Сердце беглеца, точь-в-точь как у сэра Чарльза, ощутило короткое сильное сжатие. Будто на миг попало в чей-то кулак. Нахлынувший ужас вдруг пососедствовал с другим чувством, досадой: ах, и сколько же крови обращается в теле такой зверюги!.. Но всё-таки возобладал страх. Вспомнились предупреждения Агнессы; вонь, коснувшаяся их ноздрей в Карповке; разборка в поезде; водитель грузовика, бросивший их с покалеченным Баевым на дороге. «Это не собака», наставительно сказал голос в мозгу. Перейдя на бег трусцой, оглядываясь, Николай заспешил обратно, к медпункту.
Не повидав сам жутких следов, Андрей Алексеевич впечатлён не был. В самом деле, а почему бы волкам не шастать в заброшенное село?..
Нога заживала неплохо, через два дня Баев уже смог на неё опираться, ходя по комнате. «Не соврал ты, кореш, — с таким здоровьем я и двести лет проживу!» — веселился мастер. А после полудня они услышал шум автомобиля. Похоже, машина подъехала и остановилась.
Шоссе находилось всего в сотне метров, но не было видно из-за крыши дирекции. Наскоро накинув куртку, Николай побежал к дороге.
В самом деле, у автобусной остановки стоял фургон, голубой, с эмблемой в виде венка из кленовых листьев на борту. Возле него ходил мужчина, одетый в белое: «дед Мороз», подумал Стычинский — и не ушёл далеко от истины.
Правда, «дед» оказался молодым, не старше тридцати, — но, как выяснилось уже через минуту, чудесные свойства были при нём. Южного типа, с глазами — тёмными виноградинами в масле, в белой «докторской» шапочке и халате с тем же венком, — водитель, как он сам сказал, служил в новой системе «Экофарм». Владельцы решили подзаработать, пустив по разорённой стране, по самым глухим её местам, автоаптеки с большим набором лекарств и оздоровляющих средств. Прослышав о «яблочной столице», Хуршид (так звали водителя) возмечтал, что там к нему сбежится толпа покупателей. И вот, такой облом.
Впрочем, Николаю продавец был искренне, со всем восточным пылом рад. Несколько раз потряс руку, а затем жестом тороватого купца распахнул задние двери фургона:
— Вот! Выбирайте, чего душа желает!..
Николай оглядел товары, сложенные компактными штабелями, чтобы не так растрясло в дороге. Внимания не привлекло ничто: незнакомы были аккуратные баночки, упаковки, ящики, украшенные зелёным венком — продукция «Экофарма».
— Вы знаете, я думаю, вас заинтересует это… — скромно сказал Хуршид, доставая и протягивая Николаю коробку, в которой могла спрятаться пара ботинок. — Можете открыть.
Надписи не было, лишь кленовый венок и логотип фирмы… Разодрав целлофановую обёртку и достав блистер с десятью таблетками, Стычинский радостно вздрогнул. Да, это были они — большие, со среднее печенье, красно-коричневые, ноздреватые. Их с Баевым спасение. Сухая концентрированная кровь — сангвион.
Он слышал, как Хуршид захлопывает двери, но не сразу смог оторваться от созерцания чуда. Когда же поднял взгляд со словами «А сколько я вам за это…», — увидел, как снимается с места и сразу набирает скорость фургон «Экофарма»…
Через ночь у дома повторился вой, ближе прежнего, и с такими осмысленными руладами, что Стычинский пару часов просидел возле окна с пистолетом.
В конце концов, его в кресле сморил сон; Баев с вечера преспокойно спал в своей постели. Виделось что-то мучительно напряжённое — погоня, отчего-то фуражки с гербами… взвыла оглушительная сирена; силуэты догонявших, странно растянутые наискось, приблизились и нависли…
Николай проснулся, поднял с пола выпавший из руки пистолет. Чмокал губами во сне мастер. Несколько минут прошло в полном безмолвии, при зыбком свете двух свечей, вставленных в лечебные банки. Снаружи даже посвист ветра утих. А затем вдруг раздались звуки сразу с двух сторон, за дверью и за торцевой стеной. Один ночной визитёр, издав нечто вроде басистого кашля, затем как-то обиженно проскулил; другой откликнулся долгим смачным зевком и ворчанием. Они ходили вокруг дома, возможно, выбирая точку для атаки.
Стычинский оглянулся на скрип и шорох. Андрей Алексеевич уже сидел на постели, прижимая всю пачку одеял к покрытой седыми волосами груди. Глаза были круглые, застывшие.
— Может, нам того… — нарушил безмолвие скульптор. — Перекреститься да помолиться, как следует?
— А-а, кому это помогало… сказки бабушки Арины! — спёртым шёпотом ответил Николай. — Это не оборотни, мастер. Здесь и серебряная пуля не поможет. Разве что вот… моя.
И показал пистолет.
— Ты-то откуда знаешь? — пуще выкатил глаза Баев. Затем спохватился: — А-а, ну да. Конечно…
— Тише.
Снова настала тишина, смущаемая лишь дальним скрипом, — должно быть, за домами качался давешний «журавль». Затем под окном звукнул другой скрип. Снег, нападавший с вечера, уже не таял. Снег под тяжестью ноги. И ещё. И ещё раз.
— Что… что делать будем? — еле слышно осведомился скульптор. Ответом был лишь нетерпеливый жест.
Стычинский и сам лихорадочно думал, что делать дальше. Если пришла та зверюга, что оставила следы в общественном саду, да с ней ещё парочка подобных, — дверь дома они выбьют играючи. Так почему же не делают этого, коль уж явились по наши души? Наверное, знают об оружии. В поезде Николай показал, на что способна его пушка. Стало быть, пули для них и вправду опасны. А кто это, вообще? Пусть управляемые волей Особых, — но, скажем, чьи тела, чьи оболочки? Таких здоровенных собак или волков не знает зоология. Наверное, с телёнка, если не больше. И прыгают на десять метров. Ещё одна субраса? В самом деле оборотни?
…Да не один ли чёрт? Всё равно придётся дать им бой. Отбиться как-то… если удастся, пристрелить… и давай Бог ноги отсюда, куда угодно! Нет, не куда угодно, — всё ближе к цели. В присланном Агнессой маршруте значилась маленькая страна к северу от Индии. Даже в уме не надо произносить название…
А что, если не ждать, пока они ворвутся, — ударить первому? В душе Стычинского всегда сосуществовали два этих начала, мечтательное, деликатное, «интеллигентская дурь» — с озорным, храбрым, отчаянным. Наверное, польская кровь от бабушки Брони давала себя знать. Теперь вот второе начало подхватило и понесло, не давая опомниться: «Шабле обнажони, панове! Посекач их, пси дзеци*!..»
Толчком он распахнул дверь. «Что ты…», донёсся сзади сдавленный крик Баева. Было поздно — Стычинский глядел в холодную тьму, осеняемую редким снегопадом, и медленно слева направо двигал ствол.
Он делал это, пока впереди, шагах в пяти, не загорелась пара широко разнесённых глаз. Гнойно-жёлтые, раскосые, с узким стоячим зрачком, они не источали ничего, кроме кристаллизованной ярости. Зверь бешено похрапывал и бормотал что-то угрожающее. Он досадовал, что не может напасть. Зверь, безусловно, знал, что это за трубка отверстием направлена ему в морду.
Николай выстрелил, затем ещё и ещё раз. Промахнуться было невозможно. Вспышки стрельбы озарили нечто косматое, массивное, пятящееся с истошным рёвом… Кажется, пули только напугали ночного гостя; возможно, он воспринял их, как удары стрекала. И тут – слева от первой вспыхнула ещё одна пара глаз. Злоба из них, можно сказать, исторгалась лазерными лучами, поражая даже физически.
За отрезок времени, наверняка меньший секунды, Николай сообразил: сейчас его разорвут. Они спокойно прыгают на десять метров. Пожалуй, ещё недолго он подержит зверей на расстоянии, — пока не кончится обойма. Они фантастически живучи. У них бронированные черепа. Бог весть, может быть, умрут потом, когда пройдёт азарт боя, от потери крови или вследствие поражения жизненных центров. Но не сейчас. Перезарядить обойму монстры не дадут… Стоп! Может, отпугнуть их выстрелами — и, пока оклемаются, спрятаться в доме? Захлопнуть дверь. Забаррикадироваться мебелью. Выдержать осаду…
Он бабахнул вправо, влево — и попятился.
Николая с силой оттолкнули. Его опалило, замелькали вокруг огненные мотыльки. Из дому выбегал, хромая, Андрей Алексеевич. Остатки волос вокруг его лысины стояли дыбом; глаза сверкали не хуже, чем у нападавших. На бегу скульптор крутил перед собой пылающее одеяло. «Бери и ты», гаркнул он; Стычинский, разом смекнув, что к чему, бросился в комнату. Покуда пламенный круг, словно крылья сумасшедшей мельницы, вертелся на дворе, — Николай зажёг от свечи простыню и, её вращая, чтобы скорее занялась, помчался на помощь мастеру.
Удивительное дело: звери не смели ни прыгнуть, ни подобраться к огню. Когда простыня опалила руку Николаю, он швырнул её вперёд и вернулся, чтобы принести ещё по куску ткани себе и Андрею Алексеевичу. Сошли большие мохнатые полотенца. Скоро земля запестрела горящими лохмами, они кружились в воздухе, рассыпали искры.
Решив, что враги оттеснены на приличное расстояние, и продолжая вертеть горящие тряпки, друзья стали отступать к дверям. Но тут, сообразив, что добыча уходит и, видимо, преодолев свой страх перед огнём, один из зверей всё же прыгнул.
Левой рукой крутя зажжённое полотенце, Николай выстрелил в упор… Лапы ударили его в грудь, опрокинули на спину. Смрадное дыхание почувствовал он на себе, концентрат жуткой вони, знакомой ещё со Щукина. Приблизилась, оскаливаясь в клоунской улыбке, лобастая, не то гиенья, не то волчья голова — видно было плохо…
Должно быть, в такие мгновения перегорает в мозгу у человека некий плавкий предохранитель,
спасая от предельного скачка ужаса, и приходит ступор. Вампиру ли, обычному гражданину, — всем это свойственно. Поэтому, лёжа под хищником, Стычинский без особого даже облегчения воспринял
* Сабли наголо, господа! Рубить их, пёсьих детей! (Польск.)
тот факт, что новый яркий свет, непохожий на копотное пламя от тряпок, хлестнул сбоку. Но тут, подвыв совершенно по-человечески, — «отняли добычу, гады!» — зверь отступил и скрылся.
Николай поднялся на локтях. Две прожекторные фары пробили тоннели во мраке с падающим снегом, и кто-то, хлопнув дверцей, выскочил из кабины, держа огромный бенгальский огонь. Да,
именно на ёлочную шутиху был похож этот светоч, и он обильно сыпал искры. Когда человек поводил рукой, в воздухе оставалась белопламенная дуга.
«Сюда», крикнул водитель, «скорее! Не забудьте ничего важного!» Ворвавшись в комнату, Николай увидел рядом с собой абсолютно растерянного Баева: всё лицо у скульптора было в копоти, а скула расцветала ссадиной. «Собирай вещи, быстро, не забудь ничего!» — бросил ему Николай.
Торопливо они набивали сумки…
Очевидно, брызжущий искрами сноп света надёжно держал тварей в отдалении. Водворяясь в кабину, Стычинский разобрал лиственный венок на лазоревом борту. Фургон «Экофарма»…
Втроём свободно разместились в огромной кабине. Хуршид, гневный, в надвинутой на нос шапочке, изо всех сил запустил своим пламенником в сторону зверей. Мотор не был остановлен, стартовали сразу. Шофёр держал ребристый руль, большой, точно штурвал судна. Когда при развороте лучи фар мазнули по пространству, впервые отчётливо увидели Баев со Стычинским, с кем имели дело, и содрогнулись. Разевая ненормальные, до ушей, пасти, прижав уши, припадали к снегу два грязно-рыжих, покрытых пятнами урода ростом с годовалого бычка. Рельефные, из анатомического атласа, мышцы играли под их шкурой. У одного на месте глаза зияла кровавая яма. Затем страшилищ покрыла тьма.
Лучи мазнули по слепым лицам и исковерканным телам скульптур на острове; явственно показалось, что сборщицы яблок рвутся с места, пытаясь догнать фургон. Но, качаясь на кочках, он ушёл гордо, словно корабль, выигравший морскую битву, и сквозь густо повалившие снежинки устремился к шоссе.
Николай представил мастеру Хуршида: «тот самый, что привёз нам таблетки». Благодарно пожав руку спасителю, Баев не без гордости сказал:
— А всё-таки, я это… правильно, да, с огнём? С детства знаю, звери огня боятся. И вы тут с факелом, то же самое… — Передёрнул плечами и лицом, зажмурился. — Бр-р, гадость какая! Кто это хоть был, мне скажет кто-нибудь? Ёлки-двадцать! Что за страхолюдины, где они водятся?
— Честно, я и сам толком не знаю, я ведь ученик только, — ответил Хуршид, выводя машину на шоссе. — Действовал по инструкции.
— Ага! — поднял палец Андрей Алексеевич. — Мне и папа ещё говорил покойный: инструкция всегда спасает! Вот одно жаль, гитару бросили…
В ночи, рассекаемой лишь светом фар, лилась под колёса осевая. Они набирали скорость.
VIII.
— Ты понимаешь, что это значит?
Опираясь на локоть, Серж следил за каждым словом Агнессы, а вернее, за движением её дивно очерченных губ. Теперь, без помады, они имели цвет неспелой малины — и оттого казались ещё привлекательнее.
— Это — в любом случае — человек, на сотни лет отставший от своего времени. Пускай он держится молодцом, хорошо говорит, чётко мыслит, но… вообрази все эти вековые наслоения! Политику он представляет себе, в лучшем случае, на уроне Талейрана… а может быть, и кардинала Ришелье!
— По-моему, ты ему сказала комплимент, — ухмыльнулся Серж. Его вообще немного забавляло то, что полностью обнажённая женщина, лёжа рядом с ним на постели, рассуждает о столь серьёзных вещах.
— Конечно, с исторической точки зрения — да. Но на сегодняшний день… — Гибко склонившись, узкую руку она положила на волосатое плечо Назарчука, заглянула ему в зрачки. — Разве ты не понимаешь, что будет делать старик, если дорвётся до такой власти? Над людьми, над Особыми, над всеми единокровными… Первым делом, он уберёт всех свидетелей своего… превращения. И тогда у него будут для этого все возможности. От спецслужб до самой сильной армии в мире.
Опустив покатый залысый лоб, Серж задумался. Вдруг, вскинувшись, тревожно спросил:
— А он нас сейчас не может?..
— Сейчас — не хочет. Он как раз предаётся своему любимому занятию, в спортивной зоне играет в боулинг. И итальянец, между прочим, тоже с ним, — у них одно увлечение, и думают они только об игре. Кроме того… — Агнесса выпрямилась, подняв груди — в отличие от грудей выкормившего двух детей прототипа, идеальной формы, с дерзко торчащими сосками. — Кроме того… неужели ты думаешь, что я не умею выставлять защиту?
— Против него?
— Не сотвори себе кумира.
— Ну, ты даёшь!.. — Серж попытался было схватить женщину за шею, чтобы отвлечь от беседы к более милым бессловесным занятиям, но та отстранилась почти обиженно.
— Потом, потом! Слушай. Коротко говоря, я бы хотела другого распределения ролей. Ну, Сусуми пусть получает свою Японию, он в курсе их ментальности… и вообще. Римлянину дадим какую-нибудь Болгарию или Румынию, и хватит с него, а то губу раскатал: Международный валютный фонд! Мироныч ни на что особое не претендует, посадим его председателем Европарламента, пусть надувает щёки. Гесслера вообще пошлём куда подальше, на какие-нибудь острова: у него, видишь, есть пунктик — построить в Европе антиамериканский союз. Проговорился…
— При таких же обстоятельствах, Неса?
— Слушай, да ты, часом, не ревнуешь? — сощурилась она. — Это ты сразу брось, дружочек, а то, знаешь, «такие обстоятельства» у нас никогда не повторятся!
Прижав ладонь к сердцу, Назарчук помотал головой в знак извинения.
— Ну, то-то. В общем, с Гесслером у нас всё ясно, на Германию пойдёт другая кандидатура. Обдумаем.
— А почему не ты сама?
— Нет, нет, я серый кардинал; я вам нужна в другом качестве. Кроме того, не хочу быть мужчиной… — Агнесса приблизила губы к его губам. — Но ты… собственно, ради тебя я всё это и зате…
— Не надо. — Серж сделал запрещающий жест. — Защита защитой, но вслух…
— Ладно, перестраховщик… Молчу. — Взяв на прикроватном столике коктейль, украшенный зеленью и зонтичком, она пососала и чувственно облизнулась. — Ну, а теперь… поскольку наш друг намерен ещё отыграться у Бенедетти… немного времени очистилось.
Издав нечто вроде утробного рёва, Назарчук сгрёб женщину в объятия, навалился.
ІХ.
Из наставления главы форпоста «Шива» вновь поступившим ученикам
…Субраса вампиров никогда не была единой. Не едина она и cейчас. Поскольку основу психики «единокровного» составляют инстинкты хищника, жадность и эгоизм — он, по определению, видит соперника в любом из сородичей.
Сегодня в разных странах существует несколько более или менее крупных сообществ, куда входят кровососы и Особые. Более того, эти группы включены во всемирное объединение, так называемую Общность, во главе с Великим Старцем — гражданином США Брюсом Хэтэуэем. Общность играет не только роль светской организации. Она пронизана паранормальной вампирской связью, благодаря которой её члены могут, например, ощущать друг друга на расстоянии, а то и передавать — правда, не подробную информацию, но лишь обобщённую, скажем, просьбу о помощи или сигнал тревоги. Из-за этого своего качества многим «единокровным» Общность представляется сверхмогучей и всезнающей личностью, в сущности, божеством. Иной веры, чем в Дух Общности, у вампиров нет. Но это не значит, что субраса живёт дружно и слаженно. Всё равно, большие группы слагаются из отдельных, часто враждующих между собой кланов и жаждущих самоутверждения одиночек. Методы взаимной борьбы — тайные, изощрённые за много веков и абсолютно беспощадные. Однако даже нынешнее условно-стабильное состояние вампирского мира — огромное достижение, если вспомнить, как этот мир жил в далёком прошлом. Толчком же к более согласному и уравновешенному бытию стал так называемый Большой Раскол середины XIV века в Европе.. (О тогдашних очагах субрасы в других частях света мы почти ничего не знаем.)
Вспомним, каким было то время для европейцев. Поколение назад окончился великий голод, истребивший миллионы крестьян. Неумолимо разгорается Столетняя война. Монгольская орда нависает с Востока, её действия непредсказуемы. То и дело вспыхивают мужицкие бунты: однажды они перерастают в страшную Жакерию. В городах нечистоты текут по открытым канавам, помои выплёскивают из окон, на площадях гниют трупы казнённых: из-за этого не прекращаются эпидемии*. Даже католическая церковь шатается: римские папы пленены во французском городе Авиньоне, и не за горами тот день, когда появятся антипапы…
А где-то далеко, на просторах Гоби, уже родилась она. Пройдёт немного лет, и, перешагнув низовья Дона и Волги, она опустошит Причерноморье, выкосит Византию, прокатится по западным странам на север, до Гренландии. Клоаки городов — ковровая дорожка, по которой пройдётЧёрная Смерть. Чума. Тогдашний вариант атомной войны. Половина Европы вымрет. В нескольких французских провинциях епископы разрешат многожёнство — чтобы прихожане не исчезли вовсе…
Теперь — представим себе, как вся эта обстановка действовала на вампиров, менее уязвимых, чем обычные люди, и нечувствительных к чумной бацилле. Мы знаем, что чужие боли и страдания — психический наркотик для «единокровных», прежде всего для Особых; что они наслаждаются муками пытаемых и умирающих. Можно вообразить, какое блаженство ощущали они на полях тогдашних войн, где больше народу медленно умирало от ран, чем быстро — от смертельных поражений; в застенках, где работали палачи, или на путях Чёрной Смерти.
И вот тут-то, между 1350 и 1360 годами, начинается история Большого раскола.
Его подлинные причины до сих пор не вполне осмыслены и выяснены нашими учёными. Ясно только главное: изрядная часть вампиров высшей ступени (кровососам не позволила бы их физиология) отказалась от убийств, от поглощения чужих трудов, энергии и тел. Словом, от самой сути вампиризма. Некоторые полагают, что на них подействовала чума — не убила, но изменила внутреннее устройство, а с ним и сознание, и систему ценностей. Другие исследователи, мыслящие не столь материалистично, видят лишь причины морального свойства. Возможно, за сотни лет Особые пресытились средневековой жутью, зрелищами истязаемой плоти, и блаженное возбуждение сменилось мрачным торможением. Что, если кому-нибудь из поглотителей однажды пришло в голову — не упиваться терзаниями беспомощного, а помочь ему? Вынести раненого из ада битвы, подать воды больному?.. Словом, если считать вампиризм религией, в его среде возникла мощная ересь. Отошли влиятельные семьи и роды; среди отщепенцев, как называли еретиков «правоверные» Особые, или увидевших свет, как говорили о себе сами сторонники новой веры, оказались короли и князья церкви, вельможи, судьи, педагоги. Они собирали вокруг себя сторонников из числа обычных людей; они облегчали жизнь своим подданным, проповедовали милосердие, строили храмы и основывали университеты (Пражский, Ягеллонский в Кракове, Венский, Гейдельбергский и другие). Они отменяли пытки и обуздывали распоясавшихся баронов. Можно сказать, что первые ростки гуманизма эпохи Возрождения пробились в стане вчерашних любителей эффузии…
Нетрудно догадаться, что увидевшие свет стали лютыми врагами всех остальных «единокровных». Ведь подвергались разрушению самые основы их бытия: это могло сделать менее покорным весь род человеческий и даже повлиять на едомых, доселе радостно и охотно
истреблявших друг друга для славы и пользы своих господ. «Изменников» веками преследовали, уничтожили многих. Открыв хроники общины (вы получите к ним доступ на следующем градусе ученичества), будете поражены, узнав, сколько важных исторических событий и громких имён связано с этим противостоянием. Могу лишь намекнуть, что в «Божественной комедии» Данте
* Ничего подобного в славянских городах не было даже в древние времена.
Алигьери зашифрованы события, неизвестные официальной истории; что при своём необычайном взлёте Жанна д’Арк пользовалась не только поддержкой принцев, уверовавших в Деву Франции, а за кулисами Варфоломеевской ночи кроется столкновение более масштабное, чем брань между католиками и гугенотами…
Немало увидевших свет ушло за крепкие стены монастырей, в тишь самых богатых тогдашних
библиотек. Располагая куда более долгим опытом, чем у обычных людей, и более мощным интеллектом, вампиры-отступники заложили основы философии, математики и естественных наук. Иные же из их числа вступали в беспощадную борьбу — за свои убеждения и за свою жизнь. Среди завоевателей чужих стран всегда были вампирские отряды, самые свирепые и безжалостные. А отпор им давали, в числе защитников родины, отряды увидевших свет, самые стойкие и храбрые.
Итак, мир «единокровных» преодолел состояние открытой «вellum omnium contra omnes»* и воздвигнул пусть эфемерную, но всё же Общность в немалой степени потому, что у него появился
общий враг: увидевшие свет. Есть и другая важная причина объединения, но о ней чуть позже. Сначала о нас.
Вы, конечно, уже давно поняли, что костяк нашего ордена и сейчас составляют былые кровососы и Особые. Отсюда и весьма солидный возраст многих наставников, и наши возможности, которые большинство людей сочло бы магическими. Мы сами называем нашу науку — техномагия…
На вступительных занятиях вам объяснили в общих чертах, что мы вкладываем в понятие Восстановления и для каких целей созданы форпосты. Поднявшись на следующий градус посвящения, вы узнаете обо всём этом намного глубже и предметнее. А сейчас мы остановимся на второй причине возникновения международного вампирского альянса.
Вопрос о его создании встал, когда несколько влиятельных лидеров Особых заявило, что субрасе необходимо захватить власть над всей планетой…
Х.
Агнесса, со свойственной ей отчётливостью мысли, хорошо понимала всё происходящее.
Разумеется, во время переговоров, прямо в конференц-зале, никакие поглощения не были возможны. Главы государств и премьеры, в окружении своих свит сидевшие за гигантским овальным столом, под хрустальной люстрой размером с купол собора, подвергались непрерывному огню фото- и видеосъёмок. Причём, занимались этим не только журналисты, но и сотрудники спецслужб, поскольку всё происходящее подвергалось анализу — и «онлайн», в столичных штабах, и после событий. Словом, переговорщики не уходили от наблюдения ни на миг, — а эффузия не могла совершиться незаметно. В первые секунды поглощаемый изо всех сил бессознательно упирается, не давая стереть своё «я», а то и впадает в самую настоящую агонию. Особым приходилось во всех деталях выполнять план Великого Старца: отслеживать маршруты лидеров в свободное от переговоров время — и находить моменты, когда прототип наименее наблюдаем и вокруг него поменьше народу.
Сегодня вечером возможность поглощения, кажется, могла появиться. Президент принимающей страны назначил вечерний приём и ужин в зимнем саду «Эксцельсиора». Сад же, где Агнессе уже приходилось бывать, смахивал на архипелаг из сотни островов. Крытые оранжевой глазированной плиткой дорожки вились вокруг плотных массивов зелени. Над шапками цветущих кустов вставали султаны пальм, по стволам взбирались вьюнки. В каждом таком островке, вокруг бассейна, среди подлинных древних статуй стояли столики и кресла. Иные оазисы, больше других, вмещали затейливые павильоны и беседки; иные — соединялись между собой коридорами бамбука или же лианами, перекинутыми через дорожку. В толще листвы мягко сияли матовые шары, над столиками бились мотыльковые огни свечей.
Агнесса, в качестве юрисконсульта по международному праву приписанная к делегации своей страны, выбрала момент, чтобы прогуляться садом. В сиреневом искристом, плотно облегающем
* Война всех против всех (лат.) — термин английского философа Томаса Гоббса (1588-1679).
платье с воротником-стойкой, с волосами, гладко обтянутыми вокруг головы и собранными позади в хвост, она походила сегодня на гоночный, поставленный торчком автомобиль. Топтуны разных служб и охран, главная публика на дорожках, не смели задерживать красавицу, к тому же явно безоружную. Лишь один, седеющий фрачный герой из охраны немецкого канцлера, попросил раскрыть золотую сумочку. Потом, смущённо улыбнувшись, сказал:
— Sie wissen, Sie sind sehr ähnlich zu…
— Ja, mir wurde gesagt*, — обворожительно склонила голову она — и поплыла дальше.
На миг её позабавили официанты. Все, как один, ростом под два метра, в белых галабеях до полу и пёстрых красно-белых головных платках — куфиях, они, будто на роликах, не перебирая ногами, бесшумно скользили по полу с подносами и наргиле. Недаром эти ребята считались
лучшими в своём деле на всю Искендерию.
Наконец, Агнесса достигла острова, занятого американцами. Это был обширный фрагмент тропического леса, — правда, леса, так сказать, причёсанного, безопасного, скорее, живой романтической картинки на тему джунглей. Пройдя между живописно-корявыми стволами в оплётке грубо пахнущих орхидей, раздвинув воздушные корни, она увидела тех, кого хотела. В плотном кругу одетых в чёрное мужчин (не разберёшь, где там министры или эксперты, а где агенты безопасности), под похожей на пагоду крышей резного павильона стояли, с бокалами в руках, президент США и ещё несколько гостей обоего пола. Она сразу узнала человека, стоявшего напротив президента и говорившего с ним. Большой крючковатый нос и вздыбленные надо лбом седые волосы делали мужчину похожим на старого, мудрого попугая. То был Грэм Каннингем, друг детства и нынешний ближайший советник «американца номер один». По разработанному Особыми сценарию, внешность Грэма должен был напялить на себя Хэтэуэй — перед основным прыжком и обретением власти над Америкой и миром. Выяснить, произошло ли задуманное, Агнесса могла лишь одним способом — подойдя вплотную.
Так она и сделала, по пути очаровав ещё двоих полуторного роста парней в смокингах, со втулкой в ухе и спиральным проводком, уходящим под ворот. Президент первым обернулся к Агнессе, изобразив восхищённое удивление; затем, подняв брови, уставился на неё Каннингем.
— Мистер президент… — Взявшись за платье, она по-школьному присела в книксене. — Мистер Каннингем, вы меня помните?
Советник продолжал всё так же смотреть на неё — с любезным и, в конечном итоге, равнодушным интересом: а ты, собственно, кто такая? Нет, конечно, он Агнессу не помнил. Это был не Хэтэуэй. Значит… что же? Её план, внушённый ночью любовнику, сработал, и где-то на подходах стынет труп Великого Старца? Но если так, то в шкуре советника должен находиться Серж. Прямо сейчас он не может «переселиться» в президента; надо ждать встречи последнего тет-а-тет с Каннингемом. Той самой встречи, которой Агнесса уж точно не допустит… Она выдвинула тоненький, осторожный психический щуп. Храни меня, Общность, — Каннингем был настоящий! Верхнее чутьё подсказывало: здесь, в островке леса, вампиров нет… разве что начинающие. В чём же дело? Сержа разоблачили загодя? Не выдал ли он Агнессу? Не «пасёт» ли её сейчас команда Старца и он сам, с его чудовищным психолокатором?! Как бы там ни было, на ней должна быть маска покоя и веселья… непроницаемая!
— А я-то думала, что у мужчин память получше, — сказала она, кокетливо отворачиваясь и бросая убийственный взгляд из-под ресниц.
— Вот то-то и оно, что на таких женщин у меня память хорошая, — решил побыть галантным советник. — Если не помню — значит, точно, не встречались!
Президент кивал, добродушно посмеиваясь… Счёт времени уже шёл на секунды, — и, чтобы хоть как-то выкрутиться, она сказала:
— Иногда я выгляжу намного хуже. В Йоханнесбурге, сэр, два года назад, на старте большого африканского ралли. Стояла почти рядом с вами. Кажется, я была в костюме сафари и без косметики. Ну, да Бог с ним: тогда не запомнили, теперь будете помнить. Мистер президент… сэр…
** — Знаете, вы очень похожи на…
— Да, мне говорили (нем.).