Марта 1922 г.
Женя умирает. Книга «Архангела» на стуле рядом с постелью.
Марта 1922 г.
Женя Вахтангов должен умереть. Строим «Архангела», и времени мало. И без Жени. Репетиция была полумертвой. Женю надо спасать — мэтр Пьер выморочная роль — издалека идет его отголосок, а на сцене мелькает его маленький фантом (М. Чехов).
Местонахождение подлинника не установлено.
Приводится по: Надежда Бромлей. Путь искателя //
Вахтангов. 1959. С. 327.
О. Л. ЛЕОНИДОВ — Н. М. ВАХТАНГОВОЙ
14 марта 1922 г.
Надежда Михайловна, Скажите Жене, что вчера в Доме Печати пели (с огромным успехом) частушки:
Меня милый не берет
На прынцессу Турандот,
Отрицает, мол, прынцесс —
Исторический процесс.
О. Л.
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 174/Р.
Впервые опубликовано: Вахтанговец. 1937. № 4 (20). 20 февраля. С. 3.
В. Н. ЯХОНТОВ, С. И. ВЛАДИМИРСКИЙ — Е. Б. ВАХТАНГОВУ
22 марта 1922 г.
Дорогой Евгений Богратионович!
Год тому назад, когда Вы только что начинали работать над «Турандот» и когда на ночных репетициях Вы так изумительно обретали какую-то неведомую прекрасную театральную новизну, мы чувствовали, что каждое Ваше слово рождает в нашей душе радостный, творческий отклик. Тогда же мы и начали работать над «Снегурочкой»[ccclxv]. Это время останется для нас самым светлым, потому что, работая над «Снегурочкой» утром, мы ночью имели возможность слушать Вас и следить, как с каждой репетицией зреет Ваш гениальный творческий замысел. {573} Больше всего мы боялись оскорбить Вас, когда стали осуществлять «Снегурочку» в форме балагана. Но раз загоревшись этой идеей, мы продолжали идти все дальше и дальше, зажигаясь огнем Вашей фантазии и обаянием Вашей бесконечно-прекрасной выдумки.
И Вы помните, дорогой Евгений Богратионович, наш прошлогодний весенний показ. Это нельзя было назвать никаким мастерством, это нельзя было назвать нашей собственной работой, потому что мы рассказали Вам неумело и по-детски то, что мы подслушали и подсмотрели на Ваших репетициях. Потому это было так принято и Вами, и Студией.
Что бы ни случилось с нами в будущем, эти четыре часа ночи будут всегда жить в нашем сердце и ободрять нас в наших неудачах. Но, конечно, это нельзя было назвать никаким, ни даже очень поверхностным мастерством. Мы это очень хорошо понимали и стали понимать еще лучше, когда увидали «Турандот». Правда, почти все, кто смотрел «Снегурочку» на единственном ее публичном показе, унесли с собой большую радость, но это произошло оттого только, что тогда она была наивной и простой, как праздничная детская игрушка. Вы помните, Евгений Богратионович, что между первым показом «Снегурочки» и показом ее на школьном исполнительном вечере мы показали ее по Вашему желанию, когда Студия праздновала сотое представление «Чуда», и показали неудачно, и лишний раз доказали тем самым, что мастера мы весьма плохие и еще не умеем, когда нужно, по-актерски собраться.
Год кончился, и снова встретились мы в Студии уже перед Рождеством. Вас мы видели очень редко и больше уже не слыхали. А работать нам хотелось мучительно, потому что мы как-то очень ясно почувствовали, что времени прошло много, а мы ни на один шаг не пошли вперед. И вот с этой мыслью мы снова стали репетировать «Снегурочку», но поняли сразу, что только и делаем, что добросовестно и точно реставрируем прошлогоднюю форму. Мы чувствовали, что делаем ошибку, и хотели даже вплести в «Снегурочку» намеки на «Турандот», но потом решили этого не делать (нам показалось, что это разобьет ее цельность), а ввели только еще две сцены: сцену с Бобылем и сцену с Мизгирем. И во время показа так бездарно наиграли прошлогоднюю наивность, что всем было тяжело и несносно на нас смотреть. Самим же нам было тяжело и стыдно.
Теперь, когда мы можем говорить об этом спокойно, нам представляется, что «Снегурочка» будет жить в нас всегда и каждый раз отражать или нашу творческую пытливость, или нашу творческую немощь. Эту немощь отразила она последний раз, но мы знаем и верим, что если творчески мы будем расти и развиваться, вырастет и разовьется вместе с нами и наша «Снегурочка». Но мы также хорошо знаем, что до тех пор наши работы будут кустарными и детскими, пока мы не научимся актерскому мастерству и будем уметь организовывать свой актерский материал. И нам кажется, что этому надо начать учиться теперь же и не пропускать так месяцы и дни, как мы это делали до сих пор. И мы думаем, что этому мастерству мы сможем скорее, чем в другой школе, научиться в школе Всеволода Эмильевича[ccclxvi].
Мы помним, как Вы, Евгений Богратионович, на некоторых репетициях «Турандот» «бились» с теми учениками, которые были очень молоды и неопытны. Мы помним, как Вы иногда не могли сделать того, что Вам хотелось сделать, именно потому, что перед Вами были ученики, а не актеры-мастера.
Мы это почувствовали и поняли, что мы просто не имеем права отнимать у Вас время и заставлять Вас заниматься скучной и томительной работой. Пускай {574} Вы улыбнетесь сейчас, но так мы любим Вас и так мы дорожим Вашим огромным, изумительным талантом. Мы идем учиться, и нам нелегко сейчас, дорогой Евгений Богратионович, и мы бы унесли бы в своем сердце большую печаль, если бы не были убеждены, что через два года Вы примете нас к себе уже какими-то мастерами — в этом мы уверены. И потому нам и печально, и радостно вместе.
Нам печально оттого, что про себя мы знаем, что суждено еще долго нам скитаться по разным дорогам, разыскивая наш родной и забытый балаган. А радостно оттого, что не видим мы конца своему пути и что не раз еще на неведомом перекрестке повстречаем мы маяк, заложенный Вашей чудесной творческой волей.
Благодарим Вас за все, что Вы дали нам, обнимаем Вас и желаем скорее, скорее поправиться. Горячо любящие Вас
В. Яхонтов
С. Владимирский
Публикуется впервые.
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 271/Р.
КОММЕНТАРИИ:
Е. Б. ВАХТАНГОВ — В. В. КАМЕНСКОМУ
[1] апреля 1922 г.
Дорогой Василий Васильевич!
Приветствую вас.
Лежу немощный и потому не могу прийти обнять вас.
Гениев-аристократов духа принято определять по признаку самобытности, они или совсем не должны иметь предков, или иметь их очень мало.
Гений вбирает жизнь бессознательно и бессознательно же проявляет себя.
Ступенью ниже стоит талант.
У него может быть много предков, но, проявляя себя бессознательно, [он] вбирает жизнь сознанием.
Я не знал и не знаю таких людей, как Вы.
Таких, которые жили бы так, как живете Вы, и делали бы то, что делаете Вы.
Поэтому… Поэтому при баллотировке[ccclxvii] считайте и мой голос.
Я поднимаю руку.
Обнимаю Вас.
Ваш Е. Вахтангов
{575} P. S. Привет Николаю Николаевичу [Евреинову]. Очень хотел бы Вас обоих видеть у себя, я еще надеюсь, что Вы придете.
Местонахождение подлинника не установлено.
Приводится по: Вахтангов Е. Б. Записки. Письма. Статьи /
Под ред. Б. Е. Захавы. Маш. текст. 1934.
РГАЛИ. Ф. 3034. Оп. 2. Ед. хр. 97. Л. 60 – 61.
КОММЕНТАРИИ:
Е. Б. ВАХТАНГОВ — Н. А. ПОПОВУ
4 апреля 1922 г.
Многоуважаемый Николай Александрович!
С большой благодарностью возвращаю Вам журнал «Любовь к трем апельсинам», который Вы так любезно мне предоставили[ccclxviii].
Посылаю с сыном, ибо я сам все еще лежу после крупозного воспаления легких.
Пользуюсь случаем приветствовать Вас.
С уважением
Евг. Вахтангов
Автограф.
РГАЛИ. Ф. 837. Оп. 1. Ед. хр. 83.
Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 250.
КОММЕНТАРИИ:
ЗАПИСЬ ВЛ. И. НЕМИРОВИЧА-ДАНЧЕНКО В КНИГЕ ПОЧЕТНЫХ ГОСТЕЙ
7 апреля 1922 г.
В эту зиму 1921 – 1922 годов, в апреле 1922‑го, нет возможности смотреть новый спектакль без запросов, накопившихся за последние годы. Что тут нового? Не в смысле трюка, а в плоскости новейших театральных проблем? Какой здесь отзвук или отражение той громадной кузницы, в которой театральная идеология и практика, и техника куют новое искусство? В которой дерутся, дружатся, нервничают, любят друг друга и ненавидят? В которой сталкиваются в искрящемся бою темпераменты всевозможных красок. В которой, того и гляди, тяжелый молот обратит в сажу лучшее, что достигнуто гениями прошлого, или наоборот ослабнут, устанут молодые мускулы, завянут горячие устремления новой правды.
И вот простая, непосредственная радость «Принцессы Турандот» крепнет и глубже охватывает память, когда спектакль дает на эти вопросы решительный, твердый ответ. Да, создатель этого спектакля знает, что в старом надо смести, а что незыблемо. И знает как! Да, тут благородная и смелая рука действует по воле интуиции, великолепно нащупывающей пути завтрашнего театра. В чем-то этот {576} МАСТЕР еще откажется от призрачной новизны, а в чем-то еще больнее хватит нас, стариков, по голове, но и сейчас нам «и больно, и сладко», и радостно, и жутко. И моя душа полна благодарности и к самому мастеру, и к его сотрудникам.
Вл. Немирович-Данченко
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 100/1435‑Р.
Впервые опубликовано: Вахтангов. 1959. С. 218.
ВЛ. И. НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО:
НАДПИСЬ НА ФОТОПОРТРЕТЕ
7 апреля 1922 г.
Евгению Богратионовичу Вахтангову.
В ночь после «Принцессы Турандот».
Благодарный за высокую художественную радость, за чудесные достижения, за благородную смелость при разрешении новейших театральных проблем, за украшение имени Художественного театра.
Вл. Немирович-Данченко
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова.
Впервые опубликовано: Вахтангов. 1939. С. 250.
Е. Б. ВАХТАНГОВ — ВЛ. И. НЕМИРОВИЧУ-ДАНЧЕНКО
8 апреля 1922 г.
Дорогой Владимир Иванович!
Вчера после каждого акта «Турандот» мне звонили по телефону и сообщали, как Вы принимаете спектакль. После Вашей беседы с учениками ночью четверо из них пришли ко мне и подробно рассказали мне, что Вы говорили. Я был взволнован вместе со Студией чрезвычайно.
Сейчас приносят от Вас сверток. Карточка. Ваша карточка с такой надписью…
Что я могу сказать! Мне жалко, что я очень слаб и болен и не могу сейчас же приехать к Вам и благодарить Вас за радость, мне жаль, что мне трудно писать и я не могу собрать мысли, чтобы сказать все, чем я сейчас полон.
В январе прошлого года исполнилось ровно 10 лет самому большому событию моей жизни: я был принят Вами в Художественный театр. «Что Вы хотите нам дать и что хотите получить от нас?» — спросили Вы при первом разговоре. «Я хочу учиться», — ответил я.
И с того дня до сих пор я учусь. У Вас и Константина Сергеевича [Станиславского]. Вы не знаете, с какой жадностью я впитывал все, что Вы говорили на репетициях «Гамлета»[ccclxix], «Мысли»[ccclxx], «Росмерсхольма»[ccclxxi], на общих беседах. Я научился понимать разницу в чувствованиях театра Вами и К. С. Научился соединять Ваше и К. С. Вы раскрыли для меня понятия «театрально», «мастерство актера». Я видел, что, помимо «переживания» (Вам этот термин не нравился), Вы требовали от актера и еще кое-чего. Я научился понимать, что значит «говорить о чувстве» на сцене и что значит чувствовать. И многому, многому, о чем я однажды очень кратко говорил Вам.
{577} Благодарность моя глубока и невыразима. Ваша надпись на карточке — для меня акт признания, и не может быть для меня большей радости, ибо в искусстве признание — единственное, чего добивается художник.
Быть признанным Вами и К. С., если бы даже другие и не признавали, вершина достижения. У меня сейчас страх перед будущим: а вдруг следующей своей работой я не оправдаю того, что мне подарено!
Благодарю, благодарю за все, что Вы, сами не зная, может быть, сделали для меня, за то, что Вы дали мне в эти дни такую радость.
Хочу, чтобы Вы взяли на себя труд посмотреть в «Габиме» «Дибук». Эта работа стоила мне здоровья. Надо было театрально и современно разрешить быт на сцене — во-первых, а, во-вторых, надо было «делать актеров». Всю пьесу, все роли, до мельчайших подробностей, вплоть до жеста, интонаций, тембра голоса, мне пришлось играть самому. Пришлось делать каждую фразу, так как состав «Габимы» в актерском смысле, в смысле мастерства очень был слаб. Надо было организовать специальные отдельные занятия. Не ругайте меня, если Вам не понравится: это опыт, это искание формы, это нащупывание, это материал для будущих работ, если мне суждено еще работать.
Простите за большое письмо. Я очень волнуюсь и сдерживаю себя. Вчерашний день — один из самых больших праздников моей жизни, я его никогда не забуду, дорогой Владимир Иванович.
С чувством величайшей благодарности кланяюсь Вам низко. Прошу передать доброй Екатерине Николаевне [Немирович-Данченко], так сердечно и тепло обласкавшей меня, мой почтительный привет.
С уважением к Вам, глубоким и искренним
Евг. Вахтангов
Прошу простить мне карандаш — лежу, а чернилами писать лежа — не удалось.
Е. В.
Автограф.
Музей МХАТ. Н.‑Д. № 3511.
Впервые опубликовано: Красная новь. М., 1928. Кн. 10. С. 217.
КОММЕНТАРИИ:
Е. Б. ВАХТАНГОВ — Л. П. РУСЛАНОВУ
10 апреля 1922 г.
Лев Петрович,
прошу исполнить мою просьбу и ходатайство: дайте Федору Алексеевичу[ccclxxii] какой-нибудь недорогой, простой материал (1 аршин 6 вершков) на брюки. Секретно {578} от служащих. Он сохранит в тайне. Ему надо быть приличным, тем более у вешалки. Я посмотрел его брюки — проношены до конца. Сделайте это доброе дело. Он стоит его.
Евг. Вахтангов
Автограф.
Музей Театра им. Евг. Вахтангова. № 46/Р.
Впервые опубликовано: Вахтанговец. М., 1936. № 6. 29 мая. С. 3.
КОММЕНТАРИИ:
«СПЕКТАКЛЬ НА УЗОРАХ»
Леонид Шихматов:
Однажды Евгений Богратионович сказал:
— Вот я лежу, все время смотрю на узор занавески и думаю, хорошо было бы поставить спектакль на узорах. Актерская игра — как узор, декорация — как узор. Вот, встану, попробую.
Шихматов. С. 118 – 119.