Вы слышали, когда бедный Руге устроил лекцию по немецкой философии, на нее пришло всего два человека?
ГЕРЦЕН. Слышал. Я был одним из них.
ВОРЦЕЛЬ. А другим - я.
Герцен готов заплакать. Он украдкой вытирает глаза. ij ГЕРЦЕН. Когда я жил в Москве, Руге был для нас полубогом. Мы штудировали его нелегально ввозимую газету, словно Священное Писание. Я читал Бакунина в издаваемых Руге "Дойче Ярбюхер"1 и думал: "Да, вот он, язык свободного человека! Мы совершим революцию в Берлине, Париже, Брюсселе!" Революция могла бы сделать Руге общепризнанным пророком. Но волна разбилась и выкинула его на английский берег. Беженец среди барахтающихся в воде беженцев - их время ушло, их одежда пообтрепалась, как, впрочем, пообтрепались и их надежды. Они живут прошлым, взаимными упреками и фантазиями - заговорщики, мечтатели, безумцы, одержимые одной идеей, обломки каждого потерпевшего крушение восстания от Сицилии до Балтики. Люди, которым не на что починить башмаки, отправляют своих агентов с грандиозными заданиями в Марсель, Лиссабон, Кельн… Люди, которым приходится тащиться пешком через весь Лондон, чтобы дать урок музыки, перекраивают европейские границы на клеенчатых скатертях в дешевых ресторанах и опрокидывают императоров, 1 Немецких ежегодниках (нем.)…VUUIUA jj-ыиуишенны как бутылки с соусом. А Маркс сидит! гордом одиночестве в Британском музе«и предает анафеме всех и каждого… I этом театре политического изгнания ос тановились часы! Вы хотите пустить и? снова с той минуты, когда все было поте ряно, чтобы повторить все те же самые ошибки. Вы отрицаете закономерность случившегося. Это тщеславие и тру сость.
БЛАН. Оригинально. Я оставляю ваш пассаж без внимания, потому что вы говорите как случайный прохожий. Вор-цель, к примеру, служит делу польской независимости, сидя в подвальной комнате на Хантер-стрит, и дает уроки математики, чтобы заработать несколько шиллингов. Но он революционер. Спокойной ночи, господа. (Уходит.) В о р ц Е л ь (примирительно). Не стоит.
ГЕ Р Ц Е Н. Я И не собирался. (Молчание.) Знаете, независимость вовсе не так хороша, как ее рисуют.
Ворцель смеется с астматическим придыханием.
Ну какая страна могла бы быть более независимой, чем Россия? И именно в России теперь ни писка, ни огонька. Мне негде печататься. "Современник" боится навлечь на себя неприятности. Я перестал ругаться с миром.
Ворцель смеется.
Нет, правда. В первое же утро в этом доме я сел вот в это кресло, и в первый раз… не знаю с каких пор, но в первый раз за долгое время наступила тишина. Я не должен был ни говорить, ни думать, ни двигаться. От меня ничего не ждали. Я никого не знал, и никто не знал, где я. Все бьио позади. Все эти переезды с места на место, ссоры и праздники, отчаянное беспокойство о здоровье и счастье, любовь, смерть, типографские опечатки, пикники, испорченные из-за дождя, эта бесконечная суматоха обыкновенной жизни… И я просидел в тишине и одиночестве весь тот день, глядя сквозь изморозь на верхушки деревьев на Прим-роуз-хилл. У меня было чувство, будто закончилось мое долгое путешествие, начавшееся шесть лет назад, когда в январскую стужу мы уезжали из Москвы с Натали, с детьми и с моей матерью, набившись в обитый мехом возок. Друзья - с полдюжины саней - провожали нас до заставы. И мы двинулись в путь. Я приехал в Париж, как другие приезжают в Иерусалим или в Рим, а нашел его вполне обыкновенным городом. Париж предпринял слабую попытку сделаться городом, стоящим самого себя, и потом, удовлетворенный, рухнул под шестью футами навоза, даже не серы. Я расстался со всеми своими иллюзиями, которые были мне так дороги. Мне сорок лет. Я поселюсь в царстве дремы, к востоку от Эдемского сада, и никто ничего обо мне больше не услышит. ВОРЦЕЛЬ. Я пришел, чтобы поговорить с вами о… Просить о помощи - организовать польское издательство в Лондоне. ГЕ р ц Е н. Вольная польская типография? Да. Вы, конечно, должны… Конечно. Хорошая мысль. Тут же есть, по-моему, один поляк, да… ВОРЦЕЛЬ. Тхожевский. ГЕ р ц Е н (одновременно)…Тхожевский, у которого книжный магазин в Сохо? И не только он, кто-то все время приезжает и уезжает, вы сможете получать материалы из дома и передавать туда настоящие новости и полемику, разбудить интеллигенцию, образовывать молодежь.
Я что-нибудь напишу для вас, вы переведете. А еще лучше… вы можете достать кириллицу?
В о р ц Е л ь (кивает). В Париже… Мы можем купить подержанные шрифты.
ГЕРЦЕН (вдохновлен). Вольная русская типография! И польская. У вас есть печатник?
В о р ц Е л ь. Чернецкий работал печатником.
ГЕРЦЕН. Нам понадобится…
В о р ц Е л ь. Помещение.
ГЕРЦЕН (одновременно)…Помещение. Присядьте! (Герцен садится, хватает лист бумаги и ручку.) Нам понадобятся поставщик, бумага, краска, помощник, для начала на полдня… Что еще? Сколько денег???? -. - Февраль 1853 г.
Классная комната.
Стол накрыт тканью, которая достает до пола. Входит МАЛЬВИДА с необходимыми принадлежностями для урока. Она делает вид, ЧТО ищет ребенка, который, как ей хорошо известно, прячется под столом.
МАЛЬВИДА. Интересно, куда же она могла подеваться! Я же видела, как она сюда забежала! Таинственное исчезновение! Неужели она пропала навсегда!
И так далее. Из-под стола доносятся звуки бурного, но подавляемого восторга. Это продолжается до тех пор, пока, не найдя никого в нескольких местах, Мальвида не заглядывает под скатерть, вызывая взрыв удовольствия у невидимой Ольги. Входит TATA С учебниками.
МАЛЬВИДА (Тате). Ты сделала арифметику?
Май 1853 г.
Слышны звуки вечеринки, смех, обрывки музыки и пения по-русски. ГЕРЦЕН И ВОР-ЦЕЛЬ с рюмками в руках рассматривают листы с текстом, напечатанным кириллицей. Жалуясь, входит МАРИЯ.
МАРИЯ. Sasha muss ins Bett. Er hoert nicht auf mich! - und jetzt ist auch noch Tata heruntergekommen!l Герцен отмахивается, не глядя на нее. МАРИЯ уходит. 1 Саша должен идти спать. Он меня не слушается! - а теперь еще и Тата спустилась вниз! (нем.) ВОРЦЕЛЬ. Когда читаешь такие вещи, напечатанные по-русски… даже страшновато становится.
Жалуясь, входит САША,
САША. Papa - Herr Ciernecki zeigt mir ge-rade…1 ГЕРЦЕН. Разве я немец?
САША. Мария говорит, что я должен ложиться спать, а господин Чернецкий показывает мне аккорды!
ГЕРЦЕН. ПОДОЙДИ сюда. Поближе. Посмотри.
Саша берет лист.
САША. ЧТО здесь написано?
ГЕРЦЕН. Прочитай.
САША. Зачем?
ГЕРЦЕН. ЭТО статья твоего отца. Прочитай хотя бы первые слова, о вороне.
САША. "Я не ворон, я вороненок… а ворон-то еще летает…" ГЕРЦЕН. Слова Пугачева, который поднял бунт против царицы Екатерины в восемнадцатом веке. Ты должен запомнить се1 Папа, господин Чернецкий мне показывает… (нем.) годняшний день. То, что я написал, даже шепотом редко произносили по домам, а писали и того реже. Но за всю историю России такие слова еще никогда не печатали. Это в первый раз. Запомнишь?
Саша кивает.
ГЕРЦЕН. За вольную русскую и польскую типографию в Лондоне.
Герцен и Ворцель пьют до дна, весело разбивают рюмки, обнимаются и уходят вместе с Сашей.
Сентябрь 1853 г.
Классная комната. МАЛЬВИДА И TATA сидят за столом. У Таты урок английского. Она неуверенно читает вслух.
TATA. "Georges and Marie go…"1 МАЛЬВИДА. "George and Mary". TATA. "George and Mary go to the…"2 МАЛЬВИДА. "Seaside"3. TATA. "One day in August"4. 1 "Джордж и Мэри пошли…" (англ.) 2 "Джордж и Мэри пошли к…" (англ.) 3 "Морю" (англ.). 4 "Однажды в августе" (англ.).
МАЛЬВИДА. Хорошо.
TATA. "One day in AugusT Mrs Brown said to George…"1 (Зевает.) МАЛЬВИДА. Тата, ты что, не выспалась сегодня?
TATA. Да, мисс Мальвида. Я еле встала.
МАЛЬВИДА. ХМ. И поэтому не причесалась?
ТАТА. Я причесывалась.
МАЛЬВИДА. Меня учили расчесывать пятьдесят раз одной рукой и пятьдесят другой. Так меня учили. Впрочем… продолжай, пожалуйста.
TATA. "Said to George, Marie, Mary, cannot go on holiday with her family…"2 Входит МАРИЯ С детским ботинком в руках, она вспотела и раздражена.
МАРИЯ. 1st Olga hier?3 МАЛЬВИДА. Olga? Nein, leider nicht, Maria4.
Мария раздраженно вздыхает и уходит. 1 "Однажды в августе миссис Браун сказала Джорджу…» (англ.) 2 "Сказала Джорджу, Мари, что Мэри не сможет поехать отдыхать с семьей…" (англ.) 3 Ольга здесь? (нем.) 4 Ольга? Нет, Мария, к сожалению, ее здесь нет (нем.).
ТАТА. ВОТ увидите, она на кухне, выпрашивает у кухарки лакрицу.
Тата возвращается к книге. Мальвида нервно и быстро заглядывает под стол.
МАЛЬВИДА. Продолжай.
TATA. "Said to George, Marie, Mary, cannot go on holiday with her family because they are poor…"1. А куда вы поедете отдыхать, мисс Мальвида?
МАЛЬВИДА. В Бродстэрс… Может быть, твой отец отпустит тебя… (Спохватываясь.) Мы все должны искать Ольгу.
Слышны звуки фортепьяно. Кто-то беспорядочно барабанит по клавишам.
ТАТА (смеется). А вот и Ольга. Мисс Мальвида, кто главнее - Англия или Германия?
МАЛЬВИДА. Вернемся к Джорджу и Мэри. Но замечу только, что на похоронах лорда Веллингтона играли "Похоронный марш" Бетховена. По-моему, к этому нечего добавить. 1 "Скажите Джорджу, Мари, что Мэри не сможет поехать отдыхать с семьей, потому что они бедные…" (англ.) "Ольгино фортепьяно" замолкает. Слышно, как Мария ее ругает.
TATA. А можно, мы теперь займемся музыкой?
МАЛЬВИДА. Давай, пожалуйста, придерживаться расписания.
За сценой слышны шлепки и рыдания Ольги. (Возмущенно). Ну, это уж слишком. (Выходит.) Тата собирает учебники и вприпрыжку следует за ней.
Ноябрь 1853 г.
Входит ГЕРЦЕН с видом победителя, подбрасывая золотую монету в полсоверена. За ним идет САША, неся надорванную упаковку со стопкой брошюр весом в несколько фунтов.
САША. Куда их положить?
ГЕРЦЕН. Полсоверена! Наличными! Тхо-жевский купил десять экземпляров! (Высыпает содержимое из сигарной коробки и кладет туда монету. Трясет коробку.) Наш первый заработок.
Саша роняет упаковку на стол.
САША. А сколько еще осталось?
ГЕРЦЕН. Четыреста девяносто. Их расхватывают, как горячие пирожки. На вот, дай шиллинг мальчику на чай.
САША. Целый шиллинг! (Уходя, он наталкивается на Малъвиду, которая необычно взволнована.) М АЛ ь в и ДА. Саша, Саша, как ты? Ты скучал без меня? Где девочки?
ГЕ р ц Е н. Госпожа фон Майзенбуг?.. Ступай, Саша, он же ждет.
САША уходит.
Вы вернулись раньше времени? Что-нибудь случилось? Присядьте… прошу вас… Вот так. Вам не понравилось в Брод-стэрсе?
МАЛЬВИДА. Дело не в этом. Вы получили мое письмо?
ГЕРЦЕН. Конечно. Неужели вы серьезно предлагали - прислать вам детей?
МАЛЬВИДА. Я так без них скучала. Я думала, что, может быть, вы…
ГЕРЦЕН. Слишком занят! И Мария с ее английским вряд ли добралась бы до Брод-стэрса. Она и в город-то с трудом выбирается без происшествий - вечно теряет омнибусные билеты, свертки, детей… МАЛЬВИДА. Мария не виновата, что у нее не получается… У меня к вам предложение… Я могла бы переехать к вам и воспитывать детей. То есть отвечать за их физическое и нравственное здоровье, за их умение держать себя. Я буду им другом и наставником. Я сохраню детей для их отца, а отца -для детей. Разумеется, Мария продолжит заниматься тем, что ей больше подходит, - стиркой, кухней, и так далее…
Герцен собирается перебить.
Хочу лишь добавить, что, так как мое предложение дружеское, я не приму ничего сверх того, что мне причитается за уроки.
Герцен берет ее руки в свои.
ГЕ р ц Е н. Госпожа фон Майзенбуг… добро пожаловать в мой дом. Добро пожаловать! Вы знаете, моя мать была немка.
МАЛЬВИДА. В самом деле?
ГЕРЦЕН. Я наполовину немец! Пойдемте разыщем детей. Когда бы вы хотели переехать сюда? Завтра?
МАЛЬВИДА (с сомнением). Но…
ГЕРЦЕН. Сегодня?
МАЛЬВИДА (смеется). Нет! Скажем, в начале той недели? Только будет лучше, если вы сами объясните детям и Марии…
ГЕРЦЕН. ВЫправы.
МАЛЬВИДА. Мне пора домой.
ГЕРЦЕН. Конечно.
Пожимают друг другу руки.
МАЛЬВИДА. Кстати… Я сама наполовину француженка.
ГЕ Р ц Е н. Я мог бы догадаться. A bientot!1 МАЛЬВИДА. Хорошо. До свидания.
ГЕРЦЕН (счастлив). До свидания. (Провожает ее.) Январь 1854 г.
Входят САША И TATA. ОНИ экипированы как на парад. У Таты белые манжеты. Они становятся рядом, готовые к проверке. Между тем ГОРНИЧНАЯ накрывает на стол завтрак для шестерых. Стремительно входит МАЛЬВИДА.
МАЛЬВИДА. Доброе утро, дети! 1 До скорого свидания! (фр.) САША и TATA. Доброе утро, мисс Мальвида.
Саша и Тата показывают руки с обеих сторон для проверки. Мальвида затем смотрит, как вымыты уши.
МАЛЬВИДА. Прекрасно!.. Ты сама выбирала утром блузку?
ТАТА. Нет, мисс Мальвида.
МАЛЬВИДА. Ну что ж. Давайте завтракать, да?
Саша отодвигает стул для Мальвиды. Мальвида садится. Саша с ухмылкой отодвигает стул для Таты. Тата, с довольной ухмылкой, садится. Стул Мальвиды рядом с местом Герцена. За ним пустой стул для Ольги. Тата и Саша сидят напротив друг друга, а Мария в торце стола напротив Герцена.
Руки!
Тата убирает руки со стола и кладет их на колени.
Входит МАРИЯ. Саша встает и отодвигает ее стул. Мария тянет стул от Саши к себе и садится, сердито хмурясь.
Мария, если вас это не затруднит, блузка Таты не подходит для занятий. Белые манжеты собирают всю грязь и потом весь день выглядят неопрятно. Блузка с серыми манжетами была бы уместнее.
МАРИЯ. Она в стирке.
МАЛЬВИДА (С вежливым удивлением). До сих пор? Хм…
МАРИЯ. И уж позвольте вам сказать…
Входит ГЕРЦЕН с газетой.
ДЕТИ. Доброе утро, папа! МАЛЬВИДА. Доброе утро! ГЕ р ц Е н. Доброе утро!
Герцен садится. Мальвида наливает кофе ему и Марии. Перед детьми стоят заранее налитые стаканы молока. Перед Мальвидой - ее собственный чайник. По кивку Мальвиды дети отпивают из своих стаканов. На столе холодный завтрак. Герцен и Мария накладывают себе сами. Мальвида ничего не ест, но кладет еду детям.
Саша, пока что незаметно для других, открывает книгу.
МАЛЬВИДА. МЫс ней уже позавтракали. У нее было назначено свидание с пони молочника. (Замечает, что Тата наливает себе кофе.) Тата!..
TATA. Мария мне разрешила.
МАРИЯ. Кофе с утра способствует пищеварению.
МАЛЬВИДА. И возбуждает. (Она отодвигает Татину чашку с кофе. Мария встает и выбегает вон из комнаты. Мальвида не обращает внимания. Она замечает Сашину книгу.) Читать за столом? Что обо мне подумает твой отец?
САША. Я не читаю. Мне нужно это выучить.
ГЕРЦЕН. Уроки? Для уроков есть другое время.
САША. НО когда же мне было их делать? Я клеил тебе конверты.
ГЕРЦЕН. А после?
САША. А после я пропустил бы все веселье.
ГЕРЦЕН (делает усилие над собой). Значит, тебе придется выбирать между уроками и завтраком!
Саша вскакивает и быстро выходит, уткнувшись в книгу.
Да, я посылаю пятьдесят экземпляров журнала прямо во вражеский лагерь. Бесплатная подписка для Зимнего дворца… для Министерства внутренних дел, для цензуры, для Третьего отделения, для полиции…
МАЛЬВИДА. Тата, если ты не хочешь завтракать, тебе лучше выйти из-за стола.
ТАТА. Спасибо, мисс Мальвида. (Понимает намек и выходит.) ГЕ Р Ц Е Н. У Марии доброе сердце. Я уверен, что вы с ней поладите… Она была с детьми с тех пор, как умерла Натали. Ольга никого и не помнит, кроме нее.
МАЛЬВИДА. Моя единственная забота - чтобы у них было счастливое, упорядоченное детство.
ГЕ р ц Е н. И вам это удается.
МАЛЬВИДА. Тогда разрешите мне быть с вами откровенной, Александр. Вы мне не помогаете тем, что держите открытый дом для всей лондонской эмиграции. Почти каждый день до самой ночи эти люди - некоторые из них не многим лучше бродяг - едят, пьют, развлекаются за ваш счет, нарушая домашний покой.
ГЕРЦЕН. Да? Но как же?..
МАЛЬВИДА. Мой совет - отведите два вечера в неделю для визитов. В прочие вечера и днем…
ГЕРЦЕН. Только по приглашению - это несложно устроить! Вы правы!
МАЛЬВИДА. Благодарю вас. Мы здесь так… доступны. Если бы мы жили чуть дальше…
ГЕРЦЕН. Срок аренды подходит к концу. Куда бы вы хотели переехать?
МАЛЬВИДА. О… В самом деле?! Ну… может быть, в Ричмонд. Там есть чудесный парк для детей и железная дорога рядом…
ГЕ Р ц Е н. В таком случае решено.
ГОРНИЧНАЯ (входит). Пришел Ворцель. С ним какой-то бродяга. И Мария пакует свои вещи.
ГЕРЦЕН. Спасибо.
ГОРНИЧНАЯ уходит.
Я с ней поговорю.
МАЛЬВИДА. Александр, это ничего, так будет лучше. (Уходит, обменявшись приветствиями с входящими Ворцелем и другим поляком примерно того же возраста, Зенкевичем.) ГЕРЦЕН. Заходите, заходите… Я как раз заканчиваю… Хотите кофе?
ВОРЦЕЛЬ. Нет, нет, прошу вас. У нас невеселое дело. Зенкович вам объяснял, наш делегат готов отправиться в Польшу. Но расходы…
ГЕРЦЕН (Зенковичу). Я же вам сказал, что дам десять фунтов.
ЗЕНКОВИЧ (грубо). Десять фунтов! Это смешно! Ему понадобится по крайней мере шестьдесят, и нам пока не хватает сорока.
ГЕРЦЕН. Знаете, это довольно странно. Он ваш делегат, а не мой. Я вообще удивлен, что меня о чем-то просят.
ЗЕНКОВИЧ. ОН везет русские издания…
ГЕ р ц Е н. Да, это так. Но я плачу за типографию, за аренду, сотрудникам, за бумагу, за типографскую краску… Вы обещали распространять мои русские публикации через свои каналы. У нас была договоренность.
ЗЕНКОВИЧ. Будто вы не знаете, что у нас нет ни гроша!
ГЕРЦЕН. Так. Получается, что мы разделили обязанности пополам так, что обе половины ложатся на меня.
ЗЕНКОВИЧ. Нечего попусту спорить - что вы от нас хотите?
ГЕРЦЕН. ВЫне имеете никакого права требовать от меня денег, будто разбойник с большой дороги.
ЗЕНКОВИЧ. Разбойник? Я имею честь быть начальником штаба графа Ворцеля, которого вы оскорбляете вашими…
ВОРЦЕЛЬ (в отчаянии). Я не могу позволить этому разговору продолжаться. Герцен, вы правы, но что же нам делать?
САША ВХОДИТ С учебниками.
ГЕРЦЕН (Зенковичу). Пойдемте со мной. (Ворцелю). Только ради вас, и, клянусь честью, в последний раз.
ГЕРЦЕН И ЗЕНКОВИЧ уходят. Саша и Вор-цель садятся за стол. Входит ГОРНИЧНАЯ И убирает со стола. Ворцель надевает очки. Саша открывает учебники.
ВОРЦЕЛЬ. Так. Ты сделал домашнее задание? 31 декабря 1854 г.
Дом Герцена в Ричмонде. Гости толпятся вокруг стола, который ломится от остатков изысканного угощения и рождественских украшений. У многих бумажные головные уборы. Здесь поют, кричат, пьют. ВОРЦЕЛЬ среди гостей. ГЕРЦЕН виден в толпе. Новая няня, англичанка миссис Блэйни, взятая вместо Марии, приводит САШУ И ТАТУ. Здесь КИНКЕЛЬ, ИОАННА, БЛАН, Джонс, миссис Джонс (Эмили), ЧЕРНЕЦКИЙ (поляк, хозяин типографии), ТХОЖЕВСКИЙ (из книжного магазина), другие эмигранты, мужчины и женщины. Чернецкий играет на гитаре. Частично видна большая рождественская елка. Саша и Тата, повзрослевшие на год (прошло почти два года после сцены у Парламентского холма), одеты по-праздничному. Цифры "1855" развешаны как белье на веревке, каждая написана детской рукой на отдельном листе бумаги.
ВОРЦЕЛЬ (поднимая бокал за Джонса и Бла-на). За победу Британии и Франции в Крыму!
Эмили. Врезали России по первое число!
Джонс (замечая Герцена). Только не принимайте на свой счет!
ГЕРЦЕН (поднимая бокал). За Англию! Я не перестаю ей удивляться. Сегодня на улице мальчишки кричали, что принца Альберта нужно посадить в Тауэр…
Джонс (посмеивается). Ну конечно, он же пруссак, а Пруссия заняла недружественную нам позицию в отношении Крыма.
ГЕРЦЕН (всерьез поражен). Нет, в самом деле. Муж королевы! В "Тайме" была заметка о публичном собрании, где требовали объявить ему импичмент, и никого не арестовали! Даже редактора!
Джонс. Выражение собственного мнения - не основание для ареста, разве не так?
ГЕРЦЕН. Я не знаю! Просто это очень… странно.
КИНКЕЛЬ. Я слышал, вы не будете выступать на праздновании годовщины Революции 1848 года?
ГЕРЦЕН. Разве нет? Я думал, что буду. (Поворачивается к Джонсу.) Джонс (в смущении). Дело в том, что Маркс отказывается выступать, если там будете вы.
ГЕРЦЕН. В таком случае я бы хотел принять ваше приглашение выступить.
Джонс. Совершенно правильно, совершенно правильно.
Чернецкий подходит к Герцену с небольшой книгой в свертке.
ЧЕРНЕЦКИЙ. Герцен! Свершилось! Только из типографии. С вас причитается за извозчика.
ГЕРЦЕН. Чернецкий! (Целует Чернецкого и разрывает оберточную бумагу. Целует книгу… и требует тишины.) Время! У кого есть часы? Готфрид, который час?
Гости. Еще много времени - по крайней мере пять минут!.. Одиннадцать пятьдесят восемь… Осталась одна минута!.. Еще четыре минуты!.. Ровно полночь… Мы пропустили! Опоздали на две минуты! (И так далее.) Мальвиде удается всех угомонить. У нее на то есть основания. Когда все затихают, вдалеке слышен звон колоколов.
Б л АН (убирая часы). Еще три минуты.
Но.все остальные, включая Горничную, кричат, поднимают бокалы, целуются, пожимают руки.
Среди всего этого четырехлетняя Ольга, которая достает до пояса собравшимся, появляется в ночной рубашке в поисках Мальви-ды. Та бросается к девочке с ласковыми уговорами по-немецки и хочет унести ее, под ропот тех, кто считает, что Ольге нужно разрешить остаться. Герцен освобождает место вокруг себя и требует тишины. Мальвида передает Ольгу няне.
ГЕ Р Ц Е Н. Я хочу что-то подарить моему сыну Саше и кое-что ему сказать.
Аплодисменты. Смущенного Сашу выталкивают вперед.
Саша… я написал эту книгу в год революции, теперь уже шесть лет тому назад. Ее всегда публиковали только по-немецки. Но вот она наконец на русском, так, как я ее написал. Я отдаю в твои руки этот местами дерзкий протест против идей, которые устарели или фальшивы, против людей, которые держатся за них, отказываясь увидеть причины своего поражения.
Блан принимает эти слова на свой счет, как и рассчитывал Герцен.
Не ищи ответов в этой книге. Их там нет. Единственная религия, которую я тебе завещаю, - грядущее пересоздание общества. И в этой религии нет рая на том берегу. Но все-таки ты не оставайся на этом. Лучше погибнуть. Когда придет время, отправляйся домой проповедовать эту религию. Мой голос там когда-то любили и, может, вспомнят меня.
Герцен дарит книгу. Аплодисменты. Саша разражается слезами и обнимает отца. Гости обступают их, аплодируя. Мальвида утирает слезы. (Громко обращается ко всем.) Смотрите, какая чудная морозная ночь. Кто пойдет встречать Новый год в Ричмондский парк?
Общее согласие и энтузиазм. Герцен и Блан на секунду оказываются лицом к лицу. Блан демонстративно не замечает его и, обиженный, уходит. Герцен пожимает плечами. Прислуга начинает убирать со стола. Герцен и Саша смотрят на звезды. Гости расходятся группами в темноту. Слышно, как Иоанна, которой почти не видно, говорит…
ИОАННА. Сердце мое, хочешь засунуть руку в мою муфту?
Ее слова сопровождаются сдавленным возгласом, смехом и шиканьем. TATA, закутанная в шаль, подходит к Герцену с другой шалью в руках.
TATA. Папа…
Герцен накидывает шаль на Сашу.
ГЕ р ц Е н. Здесь не так холодно, как в Швейцарии. САША. Я помню Швейцарию. TATA. Коля ходил в школу для глухих.
Герцен обнимает детей.
ГЕРЦЕН. Как хорошо вместе говорить по-русски. Мы всегда должны… Помните, как мама учила Колю русским словам?
Тата отходит.
Что ты? TATA. Папа, они умерли. Вот и все.
Саша делает ей знак замолчать: ш-ш…
Но ведь это правда. Ничего с этим не поделаешь. (Она высвобождается и уходит. Саша идет за ней.) У Герцена вырывается глухой стон. Он чувствует, что в нескольких шагах от него кто-то стоит. Он не оборачивается.
ГЕРЦЕН. КТО?.. (Поворачивается.)О!.. Михаил. (Мелкий, смущенный смешок.)Я думал, это Натали.
БАКУНИН. Нет. Она умерла.
ГЕРЦЕН. Как ты поживаешь? То есть, не считая…
БАКУН и н. Да так, сам знаешь. (Пауза.) Что?
ГЕРЦЕН. ЭХ, Михаил… Так хочется, чтобы она вернулась, чтобы я снова мог не замечать ее присутствия, чтобы я был занят и чтобы хватало сил ставить дураков на место. Их здесь столько вокруг меня.
БАКУНИН. Вокруг тебя их всегда было много.
ГЕ р ц Е н. Нет, тогда были дружеские споры. После поражения они совсем обнаглели. Они, как никогда, уверены, что люди только и ждут, когда их выведут из рабства, и что по природе своей они республиканцы.
БАКУНИН. Да! Народ - и есть революция!
ГЕРЦЕН. Народ?! Народ больше интересуется картофелем, чем свободой. Народ считает, что равенство - это когда всех притесняют одинаково. Народ любит власть и не доверяет таланту. Им главное, чтобы власть правила за них, а не против них. А править самим им даже не приходит в голову. Императоры не только удержались на тронах, они еще и нас ткнули лицом в остатки нашей веры в революционный инстинкт народа.
БАКУНИН. Ерунда, все это временно!
Герцен смеется.
ГЕРЦЕН. Михаил, дорогой! Бесценный, незаменимый друг. Сколько я знаю тебя, твой неутолимый дух, твои неколебимые убеждения всегда вызывали во мне желание… треснуть тебя по голове…
БАКУНИН (счастливо). Ты малодушен. Я нужен тебе, чтобы напоминать, что такое свобода!
ГЕРЦЕН. Поскольку ты в тюрьме, да, прости…
БАКУНИН. ВОТ почему ТЫне свободен.
ГЕР Ц Е Н. У меня голова кругом идет…
БАКУНИН. Свобода только тогда свобода, когда она свобода для всех - для равенства каждого!
ГЕРЦЕН. Остановись… остановись…
БАКУНИН. Она почти у нас в руках, если нам только удастся сорвать кандалы с человечества.
ГЕ р ц Е н. Я думаю, ты говоришь, что все мы станем свободными, если человечеству позволить поступать как вздумается.
БАКУНИН. Именно!
ГЕРЦЕН. ЭТОГО Я И боялся.
БАКУНИН. Сами по себе люди благородны, щедры, неиспорченны. Они могли бы создать совершенно новое общество, если бы только не были слепы, глупы и эгоистичны.
ГЕРЦЕН. ЭТО одни и те же люди или другие?
БАКУНИН. Те же самые.
ГЕРЦЕН. ТЫЭТО все нарочно.
БАКУНИН. Нет, послушай! Когда-то давным-давно - на заре истории - мы все были свободны. Человек был в согласии со своей природой и потому был прекрасен. Он находился в гармонии с миром. Никто не подозревал о существовании конфликтов. Потом змей заполз в сад, и этот змей назывался - Порядок. Организация общества! Мир перестал быть единым. Материя и дух разделились. Человек утратил свою цельность. Золотому веку пришел конец. Как нам освободить человека и создать новый Золотой век? Уничтожить порядок.
ГЕРЦЕН. ОХ, Бакунин!.. Ох, Бакунин!.. Ты всегда шел к этому - опьяненный славой первого анархиста.
БАКУНИН. Год революции расколол фундамент старого порядка. Так, как было прежде, не будет никогда.
ГЕРЦЕН (выходя из себя). Все уже стало как прежде! Реакция восторжествовала, и те же идиоты выступают с теми же речами, призывая людей пожертвовать собой во имя абстракций. Кто осмелится сказать, что смерть во имя свободы или прогресса вовсе не вершина человечесТом СТОППАРД Выброшенные кого счастья и что жертва приносится во имя тщеславия и пяти родов власти, прикрывающихся революционными лозунгами? Я только что обидел Блана. Его утопия была осуществлена без помарок: организация труда как в Древнем Египте, только вот без фараоновской заботы о правах личности. Теперь дело за нами.
БАКУНИН. За тобой.
ГЕРЦЕН. Я имею в виду Россию. Нас, русских. (Страстно.) Худшей ошибкой моей жизни было то, что я отрезал себя от дома! Царь должен был слететь с игральной доски от первого же толчка… чего? Республик, возведенных на песке? Конституций, которые до смерти напугали бы русскую армию? Какими же мы оказались дураками! Царь Николай только затянул гайки - никаких паспортов, никакого общения и полемики. Вечный страх. Погасить свет и не шептаться!
БАКУНИН. ЭТО всего лишь заминка! И вообще, как знать, царь может завтра и умереть…
Герцен смеется. Слышно, как его зовет Тата.
Март 1855 г.
День. Собравшиеся вокруг стола охвачены праздничным настроением. "Все русские в Лондоне" и примкнувшие к ним поляки и прочие танцуют и обнимаются, как будто бы снова Новый год. Но новогодние украшения исчезли. ГЕРЦЕН вваливается в дверь с несколькими вновь прибывшими. Он показывает "всем" статью в "Тайме". TATA и ОЛЬГА (которой по-прежнему около четырех с половиной), взявшись за руки, танцуют босиком на столе между стаканов и бутылок (возможно). Тата кричит: "Папа! Папа!" TATA. Папа, папа, послушай Ольгу!
ГЕРЦЕН. Да, да, заходите, все славяне уже здесь, мы пьяны, мы сошли с ума, мы снова молоды!
ТАТА ИОЛЬГА (поют). "Зарникольскончался! Зарниколь скончался! Гип-гип-ура и тра-ля-ля, Зарниколь скончался!" Ольге аплодируют, и Мальвида спускает ее со стола. Тата спускается, подставив стул.
МАЛЬВИДА (Тате). Слезь со стула, слезь со стула! (Няне.) Она все свои дела сделала?
ТАТА (наступает на что-то, ей больно). Ой! (Рассматривает свою босую ногу.) Веселье продолжается, поначалу шумно. Между тем Горничная снова накрывает на стол. Она убирает бутылки и стаканы и ставит тарелки, кладет ножи, вилки напротив каждого места, в то же время "присоединяясь" к празднику.