На следующий день Алиса решила сама отвезти его на работу. На полпути она вдруг свернула к обочине и затормозила. Затем медленно повернулась к мужу.
- Я хотела бы куда-нибудь уехать. Я не знаю, сможешь ли ты сейчас взять отпуск, но если нет, то отпусти меня одну. Пожалуйста. Мы могли бы кого-нибудь нанять присмотреть за ребенком. Но мне необходимо куда-нибудь уехать на время. Я думала, что отделаюсь от этого... от этого ощущения. Но я не могу, я не могу оставаться с ним в комнате. И он смотрит на меня, как будто смертельно ненавидит. Я не могу заставить себя прикоснуться к нему... Я хочу куда-нибудь уехать, прежде чем что-то случится.
Он молча вышел из машины, обошел ее кругом и знаком попросил Алису отодвинуться.
- Все, что тебе нужно, это побывать у психиатра. Если он предложит съездить в отпуск, я согласен. Но это не может так дальше продолжаться. У меня просто голова кругом идет. - Дэвид устроился за рулем и включил зажигание.
- Дальше я поведу машину сам.
Она опустила голову, пытаясь удержать слезы. Когда они приехали к конторе Дэвида, Алиса повернулась к нему:
- Хорошо. Поговори с доктором. Я готова поговорить с кем хочешь.
Он поцеловал ее.
- Вот теперь, мадам, вы рассуждаете разумно. Ты в состоянии добраться домой самостоятельно?
- Конечно, чудак.
- Тогда до ужина. Поезжай осторожнее.
- Я всегда так езжу. Пока.
Дэвид отступил на обочину и посмотрел вслед удаляющейся машине.
Первое, что он сумел сделать, придя на работу, это позвонить Джефферсону и попросить договориться о приеме у надежного психиатра.
День тянулся невыразимо долго, дела не клеились. Его сознание было окутано каким-то туманом, в котором ему виделось искаженное ужасом лицо Алисы, повторявшей его имя. Ей все-таки удалось внушить ему свои страхи. +Она буквально убедила его, что ребенок в какой-то степени ненормален. Он диктовал какие-то нудные письма, разговаривал с бестолковыми клерками, подписывал никому не нужные бумаги. В конце дня он был как выжатый лимон, голова раскалывалась от боли, и он был счастлив, что отправляется домой.
Когда наступило лето, страсти, казалось, действительно начали утихать. Дэйв, хотя и был поглощен работой, находил время и для своей жены. Она, в свою очередь, много время проводила на воздухе - гуляла, играла с соседями в бадминтон. Стала более уравновешенной. Казалось, она забыла о своих страхах...
Алиса проснулась, дрожа от страха. За окном лил дождь и завывал ветер. Она схватила мужа за плечо и трясла, пока он не проснулся и не спросил сонным голосом, что случилось.
- Что-то здесь в комнате. Следит за нами, прошептала она.
Дэйв включил свет.
- Тебе показалось, - сказал он. - Успокойся, все в порядке. У тебя давно уже этого не было.
Она глубоко вздохнула, когда он выключил свет, и внезапно сразу уснула. Дэйв обнял ее и задумался о том; какая славная и, вместе с тем странная женщина, его жена.
Прошло примерно полчаса. Он услышал, как скрипнула и немного отворилась дверь в спальню. Дэйв знал, что за дверью никого нет, а поэтому нет смысла вставать и закрывать ее. Однако ему не спалось. Он долго лежал в темноте. Кругом была тишина. Наверное прошел еще час.
Вдруг из детской раздался пронзительный крик. Это был одинокий звук, затерянный в пространстве из звезд, темноты, дыхания Алисы в его объятиях.
Лейбер медленно сосчитал до ста. Крик продолжался. Стараясь не потревожить Алису, он выскользнул из постели, надел тапочки и прямо в пижаме двинулся из спальни. "Надо спуститься вниз, - подумал он. - Подогрею молоко и..." Его нога поскользнулась на чем-то мягком, и он полетел вниз, в темноту. Инстинктивно расставив руки, Дэйв ухватился за перила лестницы и удержался. Он выругался.
Предмет, на который он наступил, пролетел вниз и шлепнулся на ступеньку. Волна ярости накатила на Дэйва. "Какого черта разбрасывать вещи на лестнице!" Он наклонился и поднял этот предмет, чуть было не лишившей его жизни. Пальцы Дэйва похолодели. У него перехватило дыхание. Вещь, которую он держал в руке, была игрушкой.
Нескладная, сшитая из кусков и лоскутов, купленная им в шутку для ребенка, кукла.
В лифте он подумал: А что, если бы я сказал Алисе про игрушку - про ту тряпичную куклу, на которой я поскользнулся на лестнице ночью? Бог мой, да это совсем выбило бы ее из колеи. Нет. Ни за что, мало ли что бывает..."
Уже начинало смеркаться, когда он подъехал к дому на такси. Расставшись с шофером, Дэвид вышел из машины и по бетонной дорожке двинулся к дому. Дом почему-то казался очень молчаливым, необитаемым. Дэвид вспомнил, что сегодня пятница, а значит кухарка со второй половины дня свободна. А Алиса, наверное, уснула, измотанная своими страхами. Он вздохнул и повернул ключ в замочной скважине. Дверь беззвучно подалась на хорошо смазанных петлях. Дэвид вошел, бросил шляпу на стул возле портфеля. Затем он начал снимать плащ, и тут, случайно взглянув на лестницу, замер...
Лучи заходящего солнца проникали через боковое окно и освещали яркие лоскуты тряпичной куклы, лежащей на верхней ступеньке. Но на куклу он почти не обратил внимания. Его взгляд был прикован к Алисе, лежавшей на лестнице в неестественной позе сломанной марионетки, которая больше не может танцевать. Алиса была мертва. Если не считать грохота ударов его сердца, в доме была абсолютная тишина. Алиса была МЕРТВА!!!
Он бросился к ней, сжал в ладонях ее лицо, он тряс ее за плечи. Он пытался посадить ее, бессвязно выкрикивая ее имя. Все было напрасно. Он оставил ее и бросился наверх. Распахнул дверь в детскую, подбежал к кроватке. Ребенок лежал с закрытыми глазами. Его личико было потным и красным, как будто он долго плакал.
- Она умерла, - сказал Лейбер ребенку. - Она умерла.
Он захохотал сначала тихо, потом все громче и громче. В таком состоянии и застал его Джефферс, который был обеспокоен его звонком и зашел повидать Алису. После нескольких крепких пощечин, Дэвид пришел в себя.
- Она упала с лестницы, доктор. Она наступила на куклу и упала. Сегодня ночью я сам чуть было не упал из-за этой куклы, а теперь...
Джефферс энергично потряс его за плечи.
- Эх доктор, - Дэвид улыбался, как пьяный. - Вот ведь забавно. Я же, наконец, придумал имя для этого ребенка.
Доктор молчал.
- Я буду крестить его в воскресенье. Знаете, какое имя я ему дам? Я назову его Люцифером.
Было уже одиннадцать часов вечера. Все эти странные и почти незнакомые люди, выражавшие свое соболезнования уже ушли из дома. Дэвид и Джефферс сидели в библиотеке.
- Алиса не была сумасшедшей, - медленно сказал Дэвид. - У нее были основания бояться ребенка.
Доктор предостерегающе поднял руку:
- Она обвиняла его в своей болезни, а ты - в ее смерти. Мы знаем, что она наступила на игрушку и поскользнулась. Причем же здесь ребенок.
- Ты хочешь сказать Люцифер?
- Не надо его так называть!
Дэвид покачал головой.
- Алиса слышала шум по ночам, какие-то шорохи в холле. Ты хочешь знать, кто его мог создавать? Ребенок. В четыре месяца он мог прекрасно передвигаться в темноте, подслушивать наши разговоры. А если я зажигал свет, ребенок ведь такой маленький. Он может спрятаться за мебелью, за дверью...
- Прекрати! - прервал его Джефферс.
- Нет, позволь мне сказать то, что я думаю. Иначе я сойду с ума.
Когда я был в Чикаго, кто не давал Алисе спать и довел ее до пневмонии? А когда она все же выжила, он попытался убить меня. Это ведь так просто - оставить игрушку на лестнице и кричать кричать в темноте, пока отец не спустится вниз за твоим молоком и не поскользнется. Просто, но эффективно. Со мной это не сработало, а Алиса - мертва.
Дэвид закурил сигарету.
- Мне уже давно нужно было сообразить, я же включал свет ночью. Много раз. И всегда он лежал с открытыми глазами. Дети все время обычно спят, если они сыты и здоровы. Только не этот. Он не спит, он думает.
- Дети не думают.
- Но он не спит, что бы там не происходило в его мозгах. А что мы, собственно, знаем о психике младенцев? У него были причины ненавидеть Алису. Она подозревала, что он не обычный ребенок. Совсем, совсем не обычный. Что мы знаем о детях, доктор? Общий код развития? Да. Ты знаешь, конечно, сколько детей убивают своих матерей при рождении. За что? А может это месть за то, что их выталкивают в этот непривычный для них мир? - Дэвид наклонился к доктору. - Допустим, что несколько детей из всех мальчиков рождаются способными передвигаться, видеть, слышать, как многие животные и насекомые. Насекомые рождаются самостоятельными. Многие звери и птицы становятся самостоятельными за несколько недель. А у детей уходят годы на то, чтобы научиться говорить и уверенно передвигаться на своих слабых ногах. А если один ребенок на биллион рождается не таким? Если он от рождения умудрен и способен думать? Инстинктивно, конечно, он может ползать в темноте по дому и слушать, слушать. А как легко кричать всю ночь и довести мать до пневмонии. Как легко при рождении так прижаться к матери, что несколько ловких маневров обеспечат перитонит.
- Ради бога, прекрати! - Джефферс вскочил на ноги. - Какие ужасные вещи ты говоришь!
- Да, я говорю чудовищные вещи. Сколько матерей умирает при родах? Сколько их, давших жизнь странным маленьким существам и заплативших за это своей жизнью? А кто они, эти существа? Над чем работают их мозги в кровавой тьме? Примитивные маленькие мозги, подогреваемые клеточной памятью, ненавистью, грубой жестокостью, инстинктом самосохранения. А самосохранение в этом случае означает устранение матери, ведь она подсознательно понимает, какое чудовище рождает на свет. Скажи-ка, доктор, есть ли на свете что-нибудь более эгоистическое, чем ребенок?
Доктор нахмурился и покачал головой.
Лейбер опустил сигарету.
- Я не приписываю такому ребенку сверхъестественной силы. Достаточно уметь ползать, на несколько месяцев опережая нормальное развитие, достаточно уметь слушать, уметь покричать всю ночь. Этого достаточно, даже более, чем достаточно.
Доктор попытался обратить все в шутку.
- Это обвинение в предумышленном убийстве. В таком случае убийца должен иметь определенные мотивы. А какие мотивы могут быть у ребенка?
Лейбер не заставил себя долго ждать и ответил:
- А что может быть на свете более удобным и спокойным, чем состояние ребенка во чреве матери? Его окружает блаженный мир питательной среды, тишины и покоя. И из этого, совершенного по своей природе, уюта ребенок внезапно выталкивается в наш огромный мир, который своей непохожестью на все, что было раньше, кажется ему чудовищным. Мир, где ему холодно и неудобно, где он не может есть когда и сколько захочет, где он должен добиваться любви, которая была его неотъемлемым правом. И ребенок мстит за это. Мстит за холодный воздух и огромное пространство, мстит за то, что у него отнимают привычный мир. Ненависть и эгоизм, заложенные в генах, руководят его крошечным мозгом. А кто виноват в этой грубой смене окружающей среды? Мать! Так абстрактная ненависть ребенка ко всему внешнему миру приобретает конкретный объект, причем чисто инстинктивно. Мать извергает его, изгоняет из своей утробы. Так отомсти ей! А кто это существо рядом с матерью? Отец! Гены подсказывают ребенку, что он тоже как-то виноват во всем этом. Так убей и отца тоже!
Джефферс прервал его:
- Если то, что ты говоришь, хоть в какой-то степени близко к истине, то каждая мать должна остерегаться, или по крайней мере, бояться своего ребенка.
- А почему бы и нет? Разве у ребенка нет идеального алиби? Тысячелетия слепой человеческой веры защищают его. По всем общепринятым понятиям он беспомощный и невиновный. Но ребенок рождается с ненавистью, и со временем положение еще больше ухудшается. Новорожденный получает заботу и внимание в большом объеме. Когда он кричит или чихает, у него достаточно власти, чтобы заставить родителей прыгать вокруг него и делать разные глупости. Но проходят годы, и ребенок чувствует, что его власть исчезает и никогда уже не вернется. Так почему бы не использовать ту полную власть, которую он пока имеет? Почему бы не воспользоваться положением, которое дает такие преимущества? Опыт предыдущих поколений подсказывает ему, что потом уже будет слишком поздно выражать свою ненависть. Только сейчас нужно действовать. - Голос Лейбера опустился почти до шепота. - Мой малыш лежит по ночам в кроватке с влажным и красным личиком, он тяжело дышит. От плача? Нет, от того, что ему приходится выбираться из кроватки и в темноте ползать по комнатам. Мой малыш... Я должен убить его, иначе он убьет меня.
Доктор поднялся, подошел к окну, затем налил в стакан воды.
- Никого ты не убьешь, - спокойно сказал он. - Тебе нужно отдохнуть. Я дам тебе несколько таблеток, и ты будешь спать. Двадцать четыре часа. Потом подумаем, что делать дальше. Прими это.
Дэвид проглотил таблетки и медленно запил их водой. Он не сопротивлялся, когда доктор провожал его в спальню, укладывал в кровать. Джефферс подождал, пока он уснул, затем ушел, погасив свет и взял с собой ключи Дэвида.
Сквозь тяжелую дремоту, Дэвид услышал какой-то шорох у двери. "Что это?" - слабо пронеслось в сознании. Что-то двигалось по комнате. Но Дэвид Лейбер уже спал.
Было ранее утро, когда доктор Джефферс вернулся. Он провел бессонную ночь, и какое-то смутное беспокойство заставило его приехать пораньше, хотя он был уверен, что Лейбер еще спит.
Открыв ключом дверь, Джефферс вошел в холл и положил на столик саквояж, с которым никогда не расставался. Что-то белое промелькнуло наверху лестницы. А может ему просто показалось. Внимание доктора привлек запах газа в доме. Не раздеваясь он бросился наверх, в спальню Лейбера.
Дэвид неподвижно лежал на кровати. Вся комната была наполнена газом, со свистом выходящим из открытой форсунки отопительной системы, находившейся у самого пола. Джефферс быстро нагнулся и закрыл кран, затем распахнул окно и бросился к Лейберу. Тело Дэвида уже похолодело - смерть наступила несколько часов назад. Джефферса душил кашель, глаза застилали слезы. Он выскочил из спальни и захлопнул за собой дверь. Лейбер не открывал газ, он физически не мог бы этого сделать. Снотворное должно было отключить его по меньшей мере до полудня. Это не было самоубийством. А может осталось какая-то возможность этого?
Джефферс задумчиво подошел к двери в детскую. К его удивлению, дверь оказалось запертой на замок. Джефферс нашел в связке нужный ключ и, отперев дверь, подошел к кроватке. Она была пуста.
С минуту доктор стоял в оцепенении, затем медленно произнес вслух:
- Дверь захлопнулась. И ты не смог вернуться обратно в кроватку, где ты был бы в полной безопасности. Ты не знал, что эти замки могут сами защелкиваться. Маленькие детали рушат лучшие планы. Я найду тебя, где бы ты не прятался, - доктор оборвал себя и поднес ладонь ко лбу. - Господи, кажется я схожу с ума. Я говорю, как Алиса и Дэвид. Но их уже нет в живых, а значит у меня нет выбора. Я ни в чем не уверен, но у меня нет выбора!
Он опустился вниз и достал какой-то предмет. Где-то сбоку послышался шорох, и Джефферс быстро обернулся.
"Я помог тебе появиться в этом мире, а теперь должен помочь уйти из него", - подумал он и сделал несколько шагов вперед, подняв руку. Солнечный свет упал на предмет, который он держал в руке.
- Смотри-ка малыш, что-то блестящее, что-то красивое!
Скальпель!!
Толпа
The Crowd
1943
Переводчик: Татьяна Шинкарь
Мистер Сполнер закрыл лицо руками. Он почувствовал, что летит куда-то, затем услышал крик боли и ужаса, чистый и сильный, как аккорд, и наконец удар. Автомобиль, пробив стену, падал, кувыркаясь легко и быстро, как игрушка, и выбросил его вон. Наступила тишина.
Толпа сбегалась. Он слышал далекий топот ног. Ему казалось, что он способен определить вес и возраст каждого из бегущих по траве лужайки, плитам тротуара, асфальту мостовой, а затем по грудам кирпича через пробоину в стене к тому месту, где на фоне ночного неба, словно в прыжке над пропастью, застыл его автомобиль с бессмысленно вертящимися колесами. Он не понимал, откуда взялась толпа, и старался лишь не потерять сознание. Он видел нависшие над ним лица, словно большие круглые листья склонившегося дерева, кольцо движущихся, меняющихся, глядящих на него лиц, жаждущих знать, жив он или мертв. Они изучали его лицо, ставшее вдруг диском лунных часов, а тень от носа, падающая на щеки, была стрелкой, показывающей, дышит он или нет.
Как мгновенно образуется толпа, думал он, как внезапно возникает и превращается в одно огромное око.
Звук сирены. Голос полицейского. Его поднимают, несут, кровь медленно струится по губам. Носилки вдвигают в санитарную машину. Кто-то спрашивает: "Умер?", кто-то отвечает: "Жив", а еще кто-то уверенно заявляет: "Он не умрет". И по лицам глядящей на него толпы он знает, что будет жить. Все это так странно. Он видит лицо мужчины, худое, бледное, напряженное. Он судорожно глотает слюну, кусает губы, ему плохо. Лицо женщины с рыжими волосами, ярко накрашенным ртом и таким же ярким румянцем, веснушчатое лицо мальчишки, еще лица... Старик со впалым беззубым ртом, старая женщина с бородавкой на подбородке... Откуда они? Из домов, отелей, проезжавших мимо машин, трамваев, с улиц и переулков этого настороженного, готового к несчастьям мира?
Толпа глазела на него, а он на толпу. Она не нравилась ему, совсем не нравилась. В ней было что-то нехорошее, пугающее, но что, он не смог бы определить. Она была опасней машины, созданной руками человека, жертвой которой он стал.
Дверца машины "скорой помощи" захлопнулась. Но через стекло он видел, как толпа продолжала поедать его глазами. Толпа, которая собралась так невероятно быстро, так мгновенно, что была подобна стервятнику, готовому броситься на жертву,.глазеющая, указывающая пальцами, своим нездоровым любопытством тревожащая последние мгновения одиночества перед концом...
Санитарная машина тронулась. Голова его откинулась на подушку. Толпа провожала его взглядами. Он чувствовал это, даже закрыв глаза.
Перед его мысленным взором продолжали вертеться колеса автомобиля, то одно, то все четыре сразу... Прошло несколько дней.
Его неотступно преследовала мысль, что здесь что-то не так, с этими колесами и со всем, что с ним произошло, с невесть откуда взявшейся толпой и ее нездоровым любопытством. Толпа, бешено вертящиеся колеса автомобиля... Он проснулся.
Солнечный свет заливал больничную палату. Чья-то рука держала его за запястье, проверяя пульс.
- Как вы себя чувствуете? - спросил его врач. Вертящиеся колеса исчезли. Мистер Сполнер окинул взглядом палату.
- Хорошо... мне кажется.
Он пытался найти нужные слова, чтобы спросить о том, что с ним случилось.
- Доктор!
- Да, я вас слушаю.
- Эта толпа, вчера вечером?..
- Это было два дня назад. Вы находитесь у нас со вторника. Все в порядке. Вы поправляетесь. Но нельзя еще вставать.
- Но эта толпа, доктор. И вертящиеся колеса... После несчастных случаев люди немного не в себе, не так ли?
- Бывает, но это быстро проходит.
Он лежал, напряженно вглядываясь в лицо врача.
- Это как-то влияет на чувство времени, доктор?
- Паника, страх могут нарушить ощущение времени.
- Минута может показаться часом или наоборот - час минутой?
- Да, бывает и такое.
- Тогда вы должны выслушать меня, доктор. - Он сознавал, что лежит на больничной койке и солнечный свет из окна падает прямо на него. - Вы не думаете, что я сошел с ума? Да, я действительно ехал на большой скорости. Я знаю и очень сожалею об этом. Я выскочил на обочину и врезался в стену. Удар был сильный, я пострадал, но я не потерял сознания. Я многое помню, особенно... толпу. - Он на мгновение умолк, а потом, как бы поняв, что его беспокоит, продолжил: - Толпа сбежалась слишком быстро, доктор. Через тридцать секунд после аварии она уже была здесь и окружила меня... Это невозможно, доктор.
- Вам показалось, что прошло тридцать секунд, а на самом деле могло пройти три или четыре минуты... Ваше чувство времени...
- Да, я знаю. Несчастный случай, мое состояние... Но я был в полном сознании, доктор! Я все помню, но одно меня смущает, черт возьми, и кажется очень странным - колеса моей перевернувшейся машины. Они все еще вертелись, когда сбежалась толпа.
Доктор лишь улыбнулся.
- Я в этом уверен, доктор. Передние колеса машины продолжали вертеться, и очень быстро! А это невозможно. Колеса останавливаются почти сразу же, действует сила сцепления... А эти не остановились.
- Вам это могло показаться.
- Нет. Улица была совсем пуста, ни души, и вдруг авария, вертящиеся колеса, и толпа вокруг, собравшаяся так быстро. Все произошло почти одновременно. А как они смотрели на меня!.. По их взглядам я понял, что остался жив и не умру..."
- Просто у вас был шок, - успокоил его врач и покинул залитую солнцем палату.
Через две недели он уже вышел из больницы. Домой он ехал на такси. В больнице его часто навещали, и каждому, кто к нему приходил, он рассказывал одно и то же: авария, вертящиеся колеса, толпа. Его слушали, смеялись и не обращали внимания.
Он наклонился и постучал в стекло водителя.
- В чем там дело? - справился он.
Шофер, оглянувшись, ответил:
- Сожалею, мистер, но в этом проклятом городе ездить стало опасно, что ни день, то авария. Вот и сейчас что-то случилось, и нам придется ехать в объезд. Вы не возражаете?
- Хорошо. Однако нет! Постойте. Поезжайте прямо, давайте узнаем, что случилось. Такси, сигналя, тронулось.
- Странно, - пробормотал шофер. - Эй, ты, убери-ка с дороги свой драндулет! - крикнул он кому-то, а потом опять повторил уже тише: - Странно, уйма народу. Откуда берется столько зевак?
Мистер Сполнер посмотрел на свои руки - они дрожали.
- Вы тоже заметили? - произнес он.
- Еще бы не заметить. Стоит чему-то случиться, как они тут как тут. Словно их родную маму сбила машина, - согласился таксист.
- Они сбегаются так быстро, - поторопился добавить пассажир.
- Точно так же, когда пожар или взрыв. Кажется, никого нет, но только - бум! и все уже глазеют. Не понимаю, как это у них получается.
- Вы видели когда-нибудь аварию или несчастный случай ночью?
Таксист кивнул:
- Еще бы. Никакой разницы, что ночью, что днем - толпа всегда тут как тут.
Они подъехали поближе к месту происшествия. Можно было сразу угадать, что пострадавший лежит на мостовой, хотя густая толпа скрывала его от взоров.
Увидев зевак, Сполнер открыл окно машины и хотел было закричать на них, но вдруг испугался, что они обернутся и он увидит их лица.
- Мне везет на происшествия, - заключил мистер Сполнер у себя в конторе. День клонился к вечеру. Его приятель Морган сидел напротив на краю стола и внимательно слушал его. - Не успел я сегодня утром выйти из больницы, как по дороге домой пришлось ехать в объезд из-за несчастного случая на мостовой.
- Все идет по кругу, - глубокомысленно заметил Морган.
- Хочешь, я расскажу, как это произошло со мной?
- Я уже слышал.
- Ты не согласен, что в этом есть что-то странное?
- Согласен, но давай лучше выпьем.
Они беседовали еще с полчаса, а может, и больше. И все это время у Сполнера в голове что-то тикало, как часы с вечным заводом, и в памяти возникали отдельные картины случившегося - колеса, толпа...
Примерно в половине пятого они услышали за окном звук удара, скрежет и звон металла.
- Что я говорил - все идет по кругу. Теперь это грузовик и кремового цвета "кадиллак".
Сполнер подошел к окну. Он чувствовал озноб, пока стоял у окна и следил за секундной стрелкой своих часов. Одна, две, три, четыре, пять секунд - толпа начинает собираться. Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать - они бегут со всех сторон. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать секунд - их становится все больше, сигналят машины. Сполнер с любопытством и как-то отстранение смотрел на эту картину, словно на обратную съемку взрыва, когда разбросанные взрывом частицы снова собираются в единое целое. Девятнадцать, двадцать, двадцать одна секунда - толпа была в полном сборе. Сполнер молча указал на нее рукой.
Она собралась так быстро.
Но он успел увидеть распростертое тело женщины на мостовой, пока его не скрыла толпа.
- Ты выглядишь чертовски скверно, приятель. На, выпей, - обеспокоенно сказал Морган.
- Я в порядке, оставь меня в покое. Ты видишь этих людей? Ты можешь разглядеть хотя бы одного из них? Надо увидеть их поближе.
- Ты куда? - испуганно закричал Морган.
Но Сполнер был уже за дверью. Морган бросился за ним.
Они выбежали на улицу. Сполнер, не раздумывая, стал протискиваться через толпу к месту происшествия. И вдруг увидел женщину с рыжими волосами и ярко накрашенным ртом.
- Смотри! - крикнул он следовавшему за ним Моргану. - Ты видишь ее?
- Кого?
- Черт возьми, она уже исчезла.
Жертву происшествия плотным кольцом окружили зеваки. Толпа тяжело дышала, что-то бормотала, не давала Сполнеру протиснуться поближе. Конечно, думал он, рыжая женщина увидела его и поспешила скрыться. А вот еще знакомое лицо. Я уже видел его. Веснушчатый мальчуган! Но их столько на белом свете и все на одно лицо. Однако, когда Сполнер начал пробираться к нему, мальчишка исчез. Что за чертовщина!
- Она умерла? - спросил кто-то.
- Умирает, - ответил другой. - Санитарная машина не успеет. Не надо было трогать ее.
Лица, знакомые и незнакомые, склонялись все ниже, чтобы лучше разглядеть.
- Эй, мистер, хватит толкаться.
- Чего это ты орудуешь локтями, парень?
Сполнер выбрался из толпы, и Морган едва успел подхватить его, иначе он бы упал.
- Зачем ты полез туда, дурак? Ты еще нездоров. Зачем ты выбежал на улицу? - ругал его Морган.
- Не знаю, право, не знаю, - бормотал Сполнер. - Они не должны были трогать ее, Морган. Никогда не надо трогать человека, ставшего жертвой уличной катастрофы. Это может убить его.
- Я знаю. Но что поделаешь с толпой. С этими идиотами.
Сполнер тщательно разложил на столе вырезки.
- Что это? - взглянув на них, спросил Морган. - С тех пор как ты попал в аварию, ты считаешь, что каждое уличное происшествие касается и тебя тоже.
- Вырезки обо всех автомобильных катастрофах и снимки их. Смотри, но не на автомобили, а на толпу, - сказал Сполнер. - Вот снимок происшествия в Уилширском районе. Теперь сравни его со снимком того, что произошло в Уэствуде. Ничего схожего, они разные. А теперь возьми снимок недавнего происшествия в Уэствуде и сравни с тем, что произошло там же десять лет назад. Видишь эту женщину - она на том и на другом снимке? Что это? Совпадение? Одна и та же женщина на снимке 1936 года и на снимке 1946 года. Совпадение возможно один раз. Но не двенадцать совпадений в течение десяти лет? К тому же между одним и другим местом происшествия расстояние в три мили. Нет, это не совпадение. - Он разложил перед Морганом с десяток снимков. - Смотри, на всех она!
- Может, она больная?
- Хуже. Можешь сказать, как она успевает попасть на все происшествия? Почему на всех снимках она в одной и той же одежде? А ведь прошло целое десятилетие?
- А ведь верно, черт побери!
- И наконец, почему она стояла и глазела на меня, когда я разбился на машине две недели тому назад?
Они выпили. Морган снова перебрал все снимки.
- Ты что, воспользовался услугами бюро вырезок, пока лежал в больнице? - спросил он.
Сполнер кивнул. Морган пригубил виски из стакана.
Темнело. За окном зажигались фонари.
- Что же все это значит? - спросил Морган.
- Не знаю, - ответил Сполнер. - Разве что существует некая закономерность для всех происшествий: чуть что, собирается толпа. Как и мы с тобой, люди, возможно, давно ломают голову над тем, почему собирается толпа и так быстро. Как это все происходит. Я, кажется, нашел ответ.
Он бросил на стол пачку снимков.
- Догадка пугала меня.
- Возможно, это просто больные люди с извращенной психикой, любители острых ощущений, кровавых зрелищ, картин ужасов?
Сполнер пожал плечами:
- Но что может объяснить присутствие одних и тех же на каждом дорожном происшествии или пожаре? Обрати внимание, они придерживаются определенных мест, одной какой-то территории. В Брентвуде - одна группа лиц, в Ханг-тингтон-парке - другая. Но некоторые из них успевают побывать и тут и там.
- Значит, они меняются? Это не всегда одни и те же лица?
- Ты прав. Среди них бывают и прохожие. Несчастные случаи вызывают любопытство у многих. Но те, о которых я говорю, всегда поспевают первыми.
- Кто же они? Зачем они сбегаются? Ты все на что-то намекаешь, но прямо не говоришь. Черт побери, есть же у тебя догадки? Ты напугал себя, теперь и мне не по себе.
- Я пытался добраться до них, но мне всегда что-то или кто-то мешал. Я всегда опаздывал, они исчезали в толпе. Словно толпа оберегала и прятала их. Такое всегда случалось при моем появлении.
- Похоже на тайную организацию.
- Знаешь, что у них общего? Они всегда появляются вместе, будь это взрыв, военная тревога или массовая демонстрация. Они там, где витает смерть. Стервятники, гиены, или... святые? Не знаю, кто они, но я должен сообщить об этом в полицию, и сегодня же вечером. Это зашло слишком далеко. Кто-то из них тронул тело пострадавшей женщины, и это убило ее.