Вольнов В.
Быть или не быть политической морали?
Выступление в рамках электронной дискуссии
«Политическая мораль и моральная политика»
Вступая в обсуждение проблемы политической морали, первым делом хотел бы призвать участников с самого начала как можно более четко определять используемые ими понятия, в частности — понятия "политическое" и "моральное". Ибо ясно, что решение вопроса о "быть или не быть политической морали" зависит от соответствующих определений напрямую.
Проще всего определиться в отношении понятия "политическое". Как бы мы ни относились к политическому — осуждающе или одобряюще, как к "грязному" или как к "чистому" делу, — в любом случае ясно, что в политике речь идет о власти, о ее воспроизводстве и потреблении (использовании). Труднее определиться в отношении понятия "моральное" — о чем идет речь в морали? О поступке? Отношении? Грехе? Долге?
Если о поступке или отношении, то ведь и в политике речь идет о том же — о политическом поступке или политическом отношении. Если о грехе, то ведь грех — это преступление перед Богом, и тогда вне религии мораль лишается смысла. Наконец, если о долге, то неужели вслед за Кантом мы должны признать, что всякое мотивированное чувством поведение неморально?
Удивительное дело: в отличие от бесспорной соотнесенности понятий "политическое" и "власть", понятие "моральное" подобной соотнесенности не имеет. Какое бы другое понятие мы ни взяли, тут же обнаруживается, что оно относится не только к морали. Запрет? Так ведь запреты бывают и правовые. Требование? Так ведь и требования не соотносятся с моралью исключительно. Добро? Неплохо, но можно ли определить добро так, чтобы не попасть в порочный круг, чтобы не сослаться в определении на ту же мораль?
Как бы то ни было, ясно одно: без серьезного анализа морали решение проблемы невозможно. Точнее возможно, но оно вряд ли будет общезначимым, вряд ли убедит кого-либо кроме автора. Уверен поэтому, что начать обсуждение надо именно с морали и лишь затем отвечать на вопрос "существует ли (и какова) мораль политическая?".
Начну поэтому с того понимания морали, которого я с некоторых пор придерживаюсь. Я называю его "феноменологическим", но пусть читатель не ищет в этом названии глубокого смысла. Пусть оно будет ничего не значащим ярлыком, навешенным лишь для удобства речи.
В феноменологическом понимании мораль — это прежде всего способ бытия человека. Быть моральным — значит быть определенным способом, так же как быть аморальным — значит быть способом ему противоположным. Вопрос, следовательно, в том — чем мораль отличается от других способов бытия. Или: когда человек существует способом, который можно и должно назвать моралью (бытием-в-морали)?
Ответ может быть дан лишь постепенно. Первым шагом будет следующий: быть в морали — значит быть в обязанности (быть обязанным). Бытие-в-обязанности — первое необходимое условие морали, хотя и нельзя сказать, что всякий находящий себя в обязанности человек тем самым и в морали. Проще говоря, обязанность — необходимое, но не достаточное условие морали.
От морали в модусе обязанности следует отличать мораль в модусе исполнения обязанности. Быть в обязанности еще не значит исполнять обязанность, подобно тому как быть в желании еще не значит этому желанию следовать. Однако даже если человек не исполняет свою обязанность, он — пока эта обязанность на нем "висит" — мораль не покидает. Его можно назвать аморальным, но только не внеморальным. Вне морали находится тот, на ком никакие обязанности "не висят", т.е. кто вообще не обязан что-либо делать или не делать.
То, что обязанность — необходимое условие морали, более или менее очевидно. Заповеди Ветхого Завета, заповеди Нового Завета — всё это обязанности (в смысле обязательны для исполнения), равно как к обязанностям относится всякое веление в форме "делай" или "не делай", которое принято считать моральным. Во всяком случае необязательное моральное веление выглядит contradictio in adjecto. Какое же оно моральное, если я не обязан его исполнять? Если могу на него попросту "наплевать" и не заслужу при этом даже намека на осуждение?
От морали следует отличать этику. Этика (от греч. "этос" — привычка, обычай) шире морали и содержит не только обязанности. Этика (за вычетом морали) не обязывает, а лишь советует человеку вести себя так или иначе, но не будет к нему слишком строга, если он к ее советам не прислушается. Этика учит о лучшем (в смысле — лучше, если ты поступишь так-то и так-то), а лучшее не значит обязательное. За неисполнение этического совета человек не заслуживает осуждения, в худшем случае — сожалеющего восклицания "ну вот, я же говорил, лучше было бы поступить иначе".
Обращаю внимание, что в феноменологическом понимании ни мораль, ни этика не содержат ничего возвышенного. Бытие-в-морали вовсе не значит бытие возвышенным способом, по сравнению с которым все остальные достойны лишь презрения. Да и в самом деле: что возвышенного в бытии, когда человек исполняет свои повседневные домашние обязанности? Скорее наоборот: проза, быт, рутина. И тем не менее пока он эти обязанности исполняет, он в морали (и даже более того — морален).
Точно так же в феноменологическом понимании ни мораль, ни этика не содержат ничего всеобщего, универсального. Точнее, не обязаны содержать, хотя содержать могут и содержат. Вопреки Канту признаком моральности веления является не всеобщность — все могут поступать так-то и так-то, а обязательность — ты обязан так поступать. При этом само веление может как удовлетворять всеобщности, так и не удовлетворять — главное, чтобы оно было обязательным. Скажем, веление "доноси на друзей и соседей" вряд ли пройдет испытание на кантовскую всеобщность (если все будут так поступать, не останется ни друзей, ни соседей), но если оно стало обязательным для исполнения (т.е. если человека хотя бы словесно осудят за неисполнение), не относить его к морали было бы произволом. Тоталитарная мораль — тоже мораль, как бы ни противоречила она всеобщности и универсальности.
Другое дело — советы, которые дает Макиавелли Государю. Ответ на вопрос "моральны они или нет?" содержится в самом вопросе: пока это лишь советы, они к морали не относятся. Следуя им, Государь будет не в морали, а в этике (не в исполнении обязанности, а в следовании совету), и поэтому правы те, кто отказывается признавать их особой моралью. Правда, следуя им, Государь окажется в неисполнении христианской морали (т.е. будет по-христиански аморален), однако пока эти советы не стали его обязанностью, ни о какой новой морали не может быть и речи. Речь может идти лишь о новой этике, а не о новой морали.
Более или менее очевидно также, что обязанность не достаточное условие морали. Особенно если мы с самого начала исключим из морали обязанности перед законом, перед государством. Такие обязанности принято относить к праву, однако должен признаться, есть нечто подозрительное в том, что обязанности перед законом вдруг получают наименование права. Какое же они право, если мы не имеем права их не исполнять?
Тем не менее не будем нарушать обычаи и согласимся с тем, что обязанности перед законом к морали не относятся. Заодно исключим также обязательства частных лиц друг перед другом — обязательства, которые они принимают, заключая договор в письменной или устной форме. В этом случае к морали относятся не сами эти обязательства, а обязанность их исполнения — правда при условии, что договор заключен не по принуждению. Однако обязанности перед семьей, перед старшими, перед друзьями или просто перед людьми из морали исключены уже быть не могут. Более того, мораль в феноменологическом понимании — это и есть обязанность-перед-людьми, или бытие-в-обязанности-перед-людьми (соответственно — исполнение-обязанности-перед-людьми, или бытие-в-исполнении-обязанности-перед-людьми). Но только людьми не конкретными и определенными, а теми, для которых Хайдеггер нашел свое знаменитое das Man, в переводе В.В. Бибихина — люди.
Вместе с тем выражение "обязанность перед людьми" должно быть понято правильно. "Перед людьми" означает здесь не обязательно "по отношению к людям" (возможно также "по отношению к животным"), а что люди — исток этой обязанности. Подобно тому как "перед законом" тоже означает не "по отношению к закону" (единственная обязанность по отношению к закону — это его соблюдать), а что закон — исток этой обязанности. Иными словами, моральные обязанности отличаются от правовых по происхождению (в первом случае — люди, во втором — закон), но вовсе не обязаны отличаться от них по содержанию: одно и то же веление может быть одновременно и моральной и правовой обязанностью, как например в случае с "не убий", "не кради" и прочих.
Само собой разумеется, что моральные и правовые обязанности могут вступать в противоречие. Классический пример — конфликт между Креонтом и Антигоной, которая как сестра — обязана похоронить брата, как подданная — исполнить закон и оставить брата без погребения. За этим конфликтом скрывается противоречие между тем, что велят Антигоне люди и что велит ей закон. Правда, сама Антигона ссылается не на людей, а на богов, однако нетрудно догадаться, что за богами скрываются люди.
Все сказанное не раскрывает феномен морали в полной мере (нераскрытыми остаются долг, совесть, стыд и т.д.), но зато позволяет сделать первые выводы относительно волнующей нас проблемы: существует ли политическая мораль? Сразу видно, что в феноменологическом понимании этот вопрос равносилен вопросу о том, существуют ли особые, не сводимые к прочим обязанности перед людьми по поводу власти. Или: велят ли люди человеку (не только политику!) делать по поводу власти то, что он не обязан делать по любому другому поводу? Если велят — политическая мораль существует, если не велят — никакой политической морали нет, а есть лишь особая, не сводимая к прочим политическая этика (существование которой доказывается хотя бы "Государем" Макиавелли).
На первый взгляд ответ на поставленный вопрос очевиден: конечно велят, и не только политику, но и простому смертному: первому — "используй власть в интересах народа", второму — "принимай участие в политической жизни". Во всяком случае несомненно, что эти веления политические: они по поводу власти и по любому другому поводу лишаются смысла. Но так ли очевидно, что они моральные, т.е. обязательны для исполнения и исходят от людей?
С тем, что исходят от людей, видимо следует согласиться: если не от людей, то от кого же? Где тот определенный некто (или определенные некто), кто велит власти быть в интересах народа, а народу — быть политически деятельным? Но вот только обязательны ли они для исполнения? Что ждет человека, если он к этим велениям не прислушается: политик наплюет на народ, простой смертный — на политику? Подвергнется ли такой человек осуждению, падет ли на него "пятно позора"? Или люди пройдут мимо такого человека, как если бы ничего особенного не произошло, как если бы "жаль, что не прислушался к совету, ну да ладно, бывает и хуже".
Следовательно, существование политической морали вовсе не равносильно существованию той или иной совокупности норм, которые кто-то (Локк, Кант или Хайек) хотел бы навязать власти или подданным. Пусть даже эта совокупность непротиворечива и выведена из бесспорных исходных посылок. Существование политической морали равносильно существованию такой совокупности норм, которая могла бы быть навязана людьми, das Man'ом. Политико-моральное теоретизирование полезно и необходимо, но обречено оставаться бесплодным, если не будет принято и не укоренится в людях, если не превратится в обязанности, исходящие от людей. В этом сложность и трудность проблемы политической морали, решение которой есть одновременно и теоретическая и практическая задача: разработка норм, укоренение этих норм в людях.
Более того: поскольку люди людям рознь (в смысле, сколько государств — столько людей), жизнеспособная политико-моральная теория не может ограничиваться разработкой исключительно всеобщих политико-моральных норм, т.е. норм, приемлемых для всех людей, в какой бы стране они ни жили. К тому же многие из таких норм общеизвестны и я бы сказал банальны: защита прав человека, борьба с нищетой, защита национального интереса и т.п. Жизнеспособная и главное новая политико-моральная теория должна возвыситься над всеобщностью и непротиворечивым образом дополнить ее особенной, но не национальной, а цивилизационной политико-моральной надстройкой, которая учитывала бы цивилизационное своеобразие людей, живущих в той или иной стране. В этом смысле она обречена быть узкоцивилизационной — иначе будет отторгнута людьми и останется чистым теоретизированием.
По этой причине я полагаю, что для такого цивилизационного государства как Россия приемлемой будет не политическая мораль свободы — мораль, уже "узурпированная" государством-представителем западной цивилизации, — а политическая мораль справедливости. Причем — и это главное — не только в смысле справедливости внутри самой России, но и в смысле мировой справедливости. Пусть это звучит высокопарно и возвышенно, но я убежден в том, что возрождение российской цивилизационной самобытности возможно только в том случае, если Россия пойдет дальше западного идеала свободы и непротиворечивым образом дополнит его идеалом справедливости. Иначе она вечно будет плестись "в хвосте у Запада", вечно догонять и страдать от неполноценности и ущербности.
В пользу политической морали справедливости (как приемлемой прежде всего именно для России) сами собой напрашиваются следующие доводы. Во-первых, у России богатый опыт справедливости, пусть даже неудавшийся и трагический. Семьдесят лет коммунистической идеологии не могли пройти бесследно и не оставить в сознании людей глубокого шрама справедливости. Да и стоит ли излечивать их от этого шрама, тем самым лишая возможности возродить свою цивилизационную самобытность (где еще искать эту самобытность — в матрешках, в православии)? Не лучше ли напротив использовать коммунистическое наследие и, надлежащим образом переосмыслив (дабы справедливость не противоречила свободе), превратить его из слабости в силу, из недостатка в достоинство?
Во-вторых, без всяких доказательств ясно, что для людей западной цивилизации мораль мировой справедливости неприемлема и приемлемой стать не может (по крайней мере без давления извне). Западу слишком много есть чего терять, а справедливость без потерь невозможна. И наоборот, России терять нечего и значит ее преимущество очевидно.
В-третьих, будучи слабой в настоящем, Россия имеет все возможности стать сильной в будущем и возглавить борьбу за справедливость не с позиции просящего, а с позиции дающего. Не ради себя, не ради своего собственного благополучия должна Россия взвалить на себя тяжкое бремя справедливости. И даже если она в этой борьбе тоже выиграет, пусть это будет выигрыш в чести и достоинстве, а не в том, чтобы всеми правдами и неправдами попасть в заветный "золотой миллиард" (что конечно ни в коей мере не означает, что Россия должна смириться со своим нынешним нищенским положением).
И наконец последнее. При всем несогласии с панславистскими идеями Данилевского, одна из его идей въелась мне в душу намертво: "всякая народность имеет право на самостоятельное существование в той именно мере, в какой сама его осознает и имеет на него притязание". Применительно к современному миру сталкивающихся цивилизаций я бы выразил мысль Данилевского чуть иначе: цивилизация только тогда имеет право на существование, когда осознает свою цивилизационную самобытность и за эту самобытность борется. И если мы хотим быть цивилизацией, иного пути у нас нет — найти свою самобытность и за нее бороться. И если мы не хотим быть раздавленными в столкновении, у нас нет иной возможности защитить свою самобытность, кроме как отождествив ее с идеей мировой справедливости. Ибо какая еще идея может помериться со справедливостью в силе? Ибо какая еще идея может соперничать с нею в притягательности? Свобода? Верно! Но что мешает нам переосмыслить справедливость и свободу, так чтобы они не уничтожали друг друга, а поддерживали? Что мешает нам построить политическую мораль справедливости на фундаменте политической морали свободы? Трудно? Сомнительно? Невозможно?
Вольнов Вячеслав Витальевич, доцент кафедры общественных и гуманитарных наук Санкт-Петербургской консерватории.