коротко бросила она. Дно ладьи заскребло по песку, и Моргейна дала знак гребцам заняться конем.
— С твоего позволения, леди, — возразил Галахад, — я сам о нем позабочусь. Это необычное седло.
— Как скажешь, — отозвалась Моргейна, глядя, как Галахад расседлывает коня. Однако все, что касалось гостя, будило в ней неуемное любопытство, так что она поневоле нарушила молчание.
— А седло и впрямь странное… что это за длинные кожаные ремни?
— Ими пользуются скифы: они называются стремена. Мой приемный отец как-то повез меня в паломничество, вот в их стране я на такое и насмотрелся. Даже у римских легионов такой конницы нет, с помощью этих штук скифы могут управлять лошадьми и останавливать их на полном скаку, так они сражаются в седле, — пояснил Галахад. — А ведь даже в легком доспехе верховой рыцарь непобедим против пешего. — Галахад улыбнулся, смуглое, выразительное лицо словно озарилось внутренним светом. — Саксы прозвали меня Альфгар — Эльфийская Стрела, что приходит из тьмы и, незримая, бьет в цель. При дворе Бана это имя переняли: там меня зовут Ланселет — ничего ближе придумать не удалось. Настанет день, когда я снаряжу таким образом конный легион, — и тогда горе саксам!
— Твоя мать сказала мне, что ты уже воин, — отозвалась Моргейна, позабыв о необходимости понижать голос, и юноша вновь улыбнулся.
— А вот теперь я и голос твой узнаю, Моргейна Волшебница… да как ты смеешь являться ко мне жрицей, родственница? Впрочем, надо думать, так распорядилась Владычица. Но такой ты мне нравишься больше, чем когда ты исполнена величественной серьезности, под стать Богине, — проговорил он не без озорства, точно расстались они лишь накануне.
— Да, Владычица ждет нас, нам не след мешкать, — цепляясь за остатки собственного достоинства, проговорила Моргейна.
— Ну, разумеется, — поддразнил он, — нужно мчаться во весь дух, помани она лишь пальцем… Я так полагаю, ты — из тех, кто спешат принести-подать и, трепеща, замирают, внимая каждому ее слову…
На это Моргейна не нашла ответа иного, нежели:
— Нам сюда.
— Я помню дорогу, — отозвался Галахад и невозмутимо зашагал рядом с нею, вместо того чтобы почтительно следовать по пятам. — Я тоже, бывало, бежал к ней со всех ног, беспрекословно исполнял ее волю и трепетал, стоило ей нахмурить брови, пока не понял: она — не просто моя мать, но ставит себя выше любой королевы…
— Воистину она выше их всех, — резко отпарировала Моргейна.
— Не сомневаюсь, что так, но я живу в мире, где мужи не служат на побегушках у женщин. — Галахад стиснул зубы, озорные искорки в глазах погасли, точно их и не было. — Я бы предпочел любящую матушку, а не суровую Богиню, одно дыхание которой принуждает мужей жить и умирать по ее воле.
И здесь Моргейна не нашлась с ответом. Вместо того она убыстрила шаг, так что спутнику ее, чтобы не отстать, пришлось поспешать за ней во весь дух.
Врана, по-прежнему безмолвная — она связала себя обетом вечного молчания и теперь говорила лишь в пророческом трансе, — легким наклоном головы пригласила их в дом. Постепенно глаза Моргейны привыкли к полумраку, и она разглядела, что Вивиана, восседающая у огня, сочла нужным встретить сына не в повседневном темном платье и тунике из оленьей кожи, но облеклась в алое, а в высокой прическе поблескивали драгоценные камни. Даже Моргейна, сама умеющая наводить чары, задохнулась от изумления: таким величием дышал облик Владычицы. Она казалась Богиней, приветствующей просителя в своем подземном святилище.
Моргейна видела, как Галахад воинственно выставил вперед подбородок, как побелели костяшки стиснутых в кулаки пальцев. Девушка слышала его дыхание и догадывалась, ценою каких усилий он заставляет свой голос звучать ровно. Гость поклонился и выпрямился.
— Госпожа моя и матушка, приветствую тебя.
— Галахад, — отозвалась она. — Иди сюда и присядь рядом.
Словно не расслышав, гость уселся напротив. Моргейна помешкала у двери, и Вивиана жестом пригласила ее заходить и садиться.
— Я ждала вас, чтобы разделить трапезу с вами обоими. Вот, угощайтесь.
К столу подали свежеприготовленную рыбу Озера, приправленную травами, сочащуюся маслом, и горячий, свежий ячменный хлеб, и свежие плоды — такое угощение в простом и строгом жилище жриц на долю Моргейны выпадало нечасто. Она сама и Вивиана ели умеренно, а Галахад воздавал должное тому и другому со здоровым аппетитом все еще растущего юноши.
— Право же, матушка, да это пир, достойный короля!
— Как твой отец, как Малая Британия?
— Вполне благополучно, хотя в последний год я в Бретани почти не жил. Король отослал меня в далекое путешествие, чтобы я разузнал для него о новой коннице скифов. Не думаю, что даже у Рима, при всей его мощи, найдутся сейчас такие всадники. У нас есть табуны иберийских коней — впрочем, племенное коневодство тебя вряд ли заинтересует. А теперь я приехал сообщить Пендрагону о том, что армии саксов собираются вновь, готов поручиться, они обрушатся на нас всей мощью еще до летнего солнцестояния. Ах, будь у меня время и достаточно золота, чтобы обучить легион таких конников!
— Ты любишь лошадей, — изумленно отозвалась Вивиана.
— Это удивляет тебя, леди? С животными всегда знаешь, что они думают, ведь лгать они не умеют, равно как и притворяться не теми, каковы есть, — промолвил Галахад.
— Мир природы откроет тебе все свои тайны, — проговорила Вивиана, — когда ты возвратишься на Авалон к жизни друида.
— Ты, никак, вновь за старые песни, Владычица? — откликнулся гость. — Мне казалось, я уже дал тебе ответ при нашей последней встрече.
— Галахад, — промолвила она, — тебе было только двенадцать. В годы столь юные о жизни по сути и не знают.
— Теперь никто не зовет меня Галахадом, кроме тебя и друида, что дал мне это имя, — нетерпеливо отмахнулся он. — В Малой Британии и на войне я — Ланселет.
— Ты думаешь, мне есть дело до того, что говорят промеж себя солдаты? — улыбнулась Владычица.
— Итак, ты хочешь принудить меня сидеть, сложа руки, на Авалоне и бренчать на арфе, пока снаружи, в реальном мире, идет битва не на жизнь, а на смерть, госпожа моя?
— Ты хочешь сказать, что этот мир нереален, сын мой? — сурово свела брови Вивиана.
— Реален, — возразил Ланселет, нетерпеливо отмахнувшись, — но реален по-иному, отрезан от внешних распрей. Волшебный край, вечный покой — о да, для меня это дом, уж об этом ты позаботилась, Владычица. Но, сдается мне, даже солнце светит здесь по-иному. И не здесь идут настоящие сражения во имя жизни. Даже у мерлина хватает ума это понять.
— Мерлин стал таким, каков он ныне, спустя многие годы, в течение которых он учился отличать реальное от нереального, — промолвила Вивиана. — Вот и тебе должно поступить так же. В мире и без тебя полно воинов, сын мой. Твое призвание — видеть дальше, чем любой из них, и, может статься, распоряжаться воинами по своей воле.
Галахад покачал головой:
— Нет! Леди, ни слова более, эта дорога не для меня.
— Ты еще слишком юн, чтобы понять, чего ты хочешь, — решительно отрезала Вивиана. — Разве ты не отдашь нам семь лет, — столько же, сколько отдал отцу, — чтобы понять, не это ли твой жизненный путь?
— Спустя семь лет, — возразил Ланселет с улыбкой, — я надеюсь, саксов выдворят-таки с наших берегов, и хотел бы я тоже приложить к тому руку. У меня нет времени на магические фокусы и таинства друидов, Владычица, да и не лежит у меня к ним душа. Нет, матушка, молю тебя: благослови меня и отпусти с Авалона, ибо, сказать правду, Владычица, я все равно уеду — с твоим ли благословением или без него. Я живу в мире, где мужи не позволяют женщинам вертеть ими по своей воле.
Моргейна отпрянула, лицо Вивианы побелело от гнева. Жрица поднялась с места: этой хрупкой, маленькой женщине ярость придала и стать и величие.
— Ты бросаешь вызов Владычице Авалона, Галахад Озерный?
Юноша не дрогнул. Моргейна видела, как побледнел он под темным загаром, и осознала, что под мягкостью и грацией таится стальная воля под стать самой Владычице.
— Прикажи ты мне это в ту пору, когда я еще всей душою жаждал твоей любви и одобрения, леди, вне сомнения, я бы поступил по твоему слову, — тихо произнес он. — Но я уже не дитя, госпожа моя и мать, и чем скорее мы это признаем, тем скорее перестанем вздорить и придем к согласию. Жизнь друида — не для меня.
— Так ты стал христианином? — яростно прошипела Вивиана.
Ланселет со вздохом покачал головой:
— Не то чтобы. Даже в этом утешении мне отказано, хотя при дворе Бана я за христианина схожу с легкостью. Думаю, я ни в какого Бога не верю, кроме вот этого. — И юноша положил руку на меч.
Вздохнув, Владычица устало опустилась на скамью. Вдохнула поглубже — и улыбнулась.
— Ну что ж, — промолвила она, — ты — мужчина, и принуждать тебя бесполезно. Хотя хотелось бы мне, чтобы ты все-таки побеседовал с мерлином.
Моргейна, всеми позабытая, видела, как пальцы юноши расслабились и напряжение схлынуло. «Он думает, она уступила, он слишком плохо знает ее, чтобы понять: Вивиана злится пуще прежнего», — думала про себя девушка. А Ланселет, по молодости, даже не пытался скрыть облегчения.
— Благодарю за понимание, леди. Я охотно обращусь за советом к мерлину, ежели тебе это в радость. Но даже христианские священники знают, что призвание служить Господу — это Господень дар, а не то, что приходит и уходит по желанию. Бог, — или Боги, если тебе угодно, — не призвал меня и даже не счел нужным дать мне доказательства того, что Он — или Они — существует.
Моргейне вспомнились слова Вивианы, обращенные к ней много лет назад: «Слишком тяжкое это бремя, чтобы нести его подневольно». И впервые в жизни девушка задумалась: «А как бы, глядя правде в глаза, поступила Вивиана, если бы как-то раз в течение этих лет я пришла к ней и объявила, что хочу уехать? Уж слишком Владычица уверена в том, что ей ясна воля Богини». Мысли столь еретические ее встревожили, и Моргейна поспешно прогнала их, вновь залюбовавшись Ланселетом. Поначалу девушку ослепили его смуглая красота и грация движений. Теперь она разглядела подробности: первый пушок на подбородке — Галахад не успел, а может, просто не счел нужным побриться на римский лад; тонкие, изящные, безупречной формы руки, предназначенные перебирать струны арфы или играючи управляться с оружием, чуть загрубелые на ладонях и на внутренней части пальцев и больше на правой руке, нежели на левой. На одном предплечье виднелся небольшой шрам, беловатый рубец многолетней давности, судя по виду, и еще один, в форме полумесяца, на левой щеке. Ресницы были длинные, словно у девушки. Однако ничего девичьего в его внешности не было в отличие от многих безбородых юнцов, глядя на которых и не поймешь толком, мальчик это или девочка; Галахад скорее походил на молодого оленя. Моргейне казалось, что ей никогда еще не доводилось видеть столь явного воплощения мужественности. Приученная к подобным рассуждениям, она подумала: «Мягкости женского воспитания в нем совсем не чувствуется, так что с женщиной он уступчивости не выкажет. Он отвергает черты Богини в себе самом, и однажды ему с ней придется непросто…» И вновь мысли ее смешались: настанет день, когда она сыграет роль Богини на одном из великих празднеств. «Ах, хоть бы его избрали Богом…» — пожелала про себя она, чувствуя, как по телу разливается приятное тепло. С головой уйдя в грезы, она не слышала, о чем говорят Ланселет и Владычица, но вот Вивиана произнесла ее имя, и девушка пришла в себя — точно до того плутала где-то за пределами мира.