Но вот последний отзвук угас, и воцарилась тишина, в которой Моргейне чудилось дыхание — сдерживаемое дыхание незримых посвященных, что ныне кругом обступили страшный провал в пустоту с тремя недвижными жрицами в центре. И тут, давясь и задыхаясь, словно голос ее разладился от долгого молчания, Врана воскликнула:
— А семь раз Колесо, Колесо о тринадцати спицах описало круг в небесах… семь раз Мать рождала темного сына…
И вновь — тишина, по контрасту еще более глубокая, нарушаемая лишь прерывистым дыханием погруженной в транс пророчицы.
— А… а… я горю… я горю… время, время пришло… — пронзительно вскрикнула она, и вновь погрузилась в сгустившееся безмолвие, напоенное ужасом.
— Они бегут! Весенний гон: они бегут, они бегут… они бьются насмерть, они избирают короля… а, кровь, повсюду кровь… и самый могучий из них, он мчится как ветер, и рога гордыни его запятнаны кровью…
И снова — затянувшееся безмолвие, и Моргейна, следя в темноте под закрытыми веками за весенним гоном оленей, вновь увидела то, что некогда явилось ей в полузабытом отблеске в серебряной чаше — отрок среди оленей, он сражается, бьется насмерть…
— Это дитя Богини, он мчится, мчится… Увенчанный Рогами обречен умереть… и Увенчанный Рогами будет коронован… Дева-Охотница призовет к себе короля и вручит свою девственность Богу… а, древняя жертва, древняя жертва… я горю, я горю… — Жрица захлебнулась словами, и конец фразы оборвался долгим, рыдающим воплем. Не открывая глаз, Моргейна видела, как позади нее Врана рухнула на землю без чувств и осталась лежать неподвижно, хватая ртом воздух, только ее дыхание и нарушало глубокую тишину.
Где-то прокричала сова: раз, дважды и трижды.
Из темноты явились жрицы — темные, безмолвные фигуры с синими бликами на челе. Они осторожно подняли Врану и унесли прочь. Подняли и Моргейну, последнее, что она ощутила, — это как одна из женщин ласково прижала к груди ее раскалывающуюся голову. А потом пришло забытье.
Три дня спустя, когда к Моргейне отчасти вернулись силы, за нею прислала Владычица.
Моргейна встала и попыталась одеться, но она все еще была настолько слаба, что ей пришлось воспользоваться помощью одной из младших жриц. Моргейна порадовалась про себя, что прислужница связана обетом молчания и с ней не заговорит. Тело ее и по сей день изнывало от последствий долгого воздержания от еды, и кошмарной тошноты, вызванной магическими травами, и изматывающего напряжения самого обряда; накануне вечером она съела немного супа, а нынче утром подкрепилась хлебом, размоченным в молоке; но она по-прежнему ощущала себя разбитой и опустошенной, голова раскалывалась от боли, а темно-лунное кровотечение накатило с небывалой прежде силой; девушка знала, что и это — отголосок воздействия священных трав. Больная, ко всему безразличная, она предпочла бы, чтобы Вивиана оставила ее в покое, но Моргейна исполняла волю Вивианы так же беспрекословно, как подчинилась бы самой Богине, склонись та с небес и выскажи вслух свое пожелание. Девушка оделась, заплела волосы, стянула косу ремешком из оленьей кожи, краской освежила на лбу синий полумесяц и зашагала по тропе к обители Верховной жрицы.
Воспользовавшись своим новообретенным правом, Моргейна вошла, не постучавшись и никак не возвестив о своем появлении. Отчего-то, думая об этом доме, Моргейна неизменно представляла себе, как Вивиана ждет ее; восседая в кресле, подобно Богине на ее темном троне, но сегодня Вивиана занималась чем-то в глубине комнаты, огонь не горел, и в доме царили темнота и холод. На Владычице было простое платье из некрашеной шерсти, волосы прятались под капюшоном, и впервые Моргейна со всей отчетливостью осознала, что ныне Вивиана — жрица не Девы и не Матери, но древней карги, которую иначе называют Старухой Смертью. Осунувшееся лицо ее избороздили морщины, и Моргейна подумала: «Ну, конечно же, если от этого обряда нам с Браной сделалось так дурно, а мы обе — молоды и сильны, каково же приходится Вивиане, что состарилась, служа той, кому служим и мы?»
Вивиана обернулась, глянула на вошедшую, улыбнулась ласковой улыбкой, и Моргейна вновь ощутила знакомый прилив любви и нежности. Но, как то и подобает младшей жрице в присутствии Владычицы, девушка ждала, чтобы Вивиана заговорила первой.
Вивиана жестом пригласила гостью сесть.
— Ты поправилась, дитя?
Моргейна тяжело опустилась на скамью, осознав, что даже расстояние столь небольшое оказалось ей не по силам. И молча покачала головой.
— Знаю, — отозвалась Вивиана. — Иногда, не будучи уверены, как средство на тебя подействует, травницы дают слишком много. Следующий раз съедай не все, — сама суди, сколько тебе нужно, — достаточно, чтобы пробудить Зрение, но недостаточно, чтобы так расхвораться. Теперь у тебя есть это право: ты достигла ступени, на которой послушание дополняется собственным здравым смыслом.
В силу неведомой причины слова эти отозвались в сознании девушки еще раз и еще, не умолкая: «Дополняется здравым смыслом, дополняется здравым смыслом». «Мне все еще недужится из-за этих их снадобий», — подумала про себя Моргейна и нетерпеливо встряхнула головой, отгоняя навязчивое эхо.
— Много ли ты поняла из пророчества Враны? — продолжала между тем Владычица.
— Почти ничего, — призналась девушка. — Для меня это все загадка. Я так и не знаю, зачем меня вообще туда позвали.
— Отчасти, — пояснила Вивиана, — чтобы поделиться с ней своей силой; Врана довольно слаба. Она до сих пор не встала с постели, и я за нее беспокоюсь. Врана знает, сколько снадобья ей нужно, и все-таки даже эта малость для нее — чрезмерна; ее рвало кровью, а в моче кровь заметна и сейчас. Но она не умрет.
Моргейна схватилась рукою за стену, чтобы не упасть, внутри ее словно образовалась пустота, а в следующий миг на нее вновь накатила тошнота, голова закружилась, с лица сошли все краски. Не извинившись, она встала, пошатываясь, вышла наружу и извергла из желудка хлеб и молоко, послужившие ей завтраком. Словно откуда-то издалека Вивиана назвала ее по имени, выпрямившись, девушка вцепилась в дверной косяк, борясь с последними спазмами. Подоспевшая прислужница из числа младших жриц обтерла ей лицо тряпицей — влажной, слабо благоухающей травами. Нетвердой походкой Моргейна возвратилась обратно в дом, Вивиана поддержала ее и вручила ей неглубокую чашу.
— Выпей, но медленно, — приказала она.
Жидкость обожгла Моргейне язык и на мгновение усилила тошноту: то был крепкий напиток северных Племен — «вода жизни», зовут они его. Моргейне доводилось пробовать его лишь однажды. Но, осушив чашу до конца, девушка ощутила, как из пустого желудка изливается блаженное тепло, и спустя несколько минут почувствовала себя куда лучше, крепче, во власти беспричинной радости.
— Еще немного, — проговорила Вивиана. — Это укрепит твое сердце. Ну как, слабость прошла?
— Спасибо, — кивнула девушка.
— Сегодня ты сможешь поесть, — объявила Вивиана, и в отрешенном состоянии Моргейны это прозвучало для нее как приказ, так, словно Владычица обладала силой призвать к порядку даже желудок. — Так вот. Давай поговорим о пророчестве Враны. В древние дни, задолго до того, как из затонувших храмов западного континента сюда пришли мудрость и религия друидов, здесь, на берегах внутреннего моря, жил народ фэйри — его кровь течет и в наших с тобою жилах, моя Моргейна; и до того, как фэйри научились сажать и жать ячмень, кормились они плодами земли и охотой на оленей. В те дни короля у них не было, лишь королева, их мать, хотя в ту пору они еще не научились думать о ней как о Богине. А поскольку кормились они охотой, их королева и жрица научиласьсозывать к себе оленей и просить их духов принести себя в жертву и умереть ради того, чтобы Племя жило. Но жертва оплачивается жертвой; олени умирали ради Племени, и один из Племени должен был в свою очередь умереть ради жизни оленей или хотя бы дать оленям возможность при желании забрать его жизнь в обмен на собственные. Так поддерживалось равновесие. Ты меня понимаешь, родная?
Непривычно ласковое обращение удивило Моргейну, и в ее одурманенном, недужном сознании промелькнула смутная мысль: «Она хочет сказать, что жертвой стану я? Моя жизнь послужит на благо Племени? Это неважно. И жизнь моя, и смерть принадлежат Богине».
— Я понимаю, о Матерь. Или думаю, что понимаю.
— Вот так каждый год Мать Племени избирала себе супруга. А поскольку он соглашался отдать жизнь за Племя, Племя отдавало ему свою жизнь. Даже если грудные младенцы умирали от голода, он ни в чем не знал отказа, все женщины Племени принадлежали ему, дабы он, самый могучий, самый сильный, стал отцом их детей. Кроме того, Мать Племени зачастую бывала стара и рожать уже не могла, так что он свободно выбирал и среди молодых девушек, и никто из мужчин Племени не смел препятствовать его желаниям. А спустя год — каждый год в это время — он надевал оленьи рога и платье из недубленой оленьей кожи, чтобы олени сочли его одним из своих, и мчался со стадом, когда Мать-Охотница налагала на них чары весеннего гона. Но к тому времени стадо уже избирало Короля-Оленя, и порою случалось так, что Король-Олень чуял чужака и бросался на него. И тогда Увенчанный Рогами погибал.
У Моргейны вновь побежали по спине мурашки — то же самое она чувствовала, когда на Холме перед глазами ее разыгрывался этот ритуал. «Королю года суждено умереть во имя жизни своих людей». Под воздействием ли дурманного снадобья она видит это все так отчетливо?
— Ну что ж, времена нынче иные, Моргейна, — тихо докончила Вивиана. — Теперь в древних обрядах нужда отпала, ибо растет ячмень и жертвы приносят бескровные. Лишь в час великих бедствий Племенам потребен такой вождь. И Врана предрекла, что такой час настал. Так что вновь испытание ждет того, кто рискует жизнью ради избранного им народа, дабы народ этот последовал за ним и к смерти. Рассказывала ли я тебе о Великом Браке?
Моргейна кивнула, от такого брака родился Ланселет.
— Племенам народа фэйри и всем Племенам Севера дан великий вождь, и избранник сей будет испытан по древнему обряду. И если в испытании он не погибнет — а это отчасти зависит от силы Девы-Охотницы, налагающей чары на оленей, — он станет Увенчанным Рогами, супругом Девы Охотницы, коронованным рогами самого Бога. Моргейна, много лет назад я сказала тебе, что твоя девственность принадлежит Богине. Ныне Богиня требует принести ее в жертву Увенчанному Рогами. И для церемонии избрана ты.
В комнате воцарилось безмолвие, точно обе они вновь свершали обряд в центре кольца камней. Моргейна не смела нарушить тишину. Наконец, понимая, что Вивиана ждет слов согласия — как же прозвучали эти слова много лет назад? «Слишком тяжкое это бремя, чтобы нести его подневольно», — она склонила голову.
— Тело мое и душа принадлежат Богине; да поступит она с ними по воле своей, — прошептала девушка. — А ее воля — это твоя воля, о Матерь. Да будет так.
Глава 15
С тех пор как Моргейну привезли на Остров, она покидала Авалон лишь два или три раза, и то для недолгих поездок по окрестностям Летнего моря, чтобы изучить расположенные неподалеку места, сохранившие, даже будучи заброшенными, былую силу.
Теперь время и место утратили для нее всякое значение. В рассветном безмолвии ее забрали с Острова, закутанную в плащ, под покрывалом, дабы ничей кощунственный взгляд не осквернил ненароком посвященной, и усадили в плотно занавешенные носилки, чтобы даже луч солнца не коснулся ее лица. Путешествие продлилось почти целый день, покинув огороженный двор священного острова, девушка очень скоро потеряла всякое ощущение времени, пространства и направления, погрузилась в медитацию, смутно сознавая, что впадает в магический транс. Бывали времена, когда она противилась накатывающему экстазу. Теперь она охотно отдавалась ему, полностью открывалась Богине, мысленно приглашая войти в свое сознание, овладеть ею, и телом и душою, дабы она, Моргейна, орудие и средство, во всем поступала как сама Богиня.
Настала ночь, за занавесями носилок тускло засияла почти полная луна. Носильщики остановились, и девушка почувствовала, как ночное светило омывает ее холодным светом, и голова у нее закружилась в преддверии экстаза. Моргейна не знала, где она, да о том и не задумывалась. Она ехала туда, куда ее везли, — покорная, незрячая, одурманенная, — зная лишь, что едет навстречу судьбе.
Ее ввели в дом и поручили незнакомой женщине, что принесла ей хлеба и меда, — к еде Моргейна не притронулась; следующий раз она утолит голод только в ходе ритуальной трапезы; дали ей и воды, и девушка жадно напилась. Обнаружилась там и кровать, поставленная так, что на нее падал лунный луч, незнакомка хотела уж было закрыть деревянные ставни, но Моргейна властным жестом остановила ее. Большую часть ночи она пролежала в трансе, ощущая лунный свет точно зримое прикосновение. Наконец она забылась беспокойным сном, то и дело просыпаясь, точно одержимый тревогой путник, и в мыслях ее рождались странные образы: мать — она склонялась над светловолосым надоедой Гвидионом; вот только ее белая грудь и медно-рыжие волосы заключали в себе не ласковый привет, но угрозу; Вивиана — вот только отчего-то она, Моргейна, была жертвенным животным; Владычица Авалона вела ее куда-то на веревке, и девушка словно со стороны услышала свой недовольный голос: «Незачем меня тащить, иду я, иду», и беззвучно кричащая Врана. Гигантская, увенчанная рогами фигура — наполовину мужчина, наполовину зверь — внезапно отдернула занавеску и ворвалась в ее комнату; Моргейна проснулась и села на постели — рядом никого не было, лишь в окно струился лунный свет да незнакомая женщина мирно спала у нее под боком. Девушка поспешно улеглась вновь и заснула, на сей раз крепко, без снов.
Разбудили ее где-то за час до рассвета. Теперь, по контрасту с бездумной отрешенностью транса предшествующего дня, сознание ее прояснилось, и она с обостренной чуткостью воспринимала все окружающее — холодный свежий воздух, и туманы, пронизанные розовым отсветом там, где вскорости взойдет солнце, и резкий запах маленьких смуглых женщин в одеждах из плохо выдубленной кожи. Все было четко очерчено и переливалось яркими красками, словно только что созданное рукою Богини. Смуглые женщины зашептались промеж себя, не смея обеспокоить чужую жрицу, Моргейна их слышала, но из их языка знала лишь несколько слов.
Спустя какое-то время старшая из них — та, что встретила девушку, ввела ее в дом накануне вечером и разделила с нею постель, — подошла к Моргейне и принесла ей свежей воды. Моргейна поклонилась, благодаря за услугу, — так жрица приветствует жрицу — и тут же задумалась, с какой бы стати. Женщина была стара; волосы ее, длинные, спутанные, скрепленные костяной заколкой, почти полностью поседели; на смуглой коже проглядывали поблекшие синие пятна. Платье ее из той же плохо прокрашенной кожи ничем не отличалось от одежды прочих, однако поверх платья она носила плащ из оленьей кожи, раскрашенный магическими символами; волосы липли к нему даже теперь; а на шее ее красовалось два ожерелья, одно — из чудесных янтарных бусин — даже у Вивианы не нашлось бы украшения роскошнее, — а второе — из кусочков рога, перемежающихся брусочками золота, покрытыми тонкой резьбой. Держалась она не менее властно, чем Вивиана; и Моргейна поняла: это Мать племени и жрица своего народа.
Своими руками женщина принялась готовить Моргейну к обряду. Она раздела девушку донага, раскрасила подошвы ее ног и ладони рук синей краской и заново выписала синий полумесяц на лбу, на груди и животе она обозначила контур полной луны, а над полоской темных волос — темную луну. Быстро, почти небрежно, она раздвинула девушке ноги и чуть надавила; Моргейна, уже не подвластная смущению, знала, что та проверяет. Для этого обряда жрица должна быть девственницей. Жрица племени ничего неподобающего не обнаружит, Моргейна — и впрямь нетронутая дева, однако ж она испытала не лишенный приятности страх и в то же мгновение осознала, что изнывает от голода. Ну что ж, забывать о голоде ее научили, так что спустя какое-то время он прошел сам по себе.
Солнце вставало, девушку вывели за двери, закутанную в такой же плащ, как у старой жрицы, с начертанными на нем магическими знаками — луной и оленьими рогами. Раскрашенное тело цепенело точно деревянное; некая часть сознания Моргейны, словно издалека, с изумлением и легким презрением глядела на эти символы таинств куда более древних, нежели мудрость друидов, коей ее столь досконально обучали. Но это мимолетное ощущение тотчас же и прошло, верования древних поколений, ныне канувших в неизвестность, придали обряду свою силу и свою святость. Позади нее остался круглый каменный домик, напротив стоял еще один, оттуда вывели юношу. Моргейна не могла разглядеть его как следует — встающее солнце било ей в глаза, — видела лишь, что он высок, крепко сложен, с копной светлых волос. «Выходит, он — не из их народа?» Но вопросов ей задавать не подобало. Мужчины племени, в частности, старик с шишковатыми, вздутыми мускулами кузнеца, раскрасили тело юноши с головы до ног синей вайдой, накрыли его плащом из невыдубленных сырых шкур, умастили кожу оленьим жиром. На голове его закрепили рога, по тихому слову старика юноша помотал головой, убеждаясь, что рога не свалятся на бегу. Моргейна, подняв взгляд, проследила гордый поворот головы, и все существо ее встрепенулось, словно пробуждаясь; икры ее свело судорогой, откликнулись и ожили самые сокровенные тайники тела.
«Это — Увенчанный Рогами, это — Бог и супруг Девы-Охотницы…»
В волосы ее вплели гирлянды алых ягод и увенчали ее первыми весенними цветами. С шеи Матери племени благоговейно сняли бесценное ожерелье из золота и кости и надели его на девушку, она ощутила его тяжесть, точно бремя магии. Глаза ее слепило восходящее солнце. В руки ей что-то вложили — барабан из тугой, натянутой на обручи кожи. И, словно со стороны, девушка услышала, как собственная ее рука ударила по нему.
Они стояли на склоне холма с видом на долину, доверху заросшую густым лесом, — долину безлюдную и безмолвную, однако Моргейна чувствовала: лес полон жизни — меж деревьев беззвучно ходят тонконогие олени, в ветвях живут всевозможные зверьки, птицы вьют гнезда, носятся туда-сюда, везде бурно вскипает жизнь в преддверии первого весеннего полнолуния. На мгновение она обернулась через плечо. Над ними, вырезанная на меловом склоне, красовалась огромная чудовищная фигура, не то человек, не то зверь, — в глазах девушки по-прежнему все расплывалось, так что с точностью сказать было трудно: бегущий ли это олень или шагающий человек, чье мужское естество напряглось, пробудилось к жизни под воздействием весенних токов?
Стоящего рядом юношу она не видела, лишь чувствовала, как бьется в нем жизнь. Над холмом царила торжественная тишина. Время перестало существовать, вновь сделалось прозрачным, Моргейна свободно вошла в него, окунулась, шагнула вперед. Барабан снова оказался в руках у старухи, девушка понятия не имела, как именно. Глаза ее слепило солнце, она обняла ладонями голову Бога, благословляя его. Было что-то такое в его лице… ну, конечно же, еще до того, как воздвиглись здешние холмы, она знала это лицо, этого мужчину, ее супруга — знала еще до сотворения мира… Своих собственных ритуальных слов она не слышала, ощущала лишь пульсирующую в них мощь: «Ступай и победи… беги с оленями… стремительный и могучий, как сами токи весны… благословенны ноги, приведшие тебя сюда…» Смысла речи она не сознавала, чувствовала лишь ее силу… руки ее дарили благословение, и сила перетекала из ее тела, сквозь ее тело — точно сама сила солнца изливалась сквозь нее на стоящего перед нею мужчину. «Ныне власть зимы сломлена, жизнь молодой весны да пребудет с тобою и да приведет тебя к победе… жизнь Богини, жизнь мира, кровь нашей Матери Земли, пролитая ради ее детей…»
Она воздела руки, призывая благословение на лес, на землю, чувствуя, как потоки силы изливаются из ее ладоней, точно зримый свет. Тело юноши сияло в солнечных лучах под стать ее собственному; никто из стоящих вокруг не смел произнести ни слова, но вот, резко отведя руки назад, она почувствовала, как сила хлынула и на них, даруя свободу напевному речитативу. Слов она не слышала, но лишь пульсирующую в них мощь:
«Жизнь вскипает по весне, олени мчатся через лес, наша жизнь — в них. Увенчанный Рогами их сокрушит, Увенчанный Рогами, благословленный Матерью, одержит победу…»
Моргейна дошла до высшего предела напряжения, точно туго натянутая тетива лука — стрела силы так и рвалась в полет. Девушка легонько коснулась Увенчанного Рогами, и сила выплеснулась на волю и словно захлестнула всех неодолимым потоком, и все быстрее ветра бросились вниз по холму, мчась во весь дух, точно подхваченные весенним ветром. Моргейна осталась на месте, чувствуя, как убывает в ней сила, она немо распростерлась на земле, чувствуя, как по телу ее разливается промозглый холод. Но что ей до этого: погруженная в транс, она пребывала во власти Зрения.
Она лежала, словно мертвая, но некая часть ее бежала и мчалась вместе с остальными, неслась вниз по склону холма, обгоняла мужчин Племени, преследующих Увенчанного Рогами. Им вдогонку летели лающие вопли, точно след взяла свора гончих, и некая часть ее поняла: то кричат женщины, подбадривая охотников.
Солнце поднялось выше — великое Колесо Жизни катилось по небу, безуспешно пытаясь догнать своего божественного супруга, Темного Сына…
Жизнь земли, пульсирующие токи весны разливались и стучались в сердцах бегущих. А затем, как отлив следует за приливом, залитый солнцем склон остался позади, и над ними сомкнулась тьма леса и поглотила их, и те, что еще недавно бежали во всю мочь, теперь двинулись вперед стремительно и бесшумно, подражая осторожной поступи оленей; они и были оленями, и следовали за Увенчанным Рогами, облаченные в плащи, подчиняющие оленей чарам, и ожерелья, обозначающие жизнь как бесконечную цепь, — жить, питаться, производить потомство, умирать, в свою очередь послужить едой и накормить собою детей Матери.
«… Сдержи своих детей, Матерь, твой Король-Олень обречен умереть, чтобы дать жизнь Темному Сыну…»
Тьма, внутренняя жизнь леса сомкнулась вокруг них, безмолвие, безмолвие оленей… Моргейна, ощущая ныне лес как жизнь, а оленей — как сердце леса, направила свою силу и свое благословение сквозь лес и над лесом. Часть ее распростерлась на залитом солнцем склоне холма, измученная, в трансе, пропуская сквозь себя жизнь солнца — сквозь тело, и кровь, и внутреннее бытие, а часть ее мчалась с оленями и охотниками, пока и те и другие не смешались, не слились воедино… всплески жизни — это бесшумные олени, что прячутся в чаще, и миниатюрные оленихи, хрупкие, изящные; жизнь струится сквозь них, как по ее собственным жилам; всплески жизни — мужчины, что беззвучно и сосредоточенно крадутся в полумраке…
Моргейна почувствовала, как где-то в лесу Король-Олень вскинул голову и понюхал ветер, почуяв запах врага, врага из числа его родичей, врага из чуждого ему племени жизни… она не знала, четвероногий ли это Король-Олень или увенчатый рогами двуногий, тот, которого она благословила, — в жизни Матери Земли они были едины и участь их пребывала в руках Богини. Рога гордо вскинулись в ответ рогам, сопящее дыхание вбирало в себя жизнь леса, выискивая чужака, добычу, хищника, соперника там, где быть ему не должно.
А, Богиня… они рванулись вперед, с треском продираясь сквозь подлесок: по пятам за ними мчались охотники, не отставая, но более бесшумно, бежали, бежали, бежали… бегите, бегите, пока сердце не застучит, так и норовя выскочить из груди, бегите, пока жизнь тела не затмит все знание и все мысли, — проворные, быстроногие, ищущие и те, кто ищет, бегите с преследуемыми оленями и с преследующими охотниками, бегите вместе со стремительно кружащейся жизнью великого солнца и приливом весенних токов, бегите вместе с потоком жизни…
Она лежала недвижно, прижавшись лицом к земле, чувствуя, как разливающее свет солнце обжигает ей спину; время то замедлялось, то пускалось вскачь; и вот Моргейна начала видеть — откуда-то издалека пришла смутная мысль о том, что все это ей уже открывалось в видении, когда-то, где-то, бесконечно давно… высокий, мускулистый юноша, крепко сжимающий нож, падает, падает среди стада оленей, под безжалостные копыта… Моргейна знала, что закричала вслух, и в тот же миг поняла, что голос ее зазвенел отовсюду, так что даже атакующий Король-Олень, заслышав пронзительный вопль, остановился на скаку, точно устрашившись. В следующее мгновение все замерло, и в этот жуткий миг безмолвия она увидела, как юноша поднялся на ноги и, задыхаясь, нагнув голову, бросился вперед и, сцепившись с противником рогами, принялся раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь пересилить недруга, борясь с оленем при помощи сильных рук и всего своего молодого тела… вверх взметнулся нож; на землю брызнула кровь; и сам он, Увенчанный Рогами, был весь в крови: кровь пятнала его руки, кровь текла из длинной раны в боку, кровь капала на землю — возлияние для Матери, чтобы жизнь напиталась ее кровью… а в следующий миг его потоком окатила кровь Короля-Оленя, ибо лезвие ножа вонзилось в сердце, и со всех сторон к зверю бросились охотники с копьями…
Моргейна видела, как юношу унесли прочь, залитого кровью своего близнеца и соперника, Короля-Оленя. Повсюду вокруг маленькие смуглые охотники полосовали и резали, сдирая шкуру, чтобы, еще теплую, набросить на плечи юноше. Вот они торжественно двинулись назад, и в сгущающихся сумерках заполыхали костры; когда же женщины подняли Моргейну, она, ничуть не удивившись, обнаружила, что солнце садится. Она пошатывалась, точно и сама тоже весь день бегала с охотниками и оленями.
Ее вновь оделе в алое — цвет победы. Увенчанный Рогами предстал перед нею, весь в крови, и Моргейна благословила его и помазала его лоб оленьей кровью. Голову с рогами унесли прочь: эти рога сокрушат следующего Короля-Оленя; а те, что Увенчанный Рогами носил нынче, разбитые в щепы, швырнули в огонь. Очень скоро запахло паленым мясом, интересно, плоть ли это оленя или человека, подумала Моргейна…
Их усадили бок о бок и подали им первые куски, еще сочащиеся кровью и жиром. Голова у Моргейны закружилась, после долгого воздержания вкус сочного мяса оказался для нее не по силам, на мгновение она испугалась, что ее опять затошнит. А юноша, сидящий рядом с ней, ел с жадностью, в свете пламени она разглядела, что руки у него красивые и сильные… девушка заморгала, вдруг, в одно-единственное непостижимое мгновение двойного видения, ей показалось, что запястья эти обвивают змеи… а в следующий миг змеи исчезли. Повсюду вокруг мужи и жены Племени, сотрапезники на ритуальном пиру, распевали победный гимн на древнем языке, из которого Моргейна понимала разве что половину:
Он восторжествовал, он убил…
… кровь Матери нашей пролилась на землю…
… кровь Бога хлынула на землю…
… и восстанет он, и воцарится навеки…
… он восторжествовал, и торжеству его длиться вечно, до конца мира…
Старуха-жрица, что утром наряжала ее и раскрашивала, поднесла серебряную чашу к ее губам; крепкое питье обожгло Моргейне горло и опалило внутренности: жидкий огонь, с сильным привкусом меда. Моргейна и без того уже опьянела от привкуса крови — за последние семь лет мясо ей доводилось вкушать пару раз, не более. Голова у нее шла кругом, но вот ее увлекли прочь, сорвали с нее одежды, украсили ее нагое тело новой росписью и гирляндами, умастив соски и чело кровью убитого оленя.
«Богиня ждет супруга, коего вновь убьет на исходе времен; она родит Темного Сына, что повергнет Короля-Оленя…»
Маленькая девочка, с ног до головы покрытая синей краской, с широким блюдом в руках побежала через вспаханное поле, разбрызгивая темные капли; позади нее поднялся громкий крик:
— Поля благословлены, накорми нас, о Матерь!
На долю мгновения некая ничтожная часть сознания Моргейны, потрясенная, одурманенная и телу принадлежащая лишь отчасти, холодно отметила, что она рассудка лишилась, не иначе; она, цивилизованная, образованная женщина, принцесса и жрица, принадлежащая к королевскому роду Авалона, обученная друидами, размалевана как дикарка, пахнет от нее свежей кровью, и она терпит это варварское фиглярство…
… Но в следующий миг мысль эта исчезла, едва над облаками, закрывавшими ее от взгляда, поднялась в безмятежной надменности полная луна. Нагая, омытая лунным светом, Моргейна чувствовала, как свет Богини изливается на нее, и сквозь нее… она уже не Моргейна, она — безымянная жрица, дева и мать… бедра ей опоясали гирляндой алых ягод; от этой грубой символики девушка внезапно преисполнилась страха и в полной мере ощутила силу девственности, что струилась и текла сквозь нее точно весенние токи. В глаза ей полыхнул факел, и ее повели во тьму пещеры, где над головою и повсюду вокруг гуляло гулкое эхо. Насколько хватало глаз, стены были покрыты священными символами, начертанными от начала времен: олень, рога, мужчина с рогами на голове, округлившийся живот и полные груди Той, что Дарит Жизнь…